принцесса змей

Том взял очередную таблетку из небольшой шкатулки, что принес ему Абраксас, закинул ее под язык и принялся ждать, лежа на кровати. Он не знал, что это за штука, из чего она сделана и как работала, но понял, что ему нужен целый мешок этого "волшебства", потому что под его воздействием он видел ее. Она неизменно приходила к нему. Разная, но приходила. Иногда Том видел ее ребенком. Она увлеченно щебетала о муравьях и новых книгах, что ей купила мать. Тогда Том просто укладывал ее рядом с собой и гладил по чернильным кудрявым волосам; улыбался, когда она по-детски шутила над темными кругами под его глазами; кивал, когда она рассказывала о тетушке-соседке; крепко обнимал, если она приходила, чтобы рассказать ему о каком-нибудь своем ночном кошмаре. Иногда Том видел ее школьницей. Она запрыгивала на него сверху, жаловалась на идиотов-профессоров и тупого Лестрейнджа, который опять чуть не запорол все, или рассказывала о каком-нибудь темномагическом заклятье, что ей удалось найти в книге из Запретной Секции. На ее груди сверкал значок старосты школы. И тогда Том позволял себе ласково целовать ее губы, зарываться пальцами в волосы, что из-за длины перестали быть кудрявыми и растянулись в крупные волны, как он помнил. От нее неизменно пахло дикими ягодами (ей так шел этот запах), и она отвечала на поцелуи со всей страстью, звала его своей судьбой, стонала под его пальцами, говорила, что всегда будет рядом с ним. Том верил ей всем своим черным разложившимся в пепел сердцем. Иногда он видел ее взрослой. Она приходила к нему в своей любимой атласной ночнушке, в которой вечно ходила дома, и ложилась рядом, шепча ему в губы обещания и проклятия. Говорила, как ненавидит его за то, что он не уследил за ней, а потом ложилась под него и раздвигала свои прекрасные, восхитительные ноги, которые он разрисовывал синяками. И Том втрахивался в нее каждый раз, как в последний, так, как она всегда любила — жестко и на грани разрыва. Порой он не мог сдержаться и брал ее медленно и нежно, как будто оплакивая. Сестра не жаловалась, гладила его по спине и плечам, шептала на ухо, что любит его. Она никогда не говорила ему этого при жизни, как и он. Том верил ей всей своей разрушенной и сгнившей в клочья душой. Так прошло несколько недель. К нему лишь наведывались эльфы, носившие еду и выполнявшие прочие бытовые обязанности. Время от времени заходил Абраксас и приносил еще этих пилюль. Тома все устраивало, правда. Кроме одной единственной вещи: засыпая, он всегда прижимался к своей сестре, ощущал ее аромат и поглаживающие касания подушечек пальцев к переносице и скулам, а просыпался в одиночестве. На постельном белье не было ее запаха, соседняя подушка была полностью расправленной и гладкой, и ни одного следа ее присутствия. Том понимал, что все это игры воспаленного разума под веществами, но не мог в этом себе отказать. Он пытался, а потом впадал в неконтролируемые приступы ярости. Винил себя, терзал за тот злосчастный день после убийства Хепзибы. Видит Мерлин, он ненавидел себя тогда за то, как низко опустился в деле с медальоном и чашей. За то, что пошел на поводу у собственной истерии. Он слишком привык отпускать себя, терять контроль, когда сестра была рядом, и за это поплатился. Она ушла, желая наказать Тома за свое унижение, и вот он здесь, вынужден расплачиваться всю свою бесконечную жизнь. Часы и дни текли так, так медленно. Но Том неизменно клал пилюлю на язык, закрывал глаза и ждал, когда грани его сознания и адекватности истончатся настолько, чтобы пропустить в реальность образ Гермионы. Он никого не хотел видеть, слышать и знать. Ему требовалось время на то, чтобы просто… Том сам не знал, на что. Он просто пытался, наверное, хвататься за последние ниточки к дому, которого у него теперь не было. Ему часто вспоминался приют до усыновления, хотя образы были размытыми, серыми, тусклыми, их перекрывали помехи и неразборчивая рябь. Порой в голове всплывали образы четы Чейс. Он думал — какой стала бы его жизнь, не будь в ней сестры? Может, ничего не изменилось бы, или Том стал бы каким-нибудь очередным заурядным студентом, что нанялся бы на службу в Министерство и с ложки ел дерьмо, которое ему скармливала бы власть? Возможно, он даже не задумывался бы о силе, бессмертии, всех этих материях, а просто жил бы свою жизнь, как и все. Так он и высказал сестре свои предположения, когда снова был под действием таблеток. — Что? — она еле подавила смешок, поправляя лямку ночнушки, и села рядом с ним на край постели. — Ты? Жил бы, как и все? С чего ты взял? — Ты всю жизнь вела меня за руку, — прохрипел Том в ответ, разглядывая свои ладони. — Кем бы я был без тебя? Я не знаю, что я есть, понимаешь? — Ты был бы тем же Томом, какой ты есть сейчас, — сразу же последовало в ответ. Он почувствовал тычок в плечо и весь сжался, где-то на краю сознания понимая, что на самом деле его никто не трогал. — Ну, может ты не был бы таким избалованным, истеричным ублюдком… — Перестань. Единственное сорвавшееся с губ слово, пропитанное болью, вымоченное в сухой жестокости, ее остановило. Какое-то время в комнате повисла тишина, а Том, все так же глядящий вниз, уже подумал, что сестра испарилась, как вдруг снова раздался ее голос: — Том, послушай меня. Кое-что было бы по-другому, да, но ты бы остался тем, кто ты есть сейчас. Ты бы так же заставил всех склонить головы. В тебе так же текла бы твоя великая кровь. И ты сделал бы все то же самое, со мной или без меня, просто по-другому. Перестань копаться в собственном дерьме и намотай наконец свои никчемные сопли на кулак. Или ты собираешься просидеть в малфоевской дыре всю свою жизнь? Порывисто вздохнув, Том взъерошил и так потрепанные волосы пятерней. Сгорбился, опустив голову меж разведенных колен, зажмурил глаза, пытаясь просто хотя бы частично свыкнуться с той мыслью, что теперь ему не на кого оглядываться. А остатки души, и даже его тело, предавали. Все его существо выло от понимания, что он ни от кого не зависел сейчас. Ему не нужно было мириться с тем, что сестра не согласна, что ей что-то не по нраву, что каждое его решение — это конечная точка, без всяких "но", "а если" и "у меня есть мысль получше". И если пилюли не давали ему скучать по ее телу или просто присутствию рядом, то с ее личностью они не справлялись. Эти красные шайбочки не могли сделать Гермиону его Гермионой, потому что работали на основе видения Тома, а для него сестра и образ ее мыслей всегда оставались загадкой. Она каждый раз выдавала что-то новое, ее больной, ущербный мозг был одновременно налаженным механизмом и олицетворением хаоса. Сестра была эмоционально нестабильна, непоследовательна в своих чувствах, часто игралась с векторами. Она могла с мягкой улыбкой простить один проступок в конкретный день и в определенном настроении, но превратиться из-за этого же проступка в химеру в другой день и в другом настроении. Тому было тяжело. Он не получал дозы адреналина, его гормоны не скакали в отчаянии снизу вверх, а потом обратно. Эта Гермиона, порождение его сознания, была лишь копиркой, основанной на том, что он уже видел когда-то, но она не была способна на те беспорядочные изменения, которым была подвержена реальная Гермиона. Поэтому Том Риддл оставался в своих четырех стенах, ожидая, когда же пройдет траур, вся эта канитель из ломки, горечи и нужды, чтобы он смог расправить плечи. Повалившись на бок, он приземлился головой на девичьи мягкие бедра и подтянул колени к груди. Голова раскалывалась от боли и усилий принять настоящее. И чем дольше он пытался прийти к консенсусу, тем горше себя чувствовал. Тонкие пальцы зарылись в его волосы, перебирая пряди, и из уголка глаза вытекла слеза. Одна, потом другая, пока грудь не сдавило от подступающих к горлу рыданий. Том свернулся калачиком, обнимая свои колени, и позволил себе наконец выпустить эту боль наружу, дать этому миру повод пережевать его еще раз. Он так сильно скучал по Гермионе, пока она грела его теплыми ладонями, которых на самом деле не было.

***

Абраксас на автомате поглаживал своего сына по голове. Тот спал, сидя у него на коленях, тихонько сопел и пускал слюни. Люциус был почти его точной копией, если не считать общей мягкости черт — то было наследие его матери. Амаранта скончалась две недели назад. Что-то наследственное, не поддающееся лечению. Абраксас остался один на один с собственным ребенком, которого порой не хотел даже видеть. Его наследник словно был живым лицом всех его промахов и ошибок. Плод нелюбви, плод когда-то давно разбитых надежд. Он не хотел Люциуса так же, как не хотел Амаранту, но был вынужден хотя бы поверхностно заботиться о своем единственном отпрыске. Все эти годы он жил спокойно, вопреки наставлениям Тома ушел из политики. Потому что на самом деле Абраксас был верен совсем не ему. Он занимался семейным бизнесом, каждое утро завтракал с супругой, а по ночам ложился с ней в постель, хотя представлял вместо всего этого фарса другое лицо, другое тело. Амаранта была полной противоположностью тому, чего хотел он. Она была спокойна, нежна, рациональна, хоть и не без огонька. Ему же хотелось безумия, нескромной непосредственности, дерзости, своеволия. Теперь же у него не было ни того, ни другого. И если потерю жены он почти не заметил, то понимание факта, что Гермионы Чейс он больше никогда не увидит, било прямо под дых. Все, нет ее. Пропала, исчезла, испарилась. Не вернется. А виновник уже который месяц сидел в его, Малфоя, доме и отказывался выходить за дверь гостевой спальни. Абраксас не желал даже видеть этого человека, не то что содержать в собственном поместье, но все равно делал это. Потому что Гермиона обратного ему не простила бы. Он хотел, чтобы Том Риддл рассыпался под тяжестью собственного деяния, как рассыпался все эти месяцы Абраксас. Потому и пошел на этот шаг — положил "лорду" под язык красную отраву. Вещичка была примечательная: смесь вызывающих галлюцинации крыльев феи и яда докси. Пилюли не убивали и никак не воздействовали на физическое тело (иначе Абраксас оказался бы уже и сам мертв), зато "помогали" расширить сознание, сделать его почти неотделимым от подсознания. Реальность разрывалась, а сквозь червоточину в нее врывались желанные глубинами разума образы, яркие и правдоподобные, вплоть до тактильных ощущений. Абраксасу хотелось, чтобы Том потонул под тяжестью собственного безумия. Ушел ко дну. Ссохся и испустил последний вздох перед тем, как полностью отключиться от настоящего и уйти в дебри собственного больного сознания. За то, что отобрал у Абраксаса надежду на обладание. За то, что победил и просрал самый желанный приз. За то, что не дал хотя бы издалека наслаждаться ее образом. Гермиона была воспаленным наваждением. Он ждал ее так долго, а его опрокинули, оттолкнули, прихлопнули, аки надоедливого таракана, и Малфой только больше от этого хотел приблизиться. Пока приближаться стало не к чему. Сын на коленях беспокойно заерзал, а Абраксас подхватил его, чтобы отнести в постель. И не чувствовал абсолютно ничего. Ему лишь оставалось ждать, когда же последний ком могильной земли окажется поверх чужого гроба.

***

Стол был завален газетами и пергаментами, как в старые добрые времена. Том изучал все произошедшие в Британии за последние годы события, рассасывая свою алую панацею. Практически весь состав Визенгамота изменился. Магглолюб Дамблдор заселил избирательную палату своими пешками и, возглавляя Хогвартс, творил все, что ему вздумалось, снова сидя в тени. Нобби Лич с легкой руки старика все-таки сел в кресло Министра Магии, как и предсказывала его сестра. Том был разочарован, зол, раздражен до предела. Он когда-то разыгрывал политические партии против старика, но стоило ему отойти от дел на несколько лет, как все перевернулось с ног на голову. Иррациональная (или не очень) ненависть к Дамблдору, ключом бившая внутри, на несколько коротких минут заставила его почувствовать себя почти живым. Лицемерный ублюдок с самой первой встречи решил стать противником Тому. Одиннадцатилетнему ребенку, который ничего еще из себя не представлял. Исключительно из-за нескольких слов, которые он проронил случайно, по незнанию. Мягкие, тонкие руки обвились вокруг его плеч, острый вздернутый нос потерся о висок. — Наконец возвращаешься к делам, брат? — промурлыкала Гермиона, вжимаясь своим туловищем в его спину. — Я не знаю, — он ответил честно, не чувствуя в себе сил на словесные игры или препирания. Потер уставшие от долгого чтения глаза пальцами, откидывая голову назад, чтобы ткнуться макушкой в ее плечо. — Я все потерял. Рыцари отошли от дел, прежние позиции потеряны. Нужно все начинать сначала, но меня тошнит от одной мысли… — Милостивый Мерлин, Том! — воскликнула сестра и обхватила его горло обеими ладонями, слегка сдавливая, а сама посмотрела на него сверху. — Просто подними наконец свою задницу, не будь таким щенком! Я буду рядом, ты же знаешь, я тебе обещала. В приюте, помнишь?.. С силой оттолкнувшись, он вырвался из ее рук и согнулся над столешницей, тяжело дыша. К горлу подкатывала желчная тошнота, в висках началась резь. Снова. Том в последнее время страдал от частых головных болей, и новый приступ решил начаться крайне не вовремя. Слова Гермионы мерзостными червями въедались в подкорку. Конечно, он помнил. Она ему обещала, много чего обещала. И не сдержала самого главного слова. — Ладно, я еще немного подожду. Ты жалей себя, жалей дальше, у меня времени много, — ее голос за долю секунды успел обернуться в непробиваемый титан, обмазанный ядом и токсинами. — Ты, Том, ублюдок. Сколько месяцев ты уже сидишь здесь? Сколько еще собираешься просидеть? Как тебя от самого себя еще не тошнит? Ты слабохарактерный, сопливый мальчишка, тряп… — Закрой рот! Хотя бы раз в жизни найди в себе силы не разговаривать! — рявкнул он наконец, срывая свою злость на лежащих перед ним бумагах, снося чернильницы и книги со столешницы. Листы пергамента взмыли вверх, а Том продолжил кричать, надрывая горло: — Заткнись, Гермиона! Ты бросила меня, ты! Ты ушла! Я говорил тебе, что ты должна быть со мной! Где ты, блядь, теперь?! Он вскочил из-за стола, опрокинув стул, и вцепился пальцами в волосы. Магия вокруг бушевала, мебель ходила ходуном, тяжелые шторы вились в воздухе. Сама атмосфера сотрясалась от его гнева, от той болотистой, тинистой злобы, забулькавшей внутри. Где-то рядом шлепали о пол босые ступни. Гермиона схватила его за запястья и начала пытаться оттащить его руки от головы, впивалась ногтями в кожу, что-то рычала и шипела. Том не поднимал глаз, упрямо сжимал плечи, пока черные кудри хлестали его по локтям. Все ему казалось нереальным, заплывшим, абсурдным. — …кусок дерьма, Том!.. — …не для этого двадцать лет потратила на тебя… — …ты клялся, что станешь великим… — …поставила на тебя жизнь… — …все потерял сам… Даже через годы он так и не вспомнит, как оттолкнул призрак своей сестры. Не вспомнит глухого удара ее макушки о рядом стоящий стол. Не вспомнит, как вылетел из спальни, будто подстреленный заяц, будто не было всего этого времени, когда он боялся даже приблизиться к входной двери. Не вспомнит, как нашел Абраксаса. Не вспомнит, как у него получилось возродиться из пепла.

***

Том Марволо Риддл умер. Это имя больше не было его именем. Он не хотел иметь ничего общего с тем человеком, которым был раньше. Все, что он знал, и все, к чему привык, обратилось в прах. Имя ему — Лорд Волдеморт. Он иногда заторможенно хихикал, осознавая, что это имя не ново. Оно состоит из старого фундамента, но разобранного на части и собранного обратно в другом порядке. Но оно позволило ему превратиться из маггловского отпрыска в то, чего люди боялись больше всего. Vol de la mort. Полет Смерти. Вальпургиевы Рыцари умерли. Те люди изменились. Они теперь играли другие роли, и цели у них были другие. Когда-то они вместе с Томом и Гермионой пытались действовать цивилизованно, но когда гниет голова, когда от нее остается лишь половина, то и все остальное тело более не способно оставаться здоровым. Они стали Пожирателями Смерти, облаченными в черный дым и серебристые маски. Они несли разрушение, потому что так хотел Полет Смерти. Лишь деструкция способна привести к прогрессу, а прогресс был проводником при превращении из человека в сверхчеловека, из верблюда во льва. Тому были необходимы новые последователи, свежая кровь, не тронутая царящим в стране лицемерием. Юные дарования скрывались за стенами теперь закрытого для Лорда Волдеморта замка, в котором его ждал спящий Ужас Слизерина.

***

Написав письмо, Лорд привязал его к совиной лапке и, дождавшись отбытия птицы, задвинул окно. Свечи в его комнате колыхнулись от последнего порыва ветра и плавно затрепетали, отбрасывая тени на стены. Лорд Волдеморт устало потер шею, понимая, что на сегодня его энергия была на пределе, как и выдержка. Он пытался уйти от гребаных пилюль, перестать их принимать, но обнаружил, что без них его организм начинал гореть Адским Пламенем. Его ломало, скрючивало, складывало пополам. Он не мог понять, что именно за зависимость так крепко уцепилась за него — химическая от таблеток или эмоциональная от сестры, но продолжал принимать, даже прекрасно понимая, что это чистый наркотик. Без них он страдал от головных болей, с которыми не справлялись никакие зелья. С ними тоже, но разум моментально успокаивался, когда рядом появлялась Гермиона, будто ее образ был волной пресной, холодной родниковой воды. Тем не менее, Том пытался принимать их реже. Старался увеличивать перерывы, не сгрызать по несколько пилюль одновременно, как делал это еще несколько месяцев назад, когда варился в собственной боли. Дольше трех или четырех дней терпеть не выходило, но все же. Но все же. Наколдовав несколько порхающих вокруг постели светлячков, он улегся в постель и взял с тумбы книгу. Маггловскую. В поисках ответов на собственные вопросы, Лорд копался абсолютно во всех источниках, которые попадались ему в руки. Целители разума лечили механические повреждения, но совершенно не знали, что делать с ранами иного толка, а он желал излечиться. Желал, и все равно продолжал падать в ту бездну без права хоть за что-то уцепиться и хотя бы повиснуть на одном месте. И чем дальше, тем хуже. Расколотая душа, воспаленный разум и раненное сердце — вот святое триединство, которое управляло его жизнью. Тому становилось хуже день ото дня, он терял контроль и способности к критике, а от того больше и больше поддавался вспышкам ярости, бежал и рушил все, что видел. Книга с хрустом раскрылась на том месте, где он остановился в прошлый раз. Некий маггловский ученый, анализировавший человеческое сознание, умудрился разложить его на части, просканировать каждую. Он делил человеческий разум на категории, а среди них выделял две главные — женскую и мужскую — Аниму и Анимус. Внутри мужчины есть образ Женщины, основанный на опыте и привычных ему образах, а внутри женщины крылся Мужчина. Если мужчина поддавался плохому настроению, значит в тот день у него были проблемы с Анимой, внутренней Женщиной. Анима могла быть разной. Она могла быть Доброй Матерью и Ужасной Матерью. Анимой положительной и Анимой отрицательной. У Тома была лишь одна важная женщина, пример с которой могло бы брать его сознание. Гермиона. Сестра заменяла ему и мать, и отца; и друга, и соперника; и добро, и зло. Она была для него всем. И Темный Лорд понимал теперь, что Гермиона — самое ненавистное и самое любимое из всего, что у него было. Вместо того, чтобы быть Положительной, Доброй Матерью, которые представляли собой возрождение и мудрость, отпускание и очищение, рождение и вдохновение, Гермиона всю жизнь была Отрицательной, Ужасной Матерью. Кормила его удержанием и отвержением, пожиранием и безумием, расчленением, смертью и разложением. Она растворялась в нем сама и заставляла растворяться его, держала Тома взаперти собственного больного голода, заманивала и проглатывала. Как следствие, его разум был словно окутан газом своей больной Анимы, был чувствителен, аффективен, подвергался скачкам настроения и полному отсутствию понимания происходящего вокруг. Том читал, впитывал и рвал волосы на голове от осознания. А потом снова глотал пилюлю и оказывался в ее фальшивых объятиях, лишь бы снова почувствовать себя дома. В трезвости крушил комнату, вдавливал глаза в череп, бил себя по голове, проклинал Меропу, а потом Гермиону, а потом обеих вместе, чтобы затем рассосать таблетку и молить ее быть с ним, цепляться за девичьи руки, не отпускать от себя, оставлять на нежной коже царапины и синие пятна в форме пальцев. Темный Лорд верно погружался в безумие, не выдерживая груза на собственных плечах, гнулся под ним и задыхался, глядя в карие, коварные, злые глаза.