Степной волк

27 июля 2000 г. 12:23 Лицо Макнейра больше походит на скелет, неумело обтянутый кожей. Он сидит, прикованный к стулу в маленькой, плохо освещенной допросной, выслушивая выдвинутые ему обвинения, а глава впивались в зеркальное стекло. Драко кажется, что он смотрит прямо на него, хотя, конечно, не может его видеть. Под глазами залегли темные впадины, желтые глазные яблоки с прожилками капилляров метались по стеклу, будто бы в попытке ухватиться за взгляд того, кто за ним стоял. Ему захотелось отвести взгляд, но он изо всех сил заставлял себя смотреть. Спина Грейнджер напоминает иглу: ровная, почти неестественно прямая, а в мышцах — напряжение, спазмы. Она сидит к нему спиной, но чувствует, как Малфой прожигает ее взглядом. Старается не выдать в голосе дрожь. — Вы отвечали за пытки, — вспоминает она слова Драко всего пару минут назад. — Пытали каждого, кто попадал Волдеморту в плен. К магглам и магглорожденным применяли особую жестокость: вместо простого Круцио вырывали зубы и ногти, пытали раскаленным железом и разрезали плоть, чтобы потом залечить раны и начать заново. Снова и снова, пока они не сходили с ума. Гермиона не может позволить себе сломаться сейчас. Перед ней человек, в руки которого могли бы попасть ее родители, друзья, близкие. Человек, который растерзал ни в чем не повинных волшебников и магов. На его счету было, черт возьми, сотни убийств и пыток. И сталь в ее голосе разрезает воздух: — Обвинение будет настаивать на Поцелуе. Вы будете дожидаться суда в одиночной камере Азкабана. А у Макнейра глаза вдруг наливаются кровью, вены на шее и лбу набухли, готовые вот-вот лопнуть и залить все помещение ярко-алым месивом. Он брюзжит слюной, выкрикивая слова, и фразы смешиваются в однородную кашу. Субстанцию, лишь отдаленно напоминающую человеческую речь. — Поганая грязнокровка! — звеня кандалами, он протягивает к ней руки, — Я заставлю тебя кричать! Вырву твою печень голыми руками, слышишь?! Вытяну из тебя кишки, медленно выскребу каждый орган, пока ты не станешь пустой… Совершенно пустой внутри! — Макнейр вдруг разражается истерическим хохотом, хватаясь за живот. — Ты будешь гнить, гнить, гнить, гнить, гнить, гнить… В комнату врываются двое авроров и, подхватив Пожерателя с двух сторон, выволакивают из кабинета. А Грейджер сидит, не шелохнувшись, и упирается взглядом куда-то впереди себя. Малфой уверен, она даже не дышит. Он внезапно понимает, к чему она просила подготовиться. Не дожидаясь, когда крики в коридоре стихнут, Драко забегает в первый попавшийся туалет. Живот скручивает в тугой узел, а на языке вертится кисловатый привкус желчи. Нагнувшись над первой же раковиной, его рвет. *** 30 июля 2000 г. 18:16 Конец июля подкрадывается незаметно. Нарцисса собирает вещи. Люциуса в спальне нет, потому Драко пару раз стукнул костяшками пальцев по приоткрытой двери и вошел. Чемодан наполовину пуст. Она сложила только самые необходимые вещи. Это ощущается как бегство, но он не может ее винить. Единственный мучивший его вопрос — действительно ли это поможет? — Странно, да? — Нарцисса подает голос первой. — Никогда не представляла себя в роли преподавателя. А теперь посмотри на меня! — нервный смешок против воли срывается с ее губ. — Жаль, что пару лет назад тебя там не было, — Драко пытается выдавить некое подобие улыбки, но выходит криво. Он переживает за мать. Вся эта затея с преподаванием, когда их семья сейчас чуть ли не самый популярный объект ненависти, кажется неразумной. Но МакГонагалл уверяет, что все в порядке, и любая помощь Хогвартсу сейчас будет кстати. Особенно учитывая вечно пустующее место преподавателя Защиты от темных искусств. Малфой молча кладет на кровать три склянки с зельем. Он варит его дважды в неделю — Умиротворяющий бальзам, чтобы унять ее дрожь в руках. Последствия Круциатуса невозможно излечить до конца, но можно замаскировать, чем он и занимается последние две недели. Мать тепло улыбается ему, одними губами выражая благодарность. — Пиши мне, ладно? — просит она. — Конечно. — И рассказывай, как у вас там дела. — Конечно. — И обязательно береги себя, ладно? — Ладно. — Хорошо. — Хорошо. Взгляд ее полон понимания и сочувствия. Она, как никто другой, знает, что не оставляет ему выбора. Что борьба за семью, за репутацию и за жизнь легла на его плечи слишком рано. Знает, что у него никогда не было выбора и до сих пор нет, что бы он там ни пытался доказать отцу. От этой мысли ей стало невообразимо горько, и ей захотелось обнять сына, прижать к груди и успокоить, как когда-то в детстве. Драко улыбается ей. Впервые за весь вечер абсолютно искренне и тепло. Он целует ее в щеку и покинул родительскую спальню, направляясь прямиком в подземелье. Там, где он может наконец почувствовать себя свободным и изолированным от всего. Он переделал подвал под небольшую лабораторию. Поставил велюровый диван (естественно, зеленый), столы с котлами и два шкафа: один с зельями, другой с книгами. И в этом сыром и неприглядном месте он чувствует себя как в Хогвартсе, в подземелье Слизерина. Может позволить себе мысленно перенестись в то время, когда все было легко и просто. Когда он был просто глупым неотесанным мальчишкой, грубияном и задирой, но, несомненно, не запятнанный Темной меткой и клеймом убийцы. Драко открывает ящик стола, достает оттуда газетную вырезку: «Хогвартс в очередной раз открывает свои двери для Пожирателям смерти. Нарцисса Малфой — новый учитель ЗОТИ? Кто позволил жене правой руки Темного лорда учить наших детей…». Малфой смял газетный лист в руках, чувствуя, как в венах закипает кровь. Однако взгляд падает на другой номер Пророка, лежавший прямо под первым. «Драко Малфой — смерть или пощада? Удивительно, но в защиту Пожирателя смерти выступили герои войны, Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер. Возможно ли, что лишь благодаря им Драко Малфоя все еще не упрятали в Азкабан?» Юноша обессиленно падает на диван. Злость, поднимающаяся от кончиков пальцев вверх, к вискам, внезапно испаряется, словно он выдохнул ее вместе с воздухом. Драко и не представлял до сих пор, насколько устал. Он скидывает пиджак и прикрывает глаза, не в силах больше держать их открытыми. Ему снится Грейнджер. Она лежит на полу мэнора и истошно кричит, а он ничего не может сделать. Даже во сне. *** 31 июля 2000 г. 01:27 Гермиона сидит у окна, вглядываясь в темноту за окном. Слегка ежится от холода, проникающего сквозь приоткрытое окно, и сильнее вжимается в кресло. Она впервые возвращается сюда одна, и звенящая пустота квартиры поглощает ее. В дневное время, увлеченная расследованиями, попытками спасти жизни и наказать виновных, у нее не было времени на размышления. Но ночью она бессильна против вороха мыслей в своей голове. Она думает о Малфое. Вспоминает его перекошенное от отчаяния и бессилия лицо, когда она лежала на холодном полу мэнора. Закрывая глаза, Гермиона все еще может почувствовать во рту металлический привкус крови, крепко вцепившиеся в язык зубы и раздирающую боль от Круциатуса. И его глаза. Она никогда не забудет. Глаза человека, который ничего не может сделать, вынужден лишь смотреть. В тот раз его лицо позволило Грейнджер остаться в сознании, дало ей пищу для ненависти, толчок продолжать цепляться за жизнь. Она смотрела на него и надеялась, что он запомнит этот момент. Этот провал своих убеждений, последствия своих решений. Она отчаянно желала стать его ночным кошмаром. Было этом желании что-то садистское, совершенно ей несвойственное, но это хотя бы было справедливо, ведь в каждом кошмаре о том самом дне, за спиной Беллатрисы Гермиона всегда видела его лицо. Полное жалости. В его нынешнем взгляде не было ни тени прежних черт. Девушка думает, насколько он изменился за эти два года, и другая ее часть, — менее жестокая, но более эгоцентричная, — хочет, чтобы тот день изменил его. Открыл глаза на реальность, которую он для себя выбрал. Потом она думает о том, как они все изменились. Как ребята, — Симус, Джастин, Дин, Падма, — после завершения одной войны позволили втянуть себя в другую. И о том, как она никогда не думала, что именно эта окажется намного тяжелее. Ломать дрова куда проще, чем разгребать последствия. Гермиона чувствует себя брошенной. Даже осознавая всю несправедливость и эгоистичность этой мысли, она не может избавиться от чувства, что ее просто оставили. Девушка стоит у окна, вглядываясь в ночную пустоту, и представляет, какого ему было — вот так ждать ее часами. И в тот момент, когда из ее головы разом вылетают все мысли о работе, Пожирателях и родителях, она осознает всю горечь своей утраты. Согнувшись пополам, стоя на корточках у подоконника, Гермиона впервые за это долгое время разрешает себе заплакать. Протяжно и долго. В эту ночь Гермиона много плачет и мало спит. И это кажется правильным. Ветер пронизывает кожу, словно режущее заклинание. Гермиона может поклясться, что он оставляет кровавые полоски на ее щеках. Она стоит под бледным светом уличного фонаря, прямо как в тот раз. Снегопад под порывами ветра превращается в белоснежную пелену, сквозь которую она едва может различить фигуру, идущую к ней сквозь темноту. Паника, нахлынувшая на нее в тот момент, не поддается никакому описанию. Будто чья-та рука, сжимающая гортань до тяжелого хрипа. Головокружение накатывает снизу вверх, пульсируя в ушах и даже в глазных капиллярах. Она готова рухнуть, но ее тело стоит неподвижно, пока фигура приближается. Прежде чем открыть глаза, Гермиона слышит лай, а затем громкий вой, проникающий в само нутро черепной коробки. И на душе становится так невыносимо гадко. *** 1 августа 2000 г. 08:37 — Условия ставил Везингамот, но идею подкинул Люциус, — заключает Поттер после долгих попыток выведать хоть какую-то информацию о вмешательстве Малфоев в расследовании. — Они вызвали его в качестве информатора? — уточняет Гермиона, забирая из его рук кружку горячего кофе. В Аврорате еще никого нет. У них уже месяца два назад завелась дурная привычка: перерабатывать не только по ночам, но еще и ранним утром, когда отдел пустует. Они, не сговариваясь, приходят раньше на час или два и обсуждают стратегию битвы или новые улики. Это было их личное время, их способ справиться с этим. Вместе. — Не совсем. Они вызвали Люциуса. Но потом решили, что Драко будет более надежен. Гермиона помнит, как его, после полутора лет заточения в Азкабане, вызволили на свободу с одним лишь условием: год домашнего ареста. Она хочет сказать, что он, в целом, слишком легко отделался. Особенно учитывая, что его сын провел в Азкабане почти столько же за куда меньшую провинность. — Люциус уже передал нам всю информацию, которой владел, на словах. Остальное мы получаем по мере необходимости, от него или от Драко. — Но тогда в чем прок от Малфоя-младшего? Дополнить пробелы? Это можно сделать быстро, формально и без выдачи пропуска, — продолжает мысль друга Гермиона. — Именно. Но тут, насколько я понял, все сложнее. Визенгамот оправдал Малфоя, но он все еще на испытательном сроке. Можно сказать, это действительно кратчайший путь к искуплению, — выражает Гарри ее собственные мысли. — Я не хочу, чтобы его работа здесь как-то облегчила его муки совести. Он этого не заслуживает. Она допивает кофе и направляется к своему столу. До общего брифинга еще двадцать минут, и девушка хочет пролистать свои прошлые заметки, чтобы собраться с мыслями. Она по привычке открывает ящик стола, рыскает среди прочих документов, но никакой записной книжки не обнаруживает. Пусто. Осознание накатывает мгновенно, молниеносно, словно удар под ребра. Она срывается с места к коридору, не имея ни малейшего представления, куда бежит, но мысленно представляя себе убийство Малфоя в мельчайших подробностях. Ноги сами несут ее к лифту, а руки слегка трясутся от переполняющей ярости. Она его убьет. Непременно убьет. Если ее кто-нибудь не остановит, она просто… Двери лифта открываются. Малфой делает шаг в ее сторону, с нескрываемым удивлением разглядывая ее раскрасневшиеся от бега (или ярости?) щеки и растрепавшиеся кудрявые локоны. — Грейнджер, что… — Ты!.. — Гермиона пихает Драко в грудь, оттесняя обратно к лифту. — Моя тетрадь… Заметки… — А, ты про это? — он достает из внутреннего кармана пиджака записную книжку. — Возвращаю. — Ты хоть понимаешь, что наделал?! — восклицает она, и голос ее разнесся эхом по пустому коридору. — Выносить из Отдела любые сведения о делах ЗА-ПРЕ-ЩЕ-НО! — на последнем слове ее голос сорвался. — Если кто-нибудь узнает, ты представляешь… Ты хоть знаешь, как это выглядит? — Грейнджер щурится, глядя на него с подозрением, упреком и раздражением. — Ты! Именно ты ворвался сюда, стащил сведения об убийствах, а теперь заявляешься как ни в чем не бывало? — Ты теперь меня подозревать будешь? — усмехается Малфой. — Потому что я стянул тетрадку, в которой полезного больше, чем в тех сухих документах, которые ты мне кинула? Даже не удосужилась ввести в курс дела как следует, пришлось брать все в свои руки. И я теперь виноват? Гермиона словно проглатывает все слова разом. Она бы задохнулась от возмущения, если бы не заставила себя громко выдохнуть и понизить голос. — Мне абсолютно плевать, почему ты здесь и какого хрена ведешь себя как придурок, нарушая самое важное правило Аврората в первый же день… — выпаливает на одном дыхании, — …но не думай, что я дура. Тот, кто столько лет относился к магглам как к грязи… Я буду за тобой наблюдать. Ты не сорвешь мне это, понял? И Малфой не выдерживает. Надвигающийся взрыв был лишь вопросом времени, и теперь, наступая девушке на ноги и заставляя отступать к противоположной стене, он весь сочится ядом. Сам воздух вокруг него кажется отравленным. Горячее дыхание обжигает ей щеку, а спина неожиданно натыкается на холодный мрамор стены. — Ты считаешь меня убийцей, потому что я называл тебя грязнокровкой? Ты сейчас серьезно? — голос тихий, угрожающий. — Потому что ты и есть убийца. — Уж извини, Грейнджер, что я не сразу понял, как работает мир, ладно? Ты это хотела услышать?! — теперь Драко срывается на крик. — Ты когда-нибудь ставила под сомнение слова родителей? Мама с папой говорили хорошо учиться, и ты училась. Мама с папой никогда не говорили тебе убить? А если бы сказали, что бы ты сделала? — Из-за тебя умер человек! Из-за тебя была разрушена школа. Из-за тебя мы могли проиграть! — Я делал то, что считал правильным. На кону была жизнь моей семьи. И, вернись я в прошлое, в тот самый момент на Астрономической башне, я бы поступил также. — Это не оправдание! Конечно, не оправдание. Малфой прекрасно это понимает, но… — Черта с два я буду оправдываться перед тобой, Грейнджер! — неожиданно громко и резко выпалил Драко. — Перед такой, как ты. Высокомерная, зазнавшаяся стерва, думающая, что имеет право судить людей. Святая Грейнджер, «Золотая девочка»! От одного взгляда на тебя чувствуешь неполноценность, жалость, вину. Знаешь, почему? — он наступает, пока окончательно не вжимает ее в стену, а дыхание обжигает приоткрытые губы. — Потому что своим поведением ты втаптываешь других в грязь, смешиваешь их с дерьмом. Вот оно, твое хваленое великодушие! Малфой замолкает также резко, как и взорвался. Пустота, оставшаяся после его речи, повисла между ними скользким, липким напряжением. Он отстраняется и проходит мимо, в сторону Отдела магического правопорядка. Грейнджер, прильнув спиной к стене, пытается восстановить дыхание, а коридор постепенно наполняется людьми.