Степной волк

5 июля 2000 г. Лето настигло их в маленькой квартире на окраине магического Лондона. Рон снисходительно улыбается, глядя, как гостиная буквально расцветает в обилии красок: они только-только переехали, а Гермиона уже взялась обставлять все на свой вкус. Говорят, переезд — серьезный и порой решающий шаг для влюбленных. Тогда, месяц назад, все проблемы казались ничтожными по сравнению с их маленьким счастьем. Но счастье было слишком хрупким. Оно разбилось, кажется, в тот момент, когда стрелка часов однажды перевалила за полночь. Сидя в большом кресле у окна, неспособный сконцентрироваться на чем-либо, кроме безучастного наблюдения за дождем сквозь оконное стекло, Рон ясно почувствовал: счастье покинуло этот дом. Сначала она стала возвращаться позднее на час. Потом на два. Затем на три. Сейчас уже половина первого, и он не был уверен, стоило ли ждать ее как минимум до трех. Следовало бы поспать. Но он все так же сидел в ожидании звука открывающейся двери. Раньше они ночами болтали, вспоминая Хогвартс и детство. Сейчас ночь полнится кошмарами, криками или, что еще хуже, — ее отсутствием. Гермиона испарялась с каждым днем, и Рон боится: придет день, и он и вовсе забудет, что она когда-либо существовала. У них у обоих было прошлое. Она отреклась от семьи, которую до сих пор мечтает вернуть. Он потерял брата. У них у обоих были раны. Просто по каким-то неведомым ему причинам они не могли друг другу помочь. Только, отталкиваясь друг от друга, плыть в разные стороны нескончаемого океана отчаяния. Щелчок. Тихое звяканье ключей. Он слышит, как она тихонько сняла свою обувь, боясь разбудить, хотя знает — он в этом уверен, — что он не спит. Никогда не засыпал без нее. — Прости, задержалась… — На работе, — прерывает ее Уизли, устало поднимаясь с кресла. — Пойдем в кровать? Ее голос совсем осипший, и он волнуется, как бы она не заболела. Хочет подойти, обнять, но ноги не слушались. Он все стоит. Она стоит. Никто не знает, как разбить эту стену, внезапно выросшую между ними. — Я же вижу, что ты зол, — произносит она боязливо, осторожно. Видно, что она не хочет поднимать эту тему, но тянуть уже невозможно. Предел молчания достигнут. Плач требовал выхода наружу, но Гермиона стойко держит его внутри, стараясь не выдать своих дрожащих рук. Она разрывается. Между работой, желанием поскорее вернуть родителям память и жгучим чувством вины каждый раз, когда возвращается домой. Чувством, что самый близкий для нее человек слышит от нее меньше слов на дню, чем жалкие Пожиратели и головорезы. Чувством, что делает недостаточно, когда сил делать еще больше уже не осталось. — Я не зол, — говорит он внезапно холодно и отстраненно. — Я просто так больше не могу. — Я тоже, — тихо согласилась она. — Давай расстанемся? Гермиона робеет перед ним. Слова застревают где-то в области солнечного сплетения, превращаясь в комок невысказанных фраз. А Рон вдруг удивляется собственным словам, словно не ожидал, что они когда-либо будут им произнесены. Если кто-нибудь и пришел бы к такому завершению истории, то это точно должен был быть не он. Вспоминая то время, когда они охотились за крестражами или жили в Норе после окончания войны, свыкаясь с новой реальностью, все казалось таким очевидным: проблемы преследовали их по пятам. Недопонимания. Обиды. Разные взгляды на жизнь. И до чего же глупо было полагать, что переезд способен их решить. Она понимает это тоже. Для Грейнджер, казалось, их расставание было уже вопросом времени. Событием, с которым она почти свыклась. Они шли к этому на протяжении года, и все равно, несмотря на иллюзорное принятие, ей больно. Больно, когда он медленно шагает в сторону их спальни. Без нее. Больно, когда она выходит за порог квартиры, закрывая за собой дверь. Больно, когда темнота принимает ее как часть себя, поглощая остатки надежды на лучшее.

***

6 июля 2000 г. Пустынный заснеженный переулок, совершенно ей незнакомый, освещается одним-единственным фонарем. Пятнышко света диаметром в два широких шага, а вокруг — мрак и холод. Гермиона стоит под этим бледно-желтым светом в замешательстве, не понимая, в какую сторону ей идти. Словно она очутилась в совершенно ином мире, чужом и враждебном. Она хлопает себя по карманам пальто и джинс в надежде нащупать там палочку, но ничего. Пусто. Надежда, как лампа уличного фонаря, тусклая и едва ощутимая, покидает ее. Пустота имеет свойство пугать. По бокам тянутся два длинных кирпичных дома, и падающие на них тени делали их неестественно картонными. Тронешь — рухнут в ту же секунду. То, что на первый взгляд не являлось ничем странным и необычным, воспринимается как муляж, декорации. Девушка ежится и пытается сосредоточиться, оглядываясь то в одну сторону, то в другую. И когда только успел выпасть снег? Внезапно, как по щелчку, свет гаснет. И щелчок ей не показался: он громко и бесцеремонно нарушил абсолютную тишину пространства. Затем еще один, и свет будто бы выскальзывает из чьих-то рук, вернувшись на свое место. Она узнала эти руки. Фигуру. Лицо, приближающееся к ней. Рон машет ей рукой и торопливым шагом направляется к ней. Чтобы спасти. Он обязательно вытащит ее отсюда. В его руке она замечает делюминатор, и счастье, смешанное с облегчением, наполняет ее грудь, почти согревая в такой невыносимый холод. — Я нашел тебя, — с улыбкой протягивает свою руку, и Гермиона спешит сжать ее как можно крепче. Цепляется за нее, словно это ее единственный шанс на спасение. Хотя, наверное, так оно и есть. Но парень застывает в дурацкой позе, держа ее за руку, и она вдруг чувствует, что больше не она сжимает его ладонь, а он. Сильно. Крепко. Больно. — Рон, полегче, — с глупой улыбкой протягивает Грейнджер, пытаясь высвободиться. Но он только сильнее сжимает ее ладонь, заставляя морщиться от боли. Девушка с большим напором пытается вырвать руку, но внезапно замирет, точно парализованная: боль в руке отвлекает от его лица, которое теперь внушает страх на грани настоящего безумия. Липкий ужас тянется к ее горлу холодными ладонями, сжимая гортань. Его глаза… не моргают. Улыбка застыла на губах, становясь все шире и шире. Рот двигается механически, выдавая слова совершенно не его голосом. — Твоя работа тебе важнее меня? Гарри важнее меня? Твои родители важнее меня? Твои амбиции важнее меня? Твоя карьера важнее меня? Бесконечный поток вопросов, бессмысленных, жестоких. Гермиона собирает все свои силы, чтобы одним рывком выдернуть ладонь из ледяной хватки, и проваливается в темноту. Земля под ногами рухнула; она летит вниз, глядя, как свет фонаря периодически гаснул… Пока не приземляется в снег. Он обжигает кожу внезапным прикосновением, и девушка пытается как можно скорее подняться и отряхнуться. Холодно. Жутко холодно. А вокруг — бесконечное поле. Над головой — звездное небо и полная луна, слишком яркая для такой темной ночи. Завывания ветра смешивались с доносящимся откуда-то издалека собачьим лаем. Или это выли волки? Она не знает. Точно понимает, что это сон, из которого почему-то так сложно выбраться. Раньше она думала, что, стоит только покрепче зажмуриться, — и ты обязательно проснешься. Грейнджер жмурится. Считает до трех. Открывает глаза. Перед ней — бесконечное поле, в где-то вдалеке два огромных черных пса. Бегут прямо на нее. Девушка инстинктивно бежит, перепрыгивая через сугробы и с трудом преодолевая препятствие в виде глубокого плотного снега. Бежит, сколько хватает дыхания. Лай становится невыносимо громким, будто транслируется прямиком в голову. Один неосторожный шаг, падение, снова толщи снега. Попытка встать, которая — и это очевидно — ей уже ничем не поможет. Последнее, что она видит, прежде чем открыть глаза, — две разъяренные собачьи морды, жаждущие впиться зубами ей в шею. Солнечный свет пробивается сквозь белую тюль, падая на стену. Грейнджер просыпается и даже не кричит. Лишь сбитое дыхание и небольшая слезинка в уголке глаза выдают в ней остатки ночного кошмара. Она приподнимается на локтях, будто бы только поняла, где находится. В памяти всплывают обеспокоенные лица Гарри и Джинни, а также красный велюровый диван, на котором она уснула. Она крутит головой, оглядывая комнату. На нежно-фисташковом фоне, заключенная в белую рамку, висела колдография. Поттер и младшая Уизли кружатся в безмолвном танце, совсем как на старой фотографии его родителей. Гермиона завороженно наблюдает за их счастьем, словно через призму прошлого, и от улыбки лучшего друга — такой искренней, впервые за столько времени, — ощущает, как тело покрылось мурашками. Девушка ежится, ступая босыми ногами в сторону кухни. На обеденном столе лежит раскрытая газета, а у плиты, совершенно ее не замечая, суетится Гарри. — Доброе утро, — произнесла она негромко, стараясь не напугать. Впрочем, тот все равно слегка вздрагивает и резко оборачивается, чуть не пролив на себя кофе. Он аккуратно кладет две чашки на стол и приглашающе машет ей рукой. — Доброе утро, — он мягко треплет ее по плечу и возвращается к готовке, пока девушка с интересом разглядывает газету. Этот выпуск почти ничем не отличается от предыдущего. Магическое сообщество обеспокоено новой серией убийств магглорожденных, а провокационные статьи лишь сеют панику и страх, играя на эмоциональном истощении людей, переживших войну. После стольких смертей никто не готов к тому, что начнутся новые. Похоже, спокойствие не настанет никогда. — Вот, держи, — Поттер опускается на стул рядом и протягивает ей тарелку с вафлями. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — выдавливает из себя Гермиона, стараясь не смотреть другу в глаза. Однако вопрос никуда не испаряется. Он остается витать в воздухе, подталкивая ее скорее найти другую тему для разговора. Она делает первый глоток кофе и тут же морщится, не понимая: то ли проглатывать это, то ли выплевывать. Напиток оказывается на вкус одновременно кислым, горьким и как будто бы горелым. Гарри не удерживается от смеха. — В варке кофе я еще хуже, чем в готовке, — признается он. — Обычно этим занимается Джинни. — Кстати, где она? — У Холихедских гарпий скоро важный матч, поэтому она все время тренируется. Будь Джинни здесь, так просто уйти от ответа не вышло бы. У нее была удивительная способность быть дотошно-любопытной, не переходя при этом границу бестактности. И она всегда добивалась правды. С Поттером все иначе: он придерживается позиции молчаливой поддержки и считает, что Гермиона сама откроется, когда придет время. — Если хочешь, можем перед работой заскочить за кофе. Каким-нибудь более-менее приемлемым, — с легкой усмешкой говорит он, силясь сдержать очередную кислую гримасу от убийственной бурды, которую он намешал. — Мне еще нужно заскочить домой принять душ и переодеться. Мысль о том, чтобы вернуться в их с Роном квартиру, приносит мучение, но разговора не избежать. Глупо прятаться и делать вид, будто ничего не произошло. В конце концов, они расстались. После завтрака Гермиона отправляется домой, воспользовавшись каминной сетью. Первое, что привлекает ее внимание, — огромные чемоданы, разбросанные по всей гостиной. Не нужно быть провидцем, чтобы понять, что они принадлежали Уизли. Он собирает вещи. Видимо, шум камина отвлек Рона, потому что он входит в гостиную с видом человека, застигнутого врасплох. Но вскоре его лицо смягчается, выражая скорее довольство, нежели неприятное удивление. — Я уже начал волноваться, — говорит он просто, складывая очередную стопку одежды в чемодан. — Ты съезжаешь? — Уезжаю, — поправляет Рон. — В Румынию на полгода. Чарли позвал поработать с ним. Драконы, представляешь? Я сначала думал отказаться, но потом решил, что это не такая уж и плохая идея. — Потом — это вчера ночью? — спрашивает Гермиона, и в голосе звучит претензия. Парень застывает и удивленно смотрит на нее, искренне не понимая причины ее недовольства. Она и сама не понимает. Конечно, они расстались, но… так быстро? Он просто уедет? И ведь он собирал вещи, не зная даже, когда он вернется. Собирался улететь не попрощавшись? Вот так исчезнуть из ее жизни, будто этих четырех лет и не существовало? — Мы ведь после вчерашнего даже не поговорили толком! — А о чем говорить? Мне нужно было еще одну ночь подежурить, чтобы наконец тебя увидеть и попрощаться? Или мне стоило заявиться к тебе на работу? Что еще нам осталось обсуждать?! — сам того не замечая, он едва не переходит на крик. — Гермиона, я тебя не вижу целыми днями. Мы за последние месяцы ни разу нормально не поговорили, а тебя волнует то, что я не подумал поговорить с тобой сейчас? Рон замолкает также внезапно, как и начал свою тираду. Вспылил, повысил голос и пожалел об этом. Но он в кои-то веки высказался. — Ты прав, — выдает она сиплым голосом. — Прости. Как бы сильно Гермиона не старается взять под контроль эмоции, одна слезинка пробивается сквозь выстроенную ею же стену и скатывается вниз по щеке. Она смахивает ее быстрым движением руки и шагает прочь из гостиной. Ей просто нужно смыть это все. И не опоздать на работу. Проклятую работу, которая, очевидно, разрушает ее жизнь. Когда она выходит из душа, в квартире тихо и пусто. На столике в прихожей лежит связка ключей. Гермиона с грустью понимает, что Рон прав. Они не сделают друг друга счастливыми. Просто не смогут.