принцесса змей

Лето после второго курса безвозвратно изменило всю жизнь Тома и Гермионы.  Магическая война против Гриндевальда по одну сторону, по другую — маггловская война, которая за два года расползлась по материку и пришла в Британию. В пригороде Лондона, где жила семья Чейс, были расположены стратегически важные объекты, такие как электростанция, склады оружия и все прочее дерьмо, которое являлось для воюющих магглов стратегическими точками захвата и уничтожения. Бомбардировки продолжались почти каждый день, резкие звуки давно перестали заставлять Гермиону вздрагивать.   Света не было вот уже неделю, мыться приходилось в ледяной воде. Родители уехали на поиски хоть какого-то пропитания и не возвращались вторые сутки. Где-то вдалеке время от времени завывали сирены, слышались тяжелые удары чего-то мощного, улицы были пустынны — люди уезжали в соседние графства. Кое-где по городу виднелись разрушенные дома и дороги, которые Гермиона разглядела, когда поднималась на крышу дома.   Никогда не знаешь, прилетит в твой дом очередной снаряд или нет. Никогда не знаешь, какая секунда твоей жизни окажется последней, когда за окном идут сражения.   Гермиона не боялась смерти, она просто ничего не чувствовала при мысли о том, что ее жизнь может прерваться. Но ее боялся Том. Сейчас он лежал в ее кровати и пытался не вздрагивать при крике очередной сирены, гласящей о воздушной тревоге. Гермиона была рядом, лежа под одеялом, натянутым поверх их голов, и перебирала черные волосы, все еще ледяные и влажные после недавнего душа. Ее были такие же. В доме больше не играло радио с приятной музыкой, не пахло чернилами и книгами. В доме было тихо, пахло страхом.   В газетах писали, что Британия близка к победе, что вермахт отступает, чтобы перекинуть все силы на восточный фронт, но Гермионе слабо в это верилось. Да и какой в том был смысл, если бомбы были так близко?   Многие родители детей, живущих в мире магглов, просили у Диппета оставить школу открытой на время летних каникул и дать им безопасное убежище, но мямля-директор не мог идти против Министерства или просить персонал остаться в школе летом.   — Гермиона, я не хочу умирать. Никогда не хочу умирать, — тихо, но хрипло сказал Том, вжимаясь в ее шею лицом. Она знала, что Том чувствует себя беспомощным, злится, что при наличии такой великой силы, как магия, ему приходится терпеть взрывы где-то рядом и бояться за свою жизнь. Он сжал ее ночную сорочку в кулаках, и Гермиона ощутила волны магии, злой и загнанной, что исходили от него.   Ее губы оказались прижаты к покрытому холодной испариной лбу, а рука скользнула под свитер брата, оглаживая влажную кожу в успокаивающих движениях.  — Ты никогда не умрешь, Том.  

*** 

Шел седьмой день отсутствия четы Чейс. Гермиона была нервной, кожа вокруг ее ногтей стала красной и разодранной от того, как сильно и часто она теребила ее. Руки были покрыты следами от царапин, розовыми, воспаленными. Том не знал, чем ей помочь, поэтому просто пытался отвлечь и ее, и себя от жужжащей в воздухе тревоги. Он читал ей вслух, расчесывал ее волосы, они вместе пытались изучить беспалочковую магию, денно и нощно тренируясь. Им запретили быть в Хогвартсе, хладнокровно выкинули их под бомбы, не снимая Надзор. Не то чтобы Гермиона и Том собирались с этим мириться.  Но время шло, родители не возвращались.  — Том, у нас кончились консервы, — сестра закрыла дверцу шкафа. — Я знаю, где у мамы есть заначка, но негде покупать еду.   Риддл почувствовал еле ощутимую дрожь, пробежавшую по рукам и спине. Снова голод, снова невозможность нести за себя полную ответственность, зависимость от обстоятельств, в которые его помещают люди вокруг. От осознания цикличности его почти затошнило.  — Мы можем попробовать выйти к тетушке Лидии. Пошли.  Взяв сестру за запястье, Том направился к входной двери. Как только они оказались на улице, то сразу же перешли на бег, пересекая расстояние между их домом и соседским буквально в несколько секунд. Отчего-то казалось, что на головы им сейчас же скинут бомбу, что нужно просто долететь до соседской двери, пытаясь даже не касаться стопами земли. Бомбардировки становились все реже, но от того были более неожиданными — никогда не знаешь, начнет у тебя под ногами трястись земля или нет.   Гермиона постучала в дверь. Несколько минут они ждали, и тогда Том сделал это еще раз.  Изнутри не шло никаких звуков. Гермиона быстро и с какой-то лихорадочной, несвойственной ей паникой начала дергать за ручку двери.  — Тетушка Лидия, это я, Гермиона! Пожалуйста, открой!  Она почти висела на этой несчастной кованой ручке. Том смотрел на нее и медленно понимал, почему она так нервничает.  — Гермиона, отойди от двери.  Он было взялся за ее локоть, но Гермиона отмахнулась и продолжила попытки выломать замок.   — Гермиона...  Но она не слышала ничего. Том решил, что если сестра так хотела подтвердить свои опасения, то пусть идет, он не будет мешать ей. Он сосредоточился на ощущении своей магии и интуитивно направил ее к замку, взмахивая запястьем.  — Алохомора, — раздался его шепот, и Гермиона полетела вперед вместе с открывшейся дверью, падая на деревянный пол. Звук удара тонких девичьих колен о деревянные половицы разрезал мертвую тишину, царившую в доме.  Тому в нос моментально ударил мерзкий запах. Такой сладкий, который, учуяв лишь раз, никогда не забудешь. Тошнотворный, скапливающийся в легких и оседающий там сероводородом, аммиаком и меркаптаном. Мальчик рефлекторно подавил тошноту и прижал ноздри рукавом свитера, подходя к поднявшейся на ноги Гермионе.  Та даже не взглянула на него. Она стояла, глядя в сторону залитой светом гостиной. Принюхивалась, втягивала этот отвратительный запах в себя, пока не рванула по лестницам на верхний этаж. Том зажмурился на мгновение и побежал за ней, все еще зажимая нос. Тошнота то и дело подкатывала к горлу и вызывала холостые рвотные позывы. Он знал, что они найдут наверху, но все равно шел туда, потому что Гермиона всегда шла за ним, куда бы он ни решил пойти.  Сухое, безжизненное тело лежало в кровати, будто маггла просто спокойно спала, будто ничего такого не произошло. Седая шапка волос выглядывала из-под одеяла, которое не вздымалось теперь от дыхания.  Сестра стояла в дверях, вжимаясь в грудь Тома спиной. Он чувствовал, что ее сердце медленно и тяжело билось о ребра, пока сама Гермиона пыталась то ли ощутить опору в нем, то ли просто впитаться в его собственное тело.  Они стояли так пару минут, пока Том не обхватил ее рукой за плечи и не повел обратно домой. Гермиона молчала.  Ему еще предстояло обыскать кухонные шкафы в доме магглы на наличие долго хранящейся еды. Он должен был позаботиться о своей сестре, пока ее родители не вернутся. 

*** 

Так прошло еще три тихих, наполненных застойной тревогой дня, когда в их двери постучались. Гермиона и Том метнулись к дверям и без лишних "кто там?" распахнули двери, ожидая увидеть родителей, но вместо них перед глазами предстали двое мужчин в военной форме.  — Здравствуйте, чем мы можем вам помочь? — тихо отозвался Том, чувствуя, что Гермиона отшатывается от дверного проема.  Она сразу все поняла.   — Это дом Чейс? Вы Том и Гермиона, малыши? — голос одного из мужчин звучал так, будто он наелся земли с песком, очень низко и заглушено, с хрипом. Взгляды у обоих были тяжелые, грузные, удушающие.  — Да, — такой же тихий ответ, все так же от Тома.  — Они умерли? — без лишних предисловий спросила Гермиона.  Мужчина кивнул, опустив голову. Риддл повернулся к сестре и сглотнул от того, насколько серым стало ее лицо. Она не плакала, не дрожала, просто смотрела перед собой стеклянными глазами. Четверо человек молчали, не смея взглянуть друг на друга. Сколько прошло времени, Том не знал.  — Что с нами будет? — это все, что послышалось от сестры.  И Том понял, что это был самый главный, самый правильный вопрос, который можно было задать. Все остальное уже потеряло свое значение, ничего из произошедшего уже не исправить, а время не вернуть вспять. Бомбы нельзя было остановить в полете, как и собрать размазанные взрывами тела воедино.   Он не слушал ответа военных, потому что уже знал, что с ними двумя будет. У семьи Чейс не было никакой родни, кроме сестры мистера Чейса и ее семьи, но те уехали в Сассекс еще до отъезда Тома и Гермионы в Хогвартс. Ни бабушек, ни дедушек, никого.  Том знал, что им предстоит. Возможно, он мог бы развалить этот дом одним единственным всплеском магии, но это было непозволительной роскошью сейчас, когда Гермиона в одночасье потеряла все. Он должен был быть рядом. Он поможет сестре, а сестра не даст ему зачахнуть при мысли о возвращении обратно в Лондон.  — Вы сможете продержаться здесь несколько дней до тех пор, пока социальные работники не освободятся? Работы невпроворот, лето было тяжким...  Очнувшись от собственных мыслей, Том посмотрел на военного.   — Да, у нас есть еда, — Том кивнул, проглатывая горечь, ставшую привычной за последние полтора месяца каникул. — Сэр, бомбардировки окончены?  — Да, парень. По крайне мере, на какое-то время.  Несколько минут ушло на то, чтобы выслушать инструкции от военных и попрощаться с ними. Том закрыл дверь на замок и подошел к сестре, все еще смотревшей застывшим взглядом куда-то в стену. Она не шевелилась, не дрожала, ее радужки были неподвижны, как у мертвеца.  Она была в шоке, понял он.  Взявшись за израненную, ставшую совсем костлявой руку, Том повел Гермиону в сторону ванной. Она не сопротивлялась и, кажется, совершенно не осознавала происходящего. Том не понимал, что она чувствовала. Он не терял родителей — у него их не было с самого начала. Но понимал, что для них обоих закончились простые времена. Теперь они сами по себе, вдвоем против обоих миров. Полукровка и грязнокровка против пуристов в борьбе за власть, сироты против невежественных магглов, массово друг друга убивающих. Он должен был знать, что белая полоса не могла тянуться вечно, и теперь чувствовал себя слабым сопляком, потому что расслабился и не подготовился к чему-то подобному.  Но он не собирался сдаваться. Он должен был победить Смерть, тянувшую свои мерзкие, грязные руки к нему, и рядом была сестра. Ей необходимо было как можно скорее осознать ситуацию и взять себя в руки, очнуться.  Том аккуратно затянул Гермиону в ванну и залез следом, включая ледяную воду, что моментально окатила их из душевой лейки. Гермиона сразу же очнулась и с судорожным хрипом втянула в себя воздух, хватаясь пальцами за кофту Тома. Он заставил себя оставаться под струями и держал сестру, почти падающую к его ногам. Обхватив ее рукой за талию, он прижал худое тело спиной к кафелю, а второй рукой не больно, но резко дернул за промокшие кудри. Она глубоко и быстро дышала, сжимаясь от холода, тряслась и дергалась. Их одежда пропитывалась морозом, но Том непреклонно оставался под душевой лейкой.  — Ты слышишь меня, Гермиона? — четко и громко произнес он, ища признаки сознательности на лице сестры.  Она кивнула и посмотрела ему в глаза своими, широко раскрытыми от шока. Тонкие пальцы растягивали мокрую ткань на нем, Тому пришлось напрячь все тело, чтобы она могла опереться на него и удержать свой вес.  — Твои родители умерли. Ты понимаешь это? — он добился еще одного кивка, но ждал не этого. — Мы будем жить в приюте. Нас отвезут в приют и оставят там, и мы не вернемся в этот дом по меньшей мере до совершеннолетия. Мы будем совсем одни. Понимаешь, Гермиона?  Снова кивок. Том ждал, когда она сорвется, ждал ее слез и криков, но кроме обычной пресной воды по ее щекам ничего не стекало. Она не плакала и не выказывала никаких признаков печали или чего-то еще, что должно было настигнуть ее в подобной ситуации. Несколько минут назад Риддл думал, что он должен будет сохранять силу и рациональность за них обоих, но Гермиона так и не впала в истерику.   Они стояли и смотрели друг другу в глаза, пока Гермиона не потянулась к крану и не выключила воду, устало вжимаясь лбом в его плечо.  

*** 

Приют Вул стоял, выглядывая на дорогу через железный высокий забор. Серое, унылое, высасывающие жизнь одним лишь своим видом здание в три этажа. Гермиона мрачно разглядывала эту глыбу скуки и отчаяния, пока двое социальных работников доставали их с Томом багаж из машины.   Всю последнюю неделю она была погружена в подобие стазиса, и чем дольше она пребывала в этом состоянии, тем больше ощущала необузданную ярость. Том всегда был рядом, это успокаивало и опускало ее на землю, но Гермиона была на грани.  Она уже возненавидела это место. Она хотела выпустить свою магию на волю, щелкнуть запястьем и взорвать эту яму вместе со всеми находящимися там свиньями. Магглы. Они убивали себе подобных, использовали весь свой прогресс для массового геноцида во имя территориального передела. Они убили ее родителей, таких же магглов, которые всю свою жизнь посвятили науке и пользе этому неблагодарному грязному обществу. Теперь она будет вынуждена жить со всеми этими детьми, которые делили одну судьбу с ней и ее братом.  Гермиона помнила, что сказал ей Том, когда они впервые сели в Хогвартс-экспресс.   Она называла меня дьявольским отродьем из-за того, что происходило вокруг меня, сажала в темную комнату, когда из-за случайных всплесков магии я бил стаканы.  Эта женщина была здесь. Мерзкое животное, которое она обещала себе убить. Будь она проклята, если эта дочь шлюхи останется жива до их совершеннолетия. Тем не менее, какое-то время придется подчиняться женщине. Им с Томом теперь было нужно выживать.  — ...эй, ты меня слышишь? — перед глазами вырос брат.  Гермиона смотрела на него, наконец полностью осознавая, чем была его жизнь до усыновления. Он жил здесь почти семь лет. Совершенно один, без помощи и без поддержки, у него была лишь магия. Но теперь у него была сестра, и она пообещала себе, что не станет обузой. Она подомнет весь этот свинарник под себя, здесь они с Томом будут делать все, что им взбредет в голову, пока лето не сменится осенью.  — Все нормально, просто... — ониксовые глаза Тома внимательно скользили по ее лицу. Гермионе захотелось привязать брата к себе самыми крепкими веревками, чтобы он никогда не смог от нее отойти. Ни на шаг, ни на дюйм. — Просто задумалась, — покачав головой, Гермиона прошла к воротам, ведущим в приют. 

*** 

— Я обязательно должна жить именно здесь?  Гермиона повернулась к миссис Коул и подняла голову, устанавливая зрительный контакт.   Социальные работники уехали, как только уладили все документационные и формальные вопросы. Женщина показывала ей комнату, в которой она якобы должна была жить с четырьмя другими девочками, пока дети завтракали в столовой. Том стоял плечом к плечу с ней, и Гермиона могла почувствовать, как резко он повернул голову к ней.  Миссис Коул была морщинистой женщиной лет пятидесяти. Ее каштановые волосы, собранные в пучок, сверкали проседью. Лицо у нее было припухшее, с тяжелыми веками и глубокими носогубными складками. Серое лицо, незначительное, ничего не показывающее, кроме сварливости и, кажется, привычки выпивать, которая уже отображалась на некрасивых чертах.   — Вы приехали не в отель, юная мисс, и вам показывают не номера с видом на море. Вы будете жить там, куда вас поместят, — проскрежетала смотрительница, окидывая Гермиону неприязненным взглядом, а потом и Тома. Только при взгляде на брата он стал таким мелочно-боязливым, даже затравленным, но при этом злым.  На мгновение Гермиона перекинула взгляд на Тома. Тот внимательно оглядывал ее, но она решила помедлить с расстановкой границ. Если им пришлось попасть сюда, значит, они должны сделать все, чтобы их времяпровождение в этом месте было хоть сколько-нибудь приемлемым. Для этого им нужно было избавиться от любых авторитетов, потенциально нависающих над их головами, и Гермиона собиралась заняться этим немного позже, когда она наберется сил и энергии. А сейчас... тактика вежливости, лести и фальшивой покорности работала абсолютно на всех взрослых.  — Я просто спросила, миссис Коул, — тихо и мягко ответила она. — Извините, миссис, а какого цвета ваши глаза?  — Не понимаю, к чему этот вопрос, девочка... — растерянность женщины сразу же вылилась за края, Гермионе стало почти смешно.  — О, просто они такие интересные. Когда я смотрю так, они кажутся глубокими карими, как кофе, — девочка прищурилась, глядя прямо в глаза суке, а потом чуть переместилась и подогнула колени, меняя ракурс. — А отсюда, когда свет падает под другим углом, они почти янтарные, миссис, и меняют цвет, прямо как хамелеоны. Очень интересно, никогда такого не видела...  Безусловно, она лгала. У нее были обычные, землистые, тусклые глаза пропитой падшей женщины.  Она чувствовала, как дергается рядом с ней брат, пытающийся не выдать своего веселья. Гермиона не удержалась и улыбнулась, пытаясь придать движению губ выражение благоговения и искренней заинтересованности.  Жаба повелась на ее заискивания, они с Томом смотрели, как морщинистые щеки розовеют, лицо приобретает оттенки недоумения, смешанного с невольной гордостью. О, Мерлин, это было слишком легко. И убого.  — Кхм, спасибо. Ты можешь расположиться в своей комнате. Том, ты останешься в своей старой комнате, отнеси свои вещи и спускайтесь оба в столовую.  Заложив руки за спину, смотрительница зашагала по коридору, заворачивая к ведущим вниз лестницам. Как только ее фигура окончательно скрылась, Том выпустил сдавленный смешок.  — Ты такая змея, Гермиона, — с нежностью сказал он, склоняя к ней голову. Гермиона мысленно задалась вопросом, когда Том успел стать на полголовы выше нее.  — Где твоя комната?   — Самая дальняя дверь в конце коридора, справа, — лицо его сразу стало кислым.   Обычно в таких местах были не комнаты, а чуланы.

*** 

Подъем в семь часов утра, полчаса отведены на уборку в комнате и быстрый душ. Затем завтрак, после которого начиналась какая-то имитация казармы. Гермиона смотрела на красно-голубоватые колени других девочек, чуть ободранные из-за того, что полы они мыли на четвереньках. Она, конечно, до такого не опускалась, и либо игнорировала свои обязанности вообще, либо пользовалась магией. Вторая половина дня, после трех часов, была полностью свободна, и она проводила их в библиотеке, а иногда снаружи, во дворе, если в небе было тихо.  Девочки в комнате были просто... никакие. Тухлые, серые, абсолютно лишенные хотя бы намека на интересность. Им было плевать на Гермиону, за исключением неодобрительных и подозрительных взглядов, когда она уходила на ночь в комнату брата и приходила обратно за десять минут до подъема.   Ночью, лежа в кровати в попытках уснуть, Гермиона усмехалась самой себе, вспоминая первый день в приюте. Она клялась подорвать это место, была так полна яростной решимости сделать это, но ей хватило лишь одной недели, проведенной здесь, чтобы ее полностью покинуло желание дышать вообще. Порой ей было тяжело даже с кровати встать — голова была налита свинцом, ее тянуло вниз, к рыхлой земле. Несколько раз, помогая на кухне, она заставляла себя перехватить нож покрепче и продолжать нарезать куски твердого сыра вместо того, чтобы воткнуть острие себе в шею.  Образы родителей ее почти не беспокоили. Лишь во сне, может быть. Гермиона стойко закрывала свой разум, строила вокруг мыслей прочные, каменно-ледяные стены, отгоняла от себя их голоса и лица. Было легче представить, что их никогда не было. Как может умереть то, чего никогда не существовало? Так она могла не чувствовать острую обиду на то, что они ее оставили. Ее больше никто и никогда не покинет. Особенно Том.  Она хотела быть, как Том. Хотела стать Томом.   Ровесники очень явно боялись ее брата, и это было видно. Гермиона, пребывая в совершенно неподходящем настроении, даже не пыталась играть в золотую девочку в этом гадюшнике, как она это делала в Хогвартсе. Она прожила тут неделю, и еще неделя осталась до отъезда в школу, поэтому она не сдерживалась и позволяла себе просто быть, без улыбок и заискиваний. На это не было сил.  Как оказалось, не было необходимости показывать здесь свой характер. Дети были безжизненные и вялые, еды не хватало; голодные и уставшие от постоянного холода сироты просто жили от одной ночи до другой. Их с Томом никто не трогал, и Гермиона просто оставила все, как есть. Ей бы просто постараться дожить до Хогвартса. Пересилить бы происходящее, только и всего. Перетерпеть бы.  Каждую ночь она приходила к брату и оставалась с ним. Совместными усилиями и с помощью кое-каких начальных умений в беспалочковой магии они смогли починить окно в его комнате. Спать в собственной кровати она просто не могла, не расцарапывая себе шею и грудь во сне, поэтому спала рядом с Томом, путаясь в тонких пододеяльниках, переплетая конечности.  Раньше казалось, что привязываться к нему больше она не могла, потому что они были и так бесконечно близки, но это оказалось ошибкой. Теперь у нее не было никого в этом мире, как и у Тома. И Гермиона теперь хотела слиться с ним воедино, стать его скелетом и костями, она так сильно нуждалась в нем, что с трудом переносила физическое расставание даже на пару часов.   Брат совершенно не был против. Он учился вместе с ней в библиотеке, сидел с ней под старым тополем во дворе, играл с ней в карты, писал вместе с ней письма слизеринцам и читал ей вслух, когда мальчики присылали какие-нибудь книги.  Но война шла дальше, два раза за эти полмесяца пребывания в приюте им пришлось опускаться в подвал, пока снаружи все тряслось и гремело. Гермиона с трудом переносила эти случаи. Почти сотня сирот, теснящихся в этом проклятом темном подвале, где невыносимо пахло тухлой сыростью; маленькие дети, бесконечно ревущие, заставляющие ее магию колыхаться от раздражения; снующие туда-сюда сестры и смотрительницы, на кой-то черт зачитывающие свои уродские молитвы к господу вместо того, чтобы успокоить чертовых детей.   Ей было почти четырнадцать, и она возненавидела весь этот мир.  На самом деле, маглы, волшебники — неважно. Все они могли пойти нахуй. 

*** 

Третий курс начался пресно, словно уже не было того восхищения, которое было в первые два года обучения. Том и Гермиона нашли заброшенный класс неподалеку от Подземелий и обустроили его во что-то вроде кабинета. На их новое логово были наложены всевозможные заклинания отводов, заглушек и всего прочего. Они даже заколдовали дверь, чтобы она не открывалась никому без пароля.  "Вальбурга — невежественная блядь" гласил пароль. А нечего было пялиться на Тома, фыркать на Гермиону и называть ее "риддловой сукой". С какой вообще стати? Такой идиотский пароль могла придумать только Гермиона, это никого не удивило. Примечательно лишь то, что никто из мальчишек не был против произносить эту фразу снова и снова, заходя в класс.  В этом же кабинете проходили собрания "Вальпургиевых Рыцарей" — именно так Том назвал их маленькое сообщество, в которое входили они с Гермионой, Малфой, Нотт и Лестрейндж, которые признали в Томе потомка Салазара и лидера. Во время собраний они продолжали тренироваться в практической магии, учили своих приспешников еще более сложным заклинаниям, которые не преподавали в школе, а с недавних пор еще и обсуждали текущие новости в политике и просто разговаривали на разные темы. Зимой к ним присоединился Эйвери.  Общей целью сбора Рыцарей был набор силы и последователей в партию, которую в будущем Том хотел продвигать в Министерстве. Чтобы привлечь побольше влиятельных лиц, они с Гермионой решили, что будут ратовать за чистокровных. Именно за аристократами числилось большинство высокопоставленных рабочих мест в Министерстве, а также они обладали немереными богатствами внутри своих ячеек в Гринготтсе, которые могут в будущем стать инвестициями в их предводителя, Тома.  Факт того, что они могли бы вести за собой чистокровных отпрысков, будучи полукровкой и грязнокровкой, лишь усиливал вкус победы, катающейся на их языках.  Пока что их собрания проходили в форме занятий по боевым чарам, изучении теоретической базы различных ветвей магии или распивания чая за беседами. Наследнички-аристократы не блистали золотыми умами, но Риддлу этого и не нужно было. Мозгами их маленькой подпольной организации были они с Гермионой, и им нужны были только козлята на поводке, которые будут выполнять сторонние поручения. С этим их последователи справлялись.  Абраксас Малфой перестал быть угрозой его авторитету еще на втором курсе, когда все поняли, что магический потенциал Тома превосходит их всех вместе взятых. Его интуитивное, мощное волшебство и великое наследие дали ему огромную фору. Не последнее место занимала в его становлении лидером Гермиона, в нужные моменты умело льющая в уши слизеринцев песни о его превосходстве. Время шло, и чистокровки сами встали на свое место, туда, где им полагалось быть с самого начала. То есть у ног Тома.   Гермиону веселило больше всего то, что эти ребята относились к Риддлу не только, как к лидеру, но и успели привязаться к нему. Они слушали его, как старшего брата, искали его одобрения, в их глазах все чаще мелькала благодарность, когда Том разжевывал для них ту или иную академическую проблему. Сама же Гермиона наслаждалась их верностью, их особенным к ней отношением. Это было как... как если бы у нее была собственная стайка гончих, которые любили и вылизывали своих хозяев, но рычали на всех, кто подходил ближе, чем необходимо.  Социальная жизнь в замке также вносила свои коррективы. Дети аккуратно пересекали черту нежного детского возраста как эмоционально и умственно, так и физически. Помимо дружбы и учебы в их жизни начало вливаться романтическое влечение. Девушки очаровывались повзрослевшим Томом, а парни вились змеями вокруг Гермионы, которая к четырнадцати годам расцвела в самую настоящую розу. Мало кто из учеников мог устоять перед двумя широкими, призывающими смотреть только на них улыбками. Осознавая, насколько важен внешний вид, брат и сестра всегда выглядели с иголочки. Они заколдовывали свои не самые новые мантии, трансфигурировали все, что попадалось под руку, стараясь скрыть недостаток средств и одежды. Идеальные оценки, идеальное поведение за пределами их кабинета, идеальная внешность, идеально выстроенная харизма. Их фамилии слетали с уст преподавателей лишь в качестве примера для подражания. Тот факт, что они потеряли родителей и теперь живут в приюте, играл им на руку.  Всем было жалко безупречных, замечательных мистера Риддла и мисс Чейс. Последние двое пользовались этим, как могли, манипулировали и врали, смиренно прикрывали веки и вздыхали, пока не оказывались за закрытыми дверями. Там, в безопасности личного пространства, поделенного лишь на них двоих, наружу рвалась поедающая кости ядовитая злость.  Гермиона бросала в стены все, что попадалось ей под руку. Колдовала Репаро и кидалась снова, заставляя барабанные перепонки вибрировать от звона и хруста. Она пыталась вычленить хоть какую-то выгоду из того, чем стала ее жизнь после смерти родителей, пусть она за полгода успела позабыть их лица, потому что делать больше было нечего — их не вернешь, но ей хотелось сгрызть глотки людям, которые умудрялись "жалеть" их двоих.  Никто не сделал ни шага к реальной помощи; она покрывалась хладным потом, когда осознавала, что ей придется на два долгих ненавистных месяца вернуться в эту дыру к полуживой ораве детей и дюжине религиозных сестер и смотрительниц. Никто не делал ничего для того, чтобы они смогли избежать маггловского Лондона, тонущего в войне.  И снова Гермиона смеялась над своим отражением в зеркале, вспоминая прошлое. Буквально пару лет назад она говорила Тому, как сильно будет стадо любить "двух сироток", и вот, к чему привели ее слова. Выдумка стала правдой. Да, их жалеют, это в какой-то мере полезно, но кому, блядь, от этого лучше, если эта жалость — всего лишь показное лицемерие?   В магическом мире также шла война, но Хогвартс был островком безопасности, а волшебники были под защитой своих родовых домов и скрывающих заклинаний. Гермиона знала, что недавние выпускники Хогвартса шли воевать с Гриндевальдом, пока тот не дошел до Британии, умирали за взрослых, которые затеяли эту войну. Темный Лорд с одной стороны, Дамблдор — с другой. Все знали, что террор Гриндевальда закончится лишь тогда, когда старик поднимет свою сморщенную задницу с преподавательского кресла и покончит со всем этим. И тот стабильно отлучался из школы — все шептались, что он создал свое собственное сопротивление, — но нихрена не делал, кроме как отправлять преданную молодежь погибать.  Гермиона была зла и теперь была совершенно решительно настроена вести брата по лестницам, ведущим к вершине этого мира. Если взрослые не собирались шевелиться — это придется делать им.    — Мы сделаем это, Том, — прошептала она как-то раз, сидя на широком подоконнике в одном из бесчисленных пустынных коридоров. Они молча смотрели на то, как Лестрейндж и Малфой тренировались перед скорым матчем по квиддичу из окна — Том наказал им выиграть кубок в этом году и чествовать свой факультет, во что бы то ни стало. — Ты особенный, ты знаешь, что нужно этому миру. Никто из них не имеет ни малейшего понятия, что делать, но ты...  Том повернул к ней голову. Персиково-алый закат падал на выступы и впадины на его точеном лице, окрашивая глубокую бледность в цвета меда. Он разглядывал ее в ответ, и на какую-то секунду черный взгляд застыл на ее губах, которые Гермиона рефлекторно облизнула кончиком языка.  — Ты ведь знаешь, что я всегда буду с тобой, да? — спросила Гермиона, прислоняясь к его лбу своим. — Я буду твоей тенью, днем и ночью буду идти за тобой. Ты знаешь это, Том? Ты изменишь весь этот смрадный мир, и я сделаю для тебя все.   В очередной раз брат переборол свою нелюбовь к касаниям и обнял ее руками и ногами, притягивая ее тело с поджатыми к груди коленями к себе. Его нос зарылся в ее кудри, и Гермиону обдало запахом мыла и чистоты, как всегда пахло от Тома.   — Я знаю, Гермиона. Ты только моя, и ты со мной, — тихо ответил он, и Гермиона пожелала пришить себя самыми прочными нитками к его телу.  Так она и жила, с одной мыслью, что они не навсегда останутся детьми. Однажды они вырастут, и все те презрительные минуты притворства и заискивания перед жалкими людьми кончатся, и играть в хороших будут уже перед ними. Хогвартс — всего лишь ступень, а после него перед ней и Томом раскинется целый мир, в котором не будет никого, кто способен остановить их.  Вся ее мотивация сконцентрировалась в худощавом парнишке, крутящим ее волосы на палец. Ей не нужно было выходить в свет или сидеть на троне рядом с братом, нет, она всего лишь хотела учиться и познавать магию и все ее аспекты, разбирать волшебство на составляющие и заставлять его распадаться в собственных руках. Поэтому она поставила все, что у нее было, на Тома и была готова сделать что угодно, чтобы выиграть свою долю.  Еще в самом начале их учебы в Хогвартсе она сделала все, чтобы проложить фундамент для их существования в этом мире. Знакомства, связи, чужие симпатии были самой важной составляющей их пути к власти. Гермиона знала, что Том будет долго раскачиваться. В этом мире значение имели кровь и статус, а у них не было ни того, ни другого, поэтому все, что им оставалось — это завоевывать сердца.  И у них это получалось. Все глядели им в рты, а Рыцари благоговели перед наследником самого Салазара.  Лишь Альбус Дамблдор смотрел на них прохладно, щурил свои льдистые глаза. Особенно на Тома и его приспешников. 

*** 

Очередное собрание Рыцарей, уже под конец учебного года, стало особенным, потому что к Тому подошел Бенджамин Розье, четвертый сосед в их комнате, и высказал свое желание присоединиться к их сообществу. Риддл коротко рассказал ему о целях их собраний, и Розье с готовностью согласился с тем, что их деятельность крайне полезна и перспективна.  — Друзья, в нашем кругу пополнение, — Том встал у стола, рядом с Гермионой, что сидела на столешнице нога на ногу. Он говорил громко и четко, мгновенно привлекая к себе всеобщее внимание. — Как вы могли заметить, здесь с нами присутствует наследник дома Розье, и теперь он также провозглашен Рыцарем Вальпургиевой ночи.  Парни по очереди пожали руку новоприбывшему, а потом Розье подошел к Тому, чтобы так же обменяться рукопожатием с ним. Гермиона сидела, уперевшись ладонями в стол, а потом сама протянула руку Бенджамину, ярко улыбаясь.   — Привет, я Гермиона, — солнечно представилась она. Но паренек скептично выгнул бровь и убрал руки в карманы брюк.  — А что в такой организации делает девчонка, да еще и с Рэйвенкло? — высокомерно выплюнул он.   Том скривил губы и уже открыл рот, чтобы поставить новичка на место. Никто не будет так разговаривать с Гермионой, такая привилегия доступна лишь ему...   Но ему даже говорить ничего не пришлось.  — А что не так с девчонками, да еще и с Рэйвенкло? — передразнила она, продолжая растягивать губы, словно не ей только что указали на ее место. Том покачал головой и сделал шаг назад, упираясь бедрами в край стола прямо рядом с ней. Кажется, будет шоу. Уголок его рта дернулся в предвкушении веселья.  — Девчонкам тут не место, — вздернутый нос Розье сморщился. — Что ты вообще тут делаешь? Учишь парней трем видам разглаживающих одежду заклинаний?   Ах, как жаль, что у него на спине не было лишней пары глаз. Тогда бы он увидел, как остальные Рыцари оголтело смотрели на него круглыми глазами, как бы предупреждая, что ему бы лучше закрыть рот.  — Ммм... — голова Гермионы склонилась к плечу, а лицо выразило глубокую задумчивость. Том сложил руки на груди и опустил голову, скрывая поднявшийся уголок рта. — Да, знаешь, ты прав, я думаю... Как-то получается неправильно...  В ее руках оказалась палочка. Она разглядывала ее, как будто видела в первый раз, оглаживала двумя пальчиками, вертела в своих руках.  — Мужчины определенно лучше и сильнее женщин, да, Бенджамин?   — Безусловно, поэтому мне неясно, что ты здесь забыла...   Мигом его утробный крик прорезал пространство. Том смотрел, как глупец падает и извивается на полу, как уж на сковороде, а порванная белоснежная рубашка на нем пропитывается кровью. Очень тонкое, но глубокое Диффиндо от сестры. Ее любимое заклинание — простое, действенное и эффектное.  Гермиона спрыгнула со стола и медленно подошла к Розье, игнорируя затихших и глядящих на нее с благоговением Рыцарей. Села на колени и нагнулась к парню, впившись ногтями в рваную рану на груди. Тот почти перешел на визг и начал кричать что-то о своем отце и о том, что она пожалеет об этом. Но Тому было так сильно наплевать — сестра редко выходила из себя и показывала истинные эмоции, и он ни разу не видел, чтобы она опускалась до прямой насильственной конфронтации перед кем-то. Это было что-то новенькое, и ему не хотелось пропустить ни одной секунды этого откровения. Он смотрел на Гермиону, которая нависала над Розье и шипела ему в рот что-то о том, что расскажет ему о видах разглаживающих заклинаний позже, а сейчас разорвет ему грудину, достанет оттуда сердце и сожрет его с потрохами.   Том сглотнул. Сестра всегда все решала при помощи кокетства и манипуляций, но видеть ее такой...  Внизу живота начал завязываться тугой узел, когда он смотрел, как девичьи пальцы и ногти вдавливаются в края глубокого пореза, пока мальчишка скулит и хнычет, и выворачивают порванную кожу, окрашиваются в густой красный цвет. Ему захотелось взять ее руку и облизать эти пальцы, засунуть их глубоко себе в рот и обсосать начисто.   Тома пробило каким-то неизвестным ему импульсом, что распространился по всему телу и сосредоточился в паху, заставляя плоть твердеть и подниматься. В брюках стало тесно. Что-то черное, сильное и голодное взвыло в нем волком, когда Том посмотрел на не прикрытую школьной юбкой область девичьих бедер, которая открылась его взгляду. Ему хотелось отдернуть ее оттуда, затащить в какой-нибудь чулан и...   Сука, сука, сука...  Он попытался представить на месте сестры какую-нибудь другую девчонку, рвущую чью-то рану, но на эту мысль тело ответило лишь презрением и тошнотой.   Его это испугало. Том слышал от парней о чем-то подобном, но... они точно не испытывали эту грязь к собственным сестрам. Разве это нормально?   Перед его глазами появились мистер и миссис Чейс, которые разочарованно качали головами, глядя на него с осуждением и злостью за то, что он посмел очернить образ их любимой дочери, совратить его. Том все не отводил взгляда от Гермионы, которая теперь держала Розье за лицо тонкими пальцами и продолжала шипеть на него, как разъяренная змея. Желание развернуть Гермиону к себе и заставить ее шипеть все это в его собственный рот дрожью проехалось по позвоночнику. Ему хотелось вылизать каждый сантиметр лисьего острого лица.  Салазар, он не должен...  Том быстро тряхнул головой, изгоняя больное наваждение, и прикрылся мантией, пока все сверлили благоговейно-испуганными взглядами его поехавшую от гнева сестру. Стояк не отпускал даже тогда, когда Риддл начал убеждать себя в том, что Гермиона его просто бросит, если он решится претворить в жизнь хоть одно из своих мерзких желаний. Он один знал, что она на самом деле просто сумасшедшая, один это принимал, один видел все дерьмо, что скрывалось за оболочкой миловидной девочки-отличницы с безупречной репутацией. Может быть, она тоже его поняла бы?..  Нет, об этом не могло быть и речи. Он не мог рисковать своими отношениями с сестрой, Гермиона слишком много для него значила. Она все, что у него было.   Пока в голове Тома разворачивалась целая война, Гермиона, вдоволь насладившись страхом наглеца, встала на ноги и направила палочку на Розье, который уже почти заикался от рыданий. Произнесла исцеляющее заклинание и протянула руку парню, который смотрел на нее снизу-вверх, буквально заглядывал ей в рот. Том не видел ее лица, но знал, что она ослепительно улыбается и сверкает своими дьявольскими медовыми глазами. Член в штанах дернулся, а вместе с ним и весь Том.  — Добро пожаловать к Рыцарям Вальпургиевой ночи, Бенджи. Я же могу тебя так звать, а? — весело произнесла Гермиона и помогла ему подняться, а потом похлопала парня по щеке ладошкой и подошла к брату, запрыгивая обратно на стол. Она облокотилась о его плечо, а худая коленка коснулась боковой части его бедра.  Тома почти затрясло. 

*** 

Он не мог так жить больше, это было совершенно невыносимо.  Гермиона, привыкшая к тому, что они с братом всегда могут тесно физически контактировать, словно решила специально начать делать это все чаще и чаще. Она обнимала его, целовала в щеку по выработанной с детства привычке, ложилась на его грудь, жалась к нему плечом, когда садилась рядом, перебирала его пальцы своими, если о чем-то крепко задумывалась...  А Том натурально сходил с ума. Ее запах начал забиваться в нос и душить его, тело крылось холодным потом, хотя внутри он был готов сгореть от непонятного, тяжелого волнения, что сбивалось в ком внутри живота. Он противился неправильным чувствам и желаниям, как мог, не позволял себе больше никаких прикосновений к сестре, даже самых безобидных, потому что знал, что не сможет остановиться — настолько жажда его жрала.   Том первое время грубо уворачивался от сестры, пытался отпихнуть от себя. Его тело не было способно на более мягкие реакции, настолько резко его окатывала волна сумасшедшего голода. Гермиона непонимающе смотрела на него и поджимала пухлые губы, без слов вопрошая — что с тобой вообще не так? Обида плескалась в ее радужках и грозилась выплыть за их пределы.   Риддл был готов повыдирать себе волосы из-за этого.  

*** 

Гермиона видела сальные взгляды Малфоя, обращенные к ней. Прекрасно замечала, как мальчишки с Рэйвенкло пытались сесть с ней за стол во время обедов. Оливия Гринграсс, одна из самых близких ее знакомых, часто шептала ей на ушко сплетни о том, что очередной мальчишка решился пригласить ее поесть мороженого в блевотном кафе блевотной мадам Паддифут. Гермиона оставалась идеально вежливой и раз за разом говорила "нет". Иногда ей казалось, что эта мерзкая выверенная улыбочка прилипла к ее лицу, хотелось убежать, найти где-нибудь Тома и позволить себе наконец расслабиться, но в последнее время он и без того вел себя слишком странно.  Гермиона знала, что с середины третьего курса всякий, кто осмеливался позвать ее на свидание, оказывался в какой-нибудь затруднительной ситуации: котел на занятии взорвался, поскользнулся на месте и сломал ногу, врезался во взявшуюся из ниоткуда стену и сломал нос, упал в обморок лицом в кипящее зелье и много, много других несчастных случаев...  Никогда бы она не подумала, что Том настолько вспыльчив. Мотивации она его тоже не понимала, ведь Гермиона отказывала каждому. Аккуратно, но твердо и бескомпромиссно. Но он продолжал отправлять своих дружков к ее ухажерам. Она лишь качала головой и ничего не говорила, потому что Том никак не выдавал своей причастности ко всем этим случаям.   До тех пор, пока в конце третьего курса к ней не начал активно проявлять внимание староста Хаффлпаффа, пятикурсник Маршал Эббот. И один раз он сделал ошибку, решив подойти к ней во время занятий с Томом.      — О, Гермиона, я знал, что найду тебя здесь! — русый высокий парень с милым щенячьим лицом легко сел за стол, глядя на предмет воздыхания и ее брата. — Том, рад тебя видеть.  Хаффлпаффец сиял дружелюбием и игривостью в серо-голубых глазах. Он источал ауру расположенности, словно был чьим-то любимым золотым ретривером, не меньше.  Гермиона отвела руку, в которой лежало большое зеленое откусанное яблоко, от лица и улыбнулась своей классической улыбкой, пока глаза ее оставались абсолютно неподвижными и нетронутыми дружелюбием. Ее откровенно раздражал этот парень, но она ни взглядом, ни телом этого не показывала, даже когда почувствовала своим бедром, как брат рядом с ней напрягся.  — Здравствуй, Маршал, — в два голоса поздоровались Риддл и Чейс с восковыми лицами.   — Чем занимаетесь, ребята? — Эббот окинул взглядом пять или шесть фолиантов, раскрытых перед братом и сестрой, и еще два левитировали перед их лицами. Обложек он не увидел.  — Кое-какой внеклассный проект лично для Диппета, — отозвался Том, не отводя взгляда от старосты. Он не наврал — они с Гермионой попросили личные занятия у директора, чтобы изучить легилименцию и окклюменцию. Диппет, питающий слабость к этим двум, охотно согласился обучать их в свободное от своей работы и их основной учебы время.  — Ого... — Эббот выглядел впечатленным, снова переводя взгляд на ребят перед собой. — Звучит очень серьезно. Не зря о ваших успехах в учебе ходят слухи даже на нашем курсе.  — Ничего особенного, — Гермиона скромно махнула свободной рукой и изобразила неловкость. Мальчишки были особенно в восторге, когда она начинала играть в застенчивую дурочку, и этот хаффлпаффец не был исключением из правил.  — Мы можем чем-то тебе помочь, Маршал? — Том наклонился корпусом поближе и облокотился о стол скрещенными предплечьями, вынуждая парня ответить на прямой зрительный контакт.  — О, ничего такого... — Эббот чуть замялся и нервно улыбнулся. Яблочки его щек стали розоватыми. И Тому это совершенно не понравилось. — Ну, вообще-то, я хотел спросить Гермиону кое о чем.  — Да, Маршал? — Чейс склонила голову вбок, изучая миловидное лицо молодого человека.  — Э-э-э, ну, я в общем-то хотел тебя спросить, не пойдешь ли ты в Хогсмид в эти выходные. Вместе со мной, как бы... на свидание.  Гермиона подавила раздраженный вздох. Ей было необходимо продолжать сохранять свое лицо. Вот только она была не одна, и кое-кто совершенно не думал в эту секунду об их безупречной репутации в школе.  Том пару секунд просто сверлил тяжелым, душным взглядом лицо Маршала, от которого тот, казалось, ссохся и согнулся. А потом обхватил запястье сестры, обвивая его пальцами, как змеями, и притянул руку с яблоком к своему рту.   В их укромном библиотечном уголке раздался громкий сочный хруст. Гермиона и Маршал смотрели, как белые зубы Тома впиваются в яблочную мякоть, прямо там, где побывали зубы и язык его сестры.   На несколько секунд температура воздуха словно стала на десяток градусов ниже. Риддл методично жевал яблоко, не отпуская руки Гермионы, а потом громко сглотнул, облизнув под конец шов сжатых губ кончиком языка.  — Маршал, — начал он, и Гермиона знала, что его вежливо-прохладный тон вот-вот треснет, рассеется в пыль. — Разве ты не должен был, как хороший джентльмен, сначала спросить у брата леди разрешения на подобный поступок? Сейчас я глава нашей семьи и несу за нее ответственность, знаешь?  Эббот моментально стушевался, а Гермиона умоляла себя не закатить глаза и не выдать своего утомления по поводу этих архаичных, несправедливых и уродливых традициях. Том теперь по всем правилам отвечал за нее, как за девушку, и не то чтобы она хотела что-то делать в обход брата, но сам факт приводил ее в бешенство. Тем не менее, она молчала и сохраняла нейтральный вид, потому что видеть этого белесого щенка хотела еще меньше. Пожалуй, она могла бы поступиться принципом в пользу своего комфорта.  — Да, да, конечно!.. — хаффлпаффец заерзал на стуле и прочистил горло. В его глазах проползла дымка неуверенности, и брат с сестрой жадно проследили за ней, как две охотничьи гончие. Чужое сомнение было для них ароматом самого сладкого нектара. — Я прошу прощения за свое невежество. Том, ты позволишь мне ухаживания за твоей...  — Нет.  Одно единственное слово, сказанное со стальной уверенностью, низкое и твердое, сразу же топором опустилось на шею бедного парня.  Гермиона поджала губы, чтобы не рассмеяться, а потом чуть прочистила горло. Ее милый, милый братик так ревновал, что разбил собственную маску перед каким-то неравдивым придурком. Решив добить обоих сразу и от души посмеяться, она приготовилась начать свой спектакль.  — Что?! Том, ты не можешь так со мной поступить! Маршал — замечательный парень, и я могу сама решать...  — Закрой рот, Гермиона, — рыкнул брат. У Гермионы перехватило дыхание. Она захотела еще.  — Ну уж нет, я устала от твоего постоянного контроля! — она вырвала свою руку из его хватки и вскочила, двигаясь к хаффлпаффцу. — Маршал, пожалуйста, не обращай на него внимание, я пойду с тобой гулять.  Бедный Маршал в шоке раскрыл рот и переводил взгляд с брата на сестру и обратно. С одной стороны третьегодник Риддл, который задавливал его одним своим взглядом, а с другой — девочка, которая ему нравится и ищет у него защиты теперь.  Том в одно мгновение оказался рядом с ней и с силой схватился за острый локоть, отдергивая ее к себе. Его глаза горели таким гневом, какого она ни разу в жизни не ощущала по отношению к себе, рот скривился в ярости, обычно красиво уложенные волосы начали шевелиться на голове из-за исходящей от него магии. Два черных омута переместились с нее на Эббота, но Гермиона не могла оторваться от его красоты. Это ее брат, теперь высокий, постепенно превращающийся из тонкого бледного мальчишки в молодого, злого и уверенного парня.   Она даже не стала смотреть на Маршала, когда Том склонился к нему.  — Ты, жалкое ничтожество, больше никогда не подойдешь к моей сестре, не заговоришь с ней, не посмотришь на нее, не будешь даже дышать одним с ней воздухом, ты понял меня? Остальным ублюдкам с мочой вместо мозговой жидкости, решившим, что приставать к третьекурснице — это нормально, также передай мои наилучшие пожелания, — Том говорил практически сквозь сжатые челюсти. — Будь уверен, информация о том, что старшекурсник решил ухаживать за тринадцатилетней девочкой, дойдет до нужных лиц, Эббот.  Да, Гермиона была на год старше однокурсников, и ей было четырнадцать, но... а) об этом почти никто не знает; б) Тому, кажется, вообще насрать.  Кровь отхлынула от загорелого лица Эббота. Через несколько секунд он вылетел из их уголка, задев Гермиону плечом. Она усмехнулась, сопроводив трусливый побег насмешливым взглядом, выпрямилась и сцепила руки в замок за спиной, поднимая голову к повернувшемуся в ее сторону брату.  — Ты такой сладкий, когда ревнуешь, Томми-Том, — осклабилась она, игриво подмигнув.  — Я буду казаться тебе таким же сладким, если выдеру тебе весь скальп по одной волосинке, милая? — угрожающе шепнул он. Несколько волнистых локонов упали ему на глаза, магия все еще трещала вокруг, хоть и слабее.  Гермиона подняла руку, убрав его волосы обратно, и пригладила впалую щеку ладонью.   — Тогда ты будешь мне казаться бриллиантом среди кучи мусора, кровинушка, — неоднозначно ответила она и рассмеялась, почувствовав дрожь в теле от его слов.   А потом развернулась и начала уходить, так и оставив все свои вещи на библиотечном столе.  — Куда ты идешь? — донесся до нее вопрос.  Гермиона повернулась и начала отходить спиной вперед, поправляя на ходу свою юбку и глядя на высокую темную фигуру брата, что глядел ей вслед. Она должна была выполнить свою самую главную работу — беречь Тома и смотреть туда, куда его взгляд не дотягивался.   — Нужно подправить ему память, пока вся школа не начала думать, что Том Риддл — не такой уж и ангел. Мы ведь не хотим, чтобы они узнали правду?