принцесса змей

Гермиона, наконец, выбралась из своего логова сумасшедшего ученого. Весь последний год она усиленно вникала в политические дела Министерства, изучала результаты слушаний по рассмотрению новых законов и правок, даже начала кое-какую официальную зельеварческую деятельность. Но не под своим именем. От имени брата она брала заказы от частных лиц, иногда даже делала поставки в больницу святого Мунго. Так было проще жить — она отвлекалась от своих навязчивых идей, а их бюджет пополнялся лишними деньгами, которые они с Томом тратили на собственное образование. Тем временем, его имя отбеливалось, покрывалось налетом благодарности со стороны служащих больницы, а ее собственное все больше поникало в небытие. Иногда жизнь казалась Гермионе нескончаемым колесом из фолиантов, тревог, мыслей о недостижимой молодости, объятий брата, истерик брата, вспышек гнева брата, мечт брата, целей брата. Иногда ей хотелось испариться и перестать существовать. Разбить грудину Риддлу, забрать оттуда осколок своей души и разрушить его, чтобы обрести свободу. Время так эфемерно и скоротечно, и это убивало ее, бессмертную. Иногда она, лежа в горячей ванне, сползала под воду с головой, не набирая воздуха в легкие. И каждый раз, как только организм подходил к критической точке, выныривала. Организм и сознание хотели жить, а Гермиона не понимала, зачем. Все, чего она хотела, было так, черт возьми, далеко. В юности казалось, что им будет любое море по колено, что все, чего они с Томом захотят, само прыгнет им в руки. Но прошло пять лет с тех пор, как они окончили Хогвартс, а к тому, чего по-настоящему жаждали, они так и не приблизились, хотя работали над этим оба, как проклятые. Кроме одной единственной зацепки о каком-то озере, найденной во время их путешествия, Гермиона так ничего и не нашла. Она все чаще задумывалась о том, чтобы бросить собственные исследования и начать копать в сторону этого волшебного места. Хотелось пойти по легкому пути, потому что на сложный сил больше не оставалось. Сказать, что нихрена она не лучше вонючего Фламеля. Том же все еще работал в своей темной лавчонке. Он встречал самые разные артефакты, порой ездил по заказам в разные уголки Британии, шарился по черным рынкам, но совершенно ничего не нашел о медальоне. Даже в лачуге Гонтов не было ни одного намека на его местонахождение. Единственное, что удалось узнать из дневников Морфина — это то, что артефакт пропал из дома при побеге Меропы. Дальше след обрывался. Мать Тома могла оставить его где угодно. Гермиона пыталась объяснить, что вещицу могли бы даже положить с ней в гроб, и расхищать каждую братскую могилу для бездомных и обездоленных не имело никакого, блядь, смысла, но брат был непреклонен. Он считал, что Меропа не могла так просто его забрать с собой в могилу, оставила бы семейный артефакт сыну, а значит, она его, вероятно, потеряла, но… это были лишь его собственные надуманные фантазии, ничем не обоснованные, кроме его упрямства. Брат и сестра ссорились. Не часто, но когда оба доходили до точки кипения, стены квартиры ходили ходуном. Оба будто разочаровывались друг в друге на короткое мгновение, и каждая крупинка разногласий в итоге сваливалась кучкой на дне песочных часов. Было лишь вопросом времени, когда оба нащупают свой предел. Амбиции Тома и его готовность годами стоять на одном месте ради какой-то неосязаемой цели били Гермиону по лицу, а Том не понимал, куда и чего ради она торопится. Их интересы, разные методы и подходы к собственным желаниям разнились. В такие моменты вспоминалось женское щебетание о звездах и предсказаниях. Гермиона уже представляла этот разговор, если бы кто-то из женушек прознал об их проблемах и настоящих датах рождения: Да, это неудивительно, ведь ты родилась под знаком Весов, ты во власти воздуха, переменчивого и вездесущего, а Том привязан к земле и умеет выжидать, терпеть скуку, он ведь Козерог! Вы совершенно несовместимы! Гермиона продолжала стискивать зубы и терпеть. Она обещала когда-то Тому, что поставит на него всю свою жизнь, и это было единственное ее слово, которое она собиралась сдержать. Ложь и Гермиона всегда шли рука об руку, но здесь… слишком далеко они зашли, чтобы вот так просто все бросить. Взрослая жизнь оказалась не такой уж веселой.

***

Том был доволен своей жизнью. Ему стало проще, когда Гермиона начала делать собственный вклад в их совместные планы, появилось больше времени на дела. Правда, факт того, что Гермиона стремилась оставаться безликой и безымянной тенью за его спиной, его немало удивлял. В школе она вовсю пыталась прыгнуть выше собственной головы, строила репутацию, но с возрастом ее желание быть везде и сразу угасло. Она желала уединения, безвестности, хотела оставаться за Томом, скрытая его спиной и плечами. Ее имя после окончания Хогвартса почти кануло в лету. Из дома она по-прежнему не выходила, лишь на собрания Рыцарей, где и так все ее знали. Насчет Малфоя они оказались полностью правы: молодой чистокровный лорд быстро набирал "рейтинг", и Тому с Гермионой это было выгодно. Они планировали идти вперед сначала на имени Абраксаса, потому что так было рациональнее, проще и быстрее. — Говорю вам, за спиной у грязнокровки Лича стоит Дамблдор, — горячо утверждал Абраксас, сидя в гостиной в квартире брата и сестры Риддл. — Старик слишком часто вмешивается в дела Министерства для простого преподавателя в Хогвартсе, — задумчиво потерла шею Гермиона, разглядывая агитационные брошюры под знаменем Нобби Лича. — Дергает за ниточки из тени. Очень на него похоже. Все трое вспомнили школьные времена, когда войной были охвачены оба мира — магический и маггловский. Дамблдор очень долго тянул со сражением с Гриндевальдом. Вместо него воевали другие, в том числе и совсем молодые маги, которые не должны были этого делать. А уж о его покрытой черной пленкой молодости и говорить не стоило. — Тем не менее, от поста верховного мага Визенгамота он отнекивается, — добавил Абраксас, присаживаясь в кресло и облокачиваясь о свои колени. — Как бы там ни было, Личу не победить, — вынес вердикт Том. — По крайней мере, не сейчас, когда девяносто процентов избирательной палаты заняты чистокровными. Но Дамблдор явно готовит почву к тому, что вскоре положение дел изменится. Лет через десять с его легкой руки в Министерстве будет на порядок больше терпимых к грязнокровкам голов, если оставить все как есть. Он ничего не делает просто так. — Значит, мы должны представить оппозицию, — заключила сестра. — Причем не просто оппозицию, а прислушивающуюся к гласу народа — нам нужно настоящее признание. Просто так мы поддержки нигде не найдем. Нужно давить на СМИ, на глав отделов, во всю глотку кричать, что выбор у людей есть. И представить кампанию в лучшем свете. Грязнокровок становится больше с каждым годом, на одних Священных Двадцати Восьми не уедешь, а потенциальные голоса нам нужны начиная с этой секунды, а не тогда, когда мы начнем баллотироваться на более весомые места. — Нам необходимы свои лица в "Пророке". В таких вопросах все строится на репутации, — Том откинулся на спинку дивана и сложил руки на груди, пребывая в явно не самом лучшем расположении духа. Его раздражал сам факт того, что ему приходится сражаться на политическом поприще с чертовым стариком, который даже лица своего не показывал. — Будет сделано, — кратко отозвался Малфой. — К слову, к нам присоединились Мальсиберы. Сын Реджинальда, Фредерик, работает в отделе связей с общественностью, там и найдем ему работенку. — Хорошо, Абраксас. Спасибо, — Том кивнул и устало сжал переносицу пальцами. Предложение Гермионы по построению внутренней политики Рыцарей, к слову, имело свои плоды, да еще какие. Они заменили страх на привязанность, теперь Тома... любили? Считали своим защитником? Он не знал, как это назвать, но порой его все это до безумия раздражало и одновременно отзывалось теплым налетом лести и довольствия. Он нужен, важен, за ним идут. Все как в его детских мечтах — из ненавистного "отродья" в лидеры. Но такое количество подавленной агрессии не шло ему на пользу. Роль кнута взяла на себя сама Гермиона. Это помогло повысить его личный авторитет среди представителей чистокровных фамилий, но при этом все оставались в ежовых рукавицах. Хотя, честно сказать, он срывался время от времени. Его спонтанные всплески агрессии не проходили бесследно. И чаще всего их на себя брала... снова Гермиона. Никто ведь не виноват, что она балдела от его спонтанной жестокости, как кошка от валерьянки. Она была его фильтром, сквозь который вытекала уже очищенная вода. Хотя в последнее время все чаще Тому казалось, что им обоим в тягость подобная модель поведения. В общем-то, сестра своим возвращением в деятельность Рыцарей все балансировала. И Тома это полностью устраивало, потому что так действительно было лучше всем. Он оставался светлым лицом и сильным лидером в глазах поддерживающих его людей, к нему тянулись. Но при этом он все контролировал и держал в своих руках, потому что все боялись его полоумной сестры с божественным Круцио. А то, что он порой до полусмерти истязал Гермиону, никому знать было не обязательно. Это было за стенами их личного удовольствия. Порой сестра запиралась в спальне и не вставала с постели, отказываясь видеть кого-либо, иногда даже Риддла слабым голосом просила оставить ее одну. Такие приступы хандры могли длиться до недели, иногда несколькими днями дольше. Никакие диагностики здоровья не показывали, что с ней происходило, а в Мунго она себя затащить так ни разу и не дала, поэтому Том терпеливо пережидал, давал ей время. В один день она внезапно вылетала из комнаты и начинала щебетать, набирала себе горячую ванну, в которую затаскивала и брата, очень горячо его трахала и снова возвращалась к своему нормальному состоянию. Хотя бы ради последнего пункта в ее плане по реабилитации стоило потерпеть, этого он не признать не мог.

***

В этот день голову Тома посетили самые неожиданные мысли. Он узнал о беременности Амаранты, теперь уже Малфой. Жена Абраксаса была на третьем месяце беременности, буквально летала по поместью, вся сияющая и изнеженная, когда Том заходил к ее супругу, а потом взмахнула светлыми ресницами: — А ты все так же наслаждаешься свободой, Том? Когда же мы услышим хорошие новости о тебе или о твоей сестре? Том хмыкнул, на секунду внутренне передернувшись от прозвучавшего вопроса. Это было так… по-женски — интересоваться подобными интимными подробностями чужой жизни, будто это нечто будничное, словно приглашение на чай. — Кто знает, Амаранта? Для начала, нужно встретить нужного человека, правда? Ему нужную для подобных целей женщину встретить не пришлось. Видит Мерлин, он был привязан к Гермионе самой мощной из цепей, но его сестра не была простой женщиной. Порой Тому казалось, что она была абсолютно бесполым существом, и кроме примитивной физиологии женщины в ней ничто не выдавало. Гермиона ни разу за столько лет их сосуществования в виде пары не поднимала тему детей. Ни. Одного. Раза. Том не мог понять, насколько это вообще было нормально. Она ведь была подвержена гормонам, как и любой другой человек. Раз у нее был менструальный цикл, значит и овуляционный был обязан присутствовать. Значит, у Гермионы просто должны были случаться непроизвольные приступы плаксивости и желания срочно завести потомство, да только ни одного подобного случая Том не наблюдал. Том все ждал, когда Гермиона, как и любая барышня ее возраста, начнет задумываться о каком-то подобии семьи, но этого не происходило. Не то чтобы Том этого хотел (вообще не хотел), но, когда он вернулся домой после очередного рабочего дня, решил наконец утолить свое любопытство касаемо такого неоднозначного вопроса. Он сидел за столом на небольшой кухоньке, где Гермиона, орудуя палочкой в сторону грязной посуды в раковине, умудрялась одновременно заваривать им обоим чай. — Гермиона, — подал голос Том, складывая руки на столе в крепкий замок. — Да? — в ответ прочирикала сестра, не оборачиваясь в его сторону. Он смотрел на хрупкую, прямую спину, ее изумрудную фланелевую пижаму, крупные волны волос, спадающих по плечам и спине каскадом, и видел женщину. И не видел одновременно. — Ты никогда не думала о детях? Вопрос сорвался с его губ и навис над ними тяжелым, удушающим покрывалом. Тарелка, висящая в воздухе над раковиной, пока ее натирала губка, с гротескным звоном упала вниз. Гермиона отставила чашки и медленно повернулась к брату: на лице ни удивления, ни возмущения, вообще ничего, кроме угрожающе-стягивающего выражения ожидания, что брат разъяснит возникновение подобного вопроса. А Том не отвечал, посмотрел ей прямо в глаза и приподнял бровь, мол, я задал вопрос, отвечай. Мгновенно тело сестры расслабилось, будто она наскоро сменила одну маску на другую, и теперь ей нужно вжиться в конкретную роль, чтобы красиво обойти любые непонимания, коих между ними в последнее время и так было достаточно. — С чего такие вопросы? — якобы легкомысленно спросила она, а сама ястребом наблюдала за любым возможным подрагиванием его лицевых мышц. — Любопытствую, — Том принял правила игры. Лениво подпер подбородок кулаком и чуть расслабил плечи, щурясь. — Нет, я никогда о них не думала. А должна была? Том не понимал, почему и зачем подобная напряженность. Он задал простой, ни к чему не обязывающий вопрос. — Не знаю. Все вокруг говорят, что нужно остепениться, что наличие семьи хорошо влияет на общественный имидж, — как бы невзначай обронил Том, пальцами второй руки вытарабанивая на столешнице непонятную мелодию. — И что? Хочешь жениться на ком-нибудь и стать образцовым семьянином? — на этих словах в голос сестры змеей заползла издевательская насмешка, так свойственная ей при общении с Рыцарями. — Разве мог бы кто-то, кроме тебя, выносить для меня достойного наследника? Вообще, это была обычная для них шутка, слегка аморальная в контексте их статуса близнецов, и Риддл совершенно не ожидал, что при этих словах Гермиона сделает шаг вперед, наклонится корпусом, чтобы опереться на стол, а глаза ее сверкнут надвигающейся опасностью. — Чего ты хочешь? А… чего он должен был хотеть? Том несколько секунд внимательно вглядывался в карие глаза, в которых водоворотом кружились подозрение, ожидание и… страх? Облаченный в агрессию и решимость достать палочку, но страх. Мерлин. Она что-то скрывала, а он случайно вскрыл это, сам того не желая. Сестра оступилась, сама себя сдала. — Гермиона, — предупреждающе начал Том, медленно вставая со стула, который с мерзким звуком отодвинулся назад, — ты что-то сделала? Сестра не отводила взгляда, будто впитывала витающую в тоне брата опасность, перерабатывала ее где-то глубоко у себя внутри, чтобы потом вернуть ее в десятикратном размере. Ее плечо дрогнуло. Она поняла, что сама себя подставила, и не удержала непроизвольное сокращение мышц в теле. Глубоко вдохнула, а потом выпрямилась, насильно расправляя выражение лица и снова возвращая собственным чертам фальшивую мягкость и легкость. Видит Салазар, Том был готов за один лишь этот жест размазать ее по стене. Он ненавидел, когда сестра поступала так с ним. — А что я сделала? — невинно пролепетала она, будто всего этого разговора не было, а Том случайно застал ее после Обливиэйта, диориентированную и ничего не понимающую. — Не смей играть в идиотку, — прошипел он, сжимая край столешницы до побелевших костяшек. — Что ты скрываешь? — Ты не отвалишь по-хорошему, да? — девичьи губы растянулись в игривую улыбку, совершенно не соответствующую слетевшим с них словам. Фальшивка. Мразь. Хотелось взять нож с кухонной стойки и порезать уголки ее мерзкого рта, чтобы навсегда осталась с этой грязной лживой улыбкой, раз уж смела играться с ним. — Понятливая девочка. Говори. Гермиона вздохнула, покачала головой, будто он был ее непослушным сыном, а она снисходительно пропускала мимо глаз его шалости. — Я была беременна два года назад. Где-то после этих слов Том должен был почувствовать упавшее в пятки сердце, но ничего не произошло. В глубине сознания он понимал, что кроме чего-то подобного она никакой другой правды ему и не могла рассказать. Сука. В животе начала клокотать злоба. Лавой обтекала каждый орган, проникала в каждую клетку. Ему пришлось поднять окклюменционные щиты, чтобы не разрушить эту квартиру, а девку, которую он звал сестрой, не убить голыми руками. — Почему я об этом не знал? Вот и все, что его волновало. — Это не твое дело, Том. Что? — Не мое дело?.. — неверяще начал он, но… Маска Гермионы треснула у него на глазах, будто застывший свечной воск, и рассыпалась неприятными хлопьями у нее под ногами. — Закрой рот, я даже слушать не желаю, — зашипела сестра, оборачиваясь в броню из гнева. — Не смей говорить ничего против… Облако из животного, аномального гнева окружило их обоих. Магия начала скапливаться вокруг, концентрироваться в волнообразные импульсы. Не его дело? Она. Была. Беременна. Очевидно, избавилась от плода, ничего не сказав ему. От его наследника избавилась, а Том ничего не знал, да и не узнал бы, не спроси он случайно об этом. — Молись Мерлину и Моргане, чтобы я не подвесил тебя за горло к люстре, Гермиона, — рыкнул Том, пытаясь удержать в себе магию. Они достаточно раз рушили эту квартиру в моменты его приступов гнева. — Это был мой наследник, гребанная мразь, мой, а ты даже… — Твой наследник? Это мое тело, Том! И что бы ты делал с ним, а? — с истерикой в голосе почти провизжала сестра, отпихивая от себя рядом стоящий стул. — Что? Представил бы, как своего бастарда? Женился бы на ком-то, чтобы выдать за законнорожденного? Или пошел бы кричать с Биг-Бена, что его родила тебе сестра? Я сделала все правильно! Гермиона была совершенно права в своем решении, каждое ее слово имело смысл: они еще не поднялись на ноги, у них были большие и требующие сил и времени цели, да и какие из них родители, они же по любым меркам нормальности должны были попасть в лечебницу для душевнобольных еще в детстве. К тому же, черт знает, как они объяснили бы ребенка, когда для всех были повязаны кровью. Том бессмертен, Гермиона тоже. При таком раскладе нет надобности в наследниках. Но дело было совершенно не в этом. Тому было насрать на этот плод. Он был никому не нужен, всего лишь помеха, а вопрос о беременности вообще задал из простого любопытства, вот и все. Вопрос был в том, что Гермиона нихрена ему не сказала, и это… Черт. Он покрутил головой, хрустнул шейными позвонками. Подавил насильно гнев и ярость, что кольцом обвились вокруг его тела. Связь между его душой и душой сестры резонировала с их эмоциями, злость перетекала от одного к другому. Их чувства соединены, они делили один эмоциональный фон на двоих в моменты подобных потрясений, и это мешало. Ему нужно успокоиться и подумать, а паническая, кислотная агрессия сестры примешивалась в его серое вещество и не давала мыслить трезво. — Да, ты права, — наконец сказал он, решив, что Гермиону нужно угомонить. В этот раз он отступит, да и сказать пока нечего. — Ты все сделала верно. Сестра чуть отпрянула. Зубы стиснуты, плечи напряжены до предела, все ее тело было готово к атаке. Она будто не понимала, что спор окончен, что не придется доводить все до очередного скандала, и слишком медленно соображала. А потом кивнула. — Хорошо. Ты будешь черный или зеленый? — Эрл грэй. Том спокойно закатал рукава белой рабочей рубашки, чувствуя, как в нем перестает кипеть чужая злость. Он развернулся и прошел в ванную, чтобы умыть лицо, думая, что шторм миновал. Но тогда почему буря из гнева, утихая, преобразовалась в медленно наступающие приливы горечи и боли?

***

Число Рыцарей перевалило за пять десятков, к ним присоединялись не только молодые и зеленые парни, желающие власти и славы, но и целые чистокровные дома, которые видели в Томе спасение для себя в таком стремительно меняющемся мире. Риддл смел назвать их организацию влиятельной теперь, когда у них появились свои лица не только в каждом гребаном отделе Министерства, но и в избирательной палате, где у них появился действительно весомый голос. Самые первые Рыцари прекрасно справлялись, у каждого были свои обязанности. Арбраксас был главным лицом в Министерстве и вещал от лица партии чистокровных. Нотт продвигался по службе среди Невыразимцев, отвоевав у отца право работать там, и предоставлял много бесценной информации о ведущихся научно-магических исследованиях, и в основном с этой частью работы справлялась Гермиона. Долохов работал с новичками и тренировал их по части боевой магии — подчиненные Тома должны были быть хороши в этом. Розье и Лестрейндж открывали партии пути к иностранным влиятельным лицам, работая в Отделе Международного Магического сотрудничества. Оборотни, с которыми Том заключил договор еще в первый год после окончания Хогвартса, были на скамье запасных на случай, если придется показывать свою силу. Прошлые разногласия тихо забывались или заменялись новыми. Луны сменялись одна за другой. Люди приходили и уходили. Все шло хорошо.

***

— Том! — Гермиона вылетела из спальни и буквально прыгнула брату на колени, выбивая из его рук газету. — Я доработала его, у меня получилось! Риддл пытался вспомнить, о чем говорит Гермиона. Она много над чем работала, но совсем не все доводила до конца в силу того, что ее мучили перепады настроения. Но он сразу понял, о чем речь, когда увидел шевелящиеся… наверное, тени за ее спиной. Они начали двигаться и искажаться, сначала с трудом, а потом все увереннее. Поднимались, занимали свои позиции, покачиваясь из стороны в сторону, а потом резко затвердели и застыли, указывая острыми концами на Тома. С переднего ракурса, откуда смотрел Том, казалось, что Гермиона была в окружении лисьих хвостов из темной, плотной магической материи. Она была похожа на смертоносную богиню, за которой по пятам шли война и месть. — Я впечатлен... — протянул он совершенно искренне. Выглядело это эффектно, будто Гермиона действительно только вылезла из своего адского царства мертвых, только потрепанная, с копной буйных кудряшек, россыпью веснушек и в красивой атласной ночнушке винного цвета. — И как это работает? — Ну, сначала я пыталась работать непосредственно с тенями. Но трудно управлять тем, что имеет визуальную оболочку, но что не состоит из какой-то конкретной физической молекулярной составляющей. Потом я вспомнила о твоем левитационном заклятье — дым призвать гораздо проще. И решила, что его можно преобразовать под собственные магические импульсы, сделать не просто визуальной декорацией, а взять под контроль. Нужно было только чуть уплотнить ее, и я подумала, что можно соединить формулы Арресто Моментум и немного модифицированного Дуро — над этим пришлось долго корпеть. Ну, я еще хочу поработать над тем, чтобы менять структуру дыма от твердой до мягкой, потому что сейчас он может быть только острым, но с этим еще придется повозиться. В общем, вот, — одно из острых щупалец потянулось к Тому и растрепало его волосы, благо он еще не успел их уложить. — То есть они материальны, — он сделал "ошеломляющее" заключение и под смех Гермионы потянулся к черному щупальцу, поглаживая пальцем краеугольный кончик. Действительно остро, таким можно и порезать кого-нибудь до самых кишок. Второе щупальце мягко прошлось по его шее, почти лаская, а потом рвануло вниз. Его рубашка порвалась прямо посередине. — Так они тоже умеют, — игриво мурлыкнула сестра и склонилась, захватывая губы Риддла в поцелуй. Ее рот был почти так же вкусен, как власть. Почти так же сладок, как сила. Почти так же волшебен, как первородная магия. Именно в такие моменты, когда она была свободна от своих страхов, когда недовольство собственной жизнью отпускало ее, Гермиона хотела и могла баловать брата так, как это было когда-то давно-давно. — Мне нужно быть на важной встрече через полчаса, — пробормотал Том, но тело его, вопреки разуму и доводам здравомыслия, расслаблялось и подставлялось под ласкающие движения сестры. Тени незаметно оглаживали его плечи, залезали под ворот теперь испорченной рубашки. Мышцы Тома от возбуждения то расслаблялись, то напрягались. Во всей этой извращенной прелюдии был определенный риск — никогда не знаешь, как эти "милые" хвостики поведут себя. Одно неосторожное движение, и кожа под их силой разойдется, выпуская кровь. — Гермиона… — выдохнул он, хватая сестру за подбородок. Он отодвигал ее лицо назад, чтобы прекратить все это, а сам не мог оторваться и сразу же тянулся вперед, пожираемый противоречивыми реакциями собственного тела, чтобы за одним прерывистым поцелуем оставить на ее губах еще один. — Я должен идти… — Берк подождет лишних десять минут, Том, он… — Меня ждет не Берк. Я нашел нынешнего владельца медальона. Сестра отпрянула так молниеносно, что Том случайно прошелся ногтем по нежной коже чуть выше линии челюсти. — Что?