В лесу Дин / In the Forest of Dean

      Крики Лизы вспарывали воздух. Звук её босых, отчаянно бегущих ног барабанным боем отдавался по песчаной поверхности пляжа. Она бежала, и вслед за ней нёсся яркий пылающий шар. Потрескивая и разбрасывая искры, шар оставлял за собой длинный разноцветный хвост света. Расстояние неумолимо сокращалось. В последнюю секунду, прямо перед тем, как коснуться её ног, шар дёрнулся вправо, пронёсся над самой водой и резко взвился высоко в небо, где с громким хлопком рассыпался красочными брызгами цвета. Потрескивая и переливаясь, световые нити весело закружились в прихотливом танце под звонкий смех Лизы. Лицо девочки озаряла совершенно счастливая улыбка, глаза горели чистым восторгом. Когда краски начали тускнеть, она снова обернулась на нагнавших её близнецов.       — Это было потрясающе! — воскликнула она, округлив глаза и тряхнув ещё влажными после купания волосами. Вообще-то для фейерверков было ещё рановато, изначально Фред и Джордж собирались дождаться темноты, но после нескольких часов плескания на пляже Лиза всё-таки уговорила их запустить один до ужина.       Стоя неподалёку, Ава держала Чарли на бедре и улыбалась. Её волосы тоже были влажными после участия в общем веселье под названием «ловля рыбы в волнах», хотя плавать она не рискнула. Погода стояла прекрасная, солнце припекало почти по-летнему, но для купания в океанских водах всё равно было слишком холодно. Однако стоило Лизе разок с тоской упомянуть, что она всегда хотела поплавать в океане, как близнецы мгновенно нашли решение: немного трансфигурации, много согревающих чар — и вот уже девочка в новом купальнике с криками и смехом несётся в воду вслед за близнецами.       Несколькими минутами спустя к водным забавам присоединилась Ава, прихватив с собой Чарли, а вскоре её примеру последовали и Рон с Луной. Последние два часа они плескались на берегу, гонялись друг за другом по пляжу, строили замки из песка и просто плавали, потом кто-то принёс мяч, и они разделились на две команды и принялись перебрасывать этот мяч туда-сюда, пока миссис Уизли колдовала на кухне, а Флёр устанавливала гигантский стол для пикника прямо на пляже.       Прибывший не так давно, Артур с одобрением поглядывал на игры молодёжи и не торопясь обставлял стол стульями, попутно о чём-то переговариваясь с Шеклболтом. Дин сидел на песке рядом с Ремусом, которого Тонкс чуть ли не силком вытолкала подышать свежим воздухом. Они тихо разговаривали, и хоть Дин и не проявил желания присоединиться к веселящейся компании, он, казалось, с искренним удовольствием наблюдал за ними со стороны. Как и Билл, недавно вернувшийся с работы. Даже Колин и тот выбрался из своей берлоги. Сидя рядом с Олливандером у дальнего торца стола, он разговаривал со стариком и взирал на окружающий мир с непривычным умиротворением на обычно хмуром лице. Похоже, Колин наконец начал принимать ситуацию, в которой оказался. Без особой радости; он по-прежнему держался в стороне и не выражал какой-либо благодарности за то, что остался жив, — что, по мнению Гермионы, было вполне справедливо, — но у него возникла странная связь со старым волшебником, сидящим сейчас рядом с ним. Частенько после обеда они подолгу сидели вот так и обменивались историями или вместе разгадывали кроссворды.       Грипхук, в своей обычной манере, наотрез отказался присоединиться, но Гермиона несколько раз замечала, как он выглядывал из окна коттеджа на верхнем этаже, подсматривая за происходящим из безопасности своей маленькой спальни. Сама Гермиона сидела на пляже чуть поодаль от остальных, бездумно пропуская случайные травинки между пальцами. Она хотела помочь Флёр, но та настойчиво велела ей пойти отдохнуть.       После утренней встречи Билл сразу же отправился на работу, Грипхук вернулся наверх, а Насир ушёл по каким-то своим делам. Куда и зачем он пошёл, Гермиона не имела ни малейшего понятия и спрашивать не стала, вместо этого они с Гарри занялись своими собственными делами. Покинув коттедж, они провели короткую тренировочную дуэль, после чего вплотную занялись вопросом нового способа связи, который Гермиона разрабатывала лично для них двоих.       Пока они были вдвоём, она с удовольствием разделась до майки на тонких бретелях, позволяя ласковым солнечным лучам и свежему прохладному воздуху касаться открытой кожи, но теперь, в окружении людей, на ней снова был скрывающий тело мешковатый джемпер. Тонкая хлопковая ткань была вполне комфортна, как и мягкие чёрные брюки, но Гермиона всё равно слегка скучала по тому ощущению свободы, что было раньше.       В какой-то момент Луна тихо спросила, не хотят ли они с Гарри тоже искупаться, но Гермиона вежливо отказалась. Мысль о том, чтобы выставлять своё истерзанное тело напоказ, ей совершенно не нравилась, а накладывать маскирующие чары у неё пока получалось лишь на ограниченный участок кожи, скрыть ими всё тело она не могла. Да и если бы могла, вряд ли воспользовалась бы возможностью. Даже с маскировочными чарами она не чувствовала себя достаточно комфортно, чтобы веселиться вместе с остальными. Она просто не знала как, словно потеряла способность полностью отбросить заботы и получать удовольствие от таких простых вещей. Словно оказалась в ловушке собственной собранности и серьёзности.       Так что она предпочла наблюдение со стороны и участие в общей активности несколько иным образом: помогая Флёр с установкой стола, принося тарелки и чашки, расставляя блюда и свечи, пока надобность в помощи не отпала, и Флёр не сказала ей расслабиться.       Расслабиться.       Гермиона едва не фыркнула. Слово казалось до смешного чуждым. Она и раньше-то не особо умела расслабляться, теперь же у неё это получалось и вовсе из рук вон плохо. Пожалуй, единственный раз за очень долгое время, когда ей действительно удалось расслабиться, — это когда она сидела с Гарри в уединении их палатки, пока его рука заживала. И даже тут она сомневалась, что они уделили бы это время на отдых, если бы от Гарри не требовалось сидеть неподвижно. Гарри же, казалось, немного лучше удавалось отключить разум от текущей ситуации и просто наслаждаться моментом. Может быть, потому, что он дольше подвергался такого рода стрессам и научился с ними справляться, а может, ему просто лучше удавалось скрывать свои переживания. Но он улыбался, смеялся и шутил с Биллом, прежде чем присоединиться к Гермионе в её стороннем наблюдении за играми остальных. Он отошёл минуту назад — вспомнил, что у них ещё остались пироги с патокой, припасённые для особого случая, и решил выставить их на общий стол.       Итак, Гермиона сидела одна и наблюдала за тем, как Ава и Лиза наперебой хвалили близнецов за только что отгремевший фейерверк. Под благодатным покровом согревающих чар они стояли по щиколотку в холодной воде и беспечно смеялись. Справа от их компании возвышался двенадцатифутовый замок из песка, на вершине которого развевался импровизированный флаг, трансфигурированный из рисунка Авы и гордо поднятый Лизой. Чуть дальше сидели Луна, Дин и присоединившийся к ним Рон, над каким-то замечанием которого посмеивался стоящий рядом Ремус. В другой стороне Билл разговаривал с Шеклболтом. И все они выглядели такими счастливыми.       Спокойными.       Умиротворёнными.       Гермиона почувствовала, как от этой картины в груди болезненно защемило. Отбросив травинку, которую мяла в руках, она упёрлась локтем в колено и опустила голову на ладонь. Пальцы наткнулись на цветок в волосах, о котором она успела забыть. Лиза где-то отыскала его пару часов назад и принесла Флёр, а та зачаровала от увядания, после чего цветок некоторое время переходил из рук в руки и в конце концов попал к Аве, которая зачем-то решила подойти и показать его Гермионе. После обмена парой ничего не значащих фраз Ава немного помолчала, не сводя с Гермионы задумчивого взгляда, а потом медленно и осторожно протянула руку и вставила цветок ей в волосы. Гермиона не знала, что на это сказать, но и не остановила её и просто стояла, чувствуя себя немного неловко, в то время как Ава одарила её тёплой улыбкой и предложила всё-таки присоединиться к ним, если она передумает.       Этот разговор немного выбил Гермиону из колеи и всколыхнул тщательно контролируемые эмоции, как и сама идея беззаботного пикника на пляже. Вся неделя, предшествовавшая сегодняшнему дню, была тяжёлой и изматывающей. Напряжение незримо накапливалось: в настрое каждого обитателя коттеджа, в методичности их действий, в самой окружающей атмосфере — как будто все они подсознательно знали, что с большой долей вероятности это их последние выходные.       Последние мгновения затишья перед безжалостным и неумолимым штормом.       Двадцать пятое апреля. Пять дней до проникновения в Гринготтс. И хоть никто в Ордене толком не знал куда и зачем они собрались, все знали, что первого мая будет предпринят важный шаг. Как знали — или скорее чувствовали — что этот шаг необходим.       Что от этого зависят жизни.       Что от этого зависит весь исход войны.       Что это может стать той соломинкой, что переломит хребет метафорического верблюда и переведёт войну в фазу открытого сражения.       Полномасштабное сражение. Все они знали, что этот момент когда-нибудь настанет, последние несколько месяцев казались бесконечно долгими и изнурительными, и вот — внезапно и словно ниоткуда — это происходило прямо здесь и сейчас.       Но, глядя на них, никто бы об этом не узнал. Никто бы даже не подумал, что эти люди находились на грани, что они использовали каждую минуту на подготовку и тренировки, чтобы получить шанс спасти свои жизни. Они были слишком счастливыми, слишком нормальными и слишком беспечными; они разговаривали, смеялись и, казалось, получали искреннее удовольствие от жизни в текущем моменте. И, наверное, именно поэтому она не смогла к ним присоединиться. Именно поэтому, как бы счастлива она за них не была, ей было так больно.       Потому что она любила этих людей.       Всех их. И её преследовала мысль о том, что она делает недостаточно.       Её мучила мысль о том, что она тратит время впустую, когда могла бы сделать больше. Потому что она тоже это ощущала — то самое напряжение и голос в глубине сознания, нашёптывавший, что это всё. Их поход в Гринготтс был не просто следующим шагом, это был решающий момент, момент, отделяющий возможный успех от полного провала. Чёрт возьми, даже Насир, казалось, чувствовал это. Он заставлял их тренироваться усерднее, чем когда-либо прежде, что только утверждало её в подозрении, что они, так или иначе, достигли финала этой войны. И из-за этого её разум пронзали нескончаемые сомнения и тревоги.       Что, если бы она потратила лишний час на обдумывание? Задала ещё один вопрос Насиру? Провела ещё одну схватку с Гарри? Сварила ещё одно зелье? Что, если что-то из этого окажется той каплей, которая определит разницу между жизнью и смертью? И кто-то из них пострадает.       А ведь кто-то в любом случае пострадает! Кто-то из её друзей, родных, знакомых, кто-то из тех, кто сейчас был в Хогвартсе, — кто-то неизбежно пострадает! Она знала, что что бы они ни делали, будут потери, но примириться с этой мыслью категорически не могла. И потому видеть их сейчас — их человечность, их чистоту, их доброту — было больно.       Это совсем не походило на книжки, которыми она зачитывалась в детстве. Все эти волшебные сказочки, в которых рассказывалось о славных битвах и подвигах, где герои всегда побеждали, а хорошие люди благополучно выживали просто потому, что были хорошими, и по другому быть не могло. Нет. Она знала, что люди умрут, знала, что они могут проиграть. Да что уж там, на самом деле она знала, что вероятность их проигрыша куда больше зыбкой вероятности победы. И это знание было невыносимым, как постоянная ноющая боль, которую невозможно ни вылечить, ни утолить. Она почувствовала, как тиски этого знания снова сжали грудь, а глаза защипало.       Слева послышался шорох песка, и она повернула голову, чтобы узнать, кто к ней приближается.       — Гермиона, — прозвучал тёплый знакомый голос.       — Ох… Артур, привет, — торопливо проговорила Гермиона, неловко вытирая глаза рукавом. Нет, она не плакала, но глаза наверняка блестели, и ей чертовски не хотелось, чтобы он это заметил. Прочистив горло, она попыталась придать лицу спокойное выражение и взглянула на него снизу вверх. — Как дела?       — У меня всё хорошо, — тепло отозвался Артур, садясь на песок рядом с ней. Казалось, его не волновало, что песок забьётся ему в обувь и налипнет на брюки. — А у тебя, Гермиона?       — Я в порядке, — солгала она и улыбнулась, надеясь, что это выглядит искренне. Он посмотрел на неё долгим внимательным взглядом.       — Ты не присоединилась к пляжному веселью, — низким мягким голосом сказал он, продолжая наблюдать за ней.       — Да, я… — Стеснение в груди усилилось, как и тяжесть руны.       После секундного колебания Гермиона коротко вздохнула и одарила Артура страдальческой улыбкой. Она знала, что он просто пытается помочь, но ей не очень хотелось говорить об этом, честно говоря, ей вообще не хотелось говорить. Её разум едва не взрывался от всего того, что она пыталась в нём удержать. План проникновения в Гринготтс, списки припасов и зелий, расписание тренировок и ещё множество важных мелочей, о которых необходимо было помнить — она изо всех сил старалась уследить за всем сразу и не упустить ничего. Она чувствовала, что тонет в собственных отчаянных попытках сохранить контроль, и совершенно не понимала, как другие могут быть столь беззаботными в такое время. Глядя на них, она одновременно завидовала и испытывала раздражение. Она чувствовала себя разобщённой и потерянной. Она была слишком серьёзной и собранной, чтобы принять участие в пляжном пикнике или хотя бы увидеть в нём смысл.       — Наверное, я просто не в настроении для подобного, — пожала она плечами.       Он кивнул, но продолжил смотреть на неё ещё несколько секунд, прежде чем, наконец, перевести взгляд обратно на пляж. Так они сидели в тишине, наблюдая за тем, как другие развлекаются и болтают, словно их не заботит ничего в этом мире. Ощущая ласковые прикосновения прохладного ветерка на шее, она увидела, как Гарри вышел из их палатки и направился к длинному столу, неся в руках печенье и угощения, за которыми ходил.       Она не особо хотела присутствовать на этом мероприятии — это Гарри сказал, что они придут. Сама она покинула палатку только потому, что он настоял, что это будет для них полезно. Она, конечно, знала, что он прав, но от этого было не легче. Её губы дрогнули, когда она увидела, как он втягивается в разговор с Шеклболтом, а затем она услышала низкий голос Артура рядом с собой.       — Знаешь, — сказал он тихо, почти задумчиво, — иногда, что бы мы не говорили сами себе, мы не контролируем ситуацию.       Глаза Гермионы переметнулись на его профиль, в то время как сам он продолжал смотреть на пляж.       — И это нормально, — медленно продолжил он, и её желудок перевернулся, когда она поняла, почему он пришёл сюда и заговорил с ней. — Иногда, несмотря на все наши усилия, события просто случаются, и мы ничего не можем сделать, чтобы это предотвратить, как бы мы не готовились. Иногда не имеет значения, как сильно ты стараешься или сколько времени тратишь — это просто случается. И это не твоя вина.       Чувствуя, как напряглись плечи, Гермиона снова опустила взгляд на песок перед собой. Прямо сейчас она не смогла бы сказать ничего ободряющего, хотя и знала, что его намерения были искренними.       — Это нормально — чувствовать себя перегруженным всем этим. — Его голос теперь звучал чуть громче шёпота. Она чувствовала на себе его взгляд, пока он говорил. — Ни один человек не может взвалить всю тяжесть на свои плечи, Гермиона. Это нормально — нуждаться в передышке. Никто и никогда не должен чувствовать себя виноватыми за то, что ему понадобилась секунда, чтобы перевести дух. Я знаю, что каждый справляется по-разному, я знаю это, но иногда нужно воспользоваться моментом, чтобы почувствовать себя живым, пока ты ещё жив, и вспомнить, почему мы здесь и за что мы боремся.       — Артур, — Гермиона чувствовала дрожь в своём голосе, хоть и пыталась сохранить его ровным. Именно поэтому она пришла и села одна, вдали от всех остальных. За последнее время она немного продвинулась в том, чтобы находиться рядом с людьми и терпеть их близость, но выражать эмоции или справляться с ними по-прежнему было трудно — она слишком привыкла держать их в жёсткой узде, чтобы делать то, что необходимо. Она чувствовала себя свободно рядом с Гарри, с некоторых пор — рядом с Насиром, но она всё ещё испытывала сильный дискомфорт со всеми остальными, хотя и старалась с этим бороться. — Я… честно говоря, прямо сейчас я даже не представляю, как это сделать… Просто не могу…       — Я знаю, — мягко сказал он, несколько удивив её таким ответом.       Она ожидала, что он продолжит какой-нибудь воодушевляющий речью. Скажет, что, в конце концов, всё будет хорошо, что она снова вернётся к нормальной жизни и нормальным радостям, что это не навсегда и что её шрамы и воспоминания не будут преследовать её вечно — но вместо этого в его голосе прозвучало что-то сродни спокойному согласию, как будто он принимал её такой, какой она была, и не собирался притворяться, что что-то изменится. Она подняла на него глаза и увидела, что он смотрит на неё с грустью.       — Я знаю, что не можешь, — тихо произнёс он медленным и ровным голосом, пристально глядя на неё. — И все они знают, даже если не все из них это понимают. После всего, через что вы с Гарри прошли, ожидать чего-то другого было бы несправедливо и нереалистично… и мы все понимаем, что это, скорее всего, никогда не изменится. Я даже представить себе не могу, что творилось у вас в голове последние несколько дней; или как вы себя чувствуете после всего, что уже произошло, и с полным осознанием, что всё ещё впереди.       Артур помолчал, скользнув взглядом по её лицу, словно что-то искал.       — Но я хочу, чтобы ты помнила одно: каждый, кто здесь находится, находится здесь по собственному выбору, Гермиона. Тебе не нужно взваливать тяжесть их жизней на свои плечи. Это война каждого, вы с Гарри в этом не одиноки. В ваши обязанности не входит обеспечивать нашу безопасность. Мы все обязаны играть свою роль — и все готовы это делать, готовы рисковать и делать то, что должны. Я знаю, что мы не сразу пришли к пониманию того, что от нас требуется для реальной борьбы. Долгое время мы не признавали серьёзность ситуации, не осознавали, насколько далеко зашла эта война, но теперь мы приняли это. Поверь, несмотря на то, что прямо сейчас они шутят, смеются и веселятся, каждый из них знает, что их ждёт. Они все смирились с тем, что, возможно, не вернутся после того, что вот-вот произойдёт, и ты не сможешь защитить их всех, как бы ни хотела.       Гермиона с трудом сглотнула. Она честно старалась удержать невозмутимое выражение лица, но и сама ощущала, как сквозь трещины маски проступила гримаса боли.       — Я знаю, что, наверное, устраивать пикник с фейерверком прямо сейчас кажется нелепым, знаю, что бегать по пляжу кажется глупым — а для тебя, вероятно, и вовсе невозможным и пустой тратой времени — но это не так, Гермиона. Это просто мгновение, чтобы перевести дыхание и насладиться чем-то, чем у нас, возможно, никогда больше не будет шанса насладиться. — Артур выдохнул и поднялся с земли. Она наблюдала, как он снял ботинки, стянул носки, а затем произнёс заклинание, закатавшее его штанины до колен. Она видела шрам от укуса оборотня, отмечающий его ногу — сердитые красные линии, навсегда исковеркавшие его кожу. Затем он повернулся к ней и протянул руку. — Пойдём прогуляемся.       Напряжённая от всколыхнувшихся болезненных эмоций, она уставилась на него, прокручивая его слова в голове и изо всех сил пытаясь решить, что делать. Ей не хотелось отвергать его, но и заставить себя присоединиться к нему она не могла. Логически она понимала, что то, что он сказал, было правдой, и всё же… она не могла не чувствовать себя ответственной за их безопасность. Не могла избавиться от чувства вины, зная, что именно они с Гарри подтолкнули их к изучению опасной магии и попросили помощи в реализации неимоверно рискованного плана.       — Артур, я…       — Я не собираюсь заставлять тебя прыгать в воду, Гермиона. Ни я, ни кто-либо другой здесь не стал бы настаивать на чём-то подобном, — мягко сказал он, по-прежнему не отрывая взгляда от её лица. — Но, может быть… может быть, мы могли бы чуть-чуть смочить ноги, просто чтобы посмотреть, как это будет ощущаться.       Она знала, что её лицо напряжено; чувствовала дискомфорт от эмоций, всколыхнувших нутро, когда тело инстинктивно отшатнулось при мысли о том, чтобы присоединиться к ним, — и всё же словно со стороны наблюдала, как её рука медленно потянулась к Артуру. Он крепко обхватил её кисть своей большой тёплой ладонью и помог подняться с земли, подождал, пока она с трудом сглотнула и щёлкнула пальцами, закатывая собственные штаны. Подавив дрожь от прикосновения остывающего воздуха к оголённым икрам, она снова взглянула на Артура. Он улыбнулся, и от искренности этой улыбки в её груди что-то сжалось.       — Пойдём, — тепло сказал он, мягко кладя руку ей на плечо и направляя к воде.       Она пошла с ним, не сводя глаз с приближающихся волн, хотя знала, что несколько человек провожают их взглядом. Вероятно, то, что она согласилась покинуть свое место, вызвало удивление. Когда они приблизились к кромке воды, рука Артура упала с её плеча. Он наложил согревающие чары на свои ноги, сделал первый шаг в ледяную воду и рассмеялся.       — Мне никогда не нравились пляжи, — весело сказал он, поворачиваясь к ней, и широко улыбнулся, когда вода захлестнула его икры. — Слишком много песка, да и плавать я так и не научился. А ты?       — Я умею, — тихо сказала Гермиона, всё ещё стоя на сухом песке и внимательно разглядывая воду. Ей тоже следовало бы наложить согревающие чары, но по причине, которую не могла объяснить даже себе, она решила, что не хочет этого делать, и, не дав себе времени задуматься об этом, сделала три шага вперёд, в ледяную воду. Холод обжёг кожу, послав сильную дрожь по спине. Это было далеко не так плохо, как на пруду в декабре, но мышцы всё равно напряглись, а дыхание на мгновение перехватило. Чувствуя, как вместе с холодом в кровь хлынул прилив адреналина, она посмотрела на Артура с болезненной, но открытой улыбкой. — Раньше я неплохо плавала.       — Возможно, когда-нибудь ты могла бы научить меня, — улыбнулся Артур, наблюдая, как она медленно бредёт с ним по мелководью к остальным.       — Я могу, — кивнула Гермиона, поборов очередную волну дрожи и чувствуя, как тело медленно охватывает оцепенение. Ещё раз оглянувшись, она поймала на себе его тёплый и чуть озабоченный взгляд — такой, каким только любящий отец мог смотреть на своего ребёнка. Он снова мягко похлопал её по спине и отвёл глаза.       — Смотри, — сказал он, указывая взглядом на воду, — всё не так плохо.       Улыбнувшись, Гермиона подняла глаза, чтобы взглянуть сначала на тех, к кому они приближались, затем, левее, на Гарри, который всё ещё стоял у стола рядом с Шеклболтом. Гарри смотрел на неё с теплой улыбкой на губах и почти болезненным выражением в глазах. Его лицо выражало ту глубокую горячую любовь, что каждый раз отдавалась трепетом в её животе и болезненным сжатием в груди.       — Да, — тихо согласилась Гермиона, оглянувшись на Артура, чья рука продолжала направлять и удерживать её, как якорь надежды, — всё не так плохо.              

***

      Гарри наблюдал, как Гермиона шла по воде с Артуром, с чувством, которое можно было описать только как глубокую признательность. Потому что правда заключалась в том, что с каждым днём он беспокоился о Гермионе все больше и больше. Он знал, что она давит на себя. Знал, что она взвалила на себя всю тяжесть мира, и ему раз за разом приходилось бороться с ней за то, чтобы она позволила ему нести свою справедливую долю. Он знал, что кто бы и что ей ни говорил, она никогда не простит себе, если что-нибудь случится с теми, кто сейчас здесь. Он знал, что ей не нравилось вовлекать Билла и Грипхука в их самоубийственную авантюру с проникновением в Гринготтс, знал, что она шла на это только потому, что была буквально вынуждена — в отсутствии других вариантов.       Гарри это тоже не нравилось, но он знал, что она справлялась с этим ещё хуже, чем он, — и это о чём-то да говорило. Он сам, с его вечным комплексом героя, всегда тяжело принимал помощь других людей. Она же, если бы могла, взяла бы на себя всё бремя войны, только чтобы уберечь других, — так что да, было приятно видеть, что Артур не отказался от неё, не отказался от попыток помочь ей и вернуть к нормальной жизни даже теперь, когда всё так изменилось — она изменилась. Когда возврат к нормальной жизни требовал от неё преодоления себя, и, вероятно, в какой-то степени это останется навсегда.       Гарри не был уверен, по какой причине, но ему было легче делать вид, что всё в порядке. Может быть, потому что он уже смирился со своей смертью и просто пытался поступать правильно в то недолгое время, что у него осталось. А может, он просто привык притворяться — после детства с Дурслями и всего остального, что наваливала на него жизнь.       Он не знал.       В любом случае, как только Гермиона добралась до Авы, Лизы и близнецов, Гарри проглотил боль, которая сдавливали горло, снял ботинки и носки, закатал штаны и присоединился к ним.       Остаток вечера был странным — полным счастливого возбуждения, вкусной еды и смеха. И все же это ощущалось странно, потому что каждый, казалось, понимал, что это ложное чувство покоя. Но оттого вечер не казался менее реальным или менее приятным.       Фред и Джордж устроили, наверное, лучший фейерверк, который когда-либо видел волшебный мир. Лиза простояла с открытым ртом так долго, что Гарри засомневался, а закроется ли он когда-нибудь. Сам Гарри молча сидел на песке с Гермионой, которая на протяжении всего шоу тесно прижималась к его боку и крепко держала его за руку, зарывшись босыми ступнями в песок. Насир появился незадолго до начала и, что поразительно, присоединился к общей компании, чтобы посмотреть на фейерверк вместе с ними. Он даже похвалил работу близнецов, после чего между ними тремя завязался увлекательный разговор с обсуждением тонкостей создания волшебных фейерверков и наличия в арсенале Насира каких-нибудь необычных заклинаний, которые можно было бы применить в этой области. На протяжении всего разговора миссис Уизли всё больше напрягались, и лишь двадцать минут спустя, когда Насир наконец извинился и отошёл, она как будто с облегчением выдохнула.       Что ж, очевидно, не все в Ордене столь уж безоговорочно приняли Насира после его чудесного возвращения из мёртвых. Холодный и таинственный, он всё ещё заставлял орденцев нервничать, а то и сомневаться в его мотивах, пусть и молча.       К тому времени как фейерверк отгремел, пляж опустел, а разговоры смолкли, время уже приближалось к полуночи. Гарри последовал за Гермионой обратно в их палатку и приготовился ко сну. Они оба так вымотались за эту неделю, что едва могли держать глаза открытыми, пока забирались в постель и выключали свет.       Вот только Гарри так глаз и не сомкнул. Он заставил себя лежать и пялиться в темноту, тихо и неподвижно, пока не убедился, что Гермиона крепко заснула, после чего осторожно сполз с койки. Задержавшись у стола, он схватил свою чёрную толстовку с капюшоном и натянул её на себя, затем так же тихо обулся и вышел из палатки. И точно так же, как в прошлый раз, когда он вот так улизнул посреди ночи и пересёк темноту, бесшумно ступая по песку в направлении единственной другой палатки на пляже, — его встретило сияние костра, видимое задолго до того, как он переступил охранный контур Насира.       И как и той ночью перед костром сидел человек, но на этот раз вместо того, чтобы сжигать листья и расфасовывать по бутылочкам пепел, он помешивал в маленьком котелке зелье, которого Гарри никогда раньше не видел. Оно было малиново-красным и почему-то казалось холодным, хоть и кипело.       — Здравствуй, Гарри, — приветственно прозвучал глубокий баритон, усиливая ощущение дежавю. И вновь Насир не потрудился поднять голову и посмотреть, кто подошёл. Либо его охранные чары содержали идентификатор личности, либо этот человек считывал окружающее пространство просто на каком-то сверхъестественном уровне. — Не спится?       — Что-то вроде того, — сказал Гарри, повторив свой прошлый ответ. Но на этот раз он добавил: — А ты? Ты вообще когда-нибудь спишь?       — Изредка, — размеренно произнёс Насир, встретив пристальный взгляд Гарри. Одним плавным движением руки он вынул ложку для помешивания из котла и осторожно положил её на землю, после чего, не пошевелив ни единым мускулом, сотворил заклинание, и пламя утихло, оставив зелье кипеть на медленном огне. — Присаживайся.       Гарри подошёл к тому же месту, где сидел раньше, сел на песок и теперь, когда тепло костра разгоняло холодный ночной воздух, откинул капюшон. Они долго сидели в тишине. Насир продолжал готовить своё зелье, словно присутствие Гарри его ничуть не беспокоило — как и в прошлый раз. В тот раз Гарри списал это на полное равнодушие к постороннему присутствию. Сейчас же, после их разговора и после того, как провёл с ним больше времени, он осознал, что это не имело ничего общего с равнодушием. Это был комфорт. Насиру просто было с ним комфортно: с его присутствием, с молчаливым разделением одного пространства.       И это было странно приятное осознание.       — Гермиона сказала, что ты знаешь о крестражах, — тихо сказал Гарри, бросив взгляд на Насира.       — Да, — ровным голосом ответил тот, снова помешивая стоявшее перед ним зелье и призывая из палатки за своей спиной несколько маленьких флаконов.       — Ты знаешь, как их уничтожить? — спросил Гарри, наблюдая, как зелье быстро разливается по флаконам. Сняв пустой котёл с огня, Насир вновь обратил взгляд к Гарри.       — Знаю, — тихо сказал он и скользнул по Гарри тем пронзительным взглядом, от которого по коже неизменно пробегали мурашки, независимо от того, насколько Гарри привык к этому человеку. — Как и ты, не так ли? Насколько я понял, вы не только успели познакомиться с крестражами, но и уничтожили два из них.       Гарри сглотнул. Его взгляд не отрывался от пристального взгляда тёмных глаз.       — Это так.       — Так в чем же тогда твой настоящий вопрос, Гарри? — голос Насира оставался ровным, в нём не было ни грамма резкости или раздражения. Он явно знал, что Гарри пришёл сюда, чтобы спросить что-то конкретное, и просто отметал лишнее.       Но это всё равно заставило Гарри напрячься и лишило дара речи. Он знал, о чём хотел спросить, но не знал как. Его взгляд опустился на руки, в свете костра белые шрамы Лихтенберга поблескивали, словно декоративный узор на его плоти. Насир терпеливо ждал, когда он подберёт слова.       — Все ли крестражи одинаковые? — наконец спросил Гарри, вновь поднимая глаза, чтобы встретиться со взглядом Насира. — Если сделать крестраж не из неодушевленного предмета… а из человека — это то же самое? Или другое?       — Другое, — медленно произнёс Насир, и отзвук его глубокого голоса тяжело повис в прохладном воздухе, вытеснив все остальные звуки, словно погрузив их в пустоту, где не существовало ничего, кроме них двоих. Гарри внимательно вглядывался в бесстрастное лицо, ловя каждое слово. — Обычно никто не делает крестраж из человека. В этом просто нет смысла. В конце концов, сам по себе крестраж — штука не особо хитрая. Всего лишь предмет, который содержит частичку души. Концепция невероятно проста, а магия, использованная для её реализации, груба — хотя это не делает само действо менее аморальным или отвратительным.       — По сути это то же самое, что положить частичку себя в контейнер, чтобы сохранить на потом, — тихо сказал Насир. — Сам контейнер не играет никакой роли, поскольку магия, задействованная в создании крестража, в любом случае даёт ему защиту и делает его уничтожение чрезвычайно трудным. Так что, помимо очевидных преимуществ в виде легкодоступности или простоты сокрытия, не имеет значения, какой неодушевленный предмет ты используешь — если только ты не застрявший в детстве заносчивый безумец, склонный к театральным эффектам и испытывающий острую необходимость придать простейшим вещам больше значимости, чем оно есть на самом деле. Клочок бумаги, кусочек жевательной резинки или случайная ветка были бы столь же эффективны в качестве крестража, как и любой другой предмет.       Бровь Гарри слегка приподнялась от намёка на сарказм, прорезавшегося в голосе Насира ближе к концу этой речи. Казалось, он считал крестражи довольно жалкой попыткой сохранить себе жизнь, но, главное, он только что практически прямо сказал, что знает не только о наличии оных у Волдеморта, но и о том, что конкретно они из себя представляют. Знает и считает выбор Тёмного Лорда глупо претенциозным, а его самого — едва ли не заигравшимся мальчишкой с нестабильной психикой.       — И вместе с тем, — медленно продолжил Насир, и взгляд его, направленный в глаза Гарри, потяжелел, — крестражи, созданные из человека, — нечто совершенно иное.       — Иное? — Гарри неосознанно склонился вперёд и судорожно вцепился пальцами в ткань штанов. Он едва мог контролировать охватившее его волнение, но старался сдерживать сердцебиение, чтобы не разбудить Гермиону.       — Они гораздо сложнее, — осторожно сказал Насир. Не отводя взгляда от Гарри, он собрал наполненные флаконы и отправил их обратно в палатку. — Крестраж — это фрагмент души, заключенный в чём-то другом. Душа — сложная штука, Гарри. Это сама суть жизни человека — его личность, его эмоции, его желания, его стремления, его жизненная сила, если хочешь. Концепцию души трудно облечь в осязаемые понятия, но это то, что делает человека человеком, и вместе с тем то, что делает человека тем, кто он есть. Вот почему объект, превращённый в крестраж, сам ощущается почти живым. Он борется за то, чтобы остаться в живых, и это влияет на то, что его окружает.       Насир вперил в Гарри мрачный взгляд, отблески огня калейдоскопом плясали по его смуглой коже, и Гарри вдруг осознал, что его шрамы и руны были обнажены. На нём не было маскирующих чар, и вид чёрных отметин, проходящих по нижней стороне его подбородка и тянущихся вниз вдоль шеи, каким-то образом ещё больше усилил ощущение напряжения, и без того скопившееся в воздухе.       — Представь, как это может повлиять на другую жизненную силу, на другую душу, — всё так же медленно продолжил Насир, и его низкий голос заставил мышцы в спине Гарри напрячься. — В некоторых случаях это приводит к постепенному разрушению человеческого тела и разума. В большинстве случаев — к немедленной смерти. И лишь в редких, очень редких случаях — когда фрагмент души благополучно закрепляется и крестраж формируется полностью — две души переплетаются. Трудно определить, насколько сильно фрагмент чужой души влияет на носителя. Это зависит от размера фрагмента, от того, как долго он находится внутри, и от того, насколько они совместимы. Личностные черты, вкусы, интересы или желания могут размыться. Может быть затронута магия носителя. Фрагмент практически невозможно извлечь, что делает его бесполезным для создателя, а порой и вовсе абсолютно неподконтрольным, так что, как я уже сказал, из людей крестражи не делают. Это не приводит ни к чему, кроме осложнений и катастроф.       Гарри долго молча смотрел на сидящего перед ним человека, взгляд скользнул по его лицу и остановился на двух шрамах — они начинались со лба, пересекали глаз и почти доходили до щеки, внушительные и пугающие. Новая информация взбередила разум Гарри и закрутила мысли в стремительный водоворот.       Его душа, его личность была переплетена с душой и личностью Волдеморта. Вероятно, всё в нём находилось под влиянием этого демона. Та связь между ними, о которой говорил Дамблдор на его пятом курсе, — на самом деле это был крестраж. Волдеморт каким-то образом смог получить доступ к частичке своей души внутри Гарри и использовать её, чтобы проникнуть в его разум, влиять на него. Гарри знал это, потому что уже испытывал это влияние на себе. Всё, что только что сказал Насир, только подтвердило то, что он уже знал или подозревал, — и укрепило уже принятое решение: умереть.       — Ты знаешь, — тихо сказал Гарри, снова встретив взгляд чёрных глаз. В груди нарастала боль. Это не был вопрос, он заявил это как факт, и хотя Насир не выразил подтверждение устно, его голова склонилась в почти незаметном кивке. Судя по реакции, о том, что Гарри был крестражем, он знал уже некоторое время. — И нет… нет никакого способа разделить души, так?       Гарри ощущал, как всё внутри него замерло и болезненно натянулось, пока Насир молча смотрел на него. Каждая секунда тишины мучительной агонией растягивалась в ожидании приговора.       — Нет, — ответ, хоть и произнесённый тихим голосом, был подобен удару клинка. Гарри почувствовал, как его плечи опустились, несмотря на все усилия сохранить невозмутимость. — Это так не работает; нельзя обратить вспять создание крестража.       Гарри кивнул, крепко сжав челюсти и заставляя себя дышать.       — Верно, — сказал он почти хрипло. Глупо было спрашивать. — Конечно нет.       Насир наблюдал за ним долгую секунду, пока Гарри пытался унять эмоции.       — Тебе не обязательно умирать, Гарри, — слова прозвучали медленно и тихо, и взгляд Гарри метнулся к сидящему перед ним человеку, в груди трепыхнулась надежда. — Это твой выбор.       Гарри фыркнул и покачал головой, когда понял, о чём говорил Насир. На короткую секунду он по глупости подумал, что, возможно, у этого человека есть решение — что он знает что-то, что могло бы помочь. Но Насир просто говорил, что Гарри мог бы продолжать жить, будучи последним оставшимся крестражем, вместо того чтобы умереть после того, как Волдеморт будет повержен.       — Ты имеешь в виду, что я мог бы просто продолжать жить после того, как убью его? Просто оставить этот фрагмент там, где он есть, и притвориться, что это не будет проблемой? — прямо сказал Гарри со смесью отвращения и сарказма в голосе.       — Большинство поступило бы именно так, — тихо сказал Насир.       — Большинство никогда не были грёбаными крестражами, — с горькой злостью парировал Гарри. — Он уже влиял на меня в прошлом, Насир, и это влияние становилось только хуже по мере того, как он обретал силы. Продолжать жить, пока его душа живёт во мне, никогда не было возможным вариантом. Для него это просто ещё один шанс вернуться, снова, — и я с ужасом представляю, насколько хуже всё будет, когда я стану последней оставшейся от него частичкой. Я уже вижу, что будет дальше: он попытается завладеть моим телом или найдёт какой-нибудь другой способ вернуться, — и ты всерьёз считаешь это хорошей идеей?       — Я никогда не говорил, что это хорошая идея, Гарри, — спокойно возразил Насир, игнорируя гнев, который выплескивал Гарри. — Просто один из вариантов.       Гарри ещё раз фыркнул, покачал головой и снова уронил её на руки. Выдохнув, он повернул голову вправо и посмотрел на Насира. Тот по-прежнему наблюдал за ним, молчаливый и неподвижный, с совершенно спокойным выражением лица, как будто они обсуждали самую обыденную тему — как будто короткая вспышка гнева Гарри совершенно его не задела.       — И что бы ты сделал, — спросил его Гарри, практически впившись взглядом в его лицо. — Если бы был на моём месте, что бы ты сделал?       — Не уверен, что для меня физически возможно находиться в таком положении, — осторожно сказал Насир, и Гарри не смог сдержать раздраженный стон.       — Но если бы был, — с напряжённым отчаянием настаивал Гарри. Он знал, что его голос и его лицо выдавали его; знал, что прямо сейчас его боль от одной мысли, чтобы оставить всех, была выставлена напоказ. Он уже знал, что сделает это, но от этого боль не становилась меньше, и какая-то его часть жаждала убедиться, что он принимает правильное решение. Что решение умереть было верным выбором. — Если бы ты был на моём месте прямо сейчас — что бы ты сделал?       Вздохнув, Насир слегка опустил плечи и снова уставился на огонь почти отсутствующим взглядом.       — Две недели назад, — тихо проговорил он, словно раскрывая тайну или признаваясь в чём-то личном, — мне было бы всё равно, и я, несомненно, продолжил бы жить. Но сейчас…       Взгляд Насира снова переместился на Гарри, но на этот раз в нём проступало что-то болезненное. Смесь эмоций, которая казалась слишком чуждой не только глазам этого человека, но всему его телу.       — Сейчас я бы сделал именно то, что планируешь сделать ты, — его глубокий баритон тихим эхом разнёсся между ними. — Потому что это правильно.       Гарри закрыл глаза и выдохнул. Подтянув ноги к груди, он уронил голову на колени. Он чувствовал ветер, треплющий волосы, холод, подбирающийся со спины, — и облегчение. Как будто эти слова каким-то образом помогли, каким-то образом заставили его чувствовать себя менее виноватым из-за того, что он оставлял всех — оставлял Гермиону. Каким-то образом осознание того, что он не принимал решение вслепую и действительно поступал правильно, немного облегчило принятие самого решения. Сделав глубокий вдох, он заставил себя поднять голову, расправил плечи и посмотрел на небо — ночь была прекрасная, ясная и звёздная.       — Жаль, что кто-нибудь не может просто взять и убить эту часть меня элементарной Авадой, — пробормотал он. — Но когда жизнь была настолько простой? Конечно же, это так не работает.       Небольшое движение Насира вновь привлекло внимание Гарри к нему. Тёмные глаза рассматривали его с каким-то новым, чуть задумчивым выражением.       — Ты уже использовал это заклинание раньше, — сказал Насир, не то спрашивая, не то утверждая.       — Да, — подтвердил Гарри, не понимая, к чему он клонит.       — А ты… — Насир на секунду замолк, словно в колебании. На его лице появилось странное выражение, как будто слова Гарри навели его на новую мысль. — Ты знаешь, как работает Авада Кедавра?       — Да? — Гарри приподнял бровь, не совсем уверенный, что понял смысл вопроса. Он уже пытался разобраться в этом проклятии, но ни в одном из текстов, которые удалось достать Гермионе, так и не нашлось хоть сколько-то полезной информации. — Это смертельное проклятие. Непростительное. Оно убивает людей — и давит тебе на грудь, как грёбаный валун, когда ты его используешь, потому что оно «раскалывает душу».       — Так ли? — спросил Насир, выгибая бровь, и у Гарри сложилось впечатление, что его понимание может быть в корне неверным. Он молчал, пока Насир не заговорил снова. — Ты знаешь, как было создано это заклинание?       — Нет, — тихо ответил Гарри, внимательно наблюдая за человеком перед собой. — Мы с Гермионой пытались найти хоть что-то по этому вопросу, но ничего не нашли, словно все упоминания смертельного проклятия были намеренно вымараны из большей части печатных источников.       — Так и было, — кивнул Насир. — Потому что это заклинание вызывало споры с самого момента своего создания. Авада Кедавра отделяет душу от тела, Гарри, в буквальном смысле вырывает её из её убежища и уничтожает. Вот почему это безболезненная смерть, вот почему она мгновенна и не причиняется телесных повреждений. Это заклинание всегда считалось непростительным, потому что нет абсолютно никакого способа обратить такую смерть вспять. Авада Кедавра — единственное заклинание, которое окончательно и бесповоротно разрушает существование человека на всех уровнях. Это не похоже на Сектумсемпру, которая имеет контрзаклятие, или Бомбарду, после которой у человека есть шанс выжить, а полученные травмы — залечить. Это заклинание никогда не предназначалась для использования в том виде, в каком ты его знаешь сегодня.       Гарри снова наклонился вперёд, чувствуя, как напряглось в предвкушении тело.       — И для чего же оно было создано?       — Для смерти, — тихо сказал Насир. — Но не в том смысле, в каком ты видел его применение. Оно было создано целителем в начале 1600-х годов, чтобы помочь группе пациентов, заражённых драконьей оспой и обречённых на медленное и мучительное угасание. Это было до того, как Гунхильда из Горсмура изобрела лекарство от этой болезни, и до того, как было создано зелье безболезненной смерти, которое само по себе также вызывает споры. Как и в маггловском мире, Гарри, любые убийства из милосердия всегда считались в лучшем случае спорными, в худшем — запретными. Но, по сути, именно для этого и было создано заклинание — чтобы безболезненно прекратить страдания тех несчастных, которым было суждено умереть мучительной смертью; прервать их земную жизнь и при этом не дать превратиться в призраков, полтергейстов или метущихся духов, удалив единственное, что могло бы позволить им остаться, привязку к этому миру — их душу.       — Это непростительное заклинание, не сомневайся, Гарри. Оно постоянно, оно неотвратимо. Это самая окончательная и абсолютная магия, которую можно сотворить в этом мире. Причина, по которой оно кажется тяжёлым как валун, как ты метко описал, заключается в том, что, используя его, ты разрушаешь саму сущность человека. Это совершенно не то же самое, что убийство путём причинения физических травм или разрушения тела. Умирающий не испытывает боли, эта боль передается заклинателю в ту секунду, когда душа перестаёт существовать. Использование этого заклинания не раскалывает душу, оно лишь возлагает на тебя бремя уничтожения — вот почему при этом возникает ощущение душевного надлома, вот почему это так тяжело и не похоже ни на одно другое чувство в мире. Вот почему это мучает тебя, Гарри. Вот почему это преследует Гермиону, и вот почему это останется с вами навсегда, — тихо сказал Насир. — Это одновременно и самый благородный дар, который ты можешь дать человеку, и самый отвратительный поступок, который только можешь совершить. Единственное, что делает его в какой-то степени терпимым, — это осознание того, что ты использовал его, чтобы избавить кого-то от страданий, и что, используя его, ты взял его боль на себя.       — Использовать его по какой-либо другой причине нелогично, но люди делают это, потому что его истинная цель утрачена, — голос Насира был тих, но его глаза, казалось, потемнели. — Том использует его, потому что хочет быть уверенным, что его враги будут полностью стёрты с лица земли, что они не смогут задержаться или вернуться ни в каком виде. Он хочет, чтобы они перестали существовать, он хочет, чтобы они были полностью уничтожены — стерты с лица земли. И лишь в этом единственная причина, по которой он использует именно смертельное проклятие, в то время как, уж поверь мне, Гарри, есть гораздо более мучительные способы причинения смерти, и Том хорошо с ними знаком. С другой стороны, его последователи — идиоты, они не понимают цели заклинания и используют его просто потому, что его использует он. Что, в конечном счёте, только работает в его пользу, потому что с каждым разом, когда Пожиратель смерти раздирает самого себя очередной Авадой, с каждым разом, когда тяжесть на его плечах возрастает и накапливается, становясь всё более невыносимой, — им становится проще управлять, на него легче воздействовать. Чем дальше, тем более такие люди преданы делу, тем охотнее идут на самые отвратительные поступки — дабы хоть чем-то утолить постоянно растущее, раздирающее изнутри агонизирующее отчаяние. За прошедшие годы Том и ему подобные окончательно переиначили смысл этого заклинания.       — Мой тебе совет: не используй его больше, — медленно произнёс Насир, встретившись с Гарри твердым взглядом. — За исключением случаев, с которыми ты уже сталкивался, и то только если у тебя не окажется при себе зелья безболезненной смерти.       — Не буду, — выдохнул Гарри, словно выпуская с трудом сдерживаемый в груди воздух. Он был буквально прикован к каждому слову Насира, ошеломленный и совершенно потрясенный всем тем, что этот человек только что так открыто и с такими подробностями ему сообщил. Он не был уверен, как к этому относиться, не знал, что делать с услышанным и даже зачем Насир всё это ему рассказывал. Конечно, сама по себе новая информация была захватывающей, и Гарри в любом случае был рад её получить, но почему-то казалось, что дальше последует что-то ещё. Тёмные глаза продолжали смотреть на Гарри, словно в глубокой задумчивости. — Зачем ты мне это рассказываешь?       Насир окинул его долгим, пронизывающим взглядом, как будто читал его подобно книге.       — Потому что, забывая значение заклинания, люди многое упускают, — наконец произнёс Насир почти шёпотом. — И я не исключение.       Гарри так крепко вцепился в ткань своих штанов, что больше не чувствовал пальцев. Он не сомневался, посмотри он на них прямо сейчас, обнаружил бы, что они они призрачно-белые. Но он не посмотрел — он не сводил глаз с человека, сидевшего всего в двух футах от него.       — Что ты имеешь в виду? — прошептал Гарри хриплым от предвкушения голосом, его сердце забилось опасно быстро.       — Авада Кедавра была создана для того, чтобы уничтожить душу, Гарри, одну душу, — медленно проговорил Насир, и его слова словно тисками сдавили грудь Гарри, когда до его сознания дошёл смысл сказанного. — Насколько мне известно, в истории не было случая, чтобы она использовалась на человеке, который в то же время являлся крестражем.       — Ты… ты хочешь сказать, что… — Гарри заколебался, не в силах заставить себя закончить фразу, но Насир всё равно ответил.       — Я не уверен, — его глубокий голос был таким тихим, что Гарри даже дышать не решался. — Я не знаю, что произойдёт, если он снова применит к тебе смертельное проклятие — я не уверен, вырвет ли оно обе души из твоего тела или нет и как это повлияет на тебя.       — И что произойдёт в таком случае? — Кровь застыла в жилах Гарри. — Если оно вырвет обе души? Оно уничтожит обе или только одну? И какую именно?       Между ними воцарилась тягостная тишина. Насир сидел неподвижный, как статуя. Его глаза горели в темноте, а пристальный взгляд практически прожигал Гарри насквозь.       — Невозможно сказать наверняка, особенно учитывая твою историю. Оно может частично уничтожить обе или полностью — одну, но я никогда не изучал, каким образом проклятие определяет цель при наличии сразу двух душ в одном теле. У меня просто не было такой возможности, в конце концов, Гарри, ты всего лишь второй выживший человек-крестраж, которого я когда-либо встречал лично.       — Ты встречал других, — медленно произнёс Гарри.       — Двоих. Том не первый, кто создавал крестражи. Он, в лучшем случае, посредственен, когда дело доходит до новаторства в чём бы то ни было, и я практически уверен, что твой случай не был намеренным действием.       Гарри проигнорировал то, как прозвучали эти слова, и продолжил, стараясь сохранять спокойствие.       — И что с ними случилось, с теми двумя?       — Один умер до того, как магия завершила своё действие, я видел только тело. Другой… — осторожно сказал Насир. — Другого я отправил на тот свет прежде, чем его можно было изучить.       — Значит, ты убил его, — напряжённо произнёс Гарри.       — Да, — его голос был ровным и бесстрастным, в глазах не осталось и намёка на недавние эмоции, взгляд вернул былую отстранённость, столь привычную ранее.       — Как?       — Адское пламя. И если ты надеешься пережить это, могу тебя заверить — нет. Адское пламя уничтожит вас обоих без каких-либо шансов. Но, — Насир пристально посмотрел на него, — Том не станет убивать тебя таким образом. Только Авада Кедавра — чтобы уничтожить тебя полностью и никак иначе.       Челюсти Гарри непроизвольно сжались.       — Не сомневаюсь, особенно с учётом того, что ты рассказал.       — Итак, — голос Насира снова стал тихим, а его взгляд почти осязаемым, — вопрос не в том, что произойдёт, а в том — когда.       Между ними снова повисло молчание. Угли в костре почти догорели, тихо потрескивая на фоне мерного плеска океанских волн позади. Гарри видел, что Насир задумался, и задумался глубоко — так, словно увидел перед собой прелюбопытнейшую головоломку или новый вызов. Какая-то часть Гарри преисполнились глупой надежды, в то время как другая пребывала в удивлении от непривычной заботы, которая в какой-то момент показалась в глазах этого человека, но была и другая часть — та, что была встревожена вспышками холодной отстраненности, продолжавшей мелькать в тех же глазах, когда они смотрели на Гарри так, словно тот был не более чем научным экспериментом. Изо всех сил сдерживая дрожь, грозившую пробежать у него по спине, Гарри безмолвно сверлил взглядом сидящего рядом человека и раз за разом, словно в безумном хороводе, гонял в голове одни и те же тревожные мысли, пока низкий голос Насира не вернул его к реальности.       — Уже поздно, Гарри, — тихо сказал он. — Тебе следует пойти отдохнуть, иначе завтра ты будешь выглядеть усталым и Гермиона наверняка будет волноваться.       Гарри почувствовал укол вины, когда его мысли вернулись к Гермионе, которая всё ещё крепко спала на их койке и совершенно не подозревала о том, что только что произошло. Он не мог заставить себя заговорить, поэтому просто кивнул и медленно поднялся с песка.       — И приходи в среду вечером, — добавил Насир, заставив его замереть на месте, упёршись одним коленом в песок.       — Зачем? — спросил его Гарри, и даже для него собственный голос прозвучал хрипло и измученно — в точности отражая внутреннее состояние Гарри на протяжении последних нескольких недель.       — Затем, что в том крайне редком и маловероятном случае, когда твоя душа не будет уничтожена, тебе понадобится что-то, что поможет вернуть её к тебе, — ровным голосом сказал Насир. — Но Гарри…       Его взгляд снова потемнел, а тон стал таким серьёзным, что у Гарри в который раз за ночь перехватило дыхание.       — Я ничего не могу гарантировать, и я бы не советовал тебе даже позволять себе надеяться, что у тебя есть шанс выжить. Я буду с тобой предельно откровенным, мне нужно, чтобы между нами не осталось никаких недопониманий — когда придёт время, ты отправишься навстречу своей смерти. Это ясно?       — Я знаю. Мне всё ясно, — слова прозвучали прерывистым шёпотом, но Гарри произнёс их искренне и с полной отдачей, сопроводив твёрдым кивком. Он и не ожидал ничего иного. После того как Насир сказал, что нет способа уничтожить крестраж, не убив носителя, что люди, ставшие крестражами, как правило, не выживают, и что его единственный микроскопический шанс на выживание сильно зависит от неизученных механизмов заклинания, созданного сотни лет назад буквально для уничтожения душ, — после всего этого он точно знал, что умрёт. Более того, он смирился со своей скорой смертью и был к ней готов, как бы ни было от этого больно. — Спасибо тебе, Насир, за всё.       Тот кивнул, и Гарри медленно поднялся с песка. Обратный путь к палатке показался ему долгим и утомительным. Под гипнотический шум волн разбредающиеся мысли свелись к единственной определённости, которую Насир дал ему этой ночью.       Он собирался умереть — но это был правильный выбор.       Эта новая уверенность немного успокоила его, когда он стянул с себя свитер и медленно забрался обратно в постель рядом с Гермионой, крепко прижимая её к себе.