Сны цикады об осенней воде

На следующий день за обеденным столом Цун Ли и Фэнь Ицзю стояла унылая тишина. После ужина всей четверке нарушителей предстояло отправиться на первую отработку наказания. Однако причиной мрачного настроения обычно болтливого ученика Ли было не только это. Сегодня к их столу присоединился некто, кого никто не приглашал. И этому кое-кому он был очень сильно не рад. — Брат Ли, если ты будешь есть только мясо и игнорировать овощи, то это повлияет на твое здоровье, — назидательно проговорил Гу Течжун, заставив настроение Цун Ли окончательно упасть куда-то глубоко под гору Циньмао. — Ты!.. — возмущенно фыркнул юноша, воинственно тыкая палочками в рис так, будто бы это было невозмутимое лицо брата Гу. — Ты вообще, что тут забыл, а? Возвышаясь за их столиком с осанкой достойной императора, Гу Течжун так и притягивал любопытные взгляды всех вокруг. Привычный к интересу окружающих, он не обращал на это внимания, благопристойно поглощая порцию столовской еды. Что не скажешь о двух других подростках. — Вот видишь, брат Ли, недостаток овощей уже отражается на твоей памяти, — Течжун неодобрительно покачал головой. — Я же уже говорил: твои слова и правда открыли мне глаза на многое! Теперь я пытаюсь быть лучше, чтобы люди вокруг не обижались на меня и не считали высокомерным. Если бы Фэнь Ицзю не знал бесхитростный характер брата Гу, он бы подумал, что тот издевается над ними. Но к неожиданности этот юноша, родившийся с золотой ложкой во рту, после того, как его ткнули носом в собственные недостатки, действительно решил работать над поведением. За сегодняшний день он уже трижды обедал блюдами, приготовленными столовой, сказав, что отослал всех слуг обратно в особняк Гу. Телохранителя семьи Гу также нигде не было видно. Раньше Цун Ли мог бы позлорадствовать на эту тему, но, к сожалению, юный птенец феникс не только встал на путь исправления, но и обрел духовного учителя. В лице ученика Цун. И теперь в их жизни стало слишком много Гу Течжуна. Тот присоединялся к ним в столовой, садился рядом на занятиях, без умолку болтал и раздавал советы во время подъемов в гору на медитацию. Даже с утра первое, что они увидели, выйдя из своих спален — свежее лицо юноши, явившегося прямо к ним во дворик. Фэнь Ицзю подозревал, что у брата Гу просто не было других друзей. Цун Ли подозревал, что скоро брат Гу захочет переехать третьим в их уютный дворик, превратив его в персональный филиал ада на земле. Боясь своего вороньего языка, подросток потерял аппетит и молча спускал горькие слёзы в живот. А брат Гу, похоже, не подозревал, какие мысли вызывает у окружающих. Сочувственно взглянув на готового опрокинуть стол Цун Ли, Ицзю только покачал головой, не вмешиваясь в спор. После того, как Гу Течжун пообещал поговорить с Мэн Иньчэнем, у юноши, по сути, не было претензий к присутствию этого брата рядом. Что не скажешь о его соседе… — Ах, любишь овощи? — сверкнул глазами ученик Ли. — Ну, держи! И под удивленные взгляды юный заклинатель бесстыдно перекинул все овощи из своей миски прямо в тарелку ученика Гу. Тот с несчастным видом молчаливо наблюдал за этим действием под хихиканье окружающих. Юноша искренне не понимал, что такого он сказал и почему его новый друг так эмоционально реагирует. Он ведь уже встал на путь исправления… что же еще не так? «Хорошо еще, что он не плюнул брату Гу в миску…» — обреченно подумал Фэнь Ицзю, блуждая взглядом по веселившимся соученикам вокруг. — Цзю-эр, если я его сегодня задушу и меня посадят в тюрьму, обещай, что опубликуешь мой дневник, — в отчаянии прошептал Цун Ли на ухо другу, когда позднее юношам пришло время разойтись на развилке. — Брат Ли, поторопись, а то старейшина Цзяцзюй будет сердиться! — педантично напомнил Гу Течжун, ушедший немного вперед. Цун Ли показательно закатил глаза, а после сильнее вцепился в лацкан собеседника и драматично взвыл: — Я с ним не минуты больше не вынесу… пообещай, Цзю-эр!.. Кое-как отодрав от себя цепкие руки друга и ободряюще похлопав его по спине, Фэнь Ицзю поспешил в сторону пика Бяньфу. Несчастному ученику Ли досталось слишком мало сочувствия, ведь у моста, ведущего в сторону жилищ лекарей, его друга ждала знакомая черно-белая фигурка. — Иньчэнь! — замедлив шаг, юноша непроизвольно смахнул со своей одежды какие-то пылинки. На загорелом взволнованном лице расплылась слегка застенчивая улыбка. — Брат Фэнь, — еле-слышно ответил Мэн Иньчэнь, смущенно потупившись. Его тонкие губы также дрогнули в улыбке, а на щеках проступил легкий румянец. Все произошедшее вчера казалось каким-то непостижимым сном, который подросток до сих пор пытался осознать и принять. У него в школе появился первый друг. И не просто какой-то случайный незнакомец, а именно тот человек, с которым Иньчэнь сам хотел подружиться. И теперь кто-то называл его по имени. Хотел проводить время вместе. Переживал за него. Защищал его. Заботился о нем. Он даже обнимал своего друга! От этого нового ощущения у Мэн Иньчэня до сих пор перехватывало дыхание, а голова шла кругом. Вернувшись вчера к себе во дворик, воодушевленный юноша разом написал пять страниц письма для отца, а после долго сидел на одном месте, уставившись на маленький кусочек бумажки с корявыми иероглифами. Это был тот самый клочок, на котором Фэнь Ицзю написал свое имя в первый день учебы. Никто тогда не заметил, что Иньчэнь забрал его. И, конечно, никто не знал, что он бережно хранил его на протяжении трех месяцев, стесняясь лишний раз доставать из шкатулки. Снова спрятав сокровище, юноша вынул из кармана свою серебряную заколку. Прижав ее холодный металл к царапине на лбу, он тихо прошептал: — Мама, спасибо. Я больше не один.

***

Старейшина Фоу Баньли уже ожидал подростков около моста. Рядом с мастером стоял молодой мужчина с мягким выражением лица и прямой осанкой в черных одеждах. Одноцветная одежда позволила юношам сразу идентифицировать статус незнакомца. Форма младших и старших учеников Шоужэнь Цзинчжи была выполнена в разных вариантах черно-белой гаммы с вышивкой соответствующего цвета. Одеяния адептов, выполненные в том же стиле, что и ученические, наоборот, были одного цвета: черного в повседневной жизни и белого во время особых церемоний или праздников. Старейшины школы могли носить любую одежду любых цветов по своему вкусу. Одежда адептов, как и учеников, также украшались вышивкой. Так цветы персика на рукавах и полах халата этого заклинателя были вышиты зеленой нитью пика Бяньфу. Ласково кивнув в ответ на их приветствие, старейшина Фоу представил молодого мужчину рядом, как «адепта Фоу Чжия». Знакомая фамилия заставила Ицзю с любопытством приглядеться к чертам лица адепта. — Шицзунь Фоу — мой приемный отец, — будто бы разгадав юношеские мысли, улыбнулся мужчина. Несмотря на отсутствие между ними внешнего сходства, спокойный неконфликтный нрав и дружелюбное лицо и правда сделали Фоу Чжия похожим на бессмертного Баньли. — С сегодняшнего дня вам предстоит помогать пику Бяньфу с уборкой хранилищ трав. Сяо Мэн, ты пойдешь с адептом Фоу в третье хранилище. Чжия расскажет на месте, что нужно будет делать, — распределил их старейшина. — Сяо Фэнь, ты пойдешь в четвертое хранилище, я провожу тебя к ответственному. Обменявшись слегка рассеянными взглядами, подростки нехотя разделились, последовав каждый за своим провожающим. Фэнь Ицзю не хотел расставаться с Мэн Иньчэнем особенно на незнакомом им пике Бяньфу, но не мог оспаривать решения старших. Он волновался, что его застенчивый друг столкнется с трудностями в новой обстановке. Однако то, что за Иньчэнем присмотрит адепт Фоу, немного успокоило юношу. Доброжелательность Фоу Чжия сразу же завоевала его симпатии. Кроме того, как и сам Фэнь Ицзю, заклинатель вырос в приемной семье, воспитанный мягким по характеру бессмертным Баньли. Схожесть их семейной ситуации повлияла на впечатление юноши о новом знакомом: он подсознательно воспринял старшего, как подобного себе. Фэнь Ицзю был почти полностью уверен, что адепт Фоу обязательно придет на помощь Мэн Иньчэню, если тот столкнется с неприятностями. Когда старейшина подвел юношу к просторному ангару с табличкой «четыре», он с удивлением заметил большое количество бумажных талисманов, прикрепленных на стены вокруг дверей и даже на сами двери. Заинтересовавшись, юноша сделал шаг ближе, разглядывая витиеватые символы. — Это защитная магия? — Фэнь Ицзю попытался запомнить рисунок на будущее. Старейшина Фоу лишь вздохнул и с легким раздражением сдернул один из талисманов со стены. — Нет, эти талисманы не магические. Просто суеверия, не бери в голову, Сяо Фэнь, — устало фыркнул заклинатель. Ицзю еще никогда не видел таким недовольным миролюбивого старейшину Фоу. Заметив любопытство на открытом детском лице, бессмертный все же нехотя пояснил: — Эти «талисманы» не были сделаны заклинателями. Это из какого-нибудь храма смертных. Скорее всего из соседнего уезда, в Сяньсю таким уже не занимаются. Обычно смертные покупают такое, чтобы защищаться от нечистой силы. Но, конечно, если в талисмане нет ци бессмертного, — мастер смял бумажку, с помощью внутренней силы превращая ее в пыль, — он бесполезен. — Тогда почему здесь столько тали… ммм… символов из храма? — Да я и сам постоянно задаюсь тем же вопросом. Это все глупые суеверия! — фыркнул Фоу Баньли. — Сколько лет эти дети совершенствуются, а все равно верят в такие глупости… Верно говорят, что можно забрать ребенка из мира смертных, но не мир смертных из ребенка. Я столько раз проводил с ними беседы, но они все равно продолжают вести себя словно неразумные крестьяне! Сяо Фэнь, ты видишь номер этого хранилища? Фэнь Ицзю скользнул взглядом по иероглифу «сы», мощными мазками написанным на дощечке над дверью. Четыре, защитные талисманы, смертные… он неожиданно вспомнил о некоторых верованиях в городе Баоцзан. — Это из-за цифры четыре, да? В моем городе некоторые люди не любят эту цифру и не хотят ее использовать, потому что она произносится почти также, как «смерть». — Да, это суеверие когда-то пришло к нам от диалекта южных провинций, — вздохнул старейшина, смотря вдаль. — Сейчас по новому летоисчислению идет четыреста пятьдесят третий год только потому, что несколько веков назад император ввел новый календарь и провозгласил нулевой год вместо четыреста сорок четвертого. Его мать-императрица была родом с юга. Она верила, что год трёх четверок принесет ее сыну и стране погибель. «Похоже, нынешний император не очень-то в это верит, раз снова не поменял календарь,» — про себя хмыкнул Ицзю, подсчитывая, сколько ему было лет в недавнем четыреста сорок четвертом году. Словно догадавшись о его мыслях, старейшина Фоу подавил глубокий вздох. Да, сами по себе цифры не могли привлекать несчастья и гибель, однако вера людей в то, что плохое должно случиться — могла. Ожидания исполнения дурного пророчества влияют на поступки человека и на его отношение к происходящему вокруг. И в итоге тот своими руками провоцирует самоосуществление пророчества. Под влиянием суеверий всегда происходят самые жестокие и неоправданные события. И даже самый просвещенный бессмертный не защищен от разрушительного влияния собственного невежественного страха. Старейшина Фоу болезненно воспринимал случаи, когда заклинатели поддаются суевериям потому, что слишком хорошо помнил к каким страшным последствиям это приводит. Последний год трёх четверок, окрашенный кровью невинных, оставил в душе старика незаживающую рану. Девять лет назад только лишь суеверия смогли убить целый заклинательский клан. — Нельзя слепо верить, Сяо Фэнь, — тихо, но твердо закончил разговор бессмертный, толкая дверь хранилища. Юноша задумчиво посмотрел ему в спину, чувствуя, что эти простые слова несут много болезненного смысла. Он хотел еще расспросить старшего, но растрепанный человек, шагнувший навстречу, целиком завладел их вниманием.