принцесса змей

Лето было в этот раз более тихое и спокойное, но голод и недостаток пространства восполнял шаткую готовность смириться со своим положением с излишком. Том и Гермиона, весь год тренировавшиеся использовать магию без палочек, сильно облегчили себе жизнь. Тем не менее, мисс Коул начала словно бы намеренно следить за ними двумя. Она понятия не имела, в какую школу уезжали ее подопечные, все, что у нее было — это официальное письмо из администрации Хогвартса о том, что они двое действительно учатся в школе-интернате на территории Шотландии, которая покрывает все финансовые затраты на необходимые покупки для учебы из своего собственного фонда. Смотрительница часто врывалась в комнату Тома, когда Гермиона была там в свободное время, несколько секунд пристально смотрела на них, щурясь, и уходила. Брат и сестра всего лишь читали книги, сидя где-нибудь на полу или кровати, и не мешали друг другу. Гермионе и Тому оставалось лишь немного до пятнадцатилетия, и всех вокруг это беспокоило. В чужих глазах они были слишком взрослыми, чтобы их физические проявления привязанности не выглядели странно. Часто Гермиона, оставаясь в комнате одна, смотрелась в тусклое, поцарапанное временем зеркало в полный рост, что стояло между ее кроватью и кроватью Лиззи Малкин. Первые изгибы у нее появились еще прошлым летом, но тело продолжало меняться. У нее росла и округлялась грудь, теперь она отчетливо выделялась под серым поло, которое было выдано ей в приюте. Бедра также округлялись, ляжки больше не были тонкими и прямыми — теперь линии выгибались и перетекали по ее телу, а на коже появились еле заметные светлые растяжки, свидетельствующие о скачках роста. Она становилась женщиной, и ее это пугало. Было гораздо проще быть одной ровной веточкой, чтобы кроме волос и форменной юбки ее ничего не отличало от мальчишек, среди которых она всегда крутилась. Том тоже рос и вытягивался. Час физической разминки каждое утро делал свое дело: у него появлялись мышцы, руки в районе бицепса разбухли, под кожей на спине перекатывались мускулы. Предплечья теперь были обвиты голубоватыми венами, руки покрылись темными жестковатыми волосами, и на животе от пупка до паха так же появилась дорожка темных волос — Том часто ложился спать без футболки или пижамного верха, потому что прочитал, что обнаженная кожа нагревается гораздо быстрее при взаимодействии с теплом, и Гермиона все это видела. Брат буквально источал гребаный тестостерон, от него разило им. В сочетании с угловатыми чертами лица, заостряющейся челюстью и его новой привычкой брить лицо — это все заставляло Гермиону почти умирать. Как-то она хотела даже начать спать в своей комнате, потому что засыпать и просыпаться рядом с братом было почти невыносимо — ее почти трясло от того, как хотелось обхватить его ногами и потереться о него всем телом. Она правда хотела, да только уснуть в этом мерзком, пропитанном сквозняками и серой скукой приюте одна уже не могла. Поэтому она приходила к нему в комнату вместе со своим одеялом и засыпала у него под боком. А потом просыпалась от того, что к ее ягодицам, бедрам или животу прижимался его проклятый член, твердый и ощутимый через слои ткани, и до самого пробуждения Тома делала вид, что спала и не знала. Потому что отодвигаться от него ей не хотелось. Гермиона порой тратила часы на обдумывание данной ситуации. Она прочла все доступные книги об анатомии человеческого тела, о гормонах, даже посягнула на маггловскую психологию и изучила все, что могла, о сексуальном развитии. Такой литературы было очень мало в библиотеке приюта, приходилось часто ходить в городскую, но по крупицам она собрала всю информацию, какая была доступна, потому что ей было просто необходимо разобраться в этом новом для себя жизненном аспекте. Все оказалось до смешного просто. Это была просто физиология человеческого тела. Они были двумя подростками в расцвете полового созревания, ничего впечатляющего. Но потом в ее голове стали стрелять эмоции. Гермиона, несмотря на некоторую популярность среди парней в Хогвартсе, была далека от романтики. Ей были неинтересны все эти люди, они были ниже и глупее, в них не было ни приличных стремлений, ни понимания. Мальчишки были поверхностны, вспомнить хотя бы их Рыцарей: все, кроме, пожалуй, Нотта, были полными придурками, у которых был абсолютный ветер в голове. Том буквально заставлял их учиться, этих избалованных ублюдков, чтобы в будущем они смогли хоть чем-то быть ему полезны. Ни к кому из них Гермиона не испытывала влечения, даже физического, не говоря уже о каких-то эмоциях. Они все были игрушками и инструментами и не вызывали у нее ничего, кроме холодного расчета. Как и все остальные люди в этом мире. Гермиона смеялась по инерции, когда это было необходимо, но не испытывала веселья. Она опускала глаза, когда нужно было изобразить стыд, печаль или разочарование. Улыбалась, если было нужно кого-то очаровать, шутила, чтобы расположить к себе. Но она ничего не чувствовала, что могло бы действительно затронуть само ее существо. Но ее брат... Ее брат был совершенно другим делом. Том Риддл был ее самым близким человеком, и он подходил ей, как недостающий кусочек пазла. Лишь ему она улыбалась просто так, иногда даже не контролируя собственных мышц лица. За него она волновалась, за него она болела, за него страдала и за него радовалась. И только на него была способна обидеться. Сразу вспомнился период, когда он резко начал отказываться от ее прикосновений, был таким растерянным и молчаливым в ее присутствии. Тогда она действительно испытывала обиду. Не потому, что не могла его трогать, а потому что с ним что-то происходило, и Том не рассказывал ей ничего об этом. Но только сейчас она, кажется, поняла. Он испытывал то же самое иррациональное влечение к ней. В конце концов, Гермиона подошла к моральной стороне вопроса. Том был ее братом, единственной семьей, в том числе и по документам. Насколько она понимала, исходя из общих правил приличия, которых все вокруг якобы придерживались, одна мысль о более интимном контакте с ним должна была быть ей противна, но ничего такого в себе Гермиона так и не нашла. Да, они были братом и сестрой, но у них не было ни одной капли общей крови, хоть все остальное их окружение было уверено в обратном. Она пыталась представлять прикосновения Леандра, который нравился ей больше всех остальных, пока рефлексировала о новообретенных сферах своей жизни, и кроме небольшого волнения внизу живота ничего не ощущала. Но когда на обратных сторонах ее век возникал образ Тома, все ее тело начинало прошибать антилогичное, гиперболизированное, жуткое желание. И если мысли о ласках и поцелуях и так оказывали эффект достаточно сильный, чтобы она изо всех сил сжимала бедра, то фантазии о том, как он впивается своими длинными бледными пальцами в ее глотку, выдирает ей клочья волос и при этом долбится в нее до острой боли в матке, заставляли ее превращаться в горячую влажную лужу, пульсирующую и нуждающуюся. Спустя дни и ночи усиленных дум Гермиона решила, что примет любой исход, все зависело от ее брата. Если он даст ей понять, что хочет ее — она его возьмет. Если же нет, то... Она пока не знала, что будет делать при отказе. Потом оказалось, что по приюту поползли слухи. Те дети, которых не было в Вуле до отбытия Тома к Чейсам, которые не знали, что эти двое не кровные родственники, начали шептаться. Почему они всегда вместе? Вы видели, как она жмется к нему? Они все время держатся за руки. Том смотрит на свою сестру, будто готов кости ей обглодать. Я слышала, что Чейс каждую ночь уходит в комнату своего брата и остается там... И сразу причины неожиданных визитов мисс Коул стали понятны. Порой она проверяла их даже по ночам. Небольшой взмах рукой и беспалочковое Дезиллюминационное заклинание, наложенное на Гермиону, и смотрительница уходила ни с чем. Но эти слухи действовали на нервы и брату, и сестре, поэтому совершенно случайным образом все, кто болтал слишком много, оказывались покалеченными и попадали в медпункт. И так не особо расположенные воспитанники приюта стали бояться Гермионы и Тома, как огня. Вокруг них витали сплетни и разговоры, покрытые налетом презрения. Гермиона отрывалась, как в последний раз. Один раз она так сильно приложила одну из болтливых засранок лицом об кафель в душевой, что у той вылетел зуб. Кто-то упал с лестницы, кто-то напился концентрированного уксуса из чашки с чаем. А однажды Гермиона, пока поправляла память одной воспитаннице, старше ее самой на год, немного напортачила, потому что без палочки заклинание было гораздо сложнее наложить, и девочка осталась невменяемой. Испытывала ли она сожаление? Ни разу. Как и в том случае, когда мисс Коул споткнулась у дверного порога и упала лицом на торчащий из доски гвоздь за свое излишнее любопытство. Ее щека была проткнута, было много крови, но у Гермионы были большие планы в будущем на эту женщину.

***

В школе появился новенький их возраста, его распределили на Слизерин. Говорили, Антонин Долохов был исключен из Дурмстранга за разбой и неоднократные избиения собственных сокурсников. Как оказалось, парень оставался на второй год в Дурмстранге из-за неприемлемого поведения, потому был старше и физически более развит, чем остальные. Он выглядел, как беспризорник, которому место в тюрьме. Большой, с длинными полуспутанными волосами до плеч цвета горького шоколада, с тонким ртом, полным острых зубов. Это был хищник, а не шестнадцатилетний подросток. Школьная рубашка с нашитым на груди гербом Слизерина сидела с натяжкой, из-под ткани выглядывали мышцы. Том во всем своем врожденном изяществе, со своими плавными, но не лишенными резкости движениями, был похож на острый, сверкающий клинок, способный впиться в сонную артерию и выкачать жизнь из тела в одно мгновение. Абраксас был больше и накаченнее, хоть и ниже ростом — Гермиона сравнивала его с дробовиком. Он бил один раз, но мощно и в голову. Леандр больше напоминал снайперскую винтовку: долговязый, самый высокий в компании, но с красивой, прямой осанкой, тонкий и точный. Антонин Долохов был гребаным танком, не меньше. Том захотел его в свою коллекцию сразу же, как только заметил незнакомое лицо за столом их факультета. От него пахло грубой силой и потоками грязной, неправильной магии — Том чувствовал это за версту. В последнее время он особенно увлекся некоторыми... не самыми одобряемыми Министерством разделами магии. Он поселился в Запретной Секции, заручившись пропуском при помощи старого доброго Слагги, и впитывал в себя каждую строчку, тщательно конспектировал все, что хотя бы "пахло" чем-то темным. Подобная магия давала преимущество хотя бы ввиду своей нераспространенности, открывала новые двери, делала невозможное возможным, в отличие от магии светлой. Том был очарован, искал пути к вечной жизни, которой так жаждал, и темная магия наверняка могла ему это дать. А тут вот такой подарок в виде этого новенького, прибывшего прямиком из школы, где эту самую темную магию открыто преподавали. Парень держался отстраненно, выглядел почти диким и нелюдимым, и Риддл думал, как бы подступиться к нему правильно, как расставить фигуры на доске, чтобы захватить нужную. И, услышав о его планах на этого интересного персонажа, в игру вступила самая важная его фигура, его королева — Гермиона. Она моментально предложила стать вербовщиком, и на несколько секунд Том напрягся. Он видел, как сестра задерживает взгляд на новеньком, когда тот появляется в поле зрения, и ему это не нравилось до зуда в костях. Гермиона никогда не смотрела ни на кого дольше, чем две секунды, если смотрела не на него или это не было необходимостью. Она никогда не давала ему повода думать, что она может распылять свое внимание. Зуд под кожей при мыслях о том, что сестра кем-то могла заинтересоваться, не давал покоя. Том вышагивал по кабинету день за днем, пожалев, что так легкомысленно согласился на ее инициативу. Его одолевали образы Гермионы, крутящейся вокруг этого парня, ее маленьких ладоней, обвивающих широкие плечи. Чужие плечи. Не его. Он находился в безвыходном, по сути, положении. Его рвало от этих мыслей на кусочки, но Том ничего не мог сделать с этим. Он не мог просто взять и заявить права на свою сестру, как на девушку. Это бред, чушь, она не поймет, убежит. А если не убежит, то их отношения уже никогда не будут прежними. Смотреть, как она облизывается и пускает слюни на какого-то другого мужчину — еще хуже. Что делать? Что ему делать? Как избавиться от наваждения?

***

— Том! — к нему бежала Сьюзи Блишвик, ученица с Рэйвенкло. Ее каштановые гладкие волосы развевались за спиной, галстук чуть сдвинулся набок, светлые, серо-голубые глаза сверкали еще издалека. Том быстро вспомнил все, что знал о ней. Четвертый курс, чистокровка, неплохо учится. Хороша в Трансфигурации и Чарах, но часто терпит неудачи на Древних Рунах и Нумерологии. Открытая, приветливая, дружит с парой других девочек с Рэйвенкло, особо не высовывается. Самая обычная, ничем не примечательная студентка. И, тем не менее, Том остановился и поднял уголки губ, вежливо кивнув. — Здравствуй, Сьюзи. Я могу тебе чем-нибудь помочь? — Ну, да. Если тебе не трудно, конечно, — на правой щеке появилась ямочка, когда она улыбнулась в ответ. — Мне очень неловко тебя просить, но... я подходила к профессору Вульпусу насчет марлейских логограмм, они мне никак не хотят поддаться, а он попросил меня обратиться к тебе или к твоей сестре. Я не нашла Гермиону, поэтому решила подойти к тебе. В общем, мне очень нужна твоя помощь! — Я понял, — Том привык к подобному, к нему и раньше часто обращались по таким вопросам. Профессорам было очень выгодно просто отлынивать от дополнительной работы и вешать ее на способных студентов. — Что ж, я как раз направлялся в библиотеку. Ты сможешь выделить час-другой сейчас? Девчонка просияла и почти подпрыгнула на месте, сжав в руках стопку пергаментов. — Конечно!

***

Скучно. Это было скучно. Том не мог назвать Блишвик бесталанной или совсем дурой, но было видно, что ей не даются вычисления — голова неподходящим образом для них устроена. Он раз за разом, терпеливо и максимально приятным образом объяснял ей одну и ту же тему. Девочка уже была готова расплакаться от собственных неудач. Она очень волновалась из-за того, что чего-то не понимает. Это чем-то напомнило ему сестру, которая пусть и не обладала врожденным талантом к магии, как Том, но отказывалась успокаиваться, пока не добьется желаемого. За исключением того, что Гермиона направляла свое ощущение неудачи в упрямство и злобу, пока не перебарывала очередное заклинание, а не в слезы, как студентка перед ним. — Мы можем встретиться в другой раз, если хочешь? — предложил Том, чувствуя, как его начинают томить эти бесполезные проявления слабостей. — Да, хочу. Мне нужно получить "Выше ожидаемого", оценку ниже я не потерплю, — кивнула Сьюзи, выдыхая. — Не хочешь встретиться в менее неформальной обстановке? Мы могли бы закупиться вкусностями в "Сладком Королевстве", так и заниматься будет приятнее. Том застыл. Это... что такое было? Она позвала его в Хогсмид? Признаться, шаг смелый. По всем общественным нормам девушки не должны были делать первых шагов, если испытывали симпатию к кому-либо, а тут так открыто и без какого-либо стеснения. Том еле удержался от того, чтобы не сморщить нос. Конечно, девчонка была вполне симпатичная, хоть и ничего особенного. Не зашуганная, не тупая, что тоже хорошо, и все же ему она не нравилась. Это не то, чего он хотел. Не то, запах не тот, взгляд не тот, волосы не те... Стоп. Разве это не выход? Как перебить свою тягу к собственной, мать ее, сестре, если не попыткой заменить ее кем-то другим? Том прекрасно осознавал, в каком возрасте он находится, как и тот факт, что его желания продиктованы перестройкой гормонов в организме. Легче от этого осознания не становилось, но все же. Он мог бы просто попытаться выплеснуть свои желания на кого-то еще, кого-то, кто неважен. Это поможет очищать голову и держать себя в руках, хотя бы не сходить с ума из-за физических побуждений собственного организма. Замечательно. Это похоже на хоть какой-то выход. Плевать, Гермиона может идти куда хочет и к кому хочет. Он сам справится со своей проблемой. — Почему бы и нет? — поднял Том голову, разглядывая в миг порозовевшие щеки Сьюзи Блишвик.

***

Сьюзи Блишвик. Сьюзи Блишвик. Сьюзи Блишвик. Дочь чистокровных волшебников. Не Священные Двадцать Восемь, и тем не менее. Рэйвенкло. Живет в соседней комнате. Дружит с Минни Болтон и Сесиль Фосетт. Любит тыквенный сок, предпочитает говядину курице, не умеет летать на метле, но ходит на матчи по квиддичу, чтобы поддержать свой факультет. Аллергия на цитрусы. Шрам на левом колене — в детстве упала с лестницы, разбила семейный сервант и порезалась об осколки. Не глупая, но и не одаренная. Планирует сдавать семь предметов на С.О.В. Есть два брата — старший и младший. Сьюзи, Сьюзи, Сьюзи... Хорошая девочка. Приятная. Гермионе понравилось с ней дружить. А что же остается делать, когда твой любимый братик находит себе пару? Гермиона играла в понимающую сестру. Она улыбалась им двоим, когда они приходили в библиотеку вместе, спрашивала, как дела у Сьюзи, делилась с ней конспектами. Они даже вместе сидели за столом Рэйвенкло в Большом Зале. Ах, какая солнечная, замечательная картина! И все вместе они такая дружная семья, настолько, что так и подмывало воткнуть девчонке вилку в ладонь во время ужинов. Гермиона хотела то ли убиться, то ли убить. То ли сблевать, то ли проглотить желудочный сок обратно. Эта новая деталь в виде "девушки" в их с братом жизни отвлекала ее. От дел Рыцарей, от учебы, от задачи по вербовке русского. Она порывалась подойти к брату и накричать на него за то, что он не теми делами занимается, какими должен (спасибо, маленький ублюдок, что не привел Сьюзи на собрания Рыцарей), но вовремя опомнилась. Это произошло ночью, когда Гермиона без сна пялилась на синие бархатные пологи вокруг своей кровати. Она ревновала Тома. У нее не просто так чесались все органы — то было от раздражения, жгучего и нестерпимого. Не просто так она не могла думать ни о чем, кроме этой девчонки. Чем они с братом занимались, когда Гермиона была не рядом? Как далеко они зашли? Том целовал ее? Водил ее в то самое кафе Паддифут, от приглашений в которое она сама бесчисленное количество раз отказывалась? Так же наматывал ее волосы на палец? Шептал ей, что она — его? ЧТО ОНИ ДЕЛАЛИ? Гермиона резко села в кровати. Руки дрожали, суставы в них отказывались сгибаться и разгибаться. Это был ее брат. Ее брат. Она спала в постели Тома, она его выручала, она вытягивала его, она подтирала следы за ним — она, она, она. Не ебаная Сьюзи Блишвик, не эта глупая девчонка, которая дальше своих оценок ничего не видела. Это Гермиона поставила все свое существование на Тома, не Сьюзи. Почему он выбрал ее? Почему он не видел, что Гермиона готова на все ради него? Все тело зудело. Гермиона чесала то предплечья, то ноги, то грудную клетку. Плохо, это все очень плохо. Она не должна была быть его сестрой.

***

С той ночи для Гермионы все шло по наклонной. Том будто специально все усложнял. Он дергался от сестры, старался держаться еще дальше, и ей стало казаться, что летом она ошибочно расценила его нежелание прикасаться к ней. Мозги съезжали набекрень. Чейс не контролировала себя — она старалась везде быть с братом, прибивалась третьим колесом к их с Сьюзен парочке, хотя умом понимала, насколько смешно это должно выглядеть со стороны. Ей чудились девичьи стоны, снились пальцы брата, скользящие по чужой плоти. Ее приступы агрессии стали чаще, но Тома не было рядом, как обычно. Он отдалялся от нее, и от этого было неприятно. Она впервые за последний год вспомнила отца и мать. Последней каплей стал поцелуй. Гермиона совершенно случайно увидела его, когда шла из библиотеки в общежития Рэйвенкло. Сьюзен целовала ее брата, так легко и привычно, будто сотни раз это делала раньше. Карие глаза Гермионы скользили по лицу брата, который отвернулся от губ Блишвик и слабо улыбнулся ей. У него была какая-то неправильная реакция — так шептало ей нутро, но Гермиона была не в силах все проанализировать, как следует. Тяжело думать рационально и рефлексировать, когда хочется почувствовать запах крови. Она нацепила на лицо улыбку и пошла ко входу в башню, по пути помахав брату, который застыл и заледенелым, неподвижным взглядом проследил за ее фигурой. В ванной комнате, обложившись десятками запирающих и заглушающих заклятий, она просто визжала в пространство. Визжала в воду, окунув в нее голову. Ей нужно было что-то делать. Что делать? Что ей делать? Как избавиться от наваждения?

***

Гермионе пришла в голову мысль. Неплохая. Убить сразу двух зайцев махом. Поэтому ее юбка стала на пару сантиметров короче, рубашка, всегда застегнутая наглухо, расстегнулась на первые две пуговицы, а шея теперь пахла дорогим французским парфюмом, одолженным у Гринграсс. Она садилась за слизеринский стол чаще обычного, даже если там не было Тома, подпирала щеку ладонью и упиралась глазами в сидящего неподалеку Антонина, который ел быстро, много, и облизывал пальцы, игнорируя боязливо-брезгливые взгляды аристократов. Она делала это до тех пор, пока темные, глубоко посаженные глаза случайно не наткнулись на нее. Заметив Гермиону, Антонин медленно вытащил указательный палец изо рта и глумливо усмехнулся. Хищно, зубасто. Ей понравилось — возможно, ее план хотя бы пройдет приятно. Захотелось навсегда стереть эту дикарскую самоуверенность с грубого, мужественного лица, придавить это лицо к полу подошвой собственной туфли. Играть с ним в скромную отличницу было бы огромной ошибкой по ее ощущениям, поэтому Гермиона скопировала его оскал, задержалась на нем взглядом на коротких пару секунд и отвернулась к своим Рыцарям, обсуждающим предстоящую вечеринку у Слагхорна. Цель была не из простых — этот парень не дастся просто так, это ясно, как день. Люди, подобные Долохову, редко встречались. Такие ценили свою свободу превыше всего, и вряд ли получилось бы контролировать его так же легко, как это получалось с чистокровными мальчишками со Слизерина. Возможно, придется пойти на кое-какие жертвы, чтобы получить власть над ним, но он сполна заплатит ей за все усилия и во многом ей поможет. Антонин Долохов сыграет огромную, огромную роль в ее игре. Хорошая пешка.

***

Вальпургиевы Рыцари присоединились к дуэльному клубу, который решила возродить Мерритот, профессор ЗоТИ. Риддл считал, что практика в настоящих дуэлях никогда не была лишней, поэтому в клуб вступили все Рыцари до единого. Время от времени там проводились соревнования на выбывание среди каждого из семи курсов, в конце которых с четвертого года оставались лишь они вдвоем, Том против Гермионы. Каждый раз они тайком улыбались друг другу в приветственных жестах и расходились на десять шагов, чтобы начать бой. И каждый раз Гермиона, пусть и хотела уничтожить его, давала ему побеждать, потому что ее прошибало каким-то невероятно приятным током, когда брат выбивал ее очередным болезненным заклинанием. Иногда она поддавалась сразу, иногда доводила Тома почти до истощения, и когда видела, как тяжело он дышал, как светлая рубашка прилипала к его телу, как он ожесточенно смотрел на нее при каждом пассе древком, как влажные волнистые пряди цвета воронова крыла падали на его лицо, то обязательно пропускала его заклинание. Истекала кровью, дергалась в конвульсиях, висела вниз головой в режущих кожу путах, валялась часами в Больничном Крыле, но позволяла ему одержать верх. В эти моменты ее почти трясло от желания взять брата за воротник, затянуть его в какой-нибудь темный угол древнего замка и заявить свои права на него, как на мужчину. Со временем ее влечение усиливалось, становилось похожим на одержимость. Близость начинала сводить с ума, но подальше держаться она не могла. Запах мыла заставлял ее почти закатывать глаза от удовольствия. Она хотела Тома до помутнения рассудка, и сложившиеся обстоятельства между ними никак не улучшали ситуацию. После подобных дуэлей ей пренепременно было необходимо сходить в душ или хотя бы сменить нижнее белье. От придирчивого, холодного взгляда Тома, всякий раз останавливающегося на ее чуть более приоткрытых из-за длины юбки бедрах, становилось еще хуже. В этот год брат собрал вокруг себя армию фанаток, которые даже не смотрели на то, что у него есть подружка. В нем было что-то из преисподней, потому что на небесах такой красоты, Гермиона уверена, создать не могли. Черты его лица становились тоньше и острее с каждым месяцем. Чуть отросшие волосы изгибались волнами и слегка закручивались на концах, взгляд черных глаз обещал то ли убить, то ли разложить на атомы, то ли вознести на самые непостижимые вершины. Дуэльные практики благотворно на него действовали. Том начал понимать, что он не просто умнее остальных, но и сильнее в бою, что пробуждало в нем нечто истинно мужественное. В последствии его поведение тоже начало меняться: он наконец перестал сдерживать себя и начал показывать свою жадную до власти душонку. Гермиона всячески поощряла это, хотела видеть брата в полном проявлении его силы. Она подначивала его, уговаривала быть жестче с Рыцарями, просила раскрыться и наконец показать всем, из чего он сделан. Том смотрел на нее с каким-то благоговением, как-то горько и сладко одновременно, но каждый раз молчал и отступал на шаг. О, Гермиона возносила его все выше и выше, подчинялась ему, выставляла его богом, а сама играла в жрицу. Заставляла Тома зависеть от ее слов еще больше, чем раньше. Все только для того, чтобы ему было больнее падать, когда она сделает свой ход. Когда двери их убежища закрывались, пятеро парней становились солдатами и вставали по стойке смирно, потому что никто не хотел получить наказание. То, что раньше Том называл заданиями и просьбами к своим товарищам, превратилось в приказы. Он расцветал, наконец расправлял свои плечи, как ему подобало. Гермиона неизменно оставалась по его правую руку, глядя на то, как Риддл красиво и уверенно управлялся с данными ему возможностями. Она хотела уничтожить его.

***

Антонин болтал ногами в воздухе, пока сидел на подоконнике и разглядывал проходящих мимо студентов. Зубочистка во рту перекатывалась от одного уголка губ к другому, а он сам наслаждался влиянием, которое оказывал на учеников этой дыры одним лишь своим взглядом. Это единственное развлечение, которое осталось у него теперь — молча пугать людей голодными, дикими взглядами. В этой школе было так скучно. Программа была цензурированная, адаптированная под нежных детишек и их еще более нежных родителей. Здесь потворствовали магглорожденным, огромное количество ветвей магии было под запретом — ни тебе проклятий, ни ритуалов, ни нормальной физической подготовки. Не то что в Дурмстранге. Там у студентов не было ни времени, ни сил на тупое жеманство. Тоска зеленая. Антонин вздохнул и привалился спиной к прохладному окну, размышляя — что же ему такого сделать, чтобы перестать скучать? Студенты на его факультете были... более сносные, чем студенты с остальных трех факультетов, если можно так сказать. И одновременно с этим они были невыносимы. Слишком напыщенные, они заботились о том, есть ли на складочках их подшитых мантий пылинки, ныли из-за того, что их царские особы были вынуждены жить рядом с грязнокровками, в общем думали о какой-то ерунде, которая на самом деле не имела значения. Антонин хотел движения. Какого-нибудь действия, шумихи, суеты! Да только где ее найти? Сам он не отважился что-то организовывать. В прошлый раз, когда он решил повеселиться, умер студент, что удалось скрыть от Диппета, а он сам оказался исключен из Дурмстранга. — Привет, — донесся до него женственный мелодичный голосок. Антонин повернулся в сторону, откуда шел звук. В арочном проходе стояла та самая милашка с Рэйвенкло, которая водилась с Риддлом и его компашкой и периодически бросала на него жадные взгляды. Она определенно чего-то от него хотела и наконец осмелилась подойти, надо же. — Привет, — игриво протянул Антонин, обнажая зубы. Он заметил, как начинали сверкать глаза у этой девочки, когда он ей улыбался. И более того, она улыбалась так же. Это было не похоже на ту улыбку, которую она дарила своим сокурсникам и профессорам — обаятельную, вежливую и источающую желание понравиться. О, нет-нет, это было что-то другое, более свирепое, корыстное и многообещающее. Такие девочки обычно показывали чудеса в постели. Стоило бы это проверить на опыте... Тем временем, откинув черную копну волос за плечо, девочка приблизилась и заложила руки за спину, глядя на Антонина снизу вверх из-под длинных завитых ресниц. Долохов наклонился, оперся локтями о свои колени и начал разглядывать светлые веснушки, рассыпанные по ее носу. Ангел, не меньше. Была бы ангелом, не унюхай он ее нутро с гнильцой. Странно найти такое сокровище на факультете задротов и ботанов. — Ты скучаешь, — констатировала малышка, облокачиваясь о подоконник рядом с его бедром, словно они уже сто лет друг друга знали, и она все видела по одному лишь изгибу его губ или бровей. Не привыкший скрываться Антонин кивнул, опираясь ладонью о выступ подоконника. Он почувствовал, как длинные кудряшки щекочут его пальцы, и ухватился за один локон, несильно его дернув. — Я скучаю, — подтвердил он еще раз вербально, а потом вдохнул исходящий от девчонки ягодный аромат. Вкусно. — Есть какие-нибудь предложения, малышка? — О, много! — промурлыкала она, склоняясь поближе. — Но все зависит от тебя. Чего бы ты сам хотел? Антонину нравился их диалог. Диалог кота, но не с мышкой, а с другой кошкой. Такая охота была гораздо более занимательной, он не мог этого не признать. Когда они лишь перебрасывались взглядами во время трапез, Долохов был уверен, что ей не хватит смелости даже заговорить с ним первой, но она разрушила его ожидания в приятном смысле, да еще и собиралась так замечательно приукрасить его времяпровождение в этом подобии школы. — Я готов выслушать все варианты и выбрать какой-нибудь из них. Вряд ли ты сможешь предложить мне то, что я действительно хочу. — Как же я оценю свои способности выполнить твое желание, если не знаю, чего ты хочешь, большой парень? — пухлая нижняя губа выпятилась в притворном непонимании, хотя карие глаза не скрывали уверенности и огня, что в них танцевал. Антонин облизнулся. — Я хочу ходить по лезвию ножа, маленькая мисс... — Чейс. Гермиона Чейс, — с птичьей легкостью представилась малышка. Странно, как она могла одновременно напоминать воробья и змею. — И я знаю, чем тебя занять.

***

Гермиона сидела рядом с Антонином Долоховым и что-то шептала ему. Том отложил вилку и нож, промокнул губы салфеткой. Вцепился взглядом в парочку. Гермиона выглядела миниатюрной крошкой на фоне русского. Она заправила черные локоны за ухо, пока Антонин долго-долго говорил ей что-то. Так, чтобы никто не услышал. Затем сестра кивнула, закинула в рот оливку и начала обрисовывать что-то пальцами на деревянной столешнице. Ощущение, будто какую-то схему или что-то вроде того. Антонин смотрел то на ее руки, то на нее, таким взглядом, будто был готов сожрать сестру с потрохами. Он постоянно принюхивался. Он вдыхал ее запах. Когда говорила Гермиона, она просто делала это тихо, не отвлекаясь на лишние телодвижения, но Антонин наклонялся к ней намеренно, чтобы прижаться губами в верхней части ее уха. Том смотрел на этот жест, на то, как нижняя потресканная губа Долохова задевает нежную кожу хряща, и убрал руки подальше от ножа. Он успел десятки раз пожалеть о том, что позволил сестре сыграть главную роль в вербовке русского. Она долго подступалась к новенькому, но когда все-таки сделала шаг, то не вперед, а в какую-то совершенно другую сторону. Вместо того, чтобы привести Долохова прямиком к Тому, познакомить его с Вальпургиевыми Рыцарями и ввести в курс дела, она пропадала с этим парнем практически постоянно. Том не спрашивал, не возражал, а молча давил в себе желание взять сестру за волосы и заставить ее ползать за собой в поисках прощения. Он не стал бы ничего говорить и втаптывать в землю собственную гордость. Он не стал бы раскрывать ей, что ревнует сильнее, чем когда-либо. Никогда-никогда не признался бы, что Сьюзи — тряпичная игрушка, исполняющая свою роль в театре кукол. Не признался бы, что его подташнивает от ее застенчивых, бесполезных ужимок. Что ему не нравится запах ванили, исходящий от нее. Что он мог без проблем прикасаться к девчонке только ночью, в кромешной темноте замковых ниш и альковов, и только тогда, когда она не издавала ни звука, чтобы суметь представить вместо нее сестру. Он этого не сделает. Даже глядя на то, как большая рука чужого человека периодически обвивается вокруг хрупких ребер и плеч, которые принадлежали ему. Нет, Том будет держаться особняком, не выдаст себя. К черту этих мразей, пусть оба валят в пекло. Резко встав из-за стола, Том стремительно обогнул слизеринский стол и направился к столу Рэйвенкло. Желудок сжимало от ярости, бушевавшей внутри, в висках стреляло болью. Он подошел к Сьюзи, которая встретила его мечтательной, румяно-признательной улыбкой (пришлось сжать губы, чтобы они не скривились), и склонился к ее уху. — Сегодня в двенадцать, напротив портрета Подрика Бэтворфи, — шепнул он ей, точно так же прикасаясь губами к уху Блишвик. Дождавшись ее кивка, Том поднял голову и встретился взглядом с глазами сестры. Она смотрела на него с абсолютным каменным безразличием. Черты лица были чуть ожесточенными, словно она напрягалась, чтобы не выдать чего-то, что прятала глубоко внутри. Казалось, еще чуть-чуть, и она не выдержит — сморщит нос, изогнет губы в отвращении, сделает попытку плюнуть в него, но нет. Ее взгляд часто выражал полную пустоту, но никогда — обращенный на Тома. Она первая разорвала зрительный контакт, чтобы повернуться и улыбнуться русскому выродку, а затем подалась вперед и поцеловала его в уголок обветренных губ, что-то попутно щебеча. Ее тело моментально оживилось, руки плыли в воздухе, пока она жестикулировала, а Долохов скалился и не сводил с сестры загипнотизированных глаз. Том вышел из Большого Зала с ровной спиной, выверенным привычным шагом, и пошел прямиком в ближайший мужской туалет, чтобы опустить голову под ледяную воду, остудить голову и поднять окклюменционные стены.

***

— Мы обыскали каждый дюйм Подземелий, — выдохнул Антонин, пропуская пальцы сквозь темные длинные волосы. — Я не думаю, что вход где-то здесь. Мы не нашли ни одного знака. Гермиона продолжала скользить глазами по строкам очередного фолианта из библиотеки Лестрейнджей. Она попросила Рыцарей — тайно, конечно, без ведома брата — собрать все имеющиеся в их библиотеках книги о Салазаре и его наследии. Она была обязана найти Комнату основателя до того, как о ней прознает Том. Если легенды были правдивы, там должен был обитать Король Змей — великое творение Слизерина. Гермиона хотела добраться до него первой, иметь в рукаве собственный туз. Долохов сначала отнесся к этой мысли скептически. Парень не был склонен верить в недоказанные небылицы, но несколько поцелуев и данных вскользь обещаний, обдавших теплом его шею, и он поддался. Гермиона видела, как он хочет ее. И кем бы она была, если бы не воспользовалась подобной слабостью? Он ей больше нравился, чем нет. От Антонина пахло лесом и дымом, чем-то первобытно-мужским, он приятно подставлял свое тело под ее руки, когда она вознаграждала его за послушание несколькими касаниями. Послушный песик, который, несмотря на свою диковатую внешность, на деле оказался довольно падким на похвалу и ласку. Полная противоположность Тома, чья внешность напоминала внешность типичного пай-мальчика, но который мог поставить на колени целый выводок чистокровных при одном лишь желании. Антонин бы такого не добился — он был просто бессмысленно жесток, не преследовал никаких целей и делал то, что ему взбредало в голову в определенный момент. Такие, как он, легко завоевывали власть, но не могли ее сохранить надолго. Он только лаял громко, и пусть тупицей не был, но фактически мыслил на свои шестнадцать лет, не дальше. Гермиона знала, что он случайно лишил жизни студента в предыдущей школе. Его отец замял дело, до огласки и суда не дошло, но сам парень оказался в так называемой "ссылке" здесь, в Хогвартсе. Она внимательно слушала его рассказ и прятала еще одну карту в рукав, радостная, что он ей все рассказал. Никогда не знаешь, где и когда может пригодиться определенная информация. В общем, парень был в любом случае полезен. Пока что. Особенно, когда рядом был Том. Гермиона, честно говоря, совершенно брата не понимала. Чего он от нее хотел? Почему смотрел, как на предательницу, когда сам от нее отшатывался и шлюхался с какой-то девчонкой, которая непонятно откуда вообще взялась рядом с ним? — Вряд ли этот ваш Слизерин был настолько идиотом, чтобы прятать собственный тайный скрипторий в настолько очевидном месте, — продолжил свои размышления Антонин, вырывая Гермиону из мыслей. — Может быть, он спрятал его в каком-нибудь совершенно неподходящем месте. В каком-нибудь чулане для метел, например... — Будем теперь обыскивать каждый угол этой школы? — усмехнулась Гермиона, откладывая книгу и вытягивая руки к потолку, чтобы размять мышцы. — Это ты хочешь гребаного василиска, сама решай, как сильно он тебе нужен, птичка, — русский пожал плечами и спрыгнул с пыльной парты, приближаясь к Гермионе. — Можем поделить все похожие места на категории и поочередно их проверять. И начать можем с чуланов для метел, осмотрим каждый вместе... Низкий голос налился сладостью и медом, губы растянулись в шкодливой улыбке. Гермиона тихо рассмеялась, вставая из-за парты, чтобы подойти к своему новому дружку и сложить руки на груди. Нетерпеливый мальчишка не понимал, что ему не светит ничего, кроме дрочки по углам. — Я подумаю над этим. А теперь иди спать, большой парень, уже поздно. А я пойду к себе, — она наградила своего помощника мягким и легким касанием ладони к его щеке, проглотила его ухмылку и хитрый блеск в темных глазах, после чего палочкой собрала все вещи в сумку и вышла из класса. Судя по наколдованному Темпусу, было уже чуть за двенадцать ночи. Гермиона наложила заглушающее на собственную обувь, чтобы не попасться патрулирующим старостам, и направилась в сторону башни Рэйвенкло. Ее мысли сделали петлю и снова вернулись к исходной точке — Тайная Комната. Где она могла быть спрятана? Возможно, Долохов не так уж и ошибался. Кто знает, может он спрятал вход в каком-нибудь совершенно смешном месте, типа женского туалета. Гермиона покачала головой, стряхивая эту идею. Нет, это было бы совершенно по-идиотски, да и по преданию Комната должна была находиться под землей. Технически, вход должен был находиться именно в Подземельях, в родной обители Салазара, да только они с Антонином не нашли ни намека на что-то подобное. Он даже гостиную несколько раз исследовал. И вдруг ей пришла еще одна идея. Что, если Комната была захоронена вообще где-то под Черным Озером? Да, теория неплохая, но вот как ее проверить, при этом не привлекая к себе внимания?.. — Том... Гермиона остановилась, как вкопанная. Это имя. Ебанный один единственный-слог, произнесенный слезливо-болезненным стоном. Очень знакомым девичьим голосом. И вдруг все ее кошмары в один миг претворились в жизнь. Вылезли из воспаленного мозга в реальность и сомкнулись вокруг шеи склизкими, влажными щупальцами. Гермиона стояла посреди коридора и панически прислушивалась к темноте, лишь время от времени улавливая шорох ткани и отголоски тяжелого дыхания. — Том, я... — Я же сказал тебе молчать, — сразу же раздался второй голос. — Вот так, двигай рукой чуть быстрее... Томми-Том. Ком слюны встал в горле, отказываясь проваливаться дальше в желудок. Гермиона стояла абсолютно неподвижно, глядя в кромешную чернь перед собой. Она представляла его руки на светлых бедрах Блишвик, представляла, как девчонка жмется к нему и оттягивает зеленый галстук с шеи брата. По чему она там двигала рукой? Пульс нарастал, сердце билось где-то в ушах, медленно ускоряя свои удары. Щупальца, щупальца, щупальца повсюду. Железо залило рот. Она прокусила язык. Гермиона глотала ее, позволяя меди просочиться сквозь горло, а вокруг ничего, кроме темноты, шорохов, еле уловимого влажного хлюпанья и щупалец. Она стояла на одном месте. Сколько? Пять минут или двадцать? Может, несколько часов? А может она стояла в этом коридоре с самой секунды сотворения мира, вслушиваясь в тонкие вздохи? А потом щелчок, и пустота. Ее рука вместе с палочкой поднялась в воздух. Гермиона почесала нос тыльной стороной ладони, проходясь костяшками по самому кончику, древко чуть зацепилось о кудряшку, упавшую на щеку. Втянула воздух в ноздри и расправила плечи. В голове пронесся легкий бриз, Гермиона почти чувствовала его касание к внутренним стенкам черепной коробки. Больше не придется задаваться вопросами "что делать?". Всего лишь секунда, и она уже знает, что делать. Малейший взмах палочки в сторону, чтобы наделать шума, и недалеко сразу же началась суета. — Здесь кто-то есть, — с нотками паники в голосе шепнула Сьюзи. — Кто-то идет сюда. О, бедная девочка испугалась, что ее застанут в таком компрометирующем положении с парнем. Как хорошо, что Гермиона — понимающая подруга, никогда никому не выдаст девушку своего брата. Даже несмотря на то, что Сьюзи сделала из нее идиотку. Гермиона — хороший человек, все будет в порядке. Никто не узнает. — Иди в свою гостиную. Если заметишь кого-то поблизости — наложи на себя Дезиллюминационное, а я пойду в Подземелья, — твердо проинструктировал подружку Том. Умница, братик. Иди домой, иди спать. Твоя идеальная репутация в надежных руках. Гермиона подружку проводит сама и убедится в том, чтобы никто не узнал. Ни один префект их не поймает. А дальше ей осталось лишь ждать. Она спряталась в одной из ниш, ожидая, когда голубки разойдутся. И вот, рядом на мгновение повис запах мыла. А потом ванили. Мыло метнулось в сторону Подземелий, влево, ваниль — к башне Рэйвенкло, вправо. Отсчитав двадцать секунд, Гермиона вышла из ниши и завернула направо. Не потребовалось много времени, чтобы догнать Сьюзи — она подходила к лестнице, которая по ночам не двигалась. Гермиона зажгла Люмос прямо у нее за спиной. — Милостивый Мерлин! — пискнула Блишвик, резко разворачиваясь к одногруппнице. — Боже, Гермиона, это ты! Я так испугалась! Что ты здесь делаешь в такое время? На мягком лице нарисовалось облегчение. Правильно, все скоро станет совсем легко. Гермиона заглянула прямо в светлые глаза. Там, кажется, все еще было отражение ее брата, склонившегося за поцелуем. Она улыбнулась широко-широко и замотала головой. — Ничего такого, просто потеряли с Антонином счет времени. Сама знаешь, как это бывает между парнем и девушкой, — Чейс подмигнула и механически махнула рукой, мол "ну, ты в курсе, кому я рассказываю". — Да, я понимаю... — освещенные Люмосом щеки покраснели, глаза опустились в пол от смущения. — Тогда пойдем в общежития вместе? — Конечно! — подхватив одногруппницу под руку, Гермиона двинулась вверх по лестнице, заводя непринужденный разговор. — Ну, как у вас с Томом дела? — Все неплохо, спасибо, — шепнула Сьюзи, пытаясь скрыть стеснение и дискомфорт из-за темы разговора. — Вы с ним уже?.. — Гермиона затянула конец предложения и совсем опустила голос, а сама приподняла бровь. — Э-э... о чем ты... — Ты знаешь, о чем я, — Гермиона подтолкнула Блишвик плечом и озорно улыбнулась, сверкая глазами. — Ты же знаешь, что никто, кроме меня, больше не узнает, делись! — Ну... — темноволосая голова опустилась, несколько гладких прядей упали на раскрасневшееся лицо. — Мы целуемся и... все прочее... — Ого! — воскликнула Гермиона. Ей казалось, что она наблюдает за собственной беседой со стороны, а сама находится где-то рядом. Безмолвный зритель. — И как тебе? — Том, он... он бывает несколько... жестким. Но ничего такого, чтобы действительно отталкивало. Хотя, знаешь, иногда мне кажется, что он... — Сьюзи сделала паузу. Сделала несколько вдохов и выдохов, пахнущих подавленной внутри тревогой. Гермиона такие вещи могла унюхать лучше любой ищейки. Девчонке не нравилось то, о чем она говорила, но, видимо, смелости оттолкнуть Тома не хватало. — Мне кажется, что несмотря на всю грубость, он даже сдерживается. Будто он мог бы быть еще жестче, если бы позволил себе не сдерживаться... Тихий смех раздался в пространстве, начал эхом отскакивать от древних стен и возвращался обратно. Девчонка смотрела на нее широко раскрытыми глазами, а Гермиона отпустила ее руку и обняла себя за живот, почти сгибаясь от смеха. О, блядь, какой сюрприз — ее братец сдерживал себя, чтобы не прибить собственную девушку во время сексуальных игр, когда буквально избивал собственную сестру на дуэлях без всяких зазрений совести! О Мерлин! — Вот что случается... — выдавила Гермиона сквозь смех, — Мерлин, вот что случается, когда не знаешь, кто рядом с тобой вьется, милая Сьюзи Блишвик! — Что? О чем ты... Гермиона утерла слезы из уголков глаз и двинулась вперед, обходя девчонку, кружась вокруг нее. — Ты вообще знаешь, с кем имеешь дело, Сьюзи? — проворковала она, все еще хихикая. — Что ты о нем знаешь? Кто такой Том Р-р-ридл?! — она протянула "р", вырыкивая фамилию брата. Она остановилась за спиной у Сьюзи. — А ты знаешь, кто такая Гермиона Чейс? — она наклонилась вперед, чтобы прошептать это на ухо девчонке, а сама собрала рукой темные волосы и отодвинула их на одно плечо. — Гермиона, что ты вообще... — Я его сестра, Сьюзи Блишвик. А Том — мой брат. Мой. Брат. Все произошло молниеносно, чтобы не дать девчонке напрячь мышцы шеи. Одна ладонь обхватывает макушку, вторая — челюсть. Чуть повернуть голову сначала в одну сторону, лишь слегка надавив, а потом резко в другую. Вкусный аппетитный хруст раздался так громко, что на мгновение Гермиона вздрогнула. Отяжелевшее вмиг тело мешком свалилось ей в ноги. Сдув кудрю с носа, она приподняла стопу и с силой перевернула ею лежавшую перед ней девчонку на спину, а носком чуть подопнула ее лицо, убеждаясь, что она не реагирует. Теперь нужно убрать тело. Палочка покоилась за поясом ее юбки — сегодня она не нужна. Если в школе поднимут шум и пригласят авроров, ей нужно оставить палочку чистой на случай проверок Приори Инкантатем. Гермиона руками оттаскивала тело по лестничной клетке в ту сторону, где не было лестницы. Девчонка оказалась тяжелее, чем на вид, но видеть, как ее тело соскальзывает с каменного уступа и летит вниз — стоящее усилий зрелище. Словно в замедленной съемке она смотрела, как Сьюзи Блишвик летит вниз. Безжизненная тушка подчиняется гравитации, чтобы вскоре с грохотом стукнуться о другую лестницу и застыть в неестественной позе с вывернутой рукой. Губы растянулись в улыбке, полной забавы. Ощущение завершенности осело конденсатом в легких, позволило вдохнуть глубже. Словно воздух стал чище. — Прощай, Сьюзи Блишвик.

***

И снова та же картина. Гермиона сидит за столом Слизерина, хихикая над Долоховым. Снова закидывает оливку в рот, снова дает прикасаться к себе. Но что-то в сегодняшней картине неуловимо изменилось. Карие глаза, казалось, сверкали. В них больше не было скрытой отстраненности от парня, который сидел рядом с ней. Гермиона словно за ночь осознала что-то, и это осознание заставляло ее почти блестеть на солнце. Она была красивее, чем когда-либо, игриво толкала Антонина локтем и говорила громче обычного. Сука. Мерзкая сука. Он терпел девчонку Блишвик, чтобы, блядь, не разрушить их братско-сестринскую связь, и чем она ему на это отвечала? Том мог вытерпеть оттенки похоти в глазах русского к ней, но видеть это... это... эту вопиющую искренность? По отношению к чужому человеку?! Том со звоном отбросил вилку и встал, чтобы подойти к этим двум и забрать сестру, выбить дух из этого русского сукина сына, и насрать ему на репутацию и сотни чужих глаз вокруг. Гермиона — его сестра. Его. Сестра. Игнорируя возглас Малфоя сбоку, Том уже выходил из-за стола, как на плечо ему легла тяжелая ладонь. Он в бешенстве обернулся, чтобы отправить к дементору того, кто посмел его останавливать, но слезливый взгляд декана заставил его застыть на месте. — Мистер Риддл, мой мальчик, у меня не самые лучшие новости, — проныл Слагхорн, подхватывая Тома под локоть и утягивая к выходу из Большого Зала. — Очень, очень плохие новости, если быть честным... — Что такое, профессор? Так, ладно, это уже странно. Слагхорн выглядел так, будто у Тома кто-то умер. Но у него никого, кроме Гермионы, не было, а та только что сидела перед ним и ворковала со своим ебырем. Нервы напряглись до предела. — Сначала нам нужно дойти до авроров, мой мальчик, они все расскажут... Что? Том посмотрел через плечо, туда, где сидела сестра. Она глядела на него со своего места, не моргая, пару секунд, а затем расплылась в воистину дьявольской улыбке. И глаза ее засверкали пуще прежнего.