принцесса змей

Хепзиба Смит была отвратительной женщиной. Типичная потребительница, капиталистический хомяк, но она пыталась притворяться не такой. Претенциозна до хохота. Но у нее было немерено денег и страсть к разного рода редкостям. Предметы искусства, исторически-значимые безделушки, артефакты… ее дом был усыпан всеми этими до смешного дорогими вещами. Том никогда не подумал бы, где стоит копать, если бы один раз не пришел к ней домой, чтобы обсудить куплю-продажу одного зачарованного зеркальца. Казалось бы, мелочь, но эта мадам отказывалась идти в лавку и настаивала на частной встрече у себя дома, а Берк поддался и отправил к ней Тома для заключения договора. И каково было его удивление, когда в гостиной его встретили гобелены с изображением Хельги Хаффлпафф, везде висели гербы барсучьего факультета. — Вы, кажется, очень гордитесь тем, что учились на Хаффлпаффе? — вежливо отметил Том, продолжая разглядывать вычурные серванты, хранящие разного рода экспонаты вроде глиняных статуэток времен ацтеков. — И не только этим. Род Смитов — прямые наследники великой Хельги, дорогой мистер Риддл, — тетка пыталась говорить сладко, облачить свой голос в мед, но выходило вульгарно. — Неужели? Это очень интересно, — Том навострил уши и повернулся к Хепзибе, глядя на нее со своей фирменной улыбкой. — Слышал, у великой основательницы был свой артефакт… но вспомнить бы… что же там такое было… — Чаша, — с оттенком отвратительно-слащавой гордости протянула женщина. — Да, верно. Конечно же, чаша основательницы нашего рода хранится у меня, как у единственной наследницы. — Она там, где ей и место. Полагаю, договориться о ее покупке не получится даже у меня, да? — уверенно пошутил он, зная, что это воспримется как невинный флирт, а не посягание на чужие сокровища. А зря. — Верно мыслите, Том! Хотя, признаюсь честно, но только вам… это мой секрет… — Хепзиба склонилась, будто собиралась поведать ему как минимум тайну мироздания, и плотоядно прошептала: — Я храню у себя наследие не только Хельги… А вот это интересно. — Чье же еще, мисс Смит? Неужели тот самый меч Годрика Гриффиндора? — так же интимно шепнул он, глядя прямо в водянистые глаза клиентки. Он уже напал на след, и сделает что угодно, чтобы раздобыть оба артефакта. Это был воистину удачный улов. — У меня также хранится медальон самого Слизерина… — глаза Тома от шока стали похожи на два ониксовых блюдца. Сердце зашлось в таком ритме, что это было похоже на тахикардию. — И продал мне его именно ваш работодатель лет двадцать назад. Я отдала огромные деньги за него. Но раз уж я единственная наследница основателей, то подумала, что оно того стоит. Конечно, было бы замечательно найти и меч, и диадему, но я не оставляю надежд когда-нибудь собрать всю коллекцию.

***

Хепзиба вынесла себе приговор сама. Жаль, что просто убить ее Том не мог. Пришлось месяцами поддерживать связь с ней. Пришлось вестись на ее "женские чары", ходить в гости, целовать сморщенные и пахнущие тяжелым парфюмом руки, втираться в доверие, терпеть полные жуткой, мерзкой, дешевой похоти взгляды. Он опустился на самое дно, чтобы достать эти две вещи. На самое дно. А потом убил эту свинью, зарезал ножом, чтобы не компрометировать собственное древко сомнительными заклинаниями. И вложил осколок в медальон. Забрал то, что принадлежит ему по праву. Он убил бы и Берка, что обманул Меропу и купил гребаный медальон самого Салазара за бесценок, но ему нужно было домой. Ему было плохо. Его тошнило от самого себя. Кто бы подумал, что Том Риддл когда-то станет чертовой проституткой, а? Его крыло.

***

Одним летним вечером Гермиона заснула прямо щекой на столе. Сон был беспокойный и хаотичный, она видела Тома мельком, отдельными кадрами, видела морщинистое лицо какой-то полной дамы, чувствовала запах тяжелого, дорого парфюма, который оседал тяжестью в ноздрях и легких. Ей слышались охи и ахи, слащавый низкий смех и черные, даже чернее обычного, глаза брата. Громкий вскрик и кровавая пентаграмма на белом ковре. Огромные влажные глаза какого-то эльфа... Она проснулась от громкого хлопка и вскочила на стуле. В гостиной послышались гулкие торопливые шаги и звук ударившейся о стену двери. Гермиона сразу же пошла в туалет, где, скорчившись, выблевывал свои внутренности Том. Его тошнило из раза в раз сначала остатками переваренной в желудке еды, а потом желтовато-прозрачной желчью. Гермиона посмотрела на сгорбленную перед унитазом спину и пошла на кухню за зельями. Принесла Противорвотный эликсир и села рядом с унитазом на колени. — Том, тебе нужно выпить зелье, — она коснулась пальцами его плеча, но брат грубо отпихнул ее руку от себя. Гермиона закрыла глаза. Выдохнула. Вдохнула. Еще раз выдохнула. А потом резко вцепилась в черные волнистые волосы пальцами, отодрала голову Тома от унитаза и, молниеносно приставив горлышко флакона к его раскрытым губам, опрокинула содержимое, насильно вливая зелье в рот. Тот, мгновенно почувствовав облегчение, осел на пол и привалился спиной к стене. Гермиона не ждала от него "спасибо", потому что они не благодарили друг друга. Спасибо говорят чужим людям, которые сделали тебе одолжение. Том и Гермиона одолжений друг другу не делали. Это все равно, что благодарить себя за то, что дышишь, ешь или спишь — словом, абсолютно не имеет смысла. Карие глаза разглядывали следы бордовой помады на белом воротничке когда-то несмятой и идеально выглаженной рубашки. На висящий на поясе брюк ремень. На не застегнутую до конца ширинку. Пахло рвотой и тем самым тяжелым, душащим парфюмом, что только что ей снился. Выглянув за дверной косяк, она увидела валяющиеся в центре гостиной золотую чашу и изумрудный медальон. Нет, это не просто ввалившийся домой после горячей ночи брат. Он не просто трахнул какую-то девчонку по прихоти. И все равно пришлось закрыть сознание, иначе кто знает, что могло бы случиться. — У тебя получилось, — констатировала Гермиона факт пустым голосом. — Гермиона, мне пришлось... — на секунду он запнулся, словно подавляя фантомный рвотный позыв. Она кивнула. — …чтобы она показала мне, где лежат артефакты. Я не мог использовать Империо, там стояли мощные обнаружители… — Ты подтер за собой? — Да, я убил ее, пришлось собственными руками, а ее эльфийке подменил память, — голос у него стал тихим и настороженным, почти угрожающим. Гермиона понимала, что он в очень плохом настроении, но не понимала, причем тут она, если среди них двоих ей стоит зубоскалить, поэтому лишь вопросительно приподняла одну бровь. — То есть это все, что тебя волнует? — прекрасное лицо перекосилось от непонятно откуда взявшегося гнева. — А что меня еще должно волновать кроме того, что ты не окажешься под подозрением? — недоумение не сползало с ее лица, и это, кажется, раздражало Тома еще больше. — Я трахнул старуху, Гермиона! — взревел он. Потерев переносицу пальцами, она вздохнула. Это что, ее проблема теперь? Или он думал, что это не очевидно по его внешнему виду? — Я за все эти годы даже не посмотрел ни на кого ни разу, кроме тебя! И ты, разглядывая ГРЕБАННЫЕ СЛЕДЫ ОТ ПОМАДЫ, спрашиваешь, ПОДТЕР ЛИ Я ВСЕ ЗА СОБОЙ?! Он орал, как резаный, после почти каждого слова пиная бедный унитаз. Что он нес вообще? Ничего не предпринимая, Гермиона встала и безмолвно прошла на кухню, и Том вылетел за ней следом, судя по всему, собираясь продолжить истерику. Она не слушала его сопли, облаченные в агрессию, хотя осколок его души в ней норовил взорваться вместе с основной своей частью. Просто подняла артефакты, поставив их на стол, подошла к полке со сложенными на ней кружками и стаканами, взяла один и кинула его в Тома со всей дури. Неожиданность жеста, ее внезапная агрессия, хруст и звон разбившегося стекла отрезвили брата. А Гермиона продолжала бросать ни в чем не повинную посуду, кидалась ею в пол, стены, магией восстанавливала и снова кидалась. Она чувствовала, как ее лицо искажается в такой же истерике, потому что он влиял на нее. Отвращение, отвращение, отвращение, желание самоутвердиться, желание сделать больно, желание почувствовать чужую злость. Собственное желание взяться за резцы его зубов пальцами и порвать ему пасть все только усугубляли. Сукин сын, предатель, ублюдок. В нее почти прилетела пустая ваза, которую они никогда не использовали. Еще чуть-чуть, пара сантиметров, и она разбилась бы ей об голову. — Почему ты меня ни капли не ревнуешь, Гермиона? — почти проскулил Том, замахиваясь в нее кружкой. Она прилетела в окно, которое надрывно хрустнуло. — Карпе Ретрактум, — секунда, и Тома притянуло к ней. Ее кулак сам врезался в его идеальный аристократический нос, заставив брата согнуться и взяться двумя руками за лицо. — Ты гребаная сука... — Если твои действия были необходимы, чтобы получить реликвии, мой Лорд, то что я могу сказать? Ты сам выбрал, как тебе действовать, — с нарочитым отсутствием эмоций отчеканила она, наполняя последние слова долей брезгливости, а потом посмотрела в красные, злые глаза, что глядели на нее снизу вверх. — Но признай, что ты смазливое ничтожество, которое не придумало, как еще развести старуху, кроме собственного… Сначала сердце радостно трепыхало от возможности оскорбить, хоть как-то отомстить за себя, но Гермиона не договорила — ее оторвало от пола. Том держал ее за горло и накрепко сжимал его, оставляя тело висеть на ладони. Глупец прекрасно знал, что на нее подобное дерьмо не действует, но продолжал делать ей больно. — Ты заходишь далеко, Гермиона, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, по которым размазалась кровь из носа. Он убрал руку, и Гермиона рухнула на пол, тихо пискнув от неожиданности. Гребаная истеричка, а не мужчина. Пора платить по счетам, Томми-Том. Она сильно пнула брата по коленной чашечке и, воспользовавшись его секундной заминкой, дернула его за вторую ногу, чтобы повалить на пол. Всего секунда, и Гермиона уже сидела сверху на брате, крепко сжимая его ногами. Хотелось ударить, но он резко перевернулся, подмяв ее под себя. — Чокнутая, что ты… О, не стоит вопросов — настало время насилия. Ее колено прилетело точно по яйцам. Низкий стон Тома самой лестной из мелодий ласкал уши, но Гермиона позволила себе лишь секунду наслаждения, а потом с силой дернула головой вперед, добивая и так разбитый нос лбом. И началось месиво. Том перестал сдерживаться, ослепленный стыдом, яростью и болью. Они пыхтели, рычали, пытаясь побить один другого. Гермиона пробовала выдавить эти красные идиотские глаза, или, наоборот, вдавить их в череп. Том выдернул ей клок волос. Они перекатывались по всей комнате, и в один момент у нее в руке оказалась одна из починенных Репаро кружек. Гермиона разбила ее об дьявольски тупую голову. Уже через секунду Том повторил ее подвиг — прошиб ее ударом лба прямо в нос. Все превратилось из почти ребяческих, для их уровня агрессии, легких побоев в настоящее избиение. Они забыли о палочках, просто Том пытался воткнуть осколок от чего-то керамического ей в глаз, а потом Гермиона без излишних сантиментов, с особой жестокостью вмазывала его лицом в пол, держа за волосы. Пыхтение превратилось в крики и стоны боли, в кровавое месиво, в жестокость и насилие. Предметы летали по комнате, ее тело раз пять оказывалось прибито к стенам и полу, а Том, упавший с почти трехметровой высоты, когда она все-таки не выдержала и прибила его к потолку магией, ударился головой об угол стола. Последнее, что Гермиона помнила о драке, это как они пытались задушить друг друга, как она с силой давила двумя большими пальцами на его кадык и пыталась пнуть его ногой. Подлая тварь. Ничтожество. Сука. Отвратительный ублюдок. Сукина дочь. Выблядок. Они пыхтели оскорбления почти друг другу в рот каждый раз, когда оказывались близко. — Говори, что хочешь, но в старуху членом тут не я тыкалась, бездарь, — это было последнее, что произнесла Гермиона перед тем, как ее макушка с громким стуком ударилась о тумбу у стены. Из-за удара зазвенели лежащие внутри склянки и флаконы для зелий. — Давай, Томми, у тебя ведь встал, мерзкий мудак! — продолжала провоцировать она, чувствуя, как горит кожа на голове от многочисленных ударов. — О, я вышвырну тебя к первому же чистокровному дырявому старику, сестра, заставлю тебя раздвинуть перед ним ноги, а сам буду сидеть рядом и смотреть, только представь! — голос брата срывался в хрип и высокие ноты. Гермиона знала, что захоти брат, то уже давно отрубил бы ее к чертям собачьим. В конце концов, как бы она ни хотела признавать этот конкретный факт — он был мужчиной, их тела разительно отличались. Она была в сознании и могла отвечать ему исключительно по причине того, что он этого хотел сам. Тому была нужна разрядка. Всегда была нужна, но раньше Гермиона не отвечала, просто сдавала свое тело в его распоряжение. В этот раз он слишком крупно проебался. Она попыталась встать, цепляясь за края тумбы, но брат резко надавил меж лопаток, заставив опуститься грудью вниз. Нижний угол тумбочки впился ей в висок. Том держал ее одной рукой за "шкирку", чтобы придавить к полу, и Гермиона думала, что все, он спустил пар, все кончилось, но… Хлесткий, острый, сильный шлепок обжег ягодицу, которую уже не прикрывала ночнушка. О, нет, нет, нет, он не смел, не смел делать это… И еще один шлепок по тому же месту. — Ты ведь не будешь против принять мой член сразу после старухи, правда, Гермиона? И сама меня попросишь об этом, а? Мужские пальцы с некомфортным давлением прошлись по ластовице белья. Гермиона трепыхалась на коленях, с каждым движением прикладывая все больше сил. Нет. Нет. Просто нет. Она не могла сконцентрироваться на магии из-за паники проиграть, сдать позиции. Ей было впервые по-настоящему мерзко от брата. Думая, как выбраться из этой ситуации, она поджимала губы, пока Том отодвигал белье в сторону, чтобы беспрепятственно коснуться плоти. Он залезал пальцами под складки половых губ, намеренно жал вдоль них, делал это грубо и небрежно, прекрасно зная, какая реакция за этим последует… Ее стон. Безусловно. Гермиона резко сконцентрировалась на своей магии, пытаясь обжечь ею, порезать, оттолкнуть, что угодно сделать, но оба знали, что Гермиона сильна в сухих вычислениях, формулах и теории, Том — от природы талантливый и быстро обучающийся, никогда бы не уступил ей в абстрактных выбросах магии или беспалочковом волшебстве. Гермиона магию изучала и раскладывала на составляющие, чтобы собрать что-то новое, а Том магию любил, и это не шло ни в какое сравнение. Но она не хотела, не хотела того, что происходило. — Станешь насильником, Том? — без сил и с толикой смирения прохрипела она, поворачивая голову, чтобы взглянуть на брата через плечо. — Ты и под насильником прогнешься, — осклабился тот. Сердце пропустило удар. Сознание скрылось за окклюменционными щитами. Она не выберется. Следующим воспоминанием был Том, который стоял на коленях позади нее, давил ступней в черной, идеально начищенной туфле ей между лопаток, и отчаянно вколачивался в нее. Член с бешеной скоростью скользил внутри нее, бился о шейку матки и причинял боль. Его магия оставляла на теле Гермионы глубокие рваные раны, которые шипели и колко щипали, а Гермиона лежала с закрытыми глазами, пытаясь не стошнить от наплывающего диссонанса между сознанием и телом, которое всегда получало удовольствие от его бешеных, животных повадок. Павлов сейчас, скорее всего, хохотал над ней в своей могиле. Руки огибали каждый изгиб, ногти впивались в выступающие ребра, чтобы оставить на них еле заметные красные следы, а потом опуститься ниже, к бедрам. Ее трясло от ощущений, Гермиона непроизвольно сжималась вокруг члена, который вдалбливался во влагалище. В один момент Том вышел из нее и скользнул членом меж ягодиц, задевая головкой анальное отверстие, из-за чего она вздрогнула. Его горячие пальцы начали скользить по позвоночнику, и каждый пройденный им сантиметр казался ей проклятым. Она не поворачивала головы, не дергалась, притихла и вся сжалась до точек соприкосновения ее тела с телом брата. Рука оторвалась от ее спины, и Риддл услышала влажные звуки, после которых пальцы оказались прямо между ее ягодиц. — Расслабься и не смей сжиматься, — сказал Том, после чего с большим давлением проник в ее задний проход фалангой пальца. Гермиона, несмотря на предупреждение, вся сжалась и уже хотела вывернуться из-под хватки брата, но тут же получила еще один хлесткий удар по ягодице, в который Том не пожалел вложить силы. Он сразу сжал покрасневшую кожу, ущипнул до слез в глазах, стараясь принести как можно больше боли. Смазка начала стекать по ее бедрам. — Ты не слышала меня? — его властный голос, наполненный сталью, ударил по барабанным перепонкам хлыстом. Он проник уже на половину длины пальца. А потом присоединил и второй, медленно растягивая кольцо. Гермиона заставила себя расслабиться, принимала брата в себя, глубоко дыша от острой боли и ненормального, экстремально сильного, грязного и нежеланного возбуждения. И Том начал двигать пальцами, сначала медленно, а потом все быстрее, заставляя сестру выгибаться и стонать, тереться грудью о ворс ковра под ними. — Моя послушная шлюха, — пальцы резко выскользнули из нее, и она снова почувствовала головку члена. Стенки влагалища сокращались, желая почувствовать наполненность, и Гермиона хотела было приподнять бедра выше, чтобы Том вошел ниже, но он удержал ее на месте и одним движением вошел в задницу, вызывая у сестры громкий протяжный стон боли. — Видишь, тебе ведь плевать, как, куда и после кого я тебя беру… не стоило тебе трепать языком… — Том... — все тело, покрытое ранами и кровью, заныло с новой силой. Он двигался в ней, рвано постанывая, держал большими ладонями за бедра, пока не стал вколачиваться. Гермиона так изогнулась, что почти касалась животом пола. От быстрых движений все ее туловище терлось о жесткий ковер, ее живот и грудь горели, каждая язва вскрывалась и кровоточила из-за ворса. И Том совершенно себя не сдерживал, шептал ей в спину, какая она тугая и готовая принять его, какая она грязная, раскрытая для него. Его рука скользнула по талии к животу и втиснулась вниз, к промежности. Он тер ее клитор двумя пальцами, добрался до самого средоточия ее удовольствия и тер, тер, тер, пока она не взвыла от наслаждения. Он делал это нарочно, показывал ей место. Мучить можно и удовольствием тоже, кому, как не ей об этом знать? Брат наклонился к ней, прижимаясь голым торсом к ее изогнутой спине, взял за волосы свободной рукой и оторвал ее щеку от пола. — Ты, маленькая мерзкая сука, больше никогда не позволишь себе подобного поведения, ты поняла меня? Я слишком долго спускал тебе все с рук, — он рычал ей это в приоткрытый рот, не сбавляя скорости движений бедрами. Мокрое, похотливое хлюпанье мешалось с хлопками тел друг об друга. — Мы оба знаем, кто кого на самом деле трахнул, Том, — выплюнула она, глядя в бордовые радужки. — И кто из нас на самом деле шлюха. Гермиона очень хотела бы узнать, что Риддл сделал бы с ней после такого, но его затрясло в оргазме. Он весь дрожал, как осиновый лист, скулил от удовольствия в ее плечо, пока кончал внутрь. А потом оттолкнулся, вышел из нее и упал на спину, тяжело дыша. Гермиона, почти плачущая, полная злобы и ненависти, стояла на коленях, прижатая к полу грудью и щекой, и загнанно дышала, пока не услышала возню рядом. Том, быстро оправившийся от оргазма, продолжил начатое, заменив собственную руку языком. Гермиона почти завыла, не понимая, зачем он это делал. Казалось, что он специально завязывал ее страдание на удовольствии, а удовольствие на страдании. Но телу было не до этого, оно все покрылось мурашками, заставляя ее вилять бедрами и разводить колени пошире. В ту секунду, когда он не касался ее, чтобы пристроиться и пальцами, и языком, она была готова забить его тысячей Убивающих. Но он моментально загладил свою вину, быстро скользя по мокрым, запачканным смазкой и спермой складкам кончиком языка. Его пальцы погрузились в пульсирующее лоно, наконец снова наполнив его, и согнулись, надавливая на особо чувствительную точку. И он скользил ими, входил и выходил, почти расчесывая слизистую изнутри короткими ногтями, пока губы всасывали и сжимали клитор. Комната перед глазами Гермионы искажалась и вытекала в кривые округлые линии, все казалось таким несущественным под корочкой боли и удовольствия. Она все равно будет его, неважно, пытался ли он убить ее, рвал ли душу на части, мучил ли, избивал ли, поддавался ли — все это, дьявол его побери, неважно. Она его. Она принадлежит не себе. И она же за это его ненавидит, потому что знает, что что бы ни случилось, Том Марволо Риддл всегда будет ее последней станцией, точкой невозврата. — Том, пожалуйста, — всхлипнула Гермиона, напрягая бедра. Знакомое чувство подступающего финиша сковало ее по рукам и ногам, пока она с особо протяжным стоном не кончила. Ей хотелось заплакать, только слезы не шли, тело прошибало судорогами. Она валялась в почти бессознательном состоянии на полу и пыталась выдавить хоть одну слезу. Не получалось различить, ее это чувство или Тома. Но она улавливала цветные нотки радости там, внутри, потому что он смог разрядиться, и это ей приносило почти счастье. Его больную, тошнотворную форму, по крайней мере. Ее притянули к себе сильные руки, чтобы прижать лицом к груди. — Нам нужно будет уехать завтра. Меня видели несколько раз с Хепзибой, несмотря на отсутствие доказательств могут взять в подозреваемые. Я был в Хогвартсе у Слагхорна недавно, разговаривал с Серой Дамой. Мы поедем в Албанию. Диадема должна быть там. Гермиона молча закрыла глаза и устроила лицо во влажном сгибе его плеча.

***

Утром Том обнаружил рядом с собой лишь холодную постель, педантично заправленную с той стороны, где обычно лежала Гермиона. Остался лишь ее запах на подушках, но никаких других признаков ее присутствия. В нутро змеей прокралась тревога. Дома было пусто. Куда она могла уйти? Не за покупками же к завтраку, да? Сестра не выходила из дома. Исследуя каждую комнату, Том обнаружил, что пропали ее зубная щетка, огромное количество ее личных бумаг, дневник в изумрудной обложке. Кое-какие маггловские фотографии со времен ее родителей даже. Дом был чист и убран, в шкафу все было красиво сложено и развешано. Из ее одежды осталось не так много. Тумба с зельями тоже заметно опустела. Из квартиры также пропала одна его рубашка. Та, которая была на нем в прошлый день и пропиталась потом. Он сжал зубы на грани от полного безумия. Куда она пропала? Куда могла отправиться без него? Это была месть за вчерашнее, да? Слишком крупно для очередного сеанса обмена оскорблениями и насилием. Мстительная тварь. Ничего, она не сможет скрываться от него вечно. Том на всякий случай стянул с ее подушки черный волос и положил его во флакон. Прошел на кухню, где на пустом столе одиноко возвышалась такая же пустая колбочка из-под зелья. Рядом с ней свернутая бумажка. Он понюхал флакон — пахло лавандой, растопырником и валерианой. Она усыпила его. Ничтожество. Записка была полна иронии, душащей насмешки: Загляни в холодильник, там для тебя сюрприз! В холодильнике оказалось блюдо с его любимым шоколадным пуддингом, которого еще вчера вечером там не было. А под тарелкой он нашел записку. Я принесу тебе вечную молодость в ладошке. А пока поцелуй меня в задницу, отродье. Увидимся, братик!

***

К вечеру Том покинул их вдребезги уничтоженную квартиру, предварительно наложив столько заклинаний и проклятий, что даже ее владелец, который сдавал им ее, туда не сможет войти.