принцесса змей

Что есть вечная жизнь? Гермиона часто задавалась этим вопросом, глядя на брата. Было ли создание второго крестража ошибкой? Том изменился после той ночи в женском туалете. После убийства отца он уже был бесповоротно отравлен темной магией, в моменты ярости не контролировал себя — вспомнить хоть сцену после наказания Лестрейнджа. Тем не менее, его было можно удерживать. Он был подростком, в конце концов, все еще мальчишкой. Но после того, как расколол душу еще раз, все стало хуже. Ее пугало, до какой степени иногда брат терял любую рациональность и опускался в пучины хаотичного гнева. Нет, не потому, что она боялась его самого, но потому, что это грозило всему их делу. Рыцари были так же подавлены периодическими вспышками братского гнева. Гермионе приходилось работать вдвойне, чтобы удерживать баланс между бесполезной жестокостью и практичным хладнокровием в их кругу. Розье повезло больше — он выпустился после того года и не застал истерик лидера. А вот новоприбывшим, таким, как Орион Блэк, не повезло совсем. Гермионе приходилось перетягивать часть его гнева на себя. Теперь, когда они были на выпускном курсе и стали старостами, это было не трудно делать. В их распоряжении была Башня Старост, собственный угол, который, как ей казалось, скоро весь будет покрыт невидимыми следами ее крови. Она подставлялась ради сохранения их позиций среди чистокровных, ради сохранения их лояльности. Том выпускал пар на ней, разок в неделю разносил гостиную в их Башне, а к последователям возвращался с относительно чистой головой, слегка облегченный и со сравнительно позитивными намерениями. Секс для Гермионы стал не просто приятным времяпровождением или способом утвердить их связь, но и своего рода инструментом контроля. Синяки быстро залечивались, как и порезы заживлялись. Пришлось чаще обычного беспокоить способного к зельеварению Леандра, чтобы пополнять запасы восстанавливающих элексиров. К счастью, брат помнил об их прошлогодней договоренности — здесь нужно было отдать ему должное. Гермиона была уже не просто вторым лицом, она была наравне с братом. Открыто раздавала задания и указания, теперь уже не прячась, хвалила, кого хотела, и наказывала, кого хотела. Слизеринцы же, разглядев в ней островок относительной безопасности, видимо решили, что она им теперь старшая сестра, и приходили поплакаться в плечо. Ее это немерено раздражало, но Гермиона за столько лет привыкла играть определенные роли. Но для себя решила, что запрется в четырех стенах, когда они с Томом окончат школу и сделают все дела, зароется по шею в магические теории и больше не будет ни с кем контактировать, кроме брата, лишь из-за его плеча аккуратно прокладывая дорожки, по которым будут идти Рыцари. Она устала. Все чаще чувствовала какой-то эфемерный, но от того не менее ощутимый груз на своей шее. Приходилось каждый раз напоминать себе, что скоро это все кончится.

***

В целом, год протекал вполне спокойно. Том был доволен тем, как складывались их с сестрой дела. Его последователи приближались к совершеннолетию, их судьбы одна за одной решались родителями: кто на ком женится, в какой отдел Министерства пойдет работать, какие ветви семейного бизнеса унаследует. Сам же Том размышлял над своей будущей карьерой. Ни он, ни сестра не хотели служить нынешнему Министерству и каким бы то ни было образом поддерживать ведущуюся там политику. После открытия Тайной Комнаты он увлекся наследием Салазара и не только — всех четырех основателей Хогвартса. Они были воистину великими волшебниками, уступая в могуществе лишь Мерлину, разве что, и таким магам, как Герпо Злостный. У каждого из них был свой артефакт: меч Гриффиндора, кубок Хаффлпафф, диадема Рэйвенкло и, наконец, медальон Слизерина. Когда-нибудь он надеялся завладеть ими всеми, но пока решил сосредоточить силы на поисках того, что принадлежало ему и только ему, как единственному наследнику Салазара. Том понимал, что это может занять годы, учитывая, что ни один из артефактов не попадался на глаза человеческие уже очень-очень давно. Но первым пунктом поставил себе повторный визит в Литтл-Хэнглтон. Возможно, в доме Гонтов могли бы остаться какие-то подсказки. А пока он сосредоточился на том, что было ближе — на своих приспешниках. Все они должны были занять свое место в вечном механизме власти, стать шестеренками, при помощью которых Том взберется на вершину. Это так же была долгосрочная цель, предполагающая затраченные на ее достижение годы. Он прекрасно осознавал, что в начале ему придется держаться в тени, усыпить бдительность Дамблдора, при этом совмещая стремление к власти с поисками знаний и бесценных артефактов. Теперь, когда он достиг самой желанной цели — бессмертия, ему хотелось силы. Хотелось раздвинуть границы того, что люди звали магией, стать чем-то смертоносным, непобедимым. Программа Хогвартса была урезанной и цензурированной донельзя — приходилось шариться в Запретной Секции и иногда изучать древние фолианты родовых гнезд Рыцарей, а ведь за пределами школы было столько всего не поддающегося здравому смыслу. Обряды, ритуалы, тайные знания, потерянные свитки, волшебные пещеры, мертвые цивилизации и их наследие. Этот мир был огромен, и где-то под обломками разрушенных войнами и временем древних библиотек его ждали сокрытые и давно забытые всеми знания, теперь уже недоступные обычным людям и магам. Хорошо, что Том — не обычный человек и маг. Он исключение из правил. Он особенный. Он потратил большую часть своей жизни на исследования самых разных областей волшебства (пусть пока лишь в теории), годами зарабатывал авторитет среди чистокровных наследников, неустанно работал, развивая свой магический талант, каждый божий день практиковался во все более сложных чарах. Он овладел, черт возьми, беспалочковой магией в жалкие тринадцать, стал бессмертным в неполные семнадцать. Том — наследник Салазара Слизерина, хозяин василиска. Ему подчинялась одна из самых гениальных ведьм всего их гребаного поколения. Какой идиот мог бы назвать его обычным? После долгих раздумий и споров с Гермионой он решил, что год после школы они проведут в путешествиях по близлежащим странам на континенте. Всего лишь год, проведенный лишь вдвоем в странствиях. Сестра считала этот расклад наиболее рациональным: Рыцари за это время успеют войти в колею взрослой жизни и занять свои должности, уладить все семейные вопросы, а они потратят это время с максимальной пользой. Гермионе исполнилось восемнадцать в октябре, поэтому она сможет вступить в наследство, продать родительский дом, в который никому из них возвращаться не хотелось, так что они смогут себе позволить это небольшое путешествие без каких-либо заминок. Если отложить в сторону материальное и приземленное, то все становилось чуть сложнее. Том пожинал плоды своего решения повторно расколоть душу. Привычка к глубокой рефлексии не позволяла убегать от последствий собственного решения, но, к сожалению, осознание проблемы совершенно не помогало в ее решении. Тяжело предотвращать приступы ярости, когда они накатывают без всякой последовательности и когда им заблагорассудится. В один момент Том с привычной практичностью принимал чужие ошибки и думал над тем, как их исправить, а в другой совершенно слетал с катушек и просыпался только тогда, когда кого-нибудь искалечил или запытал до текущих изо рта слюней. Он прекрасно понимал, что делала сестра, когда внезапно утаскивала его в Башню и заставляла трахать себя до бессознательности, позволяла выворачивать себе руки до хруста, выдергивать клочья кудрей, трахать себя в горло, испещрять свое прекрасное чистое тело порезами и синяками, благо ей это не мешало получать удовольствие самой. И Том был благодарен. В моменты чистого сознания он прекрасно понимал, чем было чревато злоупотребление властью и жестокостью по отношению к нежным мальчишкам-сокурсникам. Тем не менее, иногда он заводился даже из-за обыкновенных ошибок в их речи, таких как неверно проставленное ударение. Она его спасала, как и всегда, пусть и подобными низменными и первобытными способами. Том не мог дождаться, когда они выйдут из стен этого замка, чтобы дать волю тому, что теперь жило внутри него.

***

— Крестражи предотвращают старение физической оболочки? — внезапно подала голос Гермиона. Она лежала, обнаженная, поперек кровати в его комнате. Молочные ноги закинуты на стену, простыни белым шлейфом закрывают тело от груди до бедер, а черные волосы, из-за тяжести длины вытянувшиеся в крупные волны, свисали с края матраса, касаясь кончиками пола. Том сел и чуть нахмурился, вспоминая то немногое, что было известно о крестражах. — Об этом нигде не сказано. Но мое тело продолжает развиваться с возрастом. Вероятнее всего, нет, они не спасают от старения. — Ммм. Тогда какой в них смысл? — лениво протянула она, поднимая руку вверх, к потолку, и при этом разглядывая свои тонкие пальцы, изящно и мягко расправленные, чуть согнутые, будто она выводила какое-то танцевальное движение восточной красавицы. — Какой смысл в вечной жизни? — с насмешкой спросил Том и лег рядом, так же закидывая длинные ноги на стену, окольцовывая предплечье Гермионы пальцами и проскальзывая ими вверх, к кисти, чтобы переплести их с ее собственными. Вот он рядом с ней — большой и сильный, хотя физической массивностью не отличался, просто она была миниатюрной и хрупкой. Было нечто чарующее в том, как теперь разнились их тела, когда в детстве они ничем, кроме длины волос, не отличались. — Глупый вопрос. — Может быть. Но к чему бессмертие, если тело не выдержит? Зачем нужен контроль над смертью, если ты не можешь контролировать такую мелочь, как собственная физическая оболочка? Это то же самое, что замахиваться на применение Авады Кедавры, когда у тебя не получается даже Акцио. Неоспоримый аргумент. Почти. — Нет, здесь дело не в нехватке таланта или умений, Гермиона, — парировал Риддл и оттянул их переплетенные руки вниз, чтобы опустить ноги, перевернуться набок и нависнуть над сестрой. Ее максимально расслабленное лицо было таким невыразительным — полная противоположность тому, что вырисовывалось на нем на публике. — Волшебники не умеют поддерживать молодость, но это не значит, что это невозможно. Если Герпо смог вывести василиска, а Фламель смог собственными руками создать Филосовский камень, то почему кто-то другой не может покорить себе молодость? Карие глаза зажглись за одно единственное мгновение. Для Гермионы это был вызов. В последнее время она была немного вялой, немотивированной, подавленной даже. Но вот, одно сказанное предложение заставило ее вновь загореться. Ей была нужна цель, великая и недостижимая, чтобы жить. После того, как Том добился бессмертия и утвердил свое не поддающееся опровержениям лидерство среди слизеринцев, ей будто стало скучно. Таким людям, как Гермиона, всегда нужно топливо. Они чахнут, когда все хорошо. Потребность в постоянной стимуляции и отсутствие этой самой стимуляции заставляли таких, как она, постоянно быть в движении. Но вот, они вместе добились всего, чего хотели, и она сдулась. Том помнил, что в детстве ей нравилась книга о чудовище Франкенштейна. Возможно, в один день Гермиона сможет повторить подвиг главного героя этой книги, а пока пусть ищет способы им обоим оставаться молодыми. — Твои мозги — часы, сестра. Ты лучше всех умеешь концентрироваться, искать информацию, заново ходить по протоптанным дорожкам, пока не найдешь в них что-то новое, — шепнул он, прижимаясь горячими губами к девичьему ушку, вдыхая аромат ее тела после долгого, тягуче-упоительного секса. — Ты станешь лучше Герпо и лучше Фламеля. Первый сдох, а второй разваливается на части, но ты сможешь достичь того, чего им не удалось... Огонь выжигается огнем, а клин выбивается клином. Неужели ты думала, что я один буду вестись на твои шепотки, моя ненаглядная? Тело под ним медленно заерзало. Том мог чувствовать выпирающие ребра своими собственными, пока теплая кожа терлась о еще более теплую. Том опустил руку на небольшую грудь и, не сжимая, огладил каждый выступ, чтобы затем растопырить пальцы и скользнуть вниз. Косточки и мышцы — все такое неустойчивое и шатко-тонкое, что он мог бы прямо сейчас в труху перетереть ее тело. Да только она выдерживала каждую его нападку. Пухлые губы прижались к его плечу и всосали кожу, одновременно проводя по ней кончиком горячего языка. Иногда его так подмывало сказать те самых три мерзких слова. Но ни он, ни Гермиона не верили в то, что лживо пропагандировали такие, как Дамблдор. Тогда почему его мозг так неуклонно возвращался к этому? Неужели это что-то на уровне низменных человеческих рефлексов? Том не считал себя человеком, склонным к сантиментам, а потому скидывал все лирическое на неизменное, заложенное в человеке с самых первых секунд существования — выбросы определенных гормонов. И молчал, не желая вслух признаваться в том, как подвержен простейшим химическим реакциям внутри собственного мозга. Худые руки сестры обвились вокруг его плеч. В них таилась скрытая сила, но не Гермионы, а Тома. Все было заключено в ее сложенные чашечкой ладони. Если она когда-нибудь их разъединит — он пропал. Как может в одном человеке таиться такая слабость и мощь одновременно? Его тело оказалось между ее ног, а губы начали свой путь с мягкой линии челюсти...

***

Абраксас шел по коридору, засунув руки в карманы брюк. Он только что был с одной очень симпатичной гриффиндоркой, зажал ее в чулане для метел. Он мог сколько угодно мечтать об одной кудрявой девчонке, но что толку, если все так сложно и трудно складывалось? Абраксас не хотел тратить свою молодость на ожидание непонятно чего. В конце концов, какой бы красивой ни была очередная пассия, в голове он держал лишь один образ. Но отказывать себе в маленьких жизненных радостях не собирался. Эйвери уже был помолвлен с Оливией Гринграсс, подругой Гермионы. Малыш Орион Блэк, пятикурсник, еще с самого детства был обещан собственной троюродной сестре Вальбурге, которая сейчас, как и Рыцари, была на седьмом курсе. Парни обзаводились девушками, хотя знали, что это временно. Все так... изменилось. Недавно они все вместе, за исключением близнецов и Долохова, который предпочитал компании Рыцарей тренировки у кромки Запретного Леса, валялись перед камином с бутылочкой огневиски в гостиной Слизерина и тихо обсуждали свое будущее. Розье уже занял должность помощника заместителя главы в Отделе Международного Магического Сотрудничества и наслаждался взрослой холостяцкой жизнью. Нотт планировал тоже пойти туда, а Абраксас и Эйвери — в Отдел Магического Правопорядка. Лестрейндж страдал, потому что хотел быть разрушителем проклятий, а не клерком в Министерстве, но отцовской воле перечить не смел. Затем разговор зашел о личном. Они хохотали, как стайка гиен, обсуждая свои "послужные списки". Все ужаснулись, когда Эйвери рассказал о том, что Розье одним летом трахнул какую-то симпатичную магглу в Норвегии. А потом разговор зашел о Томе и Гермионе, и Рыцари поняли вот что — с тех пор, как Сьюзи скоропостижно скончалась, его ни разу не замечали рядом с ведьмой. Он вообще не смотрел на них, презрительно фыркал, когда парни очень типично для себя обсуждали задницу какой-нибудь девчонки или в перерывах между уроками и поручениями бегали на свиданки. Вариант с психологической травмой парни отмели сразу — плевать было Тому на эту Блишвик с самого начала, это было ясно, как день. Но почему тогда он был так равнодушен? В гостиной повисла гнетущая тишина, когда Абраксас предположил, что Том, может быть, интересуется совсем не девушками... В тот момент в гостиную вошел Антонин, весь потный и грязный. Он подошел ближе, встал перед парнями и вопросительно приподнял бровь. — Вы специально все замолчали, когда я вошел? — с подозрением прошелестел Долохов, потирая влажную шею большой ладонью. — Ты когда-нибудь видел Тома с ведьмой, Долохов? — пьяно пролепетал Робертус, шмыгая носом. — Чего? — лицо Долохова скривилось, настолько неожиданно и неуместно прозвучал вопрос. — Вы о чем? — Ну, о том самом! — гораздо смелее продолжил Лестрейндж. Остальные продолжали молчать, снедаемые любопытством. — Он ведь кроме Блишвик ни с кем не был, да и ту даже не целовал. Может это было показухи ради, а он сам это... ну... не по девчонкам? Долхов неподвижно стоял и смотрел на них круглыми, как блюдце, глазами. Моргнул пару раз, переводя взгляд с одного на другого, а потом разразился таким резким и громким смехом, что Абраксас аж вздрогнул. Русский согнулся пополам и схватился за живот, гогоча непонятно над чем. Минуты две смеялся, а потом протянул какое-то чужеземное "о-о-ой", махнул на них рукой и направился к общежитиям. Абраксас тряхнул головой, отгоняя от себя воспоминания. Нет у него на это времени — комендантский час давно пробил. Одно радовало: сегодня обход делают главные старосты, то есть близнецы, значит отработку ему точно не назначат. Хорошо все-таки пользоваться каким-то подобием кумовства... Довольный, он еле держался от того, чтобы не начать насвистывать себе под нос, проходя коридор за коридором по направлению к Подземельям. — Черт, да... — донесся до него мужской выдох. Малфой замер. О. Это что было? Трахается кто-то что ли? Еще и голос такой знакомый, но из-за приглушенности он не мог понять, чей именно. — Мы не наложили заглушающее... — женский голос был больше похож на хныканье. — Мы здесь одни. И не притворяйся скромницей, мы оба знаем, что ты была бы не против, чтобы я тебя трахнул хоть при всей школе, если бы была возможность... О, какие мы развязные! На бледном аристократическом лице растянулась злобная ухмылочка. Наверняка какие-то пятикурснички: Абраксас уже видел, как засмеет парочку завтра. Будет смешно! Подобравшись поближе к повороту, за которым парочка так неосторожно предавалась плотским утехам, он услышал, как девчонка все же шепнула заклинание, и тогда все звуки прекратились. Закатив глаза, Малфой выглянул из-за угла. Там, в алькове, в который попадало немного света от горящих на стене факелов, он заметил высокую мужскую фигуру с очень знакомыми черными волосами, теперь непривычно растрепанными. Это был Том! Он самозабвенно зажимал какую-то девчонку, которую не было видно за его спиной. Радостно подумав, что Риддл все же по девочкам, просто не посвящал их в подробности своей личной жизни, Абраксас уже собирался тихонько уйти. Только вот в следующую секунду Тома властно оттолкнули от себя, чтобы поменяться с ним местами, и тогда он увидел, что "той самой" оказалась Гермиона. Он смотрел из-за угла, как вор, не мог оторваться от того, как она его целует, словно голодная, сходящая с ума от течки кошка, жмется к высокому телу грудью, как двигаются ее бедра навстречу, как мужские руки задирают школьную юбку, чтобы по-хозяйски обхватить округлые ягодицы и оцарапать их ногтями. Он почти трахал ее там. Сестру. Родную. Собственную близняшку. Это точно была она — ее копну ни с чьей больше шевелюрой не спутаешь. Сука. Блядь. Сука. Сука. Сука. Блядь. Абраксас, позабыв об осторожности, протер глаза пальцами, молясь о том, чтобы ему показалось. Чтобы та гриффиндорка подсунула ему какой-то галлюциноген, и он теперь просто находился в каком-то отвратительном извращенном кошмаре. Но каждый раз, когда он отрывал руки от лица, картина оставалась та же, за исключением поз. Он не мог перестать смотреть на них. Черт, она опустилась на колени и начала расстегивать его ремень... Зажав рот рукой, Абраксас ринулся прочь, по направлению к ближайшему туалету, где его вывернуло. Желудок болезненно сжимался с каждым рвотным позывом, в груди кипело какое-то отвратительное месиво из ужаса, наступающей апатии и желания разрыдаться. Это пиздец. Это не просто какая-то подростковая драма, где ты видишь девочку, которая тебе нравится с гребаных одиннадцати лет, с другим. Нет. Гермиона, ебанный свет, Гермиона собиралась отсосать собственному близнецу. Они родная кровь, брат и сестра — не какие-то дальние родственники, женитьба между которыми не считалась чем-то зазорным среди магов. Близнецы. И снова Абраксаса вырвало. Он жмурился и отплевывал желчную слизь в унитаз, а потом завалился на пол и прижал пальцы к слезящимся глазам. Черт. Он ведь и рассказать никому не сможет, да и смысл какой? Узнают близнецы — одним Круцио не отделается. У него похерено сердце, у него похерены мозги. Абраксас ткнулся лбом в поджатые к груди колени, сосредоточился, стараясь выжать из себя хоть одну путную мысль. На кон вставало так много всего. Его собственные жизнь и здоровье, существование Рыцарей, с которыми Абраксас рос бок о бок последние семь лет, вся их идея, все их цели. На кону была репутация Тома. И Гермионы. А ему, кажется, придется нести невидимый груз знания на своих плечах, потому что он знал, что не подвергнет Гермиону ничему подобному, как и своих друзей. Блядь...

***

— Вы, как всегда, остаетесь на Рождество в замке? — спросил Робертус, заваливаясь в кресло в гостиной старост. — Ага, — легкомысленно протянула Гермиона и отлевитировала стол к креслам и дивану. Рыцари предложили провести последний вечер в Хогвартсе перед каникулами как-то по-особенному, отметить наступающие праздники всем вместе перед отъездом — потом таких возможностей может и не быть. Мальчишки были как-то по-особенному тронуты тем фактом, что это их последнее Рождество в школе. Том на предложение пожал плечами, а Гермиона увидела возможность тем самым подсластить слизеринцам пилюлю и задобрить растревоженные жестокостью умы. Ипси, домовик Ноттов, трансгрессировал им много еды, вина и огневиски. Парни уже были в сборе: Эйвери и Долохов играли в те самые волшебные карты, что когда-то свели Рыцарей вместе, Робертус валялся в кресле и чесал языком, Том сидел на диване и читал книгу по кельтским руническим обрядам, Нотт и Гермиона готовили гостиную к празднику, а Абраксас, непривычно тихий в этот день, теребил кутикулы у ногтей. Что с ним такое, Гермиона спрашивать не стала — ей насрать, в общем-то. Сам расскажет, если захочет. Наконец, когда все было готово, Долохов прибился к столу, закинул в рот какую-то тарталетку и схватился за бутылку вина. — Лестрейнджу не наливаем — ему еще нет семнадцати, — со смешком протянул он, разливая алкоголь по прозрачным натертым бокалам. — Спасибо, мама, но в твоих наставлениях не нуждаюсь, — сразу огрызнулся Робертус и выхватил один из бокалов, будто его кто-то серьезно собирался лишать выпивки из-за возраста. Гермиона хмыкнула и завалилась к Тому, время от времени поглядывая в его книгу. Дотерпеть бы до конца этой ночи. Такая скука, Мерлин. Подростковые пьянки — что может быть глупее и бесполезнее? — Том, — Долохов протянул бокал лидеру, но тот, лишь на мгновение оторвав взгляд от страниц, только отрицательно покачал головой, отказываясь. — Спасибо, не нужно. В голове лампочкой загорелась лукавая игривая мысль: вот Том сидит весь такой чинный, опрятный и трезвый. Они столько лет вместе, а Гермиона ни разу не видела его пьяным! Ей было интересно, к чему это могло бы привести. Какой он, когда голова пустая? Будет он злым и агрессивным, будет ли цепляться к людям по всякой чуши, или же наоборот, он станет добрым и болтливым пьяненьким мальчишкой? — Да ладно тебе, давай выпьем, — протянула Гермиона, подхватила один бокал, а потом еще один, протягивая его брату. — Должны же мы хоть раз в жизни попробовать, что это такое? Риддл приподнял одну бровь, глядя то на бокал, то на нее. По глазам видно, что сейчас начнет нудить: включит своего внутреннего "наставника" и снова начнет толкать речи о дисциплине. Чейс всегда считала, что из него вышел бы прекрасный преподаватель с его любовью к порядку и небывалой эрудицией вкупе с магическим талантом. — Только не начинай! — она резко подняла ладонь, как только у Тома открылся рот, прерывая потенциальную лекцию. — Нам семнадцать, мы в последний раз празднуем Рождество в школе и должны сделать хоть что-то подростковое. Хоть раз в жизни. Пей! И пихнула ему вино. Том закрыл глаза. Выдохнул, словно говоря "достала ты меня, Гермиона Чейс", а потом пригубил немного. Чуть поморщился. — Ты ничего не выпил, давай, — настаивала Гермиона и для примера глотнула из своего бокала, сразу облизав губы после. Взгляд Тома задержался на них, а потом он дернул подбородком и, кажется, сдался. Улыбнувшись и ему, и себе заодно, Гермиона чуть не затопала ногами. А дальше пошли разговоры под еду, игры типа "правда или вызов", в которых Гермиона с Томом всегда выбирали "правду" и лгали в ответ на все вопросы, разные карточные игры, сплетни и шутки о профессорах. Эйвери разделся до брюк, пока танцевал стриптиз на спор с Антонином, Лестрейндж также из-за спора облизал языком все деревянные поверхности в гостиной, а Том все попивал свое вино, пока Гермиона не подсунула ему огневиски. Он постепенно пьянел и глупо хихикал, как малолетняя девочка, над всеми злосчастными шуточками Долохова. — Ребята, еще одна! — анонсировал русский свой следующий анекдот, стоя ногами на столе, с которого уже убрали еду. — Как поймать тигра в клетку? Вся группа замолчала. Гермиона, тоже пьяная, но не как все остальные, моментально подумала о полусотне заклинаний, с помощью которых можно поймать гребаного тигра в гребаную клетку, но анекдот подразумевал риторический вопрос, на который не нужно отвечать, поэтому она скосила глаза на парней, каждый из которых крепко так задумался. Даже Том. — И как? — отозвался Малфой, который пил больше всех и теперь был на вид, как просроченное желе со слезящимися постоянно глазами. — Никак, тигров в клетку не бывает, они же в полоску! На несколько секунд в гостиной повисло тупое, абсолютно карикатурное молчание, чтобы потом оборваться из-за шакалиного хохота Лестрейнджа. Гермиона приложила ладонь ко лбу, прикрывая глаза, и глубоко выдохнула. Не потому, что парни смеялись над подобным кретинизмом — они постоянно это делали, ничего удивительного, — а потому, что над этим хохотал Том. Она, наверное, впервые за десять лет слышала, чтобы он так громко и открыто над чем-то смеялся. Звук был такой задорный, беспечный и заливистый, голос сразу же стал выше и даже как-то женственнее. Но все сломалось, когда он внезапно хрюкнул. Тогда Гермиона не выдержала и сама рассмеялась так громко, что остальных почти уже и не слышала. Искренне, бесхитростно. Оказывается, ее смех тоже отличался от того, что обычно слышали другие, и был противоположным смеху Тома: голос потерял в октавах, ни разу не кокетливый, но грубоватый и почти хриплый. Они вдвоем почти распластались на диване, смеясь до слез — Том над шуткой про тигра в клетку, а Гермиона над Томом, и это была самая честно-веселая секунда в ее жизни. Когда приступ смеха кончился, ее взгляд обвел комнату и внезапно остановился на Абраксасе, что неотрывно смотрел на нее с приоткрытыми губами. Пьяный конденсат пленочкой покрывал мозги, и если бы в другом случае Гермиона обязательно поиздевалась бы над последователем, то теперь не нашла в себе ни сил, ни мотивации язвить или что-то делать. Новое чувство неподдельного веселья ее слишком впечатлило, поэтому она лишь улыбнулась Малфою и чуть сморщила веснушчатый нос, склоняя голову набок. Что-то в серых глазах Абраксаса мигом загорелось огнем, но Гермиона не поняла, что именно, а дальше думать над этим не стала. Внимание отвлекла рука Тома, оказавшаяся закинутой на ее плечи, а дальше Антонин продолжил играть в комика, и Чейс сразу же забыла об Абраксасе. И не увидела, как мечтательный, горящий надеждой серый взгляд переместился на ее брата, чтобы любое положительное в нем погасло за одну секунду и заменилось на скорбь, непонимание и жалобное отчаяние. А алкоголь лился дальше, и к утрам пяти Рыцари уже лежали кто где, почти засыпая. Гермиона усмехнулась, взглянув на спящих в объятиях друг друга Эйвери и Лестрейнджа, и потормошила Тома. — Пойдем спать? — Мне и здесь прекрасно... — промямлил Том, поудобнее укладывая ладони под щеку. Гермиона снова потянула его за локоть, хотя сама еле держалась прямо. Ей хотелось раздеться, лечь рядом с братом и забыться спокойным, крепким сном в комфорте и без посторонних тел вокруг. — Пошли, в комнате удобнее, Том, — заныла она, упираясь ногами в пол, чтобы стянуть Тома с дивана. Тот раздраженно вздохнул, понимая, что сестра не отстанет, и заставил себя приподняться на локти, а потом и сесть. Потребовалось несколько секунд, чтобы комната перед глазами перестала кружиться. Путь до спальни был долог и тернист... Где-то приходилось опереться о сестру, где-то самому ее поддержать, а несколько лестниц, ведущих к дверям, и вовсе показались полосой препятствий. Они шатались из стороны в сторону, Том порывался несколько раз уснуть прямо на ходу, а Гермиона еще и цеплялась за его рубашку. Надо где-то себе записать никогда больше не напиваться так сильно. И не слушать сестру, когда она предлагает сделать что-то глупое и незапланированное. Кровать показалась ему мягче, чем обычно. Будто он упал в пуховое облачко, а рядом с ним — теплое тело, пахнущее сладостями и огневиски. Гермиона ерзала рядом в попытках снять с себя свитер, раздражала своей суетой, мешала. Том одним движением притянул ее к себе и обнял руками и ногами, чтобы не дать ей пошевелиться. — Том, мне тесно... — промычала сестра куда-то в его шею. — Мне плевать, спи. — Нет, отстань... — она начала брыкаться и толкаться, извиваться под ним, пинать по ногам. — Мне жарко, мерзкий флоббер-червь, уйди! Что-то ему это напоминало. Будто он уже переживал что-то такое же много лет назад — Гермиона в его постели дерется с ним, достает и капризничает. Вот только тогда все ее метания не заставляли его член подниматься. Вроде бы. Он не помнит. Его рука оказалась в длинных волнистых волосах и резким движением отдернула голову назад, заставляя сестру успокоиться и посмотреть ему прямо в глаза. В темноте комнаты он не мог понять, что в них таится теперь — злость, упрямство, боль, пустота? Но что бы там ни было, Том хотел, чтобы она просто обмякла в его руках. Навсегда. Возможно, стоит ее убить сейчас, наложить на ее тело заклятье стазиса и оставить тело себе. — Как относишься к тому, что я буду трахать твое мертвое тело? — вопрос сам вырвался, без позволения Тома. — С чего ты решил, что я умру? — в голосе сестры слышалась пьяная, издевательская насмешка. Бездумная. — Я сам тебя убью. — Ты флиртуешь, как дерьмо. — Я серьезно. — И почему я должна быть мертва? — Так ты от меня не уйдешь. — Я и так от тебя не уйду, капризное дите, — Тому не понравилось, как это прозвучало. Измученно, на грани. Словно Гермиона сама себя приговаривала к тюрьме. Словно сознательно согласилась на заключение в одной клетке с ним. — Я никогда и никуда тебя не отпущу. Ты всегда будешь со мной. Мне так нужно. Том почувствовал рвотный позыв. Сам не понимал, от чего. Это алкоголь или признание так повлияло? — Зачем тебе так нужно? Ты и без меня будешь способен на все, что захочешь. — Потому что... — он запнулся. Пьяное сознание требовало сказать те самые слова. Требовало выложить все, как на духу, наплевать на принципы и собственное упрямое отрицание. — Я тебя... Пауза. Последнее слово отказывалось слететь с губ. — Я тебя... — Я тебя ненавижу, — подсказала Гермиона, мягко прижимаясь губами к коже под его челюстью, обводя подушечками пальцев его плечи. — Да, — согласился наконец Том и наклонил голову, чтобы украсть у сестры недолгий, поверхностный поцелуй. — Я тебя ненавижу.