Четырёхглазый

When the sun sets we're both the same

Half in the shadows

Half burned in flames

Tamer — Beautiful Crime

Это вроде бы война с самим собой. Мне так жаль, что пострадаешь в ней и ты. Lumen — Смерч

***

Black Math — Flesh and Bone

Ночь — странная пора, когда время останавливается. Падает за горизонт жёлтый горячий бок солнца, с моря веет прохладой, и одеяло синих сумерек ложится на красноватые, обожжённые плечи города. Поднимают головы плафонов моргающие спросонья фонари, остывает асфальтовая кожа, наливаются неоновой кислотой вены вывесок. В узлах-связках баров достают из глубоких ниш напитки покрепче и щедро наполняют ими стаканы. Каплями испарины по стеклу реальности обыватели катятся под крыши домов, чтобы забыться до утра, до очереди на станции, у ларька с кофе, до толкучки в метро, до, до, до... Порт не забывается. Дазай лежал на матрасе и измученно смотрел в потолок. Долгая жизнь по ту сторону закона отучила его расслабляться. Экс-мафиози нечего было больше рассказать, ведь остались самые кровавые разборки и болезненные откровения об Одасаку, Анго и Чуе. Лезть туда не хотелось: на маленькой кухне, в свете ночника, эти подробности прошлого казались особенно грязными, воспалёнными. Прикасаться к ним теперь было больно. Впервые невозможность говорить вызывала острую тревогу. Фукудзава реагировал тактично, но ложь чуял не то что способностью — хребтом. Стоило Осаму попытаться перейти на бессмысленный трёп, глава Агентства бросал на него внимательный взгляд через стол, и слова застревали в глотке. Оставалась тишина. С даром Юкичи она была весьма красноречивой: тот многое замечал, а уж при полной фокусировке-то... Дазай задыхался в молчании. Он бился, как рыба об лёд, с делом Нагасаки, резал сетями своих мыслей отраставшую понемножку чешую нормальности, затыкал себе же рот и одёргивал маску при своих раз за разом. Улыбался. Дышал краской и растворителем, улыбался, как пьяный, улыбался, набирал полные жабры воздуха и расписывал очередную кружку красно-чёрным месивом, напоминавшим незажившие тату, и полз, загребая перемотанными плавниками гальку существования. Оказывается, быть нормальным, если раньше всегда спасала инаковость, практически невозможно. Где-то вдалеке шептало море. Волны с шелестом накатывали на песок и, сплюнув зеленоватые водоросли и белёсую пену, отступали, чтобы вернуться. За весну экс-мафиози выбирался к воде пять раз и с высоты Йокогама Бэй смотрел вниз, не то чтобы решая или решаясь... Оттягивая время, он и сам не понимал, до чего. Мысли бродили в голове, шипели миазмами неуместных выводов и сожалений, вскипали, выбрасывая цветастые пузыри не приводивших никуда предположений, что было бы, если бы... Дазай обрывал их — тщетно, те приносили обратно всякий мусор, только вместо забытых туристами пластиковых трубочек и пакетов на берег сознания волокло кадры воспоминаний из далёкого бара и недоступной квартиры в престижном районе. Палуба здравости качалась. Чем жарче разгоралось знойное лето, тем чаще Осаму ложился на футон и, закутавшись в плед, начинал покачиваться тоже, пытаясь прекратить шторм самостоятельно. Доброта Агентства сыграла с бывшим мафиози злую шутку: существовавший в погоне, в бою, в вечном рёве подпольных войн города и хитросплетении афер, Исполнитель терялся в спокойствии и тонул в тишине, захлёбываясь ею. По ту сторону закона времени на размышления о содеянном, на сожаления, на долгие мечтания не оставалось: жизнь кипела, люди хватали её жадно, потому что могли исчезнуть в любую минуту. В штабе Танеды Дазай был загружен проблемами бюрократов по самую маковку. Детективы поступали гуманно: щадили, давали восстанавливаться, не осуждали за ошибки в полной мере. В этом замедлившемся, тихом месте, захолустном по сравнению с вершиной преступного мира, с эспером произошло страшное: он впервые столкнулся с собой и получил самый беспощадный критерий сравнения, который только мог.

Мёртвые Осы — Контроль

Куникида — противоречие. Подчёркнуто корректный, застёгнутый на все пуговицы, главный бюрократ среди одарённых Агентства, он, не колеблясь ни единой секунды, бросался в атаку первым, если возникала необходимость, и дрался так отчаянно, словно вырос совсем не на свету. Пистолет с собой не носил — мог убить голыми руками. Порой по наивности не понимал, как случилось то или иное преступление, — материализовывал из страницы блокнота в мгновение ока и нож, и пистолет, и комплектующие для них, и отмычки, и стеклорез, и кастет, и Ками знает сколько ещё других вполне однозначных для темноты предметов. Однажды при Дазае взломал сейф так, что не сработала сигнализация, и, следственного эксперимента ради, угнал машину со стоянки, чтобы доказать чужую невиновность, а потом повторил угон. На скорость. Вспыхивал от гнева за секунды — остывал ещё быстрее, стоило рядом оказаться тем, кто нуждался в утешении. Вёл за собой других днём — не знал, куда податься, ночью, вот и орал в подушку. От страха, который не позволял себе демонстрировать перед прочими. Правая рука директора Агентства, зрелый, уверенный, состоявшийся — в двадцать-то лет. Без квартиры, без диплома престижного ВУЗа, без влиятельных покровителей и богатых родственников. Дазай слышал призрачные щелчки этого кубика Рубика, когда пытался собрать все грани по привычке. Впервые — не мог. Их, граней, было не меньше двенадцати, и внешний фасад не давал полного понимания, что внутри. Можно было, конечно, попытаться соскоблить гладкие плиточки нормальности и вытянуть душу клещами, это Осаму умел, но было в новом напарнике нечто, тревожившее экс-Исполнителя. Куникида не боялся многих пугавших обывателей вещей. Он напоминал не игрушку, которая бывшему якудза быстро наскучила бы, а гудящее осиное гнездо. Горе тому, кто повредит тонкую оболочку: обитатели вырвутся на свободу и Ками знает, чем это кончится для дурака, полезшего голой рукой за мёдом. А есть ли там, в кишащем обозлёнными насекомыми чреве, хоть что-то сладкое? Не спит ли там ещё более густая, жуткая темнота, единственной защитой от которой служат и без того серые идеалы?

Die Antwoord — Alien

В Агентстве все были с трещинами и демонами. Близорукая Кирако Харуно, например, боялась потерять своего замечательного питомца Ми-чана и стать жертвой ограбления. У неё в сумочке всегда можно было найти пакетик кошачьего корма и лакомства для любимца. Там же, под розовым зонтиком с рюшами и нежно-лиловой косметичкой, томиком стихов и кошельком с отпечатками крошечных лапок, под бархатным чехлом для очков и фонариком, заботливо прикрытый чёрной шалью, лежал Colt Python с глушителем и запасной обоймой. Исправный. Смазанный. Относительно веса сумочки девушка смущённо сетовала на кошелёк, набитый карточками и мелочью. Харуно видела, конечно, слабо, но отличалась отменным слухом и неплохо соображала. Попади она в Портовую Мафию, могла бы составить конкуренцию Хигучи, потому что великолепно стреляла, ориентируясь на звук. Рампо... Дазай не знал, что и подумать, когда сшибся с ним ночью на кухне, а уж когда старший детектив загнал его в угол душевой и отругал, не произнеся ни единого по-настоящему злого слова, хотя имел право, окончательно уверился в том, что безобидность Эдогавы — его осознанный выбор. Не люди сделали Рампо ленивым, на первый взгляд, капризным ребёнком, сыщик сам решил им остаться. Перерасти он себя и очерствей достаточно, превратился бы в кого-то cтрашнее Мори. Огай был опытным стратегом, но до мгновенной генерации верных выводов такого уровня, как у местного светила, не дотягивал, а вот то явно имело все шансы «догнать» и «перегнать» оябуна. Танидзаки, вздрагивавший от каждого резкого звука, осваивал пилотирование в свободное время. Он тщетно пытался держать младшую сестру подальше от коллег — Наоми злилась и только больше укрепляла с теми связи, училась стрелять и бесконечно внимательно слушала других, чтобы быть в курсе всех событий организации и ловить брата до того, как иллюзионист сунется в самое пекло. Вводные, которые давала эта девушка, людям вроде Дазая служили козырями в рукаве. Родственники боялись друг за друга, и оба шли навстречу страху с гордо поднятой головой, потому что там, за спиной, стоял кто-то важнее. Йосано пользовалась способностью до сих пор, хотя у неё были все причины забиться в угол и остаться там. Людей пугала — с её-то багажом следовало ожидать обратного. Все клерки до единого владели навыками оказания первой помощи и неплохо стреляли. Агентство действительно было вооружено до зубов: арсеналы располагались в каждой комнате. Маленькие, но в каждой. Основной — в кабинете директора. Кто знает, к чему готовил подчинённых Фукудзава? «Одасаку было двадцать три. У него были пятеро детей, Анго и я. До вступления в Портовую Мафию его одного считали целой организацией», — Дазай обнял себя за плечи и закачался из стороны в сторону, мелко переваливаясь с боку на бок. Не мёрз — пытался перепрыгнуть захлёстывавшее беспокойство. Проваливался. Мысли о погибшем друге были одной из отправных точек к выходу на тот свет. Плохому, если честно: смерть вела в бессмысленное никуда так же, как дело о Нагасаки. Не для кого не секрет, что во всём важна мера, особенно — в недостатках. Есть один, который многие люди по ошибке выдают за достоинство, и имя ему — гордость. Будь гордость жидкостью, эспер бы, наверное, в своём внутреннем мире бороздил моря этой субстанции на связанной из бинтов лодке, но, увы, в основном Осаму тонул. «Чиби, ты бы посмеялся, узнав, что чертова скумбрия не умеет плавать?» — горько спросил он ночь. Заоконная тишина промолчала. За стенкой заскрипел пол: Куникида успокаивал себя физическими упражнениями. Например, отжиманиями. Вот и теперь размеренно постанывали две старые половицы: в тесной комнатке рослому Доппо приходилось изворачиваться, чтобы ни во что не врезаться и не поднять соседей. Достаточно свободного места было только в коридоре, тянувшемся от импровизированной прихожей вдоль смежной стены. Дазай перетащил матрас и, приложив к перегородке лоб, закрыл глаза, представляя, что сидит по другую сторону.

(*)

polnalyubvi — Считалочка

Лампа мигала, со скрипом покачиваясь над головой, но на этот раз не в его комнате. Размеренно блестели натертые металлические столы и разложенные возле них инструменты. Свет дрожал: в старом морге, каким его помнил Осаму, крысы часто портили провода. Мори, тогда ещё подпольный врач, брался за ремонт лично, сетуя на отсутствие денег и толковых работников. Над головой зажужжало особенно тоскливо. Запахло палёной резиной. Поёжившись, эспер огляделся и краем глаза отметил какую-то тень, скользнувшую слева по ячейкам, в которых хранили тела. По ногами сиял влажный пол. Нос слегка жгло от хлорки. «М-м-мальчик... М-м-м-мальчик... Помоги... Мальчик... М-м-м! М-м-м-м-а-а-а-а!» — послышалось из-за спины. Глухо так, протяжно. Загремело железо. Отдалённый шкаф — в нём Мори-сан держал трупы особенно нерадивых клиентов — закачался. Тяжёлый шестисекционный холодильник, установка которого, по рассказам Огая, стоила половины его нервных клеток и как минимум одной ступни грузчика, заходил ходуном, заскрипел, залязгав боком по стенке соседнего бокса, и с треском заскользил по начищенному кафелю, обдирая глянец с плитки. Эспер попятился, сглатывая слюну. Щегольские остроносые туфли, почему-то чёрные, с небольшим каблуком — знакомые, на такие и половины его зарплаты не хватало теперь — подвели: пол ушёл из-под ног, и пальто, широкое, гладкое, точно с чужого плеча, на полу которого одарённый наступил, неотвратимо потащило его навстречу. Здание клиники считалось старым ещё до начала войны. Фундамент немного перекосило, и между шкафами образовались две «тропки». Мори, впервые обнаружив подопечного среди мертвецов, вместо ругани провёл Осаму экскурсию и пояснил, что ходить надо предельно осторожно. «Один неверный шаг — и на угол. Упадёшь — сворачивайся и молись Ками, чтобы не головой и не шеей, иначе ты, Дазай-кун, превратишься не то в спящую красавицу, не то в тыкву, — сказал Огай без малейшего намёка на смех. — Умирать в государственной клинике премерзко: ждать смерти замучаешься». Сгруппировавшись, одарённый кубарем прокатился по плитке и, попав в колею, с грохотом врезался лопатками в тот самый шкаф, продолжавший и наступать, и выть, и тихо размеренно хрустеть. Между тем скрежет в ячейке над головой эспера достиг апогея. Крепления не выдержали, и дверца распахнулась от яростного удара. Стол, на котором лежало тело, выкатился наружу и навис над Осаму, на несколько секунд утратившим способность не то что здраво мыслить, дышать. Прежнего босса, жнеца Йокогамы, эспер помнил смутно. Перекошенное желтоватое лицо, иссохшее от болезни тело, коса да балахон — эти фрагменты всплывали в памяти, когда речь шла о знакомстве с Чуей, но сами по себе не имели ценности. Безумец давным-давно гнил в земле вместе с Рандо, потому казался мёртвым, оттого — безопасным. И вот этот самый старик, стеная, свесился из-под простыни и, яростно вцепившись в брючину справа, завыл: «Помоги мне, мальчик! Пом-о-о-о-о-о-ги!» Глаза его выцветшими пуговицами, полными невиданного доселе ужаса, вытаращились на бывшего мафиози, а потом что-то, вцепившись в седые космы аккуратной ручкой, потащило «беглеца» назад. Раздался громкий хруст и чавканье. На лицо сидевшего под столом детектива закапала вязкая смесь слизи и крови. Босс закричал особенно отчаянно и забился. Дазай отпихнул себя ногами — влажная шерсть пальто помогла ему прокатиться вдоль стенки — и вцепился в угол холодильника, руками подтянув себя прочь. Одарённый поднял взгляд и, застучав каблуками по полу в бесполезной попытке встать, подавился воплем. Тварь сидела на жестоком убийце, широко раздвинув длинные сильные ноги. Прижавшись животом к спине покойного, задрав замызганную больничную рубашку, она точно тёрлась о него, а на деле... Сбоку было видно разошедшиеся от солнечного сплетения до промежности разрезы. Выглядела как женщина. Только она, маленькая, хрупкая, человеком не была: у нормальных людей ноги так в суставах не выворачивались. Распоротый живот под тяжёлой грудью представлял собой совсем не то, чем казался. Оттуда, изнутри, торчали грубые нитки с иглами на концах, то и дело сновавшие по телу недавнего кошмара Йокогамы и тем самым фиксировавшие его. Такие же прятались в предплечьях. Из-под краёв гигантских ран выступали, кажется, мелкие острые зубы. Раздвинув бёдра ещё, тварь, усмехнувшись, закачала ими, и потащила переломанного жнеца внутрь. Чрево, слишком узкое, на первый взгляд, медленно и неотвратимо наполнялось. Прежний босс мафии уже исчез там по пояс, но это не мешало ему из последних сил звать на помощь и отчаянно сопротивляться. Гостью это явно раздражало. Стоило старику снова выпростать руку, женщина перехватила ту и с хрустом сломала в двух местах сразу, чтобы сожрать по плечо. Когда седая голова исчезла с особенно громким треском и в морге воцарилась тишина, пришедшая сыто развалилась на столе и, прикрыв глаза, запахнула стянутый швами округлившийся живот как ни в чём не бывало. Больничная сорочка, закапанная кровью, грязной тряпкой свисала до пола. Замызганные светлые волосы обрамляли некогда красивое лицо, поразительно довольное теперь. Пластыри, налепленные на пальцы ног, отцепились в пылу сражения с «обедом». Ныне они либо лежали на полу, либо держались за кожу только одним краем. Тварь повернула голову и улыбнулась, глянув на онемевшего Дазая. — Du bist der Nächste, Verräter, — произнесла она, с нескрываемым наслаждением облизав синеватые губы. Надо ли говорить, что после такого экс-якудза подскочил среди ночи и уставился в угол? Уголок обоев в самом низу отслоился, и из щели показались пальцы ноги, местами облепленные старыми пластырями.

(***)

Fallulah — Give Us a Little Love

Дазай не помнил, как выбежал на общую кухню. Не помнил, как нашёл чайник, расплескал воду из бутыли с помпой, поскользнулся и рухнул в лужу, но вот как заорал, увидев в конце коридора белёсый силуэт, забыть он не смог. Орал, как безумный, орал, пока не охрип и пока Наоми, прибежавшая на грохот, не села рядом и не сгребла в охапку, загородив коридор плечом, пока Куникида, включивший свет, не уставился подслеповато на перепуганного коллегу и не опустил шокер, пока в коридоре не раздались удары шваброй вперемешку с воплем Танидзаки-старшего, пока не пронёсся вниз по лестнице Фукудзава с катаной наперевес. Йосано вышла последней. Она, слегка перемазанная кровью, принесла аптечку. — Портовая Мафия совсем с катушек слетела: их Бешеный Пёс среди ночи высматривал что-то в наших окнах. Я на концерт хотела идти. Всё растрепала, — заговорила доктор торопливо, — укладку сделала, макияж... Сходила, да так и упала спать, толком ничего не распутав и не смыв. Он меня за кого-то принял, наверное. Выбил окно, но задел колокольчики. Грушу боксёрскую снёс. Я вовремя увернулась, только пригладил способностью, а так бы без головы была. Тебя тоже, да? Экс-якудза открывал рот и закрывал его, не издавая уже ни звука. Наоми покачивалась из стороны в сторону и тихо что-то напевала, пытаясь его убаюкать. — Уверена, что он, Йосано-сан? Я огрел кого-то. Акутагава пониже будет, — заметил вошедший Джуничиро. Швабра его была чем-то испачкана. — Двигался по-другому. Там средство для мытья окон разлито, осторожнее. Я прокатился по луже, вот, опёрся — спасся, а так бы лицом. Там действительно кто-то был. За метр восемьдесят, худой. Не в плаще. Лицо закрыто снизу какой-то пятнистой тряпкой, не рассмотреть, только глаза тёмные и волосы кочкой, спутанные. На Дазая чем-то похож. Бывший Исполнитель приподнял голову. Глаза иллюзиониста, светлые, прозрачные, показались ему темнее от какой-то неясной угрозы во взгляде. — Уверена. Стрижка такая в городе только одна, да и нитки эти, проклятые, острые — откуда ещё им взяться? — кивнула Акико. — Дазай, а ты чего такой зелёный? Порезали? Эй? Последним, что заметил Осаму перед падением в темноту, был появившийся в коридоре Юкичи в спальной юкате. Белой-белой, с голубыми бабочками. Белой, как лицо Куникиды, услышавшего рассказ Танидзаки.

***

Если слишком долго смотреть в бездну, бездна ответит. Ваше собственное потерянное сознание наполнит пустоту знакомыми образами, звуками и воспоминаниями, а вслед за ними придёт страх. Убежать от себя невозможно, но что делать, если Вы действительно не одни? Бывший Исполнитель отодвинул ноутбук подальше и потёр глаза. Сидевший в Интернете с персонального гаджета Рампо, непривычно компактного и тихого, он глядел на залитую поздними золотистыми лучами комнату и периодически неподвижно замирал, уставившись в слегка отошедшие на стыке обои. Злосчастный угол перестал мокнуть, однако сдаваться на милость ремонта окончательно и не думал: серый бетон выглядывал из-за нежной зелени бумаги, навевая нездоровые ассоциации с жжёным мясом. «Ожоги третьей и четвёртой степеней, Дазай-кун, лечить самому нельзя, — заворчал в голове Мори. — Необходимо вмешательство медиков. Ткани страдают необратимо. Всё, что сверху, как правило, мертво, ниже... Сложно сказать, насколько глубоко мертво. Зависит от обстоятельств получения ожога: продолжительности воздействия, площади поражения, самого фактора — температуры, электричества, химикатов, особенно щелочей. Картина будет своеобразная у каждого случая. О гидроксидах, попавших в органы зрения, поговорим позднее. Общее одно: бояться надо, когда не больно. Это невероятно плохой признак: ожоги четвёртой степени трудоёмки в лечении, так как процесс, затягивающийся до полугода без учета последствий, нередко сопровождается осложнениями. В твоих интересах, если ты когда-либо планируешь умереть, дождаться от меня пилюли: любой включающий ожоги способ в лучшем случае раздосадует тебя, а в худшем — приведёт к необходимости коррекции травм после восстановления. Те же контрактуры — стягивания тканей с ограничением подвижности суставов — мешают жить настолько, что без хирургического вмешательства существенно затрудняют выполнение самых простых операций». Эспер покивал воображаемому наставнику и опять уставился в трещину, моргая реже и держа руки наизготовку. Подобранные ноги ныли от напряжения. Осаму отчётливо осознавал: сколько бы Фукудзава ни твердил о возращении к нормальности, следовать рекомендациям было крайне трудно. Нервы уже сдавали. После памятного случая на кухне прошло десять дней, из которых Дазай не спал подряд четыре, а в прочие урывками перехватывал в офисе часа по три. От усталости одарённый замечал всякое. В последний раз ему сверлил затылок взглядом кто-то, сидевший на потолке. Из знакомых делать так мог только Чуя, но Накахара ни за что не пришёл бы к детективам, хотя зимой, пока эспер лежал без сил под присмотром Йосано, Исповедь беспокойно ворочалась, точно бывший напарник находился поблизости. Чуя порой напоминал Куникиду. По-своему очень добрый, мафиози принёс фото для коробки и не погнался, чтобы отомстить. Исчез: принял сделанный не в его пользу выбор. «Прости меня, — подумал Осаму, погладив по боку металлическую коробку. От Накахары там не было памятных сувениров, а игрушку таковым экс-якудза не считал. — Если она до меня доберётся, прости меня за то, что я не выполнил обещанное Оде. Не стал хорошим человеком и не смог сказать тебе много важного. Никому из вас, но тебе — из живых — первому. Я должен был». Обычно чудачества Дазая — балаган с несмертельным исходом — встряхивали и самого эспера, и людей рядом, но Агентство приспособилось к ним разочаровывающе быстро. Куникида, конечно, до сих пор вздрагивал и вопил, как потерпевший, но уже не так громко. Смирился.

Rival & CRVN — Falling

Недавний Исполнитель с надеждой посмотрел на запертую дверь и прислушался. Бесконечное коридорное тихо не ответило. Юкичи пощадил истратившего истории подчинённого и прекратил сеансы до конца июня, оставив вечера по средам на откуп Дазаю, но тем самым ударил по новичку сильнее: стена молчания поднялась к небу и отрезала погрязшего в бесплотных химерах одарённого от прочих. Да, люди всё ещё были вокруг. Ходили по коридору, обедали вместе, заглядывали в гости. Завтракал-то эспер со всеми, но в беседах не участвовал, оттого чувствовал себя в стороне. Дело о Нагасаки напоминало кроличью нору: Дазай рухнул в неё и пропал. Он летел и летел, никак не достигая дна, всё дальше оставляя улыбки, остроты, хулиганства, разговоры, фильмы, кружки, кисти, краски, ягоды, занятия и оказывавшихся напротив детективов. Там, в темноте, гасло тусклое сияние главы Агентства и приближалась прозрачная гладь воды, после удара о которую падение замедлялось и, переходя в погружение, заканчивалось одинаково — ей.

***

У каждого из нас есть «пунктики». У Акутагавы — инжир на завтрак, Куникиды — пятьдесят восемь требований к будущей жене, а у Дазая — топ-десять неудачных попыток убиться с плохим концом. Почётное первое место в списке занимал случай с аптечкой. Было это давно, ещё во времена вступления в Портовую Мафию. Однажды вечером, пока Мори, уже босс всея Порта, вытаскивал пулю из очередного доходяги, Осаму стало скучно. Чтобы развеяться, одарённый решил порыться в запасах наставника и сотворить чудо-пилюлю мгновенной смерти своими руками. Шкаф с обезболивающими коварный хирург, припомнив обстоятельства их знакомства, стеная, жалуясь и срывая спину, отволок в операционную и установил так, чтобы мимо пройти незамеченным было нельзя. Дазай хмыкнул и нацелился на цветастые пакетики с порошками. Он выгреб из серванта и стандартной аптечки все, что нашёл, и стаскал на стол в архиве. По-японски Огай перестал писать на препаратах по той же причине, по которой перенёс седативные и другие средства в рабочее пространство, потому подросток с любопытством изучал торопливо начерканные латинские буквы, пытаясь определить, от чего помогают лекарства. Беспокойно болтая ногами, сидевший на стуле Осаму отсортировал два неопознаваемых из-за каракуль состава, когда носок туфли на вырост качнулся дальше привычного и с грохотом что-то сшиб. Глаза юного эспера загорелись. Охнув, он забрался под столешницу, зашарил рукой там и вскоре наткнулся на искомое — исцарапанную аптечку военного образца, в которой лежало кое-что поинтереснее. Забыв пакетики на столе, Дазай потёр руки и, сцапав своё сокровище, улизнул в угол с расходниками, где принял ещё более неопознаваемое найденное лекарство целиком и устроился ждать эффекта. Полчаса спустя Осаму стало ещё скучнее. Его даже не тошнило! Расстроившись, эспер подскочил и, оббежав двух встреченных клиентов, поспешил к покойникам. Чтобы не мёрзнуть, он накинул на плечи первое попавшееся пальто и, мурча под нос песенку, ворвался внутрь, громко хлопнув дверями. Пол под ногами призывно блестел, а туфли, которые Мори берёг для званых вечеров, сияли ещё ярче. Спасло Дазая тем вечером одно: уборщица, заканчивавшая с выполнением обязанностей, увидела, как подопечный Огая-доно оббегает по кругу пустоту дважды, здоровается с ней и, не считаясь с размером одежды, натянув парадное пальто подпольного врача вместо куртки, стремглав несётся в морг при полном параде. Тело прежнего босса действительно лежало тогда в одной из ячеек. Под ним-то его, испуганно таращившегося невесть на что и кричавшего во всю глотку, нашёл спустившийся из операционной неотмытым Мори. Дальше было плохо: рвало вовсю, ломало, еда не шла в горло. Сверху всё время кто-то говорил — эспер умолял выключить радио, чтобы не болела голова, но наставник, забросивший дела, стабильно показывал ему отключённый от сети приёмник. Голос звучал над ухом: бесконечный шипящий трёп, состоявший из многотысячных повторений имени, выстрелов, обрывков названий таблеток и неяпонских географических названий. В какой-то момент Дазаю показалось, что над ним нависло нечто, и ещё что-то, тонкое и склизкое, протискивается в рот. Эспер отчаянно завизжал и вцепился в прибежавшего на крики среди ночи врача так, что оставил синяки на руках. Страдание достигло пика: Осаму позорно разревелся и стал просить прощения за всё, даже за то, чего не делал. Мори вздохнул, лёг рядом. Приподняв край халата, он накрыл бедового подопечного и стал напевать на латыни гимн студенчества, покачивая и себя, и Дазая, как лодку. Тихо стало только тогда. Много лет спустя Огай признался, что готовился хоронить преемника той ночью и решил успокоить того перед смертью. Он был изрядно навеселе, так что откровения Исполнитель не принял всерьёз, а женщину в синем счёл частью бреда.

***

The Score — Stronger

Темнота окружала его со всех сторон. «Допустим, я отступлю от попыток найти вещественные доказательства. Рампо-сан утверждал, что в Йокогаме искать нечего. Отталкиваясь от отсутствия улик, я могу утверждать три вещи. 1. Нагасаки действительно был. 2. Он родился примерно в том же десятилетии, что директор. 3. Он умён. Я бы сказал, Нагасаки прозорливее меня: работал достаточно чисто, чтобы люди не могли найти доказательств, а если и могли, боялись. Боялись. Не могли найти доказательств. Боялись. Боялись. Боялись, так боялись, что не раскрывали рта, особенно если что-то знали. Был же потенциальный информатор, который от простого упоминания бросился наутёк? Да. Если страх — доказательство, сделаем ещё одно допущение, что Нагасаки появился в городе существенно раньше меня. Я не застал его, а мафиози был с четырнадцати до восемнадцати, следовательно, все события происходили более пяти лет назад, но, с учётом возраста того мужчины, примерно десяти. Ровесник директора, ему не менее сорока. Опытный убийца. Не просто умный, а методичный, терпеливый, невероятно дотошный. Опасный. Уровень прогнозирования будущего выше, чем у меня. Ками, а если это... Быть не может! Если может, то Фукудзава-сан точно знает, где Нагасаки. Вопрос в том, зачем его искать», — Дазая, почти задремавшего за столом в кухне, повело, и одарённый задел локтем кружку. Обыкновенная цилиндрическая посудина с широкой ручкой, коих в любом офисе множество, ударилась об пол и раскололась пополам, забрызгав чаем спортивные штаны. Белые половинки с идеальным сколом, частично заполненные, покачивались в полумраке на полу. Осаму прикипел к ним взглядом. Дело о Нагасаки оставалось не просто мутным, а откровенно зловещим. «На каком-то этапе остановились все, кроме напарника. Рампо говорил, что Танидзаки сдались за полгода, Йосано прекратила охоту через месяц поисков по личным причинам. Куникида отрабатывает версии до сих пор. Если этот процесс продолжается не менее двух лет, возможны лишь два варианта: в первом — не нашёл ничего опасного, во втором — нашёл, но по какой-то причине не сказал директору, — экс-мафиози нервно скользил взглядом по двум половинкам. Скол не давал покоя его мыслям, впервые за долгое время выстраивавшимся стройно. — Рампо обличил Нагасаки, но глава Агентства потребовал доказательств. Ещё раз, зачем Фукудзаве-сану нужны улики по делу о человеке, которого якобы забыли, как меня? Зачем ему вообще всё это? Третья странность: Джуничиро прекратил погоню через шесть месяцев. Мы говорим о парне, которому на первом же деле угрожали расправой над родственниками и которого реально пытались убить, а он не уволился. Крепкий орешек! Что заставило остановиться? Его способность подходит для шпионажа не хуже, чем «Заметка о зимнем солнцестоянии» Тачихары. Сам нашёл что-то или его отговорила сестра? Нужно срочно поговорить с Наоми. Эта женщина может Танеду развести, что ей все остальные!» Дазай краем глаза отметил движение в коридоре, но осознанно проигнорировал его так же, как игнорировал существование красных луж после заката — стойко, уверенно. У него внезапно не осталось времени на такую ерунду. «Если подумать... Две половинки одной кружки. Мори — бывший военный: выправку не спрячешь уродливым плащом. Он слегка помешан на Элис, но во всём, что касается работы, текущий босс мафии — профи. Нет признаков проблем с нервами, ни малейших, только предпочтения в оружии странные: солдаты обычно выбирают огнестрельное оружие, а не скальпели, — развивал мысль одарённый. — Стоп. Военный, который осознанно уменьшает количество пистолетов своей жизни. Да, у него есть с собой в кобуре почти всегда, но то в офисе. Стреляет Мори хорошо, у него нет проблем со зрением и со стойками, просто любит ножи. Фукудзава, который и по словам Рампо, и по тому, что я вижу своими глазами, умеет работать с людьми... Со сломанными людьми. Предпочитает холодное оружие, хотя, судя по выучке Куникиды, он отменно стреляет. Если мой начальник сейчас подлатал когда-то моего бывшего босса, выходит, на нём и набил руку. Мори не женат. Фукудзава тоже, но опустим это. Лет десять назад директор ещё был телохранителем, если верить словам Танеды. У Мори на момент нашей встречи была практика. Вот и ответ: Юкичи ищет доказательства, чтобы их уничтожать. Рампо прямым текстом сказал об этом: в Йокогаме я ничего не найду, потому что уже ничего нет. Всё, что нашли, принесли остальные. Они, выходит, соучастники: знают, а не говорят. Все, кроме Куникиды». В голове продолжало проясняться. В своё время Дазай уважал жёсткую и во многом жестокую жизнь среди якудза за бесконечный адреналиновый кураж: ночью люди думали быстро. «Происходящее сейчас исчерпывающе объясняет последние события. Каджи узнал, кто его оябун, но остался лоялен, отчего, не нарушая приказа не прикасаться ко мне, начал активно защищать начальника. Я не мог найти свидетелей: к моему ноутбуку подрубились нанятые им хакеры. Мотоджиро получал от тех всю информацию, искал моих информаторов и устранял их одного за другим. От Куникиды удрал, потому что убить его, не убив меня, не смог бы. Йосано рада бы забыть о Мори — вот её личная причина. Рампо... Рампо — гений. Одно не понимаю теперь: Эдогава не терпит вранья, почему он покрывает директора?» — экс-мафиози, заметив приближающуюся тень, подобрал ноги и наклонился за осколком, у которого сохранилась ручка. Теперь, когда он всё знал, хотел посмотреть в лицо огорошенного этой историей Фукудзавы и приложить правдой, точно обухом, детективное светило, чтобы показать, кто тут главный, и какая-то настойчивая мёртвая баба не могла остановить его. Мёртвая баба, которая лишила бывшего Исполнителя нормальной жизни. — Дазай, если ты, зараза перебинтованная, собираешься вспороть вены здесь, предупреждаю: я наклоню тебя головой вниз, ты возьмёшь тряпку в зубы, и будем мыть тобой пол прямо так, — пророкотал из темноты знакомый голос. — Спать иди, скоро пять утра. Опять в офисе диван протирать собираешься? Осаму замер с протянутой рукой. Перед носом — голые ноги, скрытые светло-голубыми штанами в дурацкую рыбку.

***

Lumen — Смерч

Куникида хуже Йосано. В тысячу раз хуже. В той в венах чернота — концентрированная, и чужая, и своя: не Мори научил её убивать — не успел бы. Не он привил привычку наслаждаться страданиями других — это зародилось у доктора внутри само, наверное, в ответ на обстоятельства, в которых иначе было не уцелеть. Куникида бил жёстко, но без этого. Без кайфа. Мог оттаскать, наорать, но потом смотрел пусто и замученно. Словно вопли выматывали, а трёпка — того хуже. «Развернуться и врезать. Смачно, чтобы хрустнуло. Плохо хрустнуло — плохо будет мне, а я тебе этого не позволю». Куникиде ни на кого не наплевать. Подозреваемые ли, пострадавшие ли, убитые ли, он ли — в крови посреди коридора, в петле на дереве, в реке — не наплевать. Орал Доппо, как в первый раз, и как в последний — откачивал. Голова Дазая не помнит — рёбра помнят. Руки помнят. Спина помнит. Куникида — решительность, проистекающая из веры в себя и в людей. В идеалы. Куникида — принятые обязательства и выполненные обещания. Быть хорошим заместителем. Быть надёжным другом. Быть рядом. Быть. Не сдаваться. Не переставать верить. Действовать. Изо всех сил выполненные, местами не на все сто процентов, но существенно выполненные или порой даже перевыполненные. Дазай видел в нём то, чего отчаянно искал в дрязгах мафии, в политических играх Отдела, в тихих стенах своей комнаты — смысл и стабильность. Ладно бы просто видел, констатировал: эти две вещи существовали в Куникиде вопреки хаосу вокруг. В детективов летели камни, пока Агентство разбиралось с делом «Лазурного апостола», люди ненавидели засветившегося на множестве фотографий эспера, а тому — хоть бы что. Смерть Рокузо задела, но не сломала напарника, как добило того же Одасаку убийство сирот. Доппо просто продолжал жить. Да, порой ему требовалась помощь, но он почему-то не опускал руки и действовал, словно так и должно быть, хоть и бесился от выходок. На фоне запала идеалиста и его перманентного движения к цели попытки выпендриться со временем начинали казаться жалкими Осаму и не только ему: в офисе люди уделяли экс-мафиози всё меньше внимания и всё чаще отказывались быть зрителями в этом театре одного актера. Всё труднее было переплюнуть Куникиду чем-то, кроме опыта, накопленного за время жизни на теневой стороне города. На фоне человека, который мог успешно жить без него, Дазай выглядел хуже, и вот это — это — неимоверно злило.

***

Бывший якудза мог бы промолчать, но усталость доконала, а неприятное открытие подлило масла в огонь, оттого ярость выплеснула наружу под громкое шипение Исповеди. «Надо, чтобы хрустнуло», — прошелестело где-то внутри. — А ты, Куникидушка, чего шароёбишься? — оскалился одарённый, глядя снизу вверх, через растрёпанную чёлку. Оставив осколок на полу, он уперся руками в колени и выпрямился, с вызовом уставившись в глаза напарника. — Некому постель греть, а? Ты слишком хорош для этого неидеального мира? Не нравится? Так съезди мне по морде, придуши, швырни в соседнюю стену, давай! Давай! — Что ты такое несешь, дурень? — отшатнулся Доппо. Довольный произведенным эффектом Дазай оскалился шире. Свалявшиеся волосы прикрыли его правый глаз. — Правду, и, будем честными, ничего, кроме правды. Врежь мне! Это же всё, что ты можешь, Куникида-кун, не правда ли? — экс-мафиози поднялся, раскинул руки и начал наступать на коллегу. — Да, я не сплю по ночам. Да, я буду спать на работе. Да. Да! Я не буду твоим идеальным напарником ни-ког-да! Что ты так смотришь? Не укладываюсь в список требований для Куникиды-тян, сладкий? — Ты когда успел так набраться? — уточнил собеседник, наклонился вперёд, принюхался. — А главное — чем? Не пахнет толком. Как тебя откачивать, если я даже не знаю, чем ты отравился, дурак? — О, я в порядке! Ты не представляешь, насколько, — отчаянно прошептал Дазай, стиснувший кулаки. Исповедь обвила кисти и, стиснув пальцами рёбра, зашипела громче. — Подавись своей жалостью. Прочь с дороги! — Стой, — отрезал тот и вцепился в локоть эспера. — Держись правее: сам ведь кружку расколотил. — Как-нибудь обойдусь без твоих советов, — пророкотал одарённый и дёрнул на себя коллегу, чтобы вырваться. Способность торжествующе засвистела. — Какая ещё кружка? Что-то хрустнуло, и Доппо со свистом втянул воздух. Половинка посудины с грохотом отлетела куда-то к стене, расплескав остатки чая. — Эта, дурень. Эта, — тихо сказал он. — О-отойди. Дазай практически отпрыгнул к выключателю. Куникида тем временем с шипением наткнулся на другой осколок и, выругавшись, рухнул на стул. Свет вспыхнул, бывший учитель сощурил глаза. Напарнику не повезло дважды: вышел на кухню, видимо, попить воды, не надел очки и поплатился за это — сослепу не смог оценить расстояние от осколков до ступни, потому пропорол краем подушечку стопы на правой ноге и порезал пятку на левой. На полу образовалась маленькая красная лужица из остатков напитка и крови, от которой тянулись коричневые хвосты до шкафчиков. Главная чернушка выглянула из-под испачканной штанины, подняла голову и, обнюхав брызги, забралась назад со звуком, напоминавшим скрип ручки по бумаге, если давить на стержень чересчур сильно. — Да что тут... Вот же! — из коридора показалась заспанная Акико, мгновенно проснувшаяся от увиденного и присвистнувшая. — Йосано-сан, боюсь, мне нужна Ваша помощь. Я не могу позволить себе отпуск за свой счёт сейчас, — устало сказал Куникида, — а с порезами далеко, к сожалению, не уйду. Если не сложно... — Ты понимаешь, что у меня здесь из инструментов только тесак да скальпель, сейчас пять утра, мне потом мыть пол и, мягко говоря, я не в духе от всей этой информации? — прищурилась врач, оценивая масштаб проблемы. — Пожалуйста, — тихо добавил заместитель директора и виновато посмотрел на неё. — Мне очень надо. — Поднимайся. Убивать тебя будем в душе у меня, — наклонилась к нему Йосано. — Давай, руку на плечо — и вперёд. Фукудзаве-сану объясню, где ты. Отлеживаться будешь у меня тоже. Говорю сразу: тебе не понравится, как именно я тебя прикончу. Очень не понравится, но когда тебя это останавливало, да? — Спасибо, — ещё тише ответил одарённый и, со свистом вдохнув, выпрямился, но тут же навалился на девушку. — Дазай, с дороги, — прикрикнула Акико. — Не стой столбом. Ну! Осаму отшатнулся вбок и, слушая шипение Доппо, хромавшего даже так, застыл. Дазай и раньше видел кровь, но... [Красные лужи на полу. Немытая битая посуда. Разбросанные вещи]. Тошнота накатила стремительно, эспера повело, но он навалился на стену и, цепляясь за косяк, стал сползать на доски.

Lumen — Дыши

«Соберись. Правило первое: закрой глаза и дыши. Глубокий вдох на два-три-четыре, задержка на два-три-четыре, выдох на два-три-четыре, задержка на два-три-четыре, вдох на два-три-четыре, задержка на два-три-четыре, выдох на два-три-четыре. Руку — на шею, пальцы — на артерию: ты здесь, сердце работает. Это реально. Ты здесь», — знакомый голос в голове звучал, точно запись на диктофоне. Дазай попытался втянуть воздух поглубже — не получилось, выдохнул резко и быстро, зажмурился, не давая себе смотреть, сел, чтобы не упасть. Удар головой мог закончиться непредсказуемо плохо сейчас. «Соберись. Не получается медленно — делай быстрее. Один-два, вдох, один-два, выдох. Вот так. Сердце работает? Да. Ты дышишь? Да. Держи ритм. Один-два, вдох, задержка, один-два, выдох, задержка», — Осаму почувствовал, как натянулись контакты у запястий и начали распадаться на отдельные нити — Фукудзава был на связи, но не спускался вниз, давая шанс попробовать выдержать испытание самому.

***

— Соберись. Один-два, выдох. Можешь? Давай более длинный счет. Один-два-три на выдохе и один-два-три на задержке. Дарвин говорил о том, что выживает самый приспособленный. Для того чтобы уживаться со своей способностью, ты должен адаптироваться к ней. Проблема в том, что ты, пока работал на якудза и на Правительство, учился только подавлять Исповедь, — Юкичи отпил немного из своей чашки по-императорски медленно. От каркаде Дазая тошнило: он пытался, таращась в кружку, потихоньку глотать крепкую кислую гадость, не опрокидывая в себя разом всё, но чай упорно лез обратно. Отсутствие сахара в этом концентрате заварки не помогало. — В твоём случае всё сводится к двум основным тактикам: сопротивлению и смирению. Экс-мафиози уставился на напиток, как на врага, волком глянул на каменно-спокойного главу Агентства, но тот и бровью не повёл, хотя обычно такое выражение лица Осаму пугало жертв Исполнителя до дрожи. — Под сопротивлением мы понимаем включение тормозов в стрессовых ситуациях вопреки ощущениям, — уточнил Юкичи. — Ты умеешь думать быстро, я не сомневаюсь, но чувства работают иначе. Мало того, случившееся пару лет назад периодически всплывает. Ты должен научиться делать паузу, когда такое происходит. Дыши. Дыхание реально. Ты можешь дышать. Лови пульс. Он реален. Дыши. Не давай себе проваливаться. Тебе плохо, да, и что? Дазай попытался — чай пошёл носом. — Под смирением мы понимаем неизбежность происходящего и острую необходимость коррекции реакций, связанную с ним, — старший эспер протянул полотенце и поставил у локтя вторую кружку, точно издеваясь. — Психическая устойчивость оставляет желать лучшего, ты это знаешь и без меня, потому никакая моя жалость не поможет, не жди её. Пережитое пережито. Переживать его до бесконечности не обязательно. Прими как данность и иди дальше. Ты здесь, что было — в прошлом. Ты не можешь повлиять на обстоятельства и исправить что-либо, но всё ещё можешь выбрать, как действовать сейчас. Соберись. Вторую кружку медленно. Я слежу. Говорить не собираешься — как угодно, я найду способ достучаться без разговоров, но не обещаю, что это тебе понравится. — Объясните мне одно: чего Вы добиваетесь этими бесполезными вещами? Сколько можно раскрашивать посуду, пить чай и резать фрукты? — Исповедь шипела или сам Дазай шипел, одарённый уже не понимал. Способность передавила нижние отделы лёгких. — Приятно чувствовать превосходство, да? — Отнюдь. Дазай, чем больше попыток, тем больше контроля, разве ты не понял? Никаких чудес, — покачал головой глава Агентства, — только твои усилия и очень много терпения вплоть до получения устойчивого результата. Прекращаем разговор. Вдох на два-три-четыре, задержка на два-три-четыре, выдох на два-три-четыре. Прекрати свистеть и шипеть, дыши и пробуй. По глотку. — Я Вас ненавижу, — прошептал экс-якудза и, прикрыв глаза, чтобы дать себе перерыв, действительно начал дышать и считать, не веря, что это поможет. Слишком просто звучало и невероятно тяжело давалось. — Не меня, себя. Сложно резко перестать быть гением и отвыкнуть получать результат по первому требованию, — поправил Юкичи. — Открывай глаза, смотри прямо в кружку и продолжай дышать. Неужели Исполнители не умеют стараться? Мори-сан так ценил это качество в приближенных. — Вы очень злая дрянь, но Вы и без меня знаете, да? — с надеждой выбесить мечника заметил Дазай, стараясь не думать, как скривился от услышанного. Фукудзава был прав. Стараться он не умел — умел оказываться в правильное время в правильном месте и добиваться нужного от других. Недаром Осаму заработал свою славу не столько в боях, сколько в аферах: зачем стараться, если можно просто стащить или вынудить отдать? Вот и промышлял кражами, точное число которых не помнил, и вышибал информацию из тех, у кого она была. Главное — не останавливаться ни перед чем, да?

***

Lumen — Сколько//

Помни Имя Свое — Жестокость

Откуда-то из тёмного закоулка памяти вышел Акутагава. Выполз на четвереньках. Весь в синяках, с расквашенным носом. Закашлялся и сплюнул под ноги кровь. Поднял лицо и уставился горячечным взглядом глаза в глаза, точно собака. Тощая замызганная ободранная псина, которую подманили едой и от души пнули за наивность, покачивая перед мордой несостоявшимся обедом. Стараться — это всё, что умел Акутагава. Дазай никогда не понимал его там, в Порту. Тогда, глядя на своё отражение в густо-розовой поверхности, напоминавшей кровь, тогда, ощущая во рту гадкую кислину, сейчас, вздрагивая от каждого подозрительного звука, сейчас, не в состоянии спать от нервов, сейчас, потеряв контроль и врезав тому, кто не даст отпора, сейчас, сидя на полу с закрытыми глазами, пытаясь дышать ровно, когда грудная клетка трясется и от ужаса хочется выть, он вдруг остро осознал, что творилось у Рюноске внутри. Когда всё настолько плохо, единственное желание — прекратить своё «плохо» любой ценой. Никто не предупреждал, что ценой станет всё, чего ты избегал или никогда не умел, никто не рассказывал, насколько будет больно. Осаму считали демоническим вундеркиндом: острый ум позволял ему добиваться своего вовремя. Теперь, сидя у косяка и пытаясь собрать себя обратно, недавний Исполнитель получал бесценный и очень жёсткий урок настоящего концентрированного бессилия. Главное — не останавливаться ни перед чем, да? Вымазанный в пыли Рюноске смотрел снизу вверх и вглядывался в его глаза, ища там хоть каплю понимания. У Акутагавы не было наставника, не было полотенца, не было друзей — в погоне за признанием Дазая отталкивал всех, и он тогда больше не мог шевелиться, но права сдаться не существовало, ведь сдаться в Портовой Мафии — умереть. Не сдавался — не получалось раз за разом, просто от усталости больше не мог, наверное. Осаму определённо не умирал, но тоже больше не мог, и ещё никогда ему не было так мерзко от себя и настоящего, и прошлого. [Расплывшаяся по полу коричневая лужа отражала белое лицо с провалами глаз и приоткрытым перекошенным ртом. Рюноске поднимал способность для атаки уже в сороковой раз за вечер. Нестабильный от постоянного гашения Исповедью, Расёмон нестройно покачивался за его спиной, точно большая озлобленная кобра перед броском. Из широко раскрытой пасти змеи шёл буроватый пар — кровь скапливалась во рту не только у хозяина, но и у дара. Она сворачивалась, поднималась в воздух мелкими кусочками на выдохах. Для удара справа достаточно было одного хитрого выпада, однако форы в две секунды не существовало: после предыдущих тренировок Дазай видел «ученика» насквозь. В боку у Акутагавы хрустнуло. С сипением упав на левый бок, Рюноске инстинктивно подобрал ноги, защищая брюшину, и, зашедшийся кашлем, свернулся в хрипящий от боли клубок. Наступить на него ботинком, придавив рёбра чуть выше — это было так приятно. Приятно. Акутагава захрипел и отхаркнул кровь прямо перед собой на пол, и ещё, и ещё. В бурой луже — приоткрытый от частого дыхания рот, пустые провалы глаз с тёмными мешками, трясущаяся грудь. Главное — не останавливаться ни перед чем, да?] Сбоку что-то зашелестело. — Дазай-сан? Ты чего? — голос Наоми доносился сквозь вату. — Ты чего? Эй! Эй, смотри на меня! Не за спину мне, в глаза! В глаза смотри! Не на пол! Дазай! Ну же! [Пятна не двигались. Такие же наполняли зал в проклятом особняке — на стенах, на трупах, на Оде. Ками, Одасаку лежал в большом пятне, руки были все этой гадости, Дазай бежал-бежал-бежал по лестнице, потом — обратно, брызги были повсюду]. [Гадёныш улыбался. Смесь слюны и крови текла по подбородку, пена проступала наружу, словно Рюноске кого-то загрыз. Акутагава зарычал и вскинул всё туловище в последнем на той тренировке бестолковом порыве встать — с распухшим коленом шансов не было. Из искривлённого рта донёсся хриплый вой, и мелкие брызги запятнали пол от удара в грудь]. Резко щеке стало горячо, голова дёрнулась — Осаму громко охнул — и его туловище, точно куклу, поволокли прочь, вцепившись в одежду за плечи. Потолок проступал через причудливую смесь искр и мушек, кожа горела. — Проследи за ним, я затру всё! — крикнул где-то сверху Джуничиро и спешно удалился под угуканье сестры. — Я не могу, — прошептал Осаму. — Не могу больше, не могу... Я не хочу больше... — Дазай-сан, можешь. Устал просто. Так бывает со всеми. Я летом хуже сплю, например, — Наоми нависала сверху, загораживая дверной проем и суетящегося там со шваброй брата. Её голос покачивался в голове. — Наоми, это же правда, что Нагасаки, — договорить эспер не успел: девушка резко накрыла его рот ладонью. — Не сейчас! — сердито зашипела она. — Не при Джуничиро! Он отойдёт подальше — пожалуйста. Так — нет. Эспер закивал. Перед глазами снова потемнело. Исповедь засвистела. Стучали ноги по половицам, шлёпала в ведре тряпка. Ладонь Танидзаки-младшей скользила по макушке. — Правда. Такая же правда, как та, что ты — идиот, хотя очень умный, лежи уже, — прошептала девушка через некоторое время. — Куникида-сан поднял нас, как по тревоге. Сказал, ты сам не придёшь и там же, в коридоре, окочуришься, если упадёшь. Надо было проследить, чтобы этого не случилось. Мы пришли — ты уже того. Ладно, догадался сесть. — Почему? — язык ворочался с трудом. Кислина поднималась по пищеводу вверх. Осаму пытался игнорировать этот мерзкий привкус. — Как «почему»? Ты же его напарник, друг — это серьёзно, — фыркнула Наоми. — Неужели не ясно? — Я его прогнал. Я держусь подальше. Нормальные люди меня боятся. Я наорал на него. Не понимаю, — выворачивавшие душу разговоры с Фукудзавой неожиданно принесли плоды: рассказать о неприятной вещи напрямую оказалось посильным. Очень не хватало возможности загибать пальцы — Дазай хмурился, изо всех сил переключая внимание на сестру наводившего порядок иллюзиониста. Акутагава смотрел на него, смотрел не из-под ног, пытаясь подтащить себя поближе и повыше, а из отражения собственных глаз в луже крови того, кто...

Egzod, Maestro Chives, Neoni — Royalty

Дал ему шанс. (Не переставать верить). Позволил устроиться на работу, хотя мог судить лишь по вступительному экзамену и почти ничего не знал. (Не переставать верить). Не потребовал написать «по собственному желанию», когда оказалось, что напарник-то совсем не идеал. (Не переставать верить). Подхватил часть работы без жалоб. (Быть хорошим заместителем). Пережил с ним массу неловких историй и не отвернулся ни разу. (Быть хорошим другом. Не сдаваться). Помог привести жилье в порядок. (Быть хорошим другом). Откачал уже больше десятка раз. (Не переставать верить. Быть рядом. Не сдаваться). Поделился своими мыслями — распутал кудель в голове, хотя бы ненадолго. Жабры, удочка, плавники — потёки знакомой туши на коже во сне. (Быть рядом. Быть). Не забыл поднять Наоми и её брата, хотя пострадал сам и должен был волноваться не о том. (Быть рядом. Быть хорошим другом. Быть). До этого — просто лежал рядом, если надо — поднимал. (Быть рядом). На кухню вышел — без очков, в сумерки... «Услышал грохот, догадался, что я здесь, счел это хорошим предлогом — и пришёл не выпить воды, а поговорить, потому что не выдержал первым, — выстроилась цепочка в голове. — Славно «хрустнуло». Главное — не останавливаться ни перед чем, да?» (Не переставать верить. Быть рядом. Действовать). Грудная клетка задрожала, руки затряслись. Кто-то крепко и больно вцепился в волосы и жестким рывком ткнул в мягкое, тёплое, практически лишив возможности дышать. Под сплющенным носом громко застучало. Пахнущая духами тяжесть опрокинула эспера на спину и вдавила в пол. Наоми! Настоящая, не иллюзорная, отчаянная! Дазай заворочался, пытаясь втянуть хоть немного воздуха — девушка слегка отстранилась и моментально вжала Осаму обратно. Думать в таком абсурдном положении не выходило, зато Акутагава уполз обратно и затаился. Исповедь облегченно засвистела что-то тихое. — Лёгкая кратковременная гипоксия — хороший помощник при атаках. У меня, правда, бумажного пакета с собой не было, посему довольствуйся тем, что есть, — насмешливо фыркнула Танидзаки и, приподнявшись, опять втиснула лицо экс-мафиози в свою грудь и поерзала так. — Если считаешь меня «оторвой», мне плевать. Мои «отбитые» методы работают. Шокирующе, согласна, зато как ощущается! Дазай покивал, невольно вжимаясь крепче. Кислорода не хватало, ничего не хотелось так, как дышать! Никаких раздражающих мыслей — сладковатый запах духов и тепло тела. Девушка поерзала, приподнявшись, и опустилась обратно. Где-то над ухом бывшего якудза тикали наручные часы: Наоми явно засекала интервалы по ним и «накатывала», как волна, и «откатывалась», когда приходило время. — Ага, уже не трясёшься. Я сейчас перелезу. Будем дышать вместе, — Танидзаки совершенно бесстыдно сползла на бёдра Дазая и, поёрзав, легла на него обратно, правда, уже не на лицо. — Вдох на раз-два-три, задержка, на выдохе — по-во-рот! Раз-два-три, по-во-рот! Раз-два-три, по-во-рот! Одну руку мне на талию, вторую — в ладонь. Вот так! Раз-два-три, по-во-рот! Танцуем! Раз-два-три, по-во-рот! Хо-ро-шо по-лу-ча-а-ет-ся! Так стыдно и хорошо одновременно эсперу не было уже очень долго. — Раз-два-три! Туда-не-смотри! — повторила Наоми, настойчиво ёрзая. Таращиться в сторону коридора оказалось совершенно невозможно: сестра иллюзиониста была буквально везде. — Вот-так-но-сом! За-держ-ка! Вы-ы-ы-ы-дох! Уже медленнее! И ещё! Дазай слабо улыбнулся, покачиваясь с ней. Тело на подобное адреналиновое издевательство реагировало весьма однозначно: улегшееся было волнение начало нарастать, ведь от встряски одарённого избавляла юная прекрасная женщина, творившая непотребства. — Чай будешь? — совершенно невовремя высунулся из кухни старший Танидзаки. — Будет! — махнула рукой ему сестра. — Открой окно, чтобы проветрить! — Ага, — улыбнулся Джуничиро и, погрозив пальцем смутившемуся экс-мафиози, исчез за косяком. — Получше? Тогда сворачиваемся, — подмигнула девушка и, отряхнув короткие розовые шорты и футболку, в которых выскочила на помощь, поднялась и протянула руку. — Встать сможешь или пока лежим? — Эта шутка произносится иначе, Наоми-сан, — улыбнулся эспер: он ничего не мог с собой поделать — уголки губ упрямо поднимались вверх. — «Чай, кофе, потанцуем»? — «Водка, пиво, полежим»? Я помню. Кстати, водка с пивом плохо спасают в таких ситуациях, — пожала плечами та. — Конечно, плохо, нельзя же их вот так запросто смешивать! — улыбнулся бывший якудза ещё шире, всё-таки схватился за протянутую руку и медленно сел, затем, придерживаясь за стенку, выпрямился. В ушах слегка шумело, но по сравнению с пляшущими перед глазами мушками и стремительно приближавшимся полом всё было не так уж плохо. Танидзаки прыснула и боднула Осаму в плечо лбом, контакты на руках слегка сжались и вздрогнули. От этих нехитрых жестов у того в груди разлилось тепло и изнутри плеснуло кровью в щеки. Исповедь разжала пальцы под рёбрами. — Наоми... Я... Спасибо, — тихо произнес Дазай. — Да без проблем, только зачем всё-таки было доводить до такого, а? — глянула снизу собеседница. — Мне не в первый раз, но ты уже понял, да? Конечно. Что-нибудь ещё? — Да. Я хотел поговорить наедине, — многозначительно посмотрел на дверной косяк эспер и подвигал бровями. — Я вечером в офисе буду. Брат пойдёт с корреспонденцией в полицию — приходите на чердак. Сейчас не получится, — прошептала Наоми. — Не надо Джуничиро расстраивать. Погоди, у меня это, шоколадка припрятана, я сейчас! Осаму кивнул и скорее загривком почуял, чем действительно ощутил присутствие третьего человека в коридоре, стоило той убежать.

Maroon 5 — Animals

— Дазай, извини за грубое обращение, — иллюзионист уверенно появился в поле зрения одарённого с кружкой наперевес, — но, будем честными, эта девушка не для тебя. Не впутывай её в свои дела. — Танидзаки-кун, — с ленцой начал Осаму и запнулся, увидев стылый взгляд Джуничиро, — я и не собирался приставать к твоей сестре. Нас связывают только рабочие отношения, хотя дружить с ней было бы здорово. — «Рабочие»? Уверен? Обидишь — челюсть сломаю, не посмотрю, откуда ты там выполз, — строго сказал тот и сердито скрестил руки на груди. — Я знаю, что ты из «портовых», а они бывшими не бывают. Чего ты хочешь? Наоми хорошая, понимаешь? Хо-ро-ша-я, она за тобой пойти может, а у неё ни способности, ни личного боевого пистолета. Убьют же! Аккуратно надо. — Да так, поделиться выводами по одной спорной истории, — натянуто улыбнулся Осаму. Джуничиро во многом был прав: привычки с прежнего рабочего места остались, он и сам понимал теперь. — Нагасаки, да? — практически беззвучно проговорил одарённый. — Тебе вообще лучше в это не вмешиваться. Если тебя раскроют, проблем не оберёшься. Порт разросся с тех пор, как ты оттуда ушёл, и, хотя о тебе не помнят, сделанного не исправишь. Не давай лишних поводов цепляться к себе. — С чего ты решил, что я был именно из этой группировки, особенно если обо мне, как ты говоришь, «забыли»? — обманчиво ласково спросил Дазай. Исповедь внутри натянулась, готовясь бить. — В Mori Inc. года два-три назад была резня в главном холле. Такое часто случается, когда перетряхивают верхушку. Кто-то становится нелоялен — и вот, здравствуй, неконтролируемое побоище, — вздохнул Танидзаки. — У других группировок ничего подобного не происходило, и основной состав в этих организациях оставался относительно постоянным. «Акутагава», — похолодел Осаму. Исповедь ощерилась только от воспоминаний, и веющий от собеседника мороз, характерный для «Мелкого снега», только усилил беспокойство: Рюноске обжигал горячим паром, а Джуничиро... Его в бешенстве Дазай рассмотреть не успел, ведь иллюзионист отменно держал себя в руках. — Если до сих пор не пришли, то забыли. По глазам вижу, что согласен, — вполголоса продолжил Танидзаки. — Другие тоже не помнят. Я знаю, где искать и где подслушивать. Тебя не упоминают, даже не говорят о тебе. Не похоже на местных преступников: если их кто-то бесит, слухи разлетаются быстро. Отсюда ещё один вывод: у тебя есть какая-то «крыша», кроме Агентства. У Наоми такой нет. Не втягивай её, повторяю. О чём хотел спросить? Пошли, шоколад я перепрятал, искать будет долго, а мы с тобой перекинемся парой слов. — Ничего важного, просто пара догадок, — уголки губ Дазая поползли вверх на автомате. Это часто случалось, когда ему надо было напустить более расслабленный вид, чтобы одурачить противника, но Джуничиро не повёлся — насупился и приподнял бровь. — Таких отвратительных, что ты сбежал ото всех и заперся от Куникиды? Не тянет на «ничего важного», — фыркнул он. — Ты уже понял, кто, да? Это тёмная и неоднозначная история. Не торопись разбивать носы и орать. — Что? — переспросил экс-мафиози, после первого вопроса утратив концентрацию и потеряв суть разговора. — Прости за бестактность, но ты завязывай с этим, — тихо начал Танидзаки, вертя в руках пустую кружку. — Только и делаешь, что бегаешь! Если тебе кажется, что так легче, перестань верить в эти глупости. Чем дольше варишься в собственной голове, тем хуже. Иди и говори. С нами. С Фукудзавой-саном. С напарником. Нет, правда, иначе не проверишь всё, что надумал, и оно, придуманное, будет тебя грызть. Тебе кажется. — Танидзаки-кун, откуда тебе знать? — безмятежно улыбнулся Дазай, закрываясь привычной маской. Исповедь напряженно захрустела костяшками невидимых пальцев под рёбрами. — Директора ты остерегаешься, Куникиду бьёшь. Словами и не только. Доппо тебе сейчас ничего не скажет, попытается найти объяснение твоим поступкам и выделить время и место перегореть. Он сам пережил несколько мерзких историй, но однажды даже его терпение закончится. В тихих омутах живут самые толстые черти, — нервно втянул воздух коллега, — представляешь, как может рвануть? Ладно, сорвётся на тебя, а если нет? — Не в его духе, — ещё более блаженно улыбнулся Осаму, но способность внутри дрогнула. Догадки Танидзаки вели к очередному секрету маленькой организации. — Куникида — самый консервативный человек в Агентстве. Сделать то, что делаю я, он не осмелится. Идеалы против. — Если ты чего-то не видел, не значит, что этого нет, — иллюзионист сжался и посмотрел в пол. Его всё же проняло. — И в «идеалах» многое не ограничено. Ты явно только страницы о будущей жене читал. — А есть другие? — наклонил голову Дазай. Чёлка наползла на правый глаз. — Раньше были точно, — вздохнул Джуничиро снова. — Слушай, поговори всё же с напарником. Тебе многое кажется. Относительно него — особенно. — Я подумаю, — уклонился Дазай. — С зимы думаешь! — буркнул иллюзионист и махнул свободной рукой. — Вам работать ещё, но никакого «совместно» не выйдет, если ты будешь его от себя отпихивать. Тут и святой умоет руки. — Святость — иллюзия, — покачал головой Осаму. Улыбка раскрылась широченным порезом от уха до уха. — Возможно, одна из самых больших. И тут из дальней комнаты донёсся отчаянный вопль. Оба вздрогнули, услышав этот приглушенный стенами звук. — Зато это — настоящее, — Танидзаки стиснул кружку за ручку одной рукой, сжал кулак второй, поднял плечи и, смотря горячечно и очень зло, попёр на Дазая, — и это — результат твоих действий! И это, блин, точно повторится! Сколько можно?! — Это был его выбор, не мой, — покачал головой бывший Исполнитель, отступая к стене. — Нормальный выбор предполагает наличие равноценных альтернатив, ни одна из которых не имеет тяжёлых негативных последствий! Ты не вывезешь функционал Куникиды, потому что, хоть и умеешь думать, ты плевать хотел на остальное, а это, кстати, процентов шестьдесят работы! — проскрежетал Джуничиро сквозь зубы. Коридор выморозило: пол под ногами Дазая стал ледяным. — Хорош выбор: бросить всех или бросить всем себя! Только не говори, что не понимал, чем всё кончится! — У нас разные задачи. Его никто не обязывает, да и напарник ходил в отпуск в апреле, — стена жгла лопатки Осаму сквозь водолазку. От колкого воздуха у экс-якудзы горела носоглотка. Дышать становилось тяжело, хотя кожа от Исповеди сияла по всему телу. «Такого не устраивала даже Порча», — запоздало соображал бывший Исполнитель. — Он больного друга навещал, блин, Куникида же! — прорычал Танидзаки и схватил Дазая за грудки. Способность частично обнулила напиравшие отовсюду иллюзии, дышать стало легче, но всё ещё было не до смеха: «Мелкий снег» давил массой лавины, лёгшей на тонкие и слабые с виду руки Джуничиро. — Ты совсем охренел?! Нет, я догадывался, что ты, как и многие гении, эгоцентрик, но чтобы настолько... На другом конце коридора завыли вовсе жутко. Акутагава внутри поднял голову, отзываясь хрипом. — Зато ты в отпуск не ходил, ага? — нервно расхохотался иллюзионист и замахнулся, но ударить не успел. «Слава Ками, он без ножа», — одревенел недавний Исполнитель, закрыв глаза, чтобы не видеть летящую в лицо кисть. — Братик, ты чего? — раздалось сбоку. Наоми повисла на руке Танидзаки-старшего и не дала поднять в воздух кулак. — Ты чего, Джуничиро? Мы же чай пить собирались! — Только не говори, что ты не слышала, — прошипел он. Морок в воздухе начал рассеиваться, а с ним сходило на нет першение в горле. — Слышала. Если вы оба сейчас подерётесь, то только добавите проблем другим, — строго ответила сестра. — Отпусти Дазая, ему и так плохо: люди в «паничку» от хорошей жизни не ударяются. Тихо. Носом дыши, братик. Дыши носом, пока цел. Если Дазай и правда оттуда, откуда ты думаешь, он и ответить может! Помнишь, чем закончилась последняя драка, в которую ты ввязался? Вот! Не надо. Оно того не стоило. Если себя не жалко, нас пожалейте: дел навалилось немало, а без вас нам придется работать и за себя, и за того парня. И пиццы в пятницу не будет: не соберёмся же! — Пиццы? — эспер пригасил Исповедь чудовищным волевым усилием и вдохнул поглубже, наслаждаясь наконец-то тёплым воздухом. Танидзаки покивал. — Да. Я всегда делаю пиццу, когда случается завал. Люди в чёрном ходили есть пирог в любой непонятной ситуации, а я по пирогам не спец: в местной духовке они подгорают. — Какие именно люди в чёрном? — переспросил Осаму на всякий случай. На той стороне Йокогамы хватало наемников в костюмах. «Чёрные ящерицы» пришли на ум первыми. — Которые спасали мир от пришельцев, — уточнил Джуничиро и, увидев недоумение во взгляде Дазая, уставился на него с изумлением. — Агенты Кей и Джей, нет? — Какие агенты? — повторно переспросил экс-якудза, лихорадочно перебирая в голове коллег Анго. — Братик, ты должен мне триста иен: он их не смотрел! — воскликнула Наоми. — Смотрел, Наоми. Они его отнейралили, — трагически прошептал Танидзаки. — Истина где-то рядом, — подмигнул им Дазай, припомнивший «Секретные материалы» и запоздало осознавший контекст. — Правительство скрыло её, — кивнул Джуничиро и, подмигнув сестре, глянул в сторону кухни. — До подъёма — полчаса, может, ещё успеем чай без лишних глаз. — Омлет тогда пожаришь на всех? — тепло улыбнулась девушка. — Да как два пальца об асфальт, — нервно улыбнулся в ответ Танидзаки, прислонил руку к щеке, завёл за голову, оттянув волосы с лица к загривку. — Дазай, я зря вспылил. Утро, конечно, не задалось, но это ещё не повод запарывать весь рабочий день. Жизнь не чемпионат в дисциплине «Мне хуже всех». Наоми... Прости, я не должен был пугать тебя. Омлет с ветчиной? Дазай, всё нормально? Падать не собираешься? — Когда извиняются, не привык? — догадалась сестра иллюзиониста и хихикнула. Осаму растерянно смотрел на обоих. Исповедь, резко сфокусировавшаяся процентов на восемьдесят, показала ирреальное: снег, осевший на волосы Наоми, искрился в них и падал на плечи, тая на излёте. Накидка, лишённая предназначенных для контроля шнуров, переливалась от вуали иллюзий, слившейся с Равенством, закрывая девушку целиком, пряча ото всех. «Я рядом, — как бы говорил старший из этих необычных родственников. — Я всегда рядом. Я сделаю всё, чтобы ты была в порядке. Я тебе обещаю». — Да, верно. Танидзаки-кун, мне не следовало доводить до этого, но... Я не думаю, что вообще можно предотвратить подобное, — виновато улыбнулся Дазай и поднял руки в жесте примирения. — Мне лучше пойти к себе. — Нет, на кухню. Спать уже не спал, если ещё и есть не будешь, лучше не станет, зато может развезти прямо на работе, — покачал головой Джуничиро. — Это ещё более неловко. Неужели в такого длинного человека не влезут два яйца и пара тонких кусков мяса? Кофе не предлагаю, с него бывает хуже, но чай сделаю. — Уговорили, — Осаму глубоко вздохнул. — Я хочу переодеться перед этим. — Давай. Минут через двадцать тогда приходи. Салат на тебя рубить? — уточнил иллюзионист. — Лучше не надо, — Дазай осторожно отстранился от обоих Танидзаки и поспешил к себе. В комнате ждали лёгкий бардак, залитый солнечным светом, и погасший планшет. Зеркало при входе отражало его — растрёпанного, в запятнанных чаем вытянувшихся штанах и потертой водолазке, в сырых носках, с огромными тёмными пятнами под опухшими глазами.

***

Tamer — Beautiful Crime

Той памятной ночью проснулся Дазай от того, что на грудь к нему, пыхтя и скребя острыми коготками по коже, вскарабкалось увесистое нечто размером с кулак. Оно, поскрипывая, перекатилось поближе к центру и, повалявшись на толстой спинке поверх грудины, стало утаптывать спальное место мелкими шажками. Контакты издали тихое гудение и вздрогнули раз, второй, словно предупреждая о чём-то. Осаму полусонно приподнял веки. Пространство воспламенилось и выгорело за считанные секунды — Фукудзава навёл фокусировку на все сто процентов, отчего мир поблек. Нос едва-едва защекотал тонкий аромат типографской краски, угля и глянцевой бумаги. Куникида, лежавший рядом на боку, вздохнул во сне и беспокойно зашевелился. Точно откликаясь, нечто на груди экс-мафиози повторило этот звук и засучило лапками, словно спасаясь от чего-то. Осаму скосил глаза. Разобрать, чем именно была Поэзия, в полном фокусе не представлялось возможным. Угольно-чёрная тушка с короткими лапами, увенчанными длинными когтями, отдалённо напоминавшими наконечник пера, устроилась на том же боку, на котором лежал хозяин. Во сне она дрожала и бестолково скрипела на все лады, периодически приоткрывая пасть, навевавшую ассоциации с точилками для карандашей — острые серебристые зубки росли аж в два плотных ряда. Стоило Доппо вздрогнуть, она задрала вверх всю свою длинную шубку, вытянутую назад, подскочила, ощутимо стукнув зашипевшего в ответ Дазая по груди всеми ножками, и с бесконечно злым щелчком подлетела к эсперу, распадаясь на отдельные капли прямо в воздухе. Осаму повернулся за ней, недовольно потёр грудь и затих. Сердитая Тушь не просто так покинула утоптанную «лежанку»: Куникида нахмурился, пробормотал что-то и заметался. Залитый лунным светом, падавшим из окна, он больше не походил на человека. Кожа побелела и стала такой матовой, словно сделана была из фарфора или дорогой бумаги. В сочетании с растрёпанными волосами это зрелище можно было бы назвать идеально красивым, если бы способность не клубилась завитками по всему телу. На кистях видевшего кошмар одарённого проступили тёмно-серыми дорожками вены, пальцы практически почернели на последних фалангах, а ногти вытянулись и заострились. Дар отчаянно вился, концентрируясь на предплечьях, и начинал оплетать запястья, формируя перчатки. Тушь на достигнутом не останавливалась: губы Куникиды словно кто-то вымазал углём. Нервно охнув, тот облизнулся во сне. В этот момент экс-якудза впервые за всю историю наблюдений за своими особенными людьми лишился дара речи: мало того, что зубы коллеги явственно отливали металлическим блеском, так ещё и язык был совершенно чёрным, раздвоенным на конце, как кончик декоративного пера! Не дыша, недавний мафиози подполз на локтях ближе и уставился на Доппо со смесью восторга и ужаса, и тут коллега проснулся: широко распахнул глаза и раскрыл рот, втягивая воздух. Дазая практически сдуло к стене: готовившаяся к удару Тушь залила зелёные радужки, те слились со зрачками, и бездонные чёрные колодцы вперились в Осаму немигающим взглядом. Одеяло сползло, и тонкая заношенная футболка не скрыла расцвеченные сине-чёрными разводами торс, плечи, руки. Так напарники и застыли друг напротив друга, с приоткрытыми от частого дыхания губами, со стиснутыми в пальцах пледами, вздрогнули под боевой скрип Поэзии и напряженное шипение Исповеди, загоревшейся по всему телу Дазая и едва не прожёгшей истончившиеся нити Равенства, возмущённо задрожавшего от такого пренебрежения и резко сбросившего фокусировку. — Разбудил, да? Прости, — сипло произнёс Доппо и закрыл лицо ладонями, потёр глаза. Кожа его слабо поблескивала в свете луны там, где не была скрыта одеждой. — Надо перестелить постель: я взмок, простыня теперь влажная. — Ничего, Куникида-кун. Ни за что не поверю, что у тебя нет сухой футболки. Сходи за ней, проветрись, — рассеянно улыбнулся Дазай. — Я подожду. — Точно всё, — замялся эспер, — нормально? Я... — Лучше не бывает, — беззаботно улыбнулся Дазай и, одернув кофту и штаны, в которых спал, поднялся за чистым бельём. — Правда. Заснул бывший Исполнитель только под утро, измотав себя попытками самостоятельно сфокусировать дар и снова увидеть то, что не успел рассмотреть.

***

Дазай зажмурился и, пропыхтев себе что-то под нос, принялся потрошить постель: содрал с одеяла пододеяльник, перевернул матрас, стягивая простыню на резинке, запнулся, наткнулся на подушку и оборвал все пуговицы на наволочке. Выругавшись от души, он собрал бельё в ком и полез за чистым: простеньким, серым, но плотным. Тем самым, вопреки стирке сохранившим тонкую ноту типографской краски. Бывший мафиози провозился минут десять, запаковывая футон в кокон из простыни, и, поскользнувшись, отбил колено, зато утрамбовал подушку в наволочку, когда в дверь постучали. — Иду-иду! — крикнул он, с победным стоном пяткой пихая угол пледа в угол чистого пододеяльника. — Пять минут! Собрался Дазай за три, жертвуя расчёсыванием и на ходу бинтуя шею и руки, но с пуговками на рубашке пришлось попотеть целую минуту. Ещё одна ушла на запоздалое осознание: «Поэзия Доппо» не случайно была такой — по размеру и плотности неведомая зверушка очень напоминала каменную тушечницу, а по меху — толстую кисть, но это Осаму замечал и раньше.

***

Woodkid — Iron//

Hidden Citizens — Für Elise

Если за что Танидзаки и следовало уважать, так это за предусмотрительность: пятница выдалась настолько загруженной, насколько это вообще было возможно. Дазай и Куникида успели за день перехватить не больше двух кружек чая, потому что расследование завершилось фееричной погоней с преследованием по набережной, и брать преступника экс-якудза решил просто — сшиб того с пирса, не зная, что подозреваемый плавать не умеет. Перепуганный до смерти, вор, плечистый, тяжёлый, вцепился в плащ, в руки и потащил Осаму вниз.

***

Буря бушевала сверху, где-то там, между небом и водой, и она — она — тащила Дазая туда, на воздух, к покинутой лодке, которую наверняка уже вышвырнуло на прибрежные валуны и разнесло в щепки. Она нападала по-разному. Когда Осаму начал уклоняться от свисавших в толщу воды игл и самых тонких фрагментов материи, оседала на дно и, затаившись в песке, выпрыгивала оттуда. От запятнанного гематомами тела несло кровью за несколько десятков метров, и, казалось бы, не было под водой ни единого создания, которое бы не захотело вцепиться в такой вкусный подпорченный бок, но она умело пряталась: ложилась в водоросли, за которыми синие тряпки, едва покрывавшие белое туловище, не бросались в глаза. Часть этих кусков напиталась ядом: Дазай не успевал рассмотреть их и с завидным постоянством обнаруживал себя с обмотанными ногами и захлопнутым ртом, исколотым со всех сторон. Удочка не спасала: эта чертова женщина не владела способностью, но отличалась впечатляющей изобретательностью. Вода хлынула в лёгкие — времени на размышления не осталось, грудь обожгло изнутри, и Дазай провалился в бездонный рот моря, захлопнувшийся над его головой до того, как плавники расправились. Он падал. Падал. Падал. Тонкие то ли щупальца, то ли нитки жалили спину, руки, ноги, и от растекавшегося яда тело немело. В полусне экс-мафиози смотрел на поднимавшиеся вверх пузыри. «Две тактики — «сопротивление» и «смирение»? Я не могу больше сопротивляться, Фукудзава-сан. Я устал. Знаете, а может, она и права, что меня стоит съесть. Да, это совсем не та смерть, которую я бы предпочел, но я не справлялся тогда, в мафии, и сейчас. Не был преемником Мори так, как он того желал, не был честным партнёром для Чуи — мы научились читать друг друга, но он всегда подстраивался под меня, не пытался стать толковым наставником Акутагаве — просто научил его бояться себя. Не мог быть стоящим другом для Оды — не хватало времени. Анго... Я мог бы, наверное, попробовать понять, почему он нас предал. Я мог, но я не сделал этого. Я всё решил за всех, и теперь не успею даже извиниться перед Куникидой, Йосано, Рампо, Вами, Наоми... Танидзаки прав: есть вещи, которые повторяются из-за меня. Понятия не имею, как их прекратить», — фигурка, вокруг которой колыхались обрывки ткани, рывком перевернула Осаму. Теперь она приближалась и тянула руки навстречу откуда-то спереди. Прежде ослеплённому страхом Дазаю не оставалось ничего, как рассматривать это существо заново. Ужас странным образом уходил на второй план. «Если отбросить мою скорую кончину, она выглядит знакомой. Блондинка. Голубые глаза. Средний рост, но скорее в сторону низкого. Примерно с Чую. Если не думать, что со мной будет, ноги... Какие же шикарные ноги! Подтянутые, сильные — тренированные: достаточно тонкие, но тугие, точно тетива лука перед выстрелом, с изящными, чуть вытянутыми ступнями... Секунду. Мозоли на пальцах и эти вечные пластыри. Очень сильные ноги. Очень... Она, когда прежнего босса ела, гнулась чересчур легко для обывателя и без особого труда запихивала в себя жертву, сопротивлявшуюся изо всех сил. Руки только кажутся слабыми — на деле у этой женщины железная хватка. Спина должна быть крепкой, если она занималась гимнастикой, пресс — тоже. Только одета нетипично: многовато ткани. Остаётся одно: тряпки — костюм, а сама она», — лёгкая кисть намертво вцепилась в запястье эспера и подтащила ближе того к лицу. Вода, колыхавшая некогда золотистые волосы, смыла с покойницы кровь. Дазай широко оскалился, вперившись в затянутые мутной пленкой радужки. — Браво, Элис-сан. Это Ваш лучший выход. Как жаль, что Мори не оценит мою смерть, — расходуя остатки воздуха, прошептал причине дурных снов практически в лицо. Страха больше не было, времени больше не было — осталась лишь чистая решимость изменить хоть что-то. — Ich weiß, — голос звучал прямо в голове, хотя она открывала рот напротив его собственного, и железистая едкость крови обжигала рецепторы. — Es ist nicht deine Zeit. — Не понимаю, — от нехватки кислорода в голове мутилось, Дазай с трудом ухватывал смысл отдельных слов и булькал в ответ. — Я знаю, что я сделал. Я знаю, кто я. Не трогай других. Они...

«Наоми хорошая. Не впутывай её», — прошептал на ухо призрак Танидзаки.

— Хорошие. Не трогай их. — Oh, was für eine Schande, — призрак оскалился в ответ, — ich schulde Herrn Hiroshima. — Не трогай их! Не надо! — повторял экс-мафиози. Перед глазами его плясали мушки, пространство разъедала чернота. — Alles, was ich getan habe, habe ich getan, damit du deine Augen öffnest, — шепот в голове нарастал. — Du wirst leben. Das ist meine Rache für deinen Verrat.

***

Боль в груди была реальной: кто-то изо всех сил жал на рёбра, ритмично продавливая те на несколько сантиметров вниз. Дазай захрипел и закашлялся: его сразу повернули, давая сплюнуть воду. Рядом без сознания лежал обмотанный скотчем в несколько слоёв объект преследования с разбитым носом. Вот так выглядел он не в пример лучше. Бывший якудза моргнул. Завертелась знакомая карусель из напарника, врачей, приемного покоя, бесконечных бумажек и такси. Знакомое хлопанье по рукам — никто не должен был просочиться под бинты, лежавшие удивительно ровно и плотно, но почему-то местами неудобные, колючие. Уже в машине елозивший по подстеленной на сидение плёнке эспер запустил руку за голову и вытащил из полупросохшей марли канцелярскую скрепку. Повязка моментально поползла, и Осаму срочно пришлось импровизировать, чтобы закрыть шею нормально. — Не вертись, сейчас стекло локтем вынесешь, — буркнул Куникида и протянул руку вперёд. С рукава на пол тоскливо капнуло. — Поворачивайся. Зачем достал? — Колола, Куники-и-и-и-и-душка, — практически пропел Дазай и поперхнулся: в горле забулькало. Доппо внимательно посмотрел в зеркало заднего вида. Увлечённый руганью с радио, водитель практически забыл о них, сидевших позади. — Прости. Мне следовало быть осторожнее, — глухо сказал одарённый и пригвоздил напарника взглядом к сидению, а потом пихнул ему в руки ополовиненную бутылку минералки и отвернулся, добавив глуше. — Не только сегодня и не только с этим. «Это здорово, нет, правда, здорово, осталось понять, что с этим делать», — панически простучало в черепной коробке Дазая. Исповедь вцепилась пальцами в лёгкие и стиснула их снизу. Было в этих словах нечто неправильное и неуместное. — Куникида-кун, а ты за что извиняешься, если не секрет? — захлопал глазами бывший якудза, стараясь обратить критически серьёзную ситуацию в фарс. «Разозлись, Куникида. Разозлись и забудь обо всём. Из меня не вышло того, кого бы ты хотел видеть рядом. Из меня не получилось много кого ещё. Не в первый раз для меня, не в последний — для тебя. Так будет проще каждому из нас», — шептали мысли. — Я работаю в Агентстве дольше. Логически верно, что, как старший, я должен был за тобой присматривать. Вместо этого я отстранился без объяснения причин и не задал ни единого вопроса, когда ты стал отстраняться не только от меня, но и от других, — просто и прямо сказал напарник. — Это неприемлемо. Я не жду возобновления ночевок или какого-то особого отношения к себе, но ситуацию следует прояснить. «Только не это», — забилось в голове. — Куникида-кун, скажи мне, а что должен, по-твоему, был сделать всякий, перед чьим носом буквально закрыли дверь? — негромко уточнил Дазай, мысленно подбирая правильные ответ. — Постучать снова позднее, а если не откроют, но попасть внутрь очень надо — залезть через окно, — пожал плечами напарник и виновато улыбнулся, — уж точно не сидеть на коврике, ожидая, пока ручка повернется, и точно не держаться до последнего за гордость там, где лучше без неё. Внутренний голос заверещал и заткнулся. Исповедь, нервно хрустевшая костяшками невидимых пальцев внутри, вздрогнула и стихла. — Выбить с плеча было бы проще, — улыбнулся Дазай. Вышло не очень-то ровно, однобоко. — Проще, но нельзя выносить дверь у того, кому она явно нужна, раз он её закрыл, — пожал плечами Куникида. — Вдруг этот кто-то стоит ровно за ней? — За стеной. Я всегда был там, но ты прав: меня бы знатно приложило, — постарался подыграть Осаму. — Спал прямо так? — Доппо повернулся всем корпусом. — Я поэтому тебя почти не слышал? — Да. Перетащил футон ближе, — Дазай принялся рассматривать бинты на руках. Зажимы для бумаг, стиснувшие их чуть ниже запястий, хорошо прятались в широких рукавах рубашки. — Я тебя тоже подслушивал. Я не понимаю, почему ты извиняешься, Куникида-кун, ведь ты загремел к Йосано-сан из-за меня. И то, что было до этого... Мне жаль. Я рад, что ты мне ничего не разбил, но я должен был тогда остановиться. Это... Не из-за тебя, правда. — Принято. Если это то самое «не из-за меня», о котором я подумал, то нам нужно будет кое-что обсудить вечером, — тихо ответил одарённый. — Приходи сегодня. Ближе к девяти, — Дазай кивнул. — С подушкой и одеялом? — уточнил бывший учитель. Осаму застыл, уставившись в одну точку на своем колене: штаны порвались, из-под светлой ткани виднелась синеватая от разводов туши кожа. Рядом почти светилось колено Куникиды, обтянутое сырой материей. Какая-то мысль при взгляде на эту подробность его жизни поднялась изнутри и начала давить на череп — чересчур большая, чтобы уместиться в его голове. — Да, — голос звучал так глухо и хрипло, как, наверное, должен был после всех вечерних неприятностей. — Спасибо, — тихо ответил Доппо, слегка подавшись навстречу. Дазай обернулся немедленно и едва не врезался в коллегу, только задел кончиком носа его нос и отпрянул, стукнувшись затылком о ручку над окном. — Чего ты, Куникида, такое говоришь? Почему? — экс-якудза замер напротив, глядя в глаза коллеги. — Ну, ты же всё-таки открыл дверь, — слабо улыбнулся эспер. — Слушай, я не знаю, что с тобой случилось на прежней работе, но понимаю: тебе трудно подпускать людей ближе. Если ты захочешь рассказать, я к твоим услугам. Рад, что ты позвал меня в гости, даже если это просто для обсуждения разных странных вещей. Обычно ты так не делаешь. Чернушка, притаившаяся в волосах Доппо, проворчала что-то согласное, подняла рожки-ушки, хорохорясь, и внезапно облизнулась очень длинным блестящим языком, приглаживая шерсть на мордочке. Явно прихорашивалась. Жар пополз из-под бинтов наружу, на лицо. Дазаю снова стало очень стыдно и одновременно тепло. — Пойдёшь — очки надень, мало ли, что там на полу в коридоре, — постарался выпалить он повеселее. Куникида улыбнулся едва-едва шире. В волосах его застряла какая-то зелёная слизкая гадость, на плечах жилета проступали непонятные разводы, рукава рубашки частично покрывали масляные кляксы, но напарник показался Осаму невероятно красивым в этот момент. Тушь чёрным пятном поднялась от его воротника на скулу и собралась в левой радужке. — Буду осторожнее, ихтиандр, — кивнул тот с внезапно посерьёзневшей миной. Чернушка в волосах встопорщила шерстку и точно ухмыльнулась, оскалив свои железные зубки. Тишина продержалась ровно три секунды, а потом оба детектива прыснули и истерически расхохотались, едва не стукнулись лбами и всё-таки повалились на дверь, когда машина резко развернулась, входя в поворот. Поэзия не удержалась — выпала из волос Доппо на Дазая и, возмущённо скрипя, рассеялась, проехавшись по его хребту вниз, но в этот раз Осаму понял одно: он не разобрал форму Сердитой Туши в полном фокусе, потому что таковой не было. Это существо представляло собой каплю, перманентно перетекавшую из одного состояния в другое, ведь в противном случае чернушка просто-напросто расцарапала бы ему спину когтями, чего не произошло. Было и ещё кое-что странное в ней: пока Поэзия съезжала, экс-мафиози почувствовал коротенькие жёсткие толчки — примерно четыре, как раз скатиться от плеча до бедра. «Нормальная частота сердечных сокращений — примерно шестьдесят-восемьдесят ударов в минуту, — заботливо проворковал в голове Мори, — размер же сердца... С этим интереснее. Обычно оно примерно с кулак, если нет никаких индивидуальных особенностей или заболеваний, Дазай-кун. Вес — в пределах двухсот-четырехсот грамм. Учитывай это, когда будешь целиться». «Я попал, Мори-сан. Я попал. Хорошо так под рёбрами хрустнуло», — не сказал бывший Исполнитель, продолжая смеяться. На этот раз — над собой.

***

Tamer — Beautiful Crime

По прибытии Осаму первым дело распахнул окно и бросился подбирать оставленные на полу вещи. Кое-как собрав бельё в стирку, он содрал с себя плащ, жилет, галстук-боло, рубашку, брюки, носки, майку и бельё, швырнул их в таз, хранившийся в коридоре, практически влетел в ванную комнату, сбил с бинтов зажимы, размотал марлю, встал под душ и принялся яростно тереть себя мочалкой, смывая все уличные запахи. С волосами пришлось помучиться: копна на голове сначала не желала намыливаться, а потом никак не переставала пениться, как бы эспер ни полоскал её. Закончив, Дазай не менее деловито просушил себя полотенцем и, прикрыв окно, задернул занавески. Его целью было зеркало в ванной. Отражавшее Осаму по пояс, оно было обильно обрызгано водой и мылом, но после протирания полотенцем обрело приличный вид. Недавний Исполнитель опёрся ладонями в стену по обе стороны от поверхности и сосредоточенно уставился сам на себя. В полумраке лицо было измученным, глаза неестественно чернели. С волос подтекало. — Ну же, давай, давай, давай, — зашептал он, фокусируя Исповедь изо всех оставшихся сил. Комната двоилась и выцветала, но не никак истончалась до прозрачности. Мелькая и искажая пространство, раскачивалась перед глазами из стороны в сторону удочка, как обезумевшая от магнитной аномалии стрелка компаса. — «Исповедь неполноценного человека», давай! Давай же! Пальцы способности защёлкали костяшками внутри. Эспер зарычал: он видел контакты, видел сияние под кожей и всё же не мог по своей воле смотреть сквозь стены и чувствовать других. — Ладно, хотя бы так, — проворчал бывший Исполнитель и уставился на себя. Абсолютно чёрные глаза без видимой границы между зрачком и радужкой, видящие то, что лучше бы не знать. Неестественно белая кожа, покрытая разводами туши. Совершенно чёрная кровь в жилах и такое же чёрное сердце — а какие ещё могут быть у него, Исполнителя, с его-то наследием? Рот, выплёвывающий нестерпимо чёрные вещи про окружающих. Острый язык и не менее острые зубы. Дазай приоткрыл рот и, отшатнувшись от зеркала, зажал его, а потом, не выдержав, осел у стенки и истерично захохотал. «Это я, Куникида-кун, но, знаешь, не только. Это, получается, мы оба. Это всегда был не только я, не только мои проблемы, но и твои тоже. Моя отстранённость против твоей жертвенности. Моя пустота против твоего избытка вложенных смыслов. Моя вроде-как-лень против твоих перегрузок. Моё безразличие против твоих обещаний себе и всему миру. Мой конформизм против твоей жёсткости. Я думал, это со мной всё фатально и безнадёжно «не так», но мы оба не вписываемся в рамки «нормальности». Ты просто ещё не влип ни во что по-настоящему чёрное, правда, и это так здорово, ты бы только знал! Впрочем, твоя прямота против моих намёков, так что лучше спи спокойно и дальше, да. Ты такой правильный, я же просто жаба, да, но, оказывается, мы идём к одной и той же цели и хотим одного: быть нормальными... Выходит, конечно, так себе, но мы стараемся. И мы оба такие, какие есть. Мы оба. И, кажется, это и есть то, искомое», — от дикого хохота выступили слёзы, покатились по щекам. С треском ожила накидка: мягко подогрелась с внутренней стороны и, затянув узелком шнуры, рассеяла Исповедь. Единственная разница между ними, напарниками, заключалась в том, что у Куникиды сердце было снаружи, а у него сердца в каком-то смысле не было совсем. Фукудзава прекрасно знал об этом и намекал совсем не тонко. — Да какой Вы после такого «Серебряный волк»? Лис да и только, причем полярный, — пробормотал себе под нос Дазай. — Вот уж про кого не подумал бы никогда. И тут в голове снова что-то щёлкнуло. «Тот, про кого я бы не подумал. Хочешь спрятать — положи на видное место. Нагасаки слишком умный для одного человека. Нагасаки — двое, не один. Чёрта с два я теперь Вам что-то расскажу. Куникида, скорее всего, пришёл к тому же выводу. Осталась буквально пара вопросов: почему он продолжает? Хочет Вас обелить? — Дазай устало глянул на колено. — И почему я не чувствую ни капли удовлетворения от того, что всё-таки двигаюсь к развязке этой истории?»