Четырёхглазый

            Я верю, что...

Этот мир мне не должен, но не в силах мне помешать,

Что нельзя, а что можно — я привык за себя решать.

Би-2 — Тема века

***

Placebo — Where Is My Mind? (XFM Live Version)

Весна надвигалась на город с той же неотвратимостью, с которой кинжал айсберга стремился в железную грудь «Титаника», и каждый по-своему ощущал её приближение. Хироцу-сан, возвращавшийся поздним вечером с тренировки по зумбе с ковриком и спортивной сумкой наперевес, подумывал взять несколько индивидуальных уроков у нового инструктора — вспомнить молодость, да и не грех с такой-то крепкой леди около сорока освежить в памяти движения танго, которым на удивление успешно для очень далёкого от романтики человека обучал Хигучи местный подрывник, изредка мечтательно смотревший за окно, а не только на свои бомбы. Мир ненадолго терял рассудок, чтобы за лето охладить пыл к осени. Беда заключалась в том, что если в ВДА эсперы, видимо, дурили поодиночке — Дазай в соседнем зале, половину занятия по парной йоге методично падавший на так и не достигшего просветления партнёра, явно пребывал в нирване — то Портовая Мафия сходила с ума всем составом.

***

Hozier — In The Woods Somewhere

Ясный мартовский день плавно перетекал в вечер, и тёплые лучи солнца согревали острый хребет гигантской кошки-Йокогамы, потягивавшейся навстречу заливу. Единственный открытый её глаз неоновой радужкой колеса обозрения смотрел на рослого мужчину в элегантном костюме, замершего у толстого пуленепробиваемого стекла, заботливо отмытого до блеска. К сожалению, даже очки с линзами-хамелеонами не спасали от жалившего пламени за плексигласом, потому гостеприимный хозяин спешно опустил на половину окна плотные стальные жалюзи внутри помещения и пригласил к двум затенённым мягким креслам. — Рад Вас видеть, Верлен-сан. Как Ваши дела? Как успехи учеников? — босс Мафии развернулся к гостю. На пленника бывший «Король убийц», некогда французский шпион, не тянул давным-давно: он, обитавший обычно в Ками забытых помещениях, долгое время читал и писал стихи, а потом добровольно взялся за работу с подававшими надежду юными мафиози, чем сильно разгрузил остальных. — Как и прежде, Мори-доно, — почти безэмоционально произнёс Поль. — Изуми-кун справляется всё лучше, но до контроля над демоном ей ещё далеко. Акутагава-кун хороша в ближнем бою, однако без способности довольно ограничена в вариантах действий. Впрочем, я сделаю всё, что от меня зависит. Зачем Вы прервали моё уединение и позвали сюда? Это небезопасно. Если существует возможность, я хотел бы вернуться в подземелья. — Встречу сегодня сложно назвать уединённой из-за нескольких снайперов, сидящих на соседних крышах, а также дежурящего по ту сторону стекла Чуи-куна, — оябун подхватил со столика между ними чашку из тонкого фарфора и отпил немного пахшего жасмином зелёного чая. — Я хотел бы поговорить кое о чём важном, но не уверен, что Вам это интересно, потому начну с Вашего младшего брата. — И к Вам Чуя-кун заглянул? — Верлен наткнулся взглядом на приборы. Сглотнув моментально вставший в горле ком, он поднял свою пару поближе, попробовал напиток, глядя за окно, вдохнул поглубже аромат и вытащил розовую конфету из вазочки, стоявшей рядом. На вкус — вишнёвую. — В первую очередь, — согласился шеф, щурясь. Кажется, чай подали какой-то неправильный. Весь офис видел привезённый наверх трёхъярусный шоколадный торт с сахарными крылышками и рыжими пятнами апельсинов. Как это в одиночку ела Элис, даже не запивая ничем, оставалось большой загадкой для сотрудников организации. Шестёрки давным-давно делали ставки, сколько процентов приходится на босса каждый раз, но никто не мог получить выигрыш — Мори никогда не заставали с блюдцем в руках, а перчатки и воротник его были безупречно белы. — Представьте себе: Чуя-кун попросил у меня предоставить ему всевозможную поддержку сейчас, чтобы он, в течение двух ближайших лет, повысил престиж Портовой Мафии в целом. Я, конечно, достаточно доверяю ему, поэтому отдал «Серебряный оракул», но конкретно в данный момент начинаю жалеть об этом. Он мне так и не сказал, что собирается сделать, а не встретил его на пути только отбывший в командировку Туз. Не люблю сюрпризы, — дозированно взволнованно заметил Огай. — Ничего ужасного, на мой скромный взгляд. Кажется, младший брат решил дать образование своему кохаю, не более того. Меня, например, попросил обучить его литературе и истории, но я едва ли смогу последнее, не японец всё же, потому договорился насчёт экономики и менеджмента. Госпоже Озаки, кажется, выпала просьба насчёт анатомии и владения холодным оружием, Каджи-сан взялся за комплекс естественных наук, если мне не изменяет память, — голос Поля потеплел, он стащил из вазочки ещё одну сладость. — С отрядом Хироцу-сана согласовано расписание учений и ближайших заданий, за исключением экстренных случаев. На уроках может присутствовать его сестра, если пожелает. Остались, собственно, философия, история и, как бы не прискорбно это звучало, математика. Акцент Чуя рассчитывает сделать на литературу и живопись, потому поднял все свои связи в городе и после устремился куда-то на соседний остров частным рейсом. — Я надеюсь, это не затронет его прямые обязанности Исполнителя и задачи, которые следует решать самому Акутагаве-куну. Никто не снимает с обоих работы на благо организации, — старший якудза прикрыл глаза. Паззл пока не складывался: Накахаре ничем хорошим не грозили подобные перемены, незачем было так стараться и столько бегать два года подряд, разве что... На выходных побывавший в Токио Мори решил расслабиться и по такому поводу в сопровождении группы телохранителей нагрянул в частный бассейн на пару часов. Не успел он и десятка раз преодолеть дорожку, как вернулся с докладом Чуя. Бывший врач вздохнул и взобрался на бортик, накинул на голову полотенце, выслушал Исполнителя, отчитавшегося по недавнему делу: тот смог согласовать поставки контрабандного жемчуга так, что исхитрился обойти китайцев на этом поприще, потому доходы Порта медленно, но верно росли. Смотрел, правда, одарённый на босса долго и как-то недоумённо, но в итоге извинился и быстро ушёл. И только в душевой Огая, замотавшегося на переговорах и до сих пор не получившего просьбу медиума, сработавшего отменно — ни обоймы, ни скальпели, разложенные по всей квартире, никто не трогал больше недели — настигло осознание: он забыл о татуировке, и эспер всё время лицезрел незаконченный рисунок мастера Сато. Фрагменты с щелчком встали по местам, но в пришедшую на ум версию не верилось — слишком краток был срок реализации. — Не снимает работы на благо организации... Как давно я не слышал этой формулировки, — Поль печально усмехнулся и, отпив ещё чая, уставился на закат. На смену золоту приходила кровавая краснота, воспламенившая залив и мост над ним. Убрав очки в верхний карман пиджака, пятый Исполнитель замер, до рези глядя на сияние. Влага стояла в его глазах, но не проливалась. — Как старший, я обязан об этом беспокоиться, — мягко произнёс Мори. — Этой тоже, — уголки губ напротив вздрогнули. Некогда хирург наблюдал небывалое: собеседник утратил лицо и улыбался так болезненно, так тоскливо, что в груди защемило. — Всё-таки чудесный вечер, начинаю радоваться, что вышел. Как давно я не видел солнца. — Вы всегда ждёте шторма, Верлен-сан, — голос Огая стал ещё мягче, перешёл почти в урчание, сладкое-сладкое, как моти в вазочке. — Слишком давно, пожалуй. Так давно, что забыл о том, чем любой шторм оканчивается. Только потому и жду, выходит, — гость ощупью выбрал ещё одну конфету, съел. Некогда врач налил ему ещё напитка из белоснежного чайника. — Видимо, Вы не одиноки. Хотите услышать самую несмешную шутку в Японии? — шеф наполнил свою чашку. Жасминовый чай он находил редкой гадостью, но стабильно пил, перебивая запах и вкус тортов, поедаемых Элис в стрессовых ситуациях. — Что может быть не смешнее, чем смотреть на то, что есть, а видеть того, кого нет? — Исполнитель едва-едва повернулся. Лучи вызолотили его прекрасный профиль и превратили в призрака. — Смотреть на того, кто есть, и понимать, что дать тебе ему нечего, и во всём, что не умеешь, видеть этого человека снова и снова, — Огай выдохнул. Эспер развернулся окончательно. — Вы можете позволить себе буквально всё и всех, даже меня при определённых условиях, разве нет? — бывший шпион прищурился. — Если смысл не в том, чтобы позволить, а в том, чтобы сделать самому, не так уж много. Сварить кофе вкусно, например, у меня не получалось никогда, — оябун прищурился. Две турки и одна электрическая плита пали смертью храбрых, все бариста города сбегали со встречи или переставали понимать, что от них хотят, под дулом ПП и пытливым взглядом Элис. Законные методы убеждения, вроде обещания щедрого вознаграждения и попыток договориться, не работали: либо не находилось добровольцев, либо невозможно было подогнать расписание курсов по приготовлению напитка к делам босса. — Ничем не могу Вам помочь: я сам очень плох в этом, хоть и жил во Франции, и, как показывает жизнь, с традиционным для местных чаем вообще беспомощен, — виновато пожал плечами гость. — Белый день* на носу. Я не имею права вручить жемчуг* в подарок — его могут счесть оскорблением. Сладости слишком индивидуальны, а для прочего рано. Видите, самая несмешная шутка в Японии, — Мори устало покачал головой. — И правда, — собеседник кивнул ему. — Остаётся только один вопрос: если я редко смотрю на солнце, на что редко смотрите Вы? Напиток вкусный, но Вас не радует. Вы постоянно щуритесь — не любите его так же сильно, как я сам не люблю солнечные лучи — тревожат память. Тем не менее, зная об этом, Вы меня позвали сюда. — На снег, — шеф закрыл глаза, обманчиво расслабленно откинулся на спинку. — И кто остался под ним, Мори-сан? — Верлен по-птичьи склонил голову. — Многие, но важнее тот, кто под ним более не стоит, — мафиози усмехнулся сам. Маска треснула, и соседа поразила на мгновение горько-сладкая, как жасминовый чай без сахара, улыбка. — Он на ногах до сих пор, полагаю? — предельно вежливо поинтересовался гость, обрывая наполненную тоской паузу. — Всё верно, — Огай приоткрыл глаза. Закат придавал радужкам его глаз странный, редкий оттенок фиолетового. — Слишком далеко, если честно. — Тогда Вам ещё рано скучать. Вы видите кого-то не только там, — Поль постучал пальцами во виску, тяжело выдохнул. — Разве это не менее мучительно? — старший подхватил чашку. На белоснежных перчатках не было ни пятнышка. — Не знаю, что хуже. Одна просьба: пока этот человек здесь, не недооценивайте его, иначе буран Вас задушит после, — задумчиво произнёс Исполнитель. — Время покажет, — неопределённо заметил босс Мафии. — Выпью за то, чтобы показало как можно позднее, — одарённый усмехнулся и поднял чашку. — Прекрасный вечер — и тост под стать, — выпили они одновременно.

***

Carlos Gardel — Por una Cabeza

Мотоджиро Каджи перепроверил план здания, пересчитал кейсы со взрывчаткой и, мечтательно вздохнув, принялся шуршать университетскими записями, мурча под нос песенку. Школа, ВУЗ — чудесные годы начала его экспериментов и увлечения пиротехникой, незаметно раскрывшего способность и превратившего его, по образованию фармацевта, в настоящего подрывника, известного якудза. Сколько всего он собирал и взрывал — исключительно в научных целях, господа — не счесть! Ах, ностальгия! Жизнь была прекрасна: новый шеф подкидывал задачки одна сложнее другой, ну, впрочем, так и было нужно и для личного прогресса, и для развития научного знания, правда, оставались в этом мире вещи, не поддававшиеся его пытливому уму. Он называл вслух лишь две, но существовала и третья. Бог, Смерть и Элли. Бога никто не встречал, Смерть не представлялось возможным изучить напрямую и нормально описать, а Элли... Она исчезла быстрее, чем летучий растворитель из открытой бутылки. Не красавица совсем — внешне обыкновенная японка со стрижкой под кокеши*, собранной в пучок, но было в ней нечто такое, что навек зацепило его взгляд и не отпустило. Каджи, как истинный учёный, перебрал сотни формулировок и не смог выделить ни одной информационно избыточной. Года четыре назад он, ещё учившийся на старших курсах, почувствовал, что в лаборатории стало тесно, и впервые отправился на вечерние курсы танцев для любителей. Вдохновения не хватало, работа шла через пень-колоду, мир за окном невозможно тускнел, на выпускных он не бывал, но хотел: наука пожирала его время, однако сама возможность созидать нечто новое кружила голову и затмевала глупое времяпрепровождение со сверстниками, правда, от большой нагрузки перестала приносить прежнюю радость. Решив развеяться, незаметно для себя долговязый студент освоился на площадке и привык бывать там дважды в неделю, но ему отчаянно не везло с партнёршами: те стремились отделаться от него побыстрее, пока не пришла она — Элли, ни разу не назвавшая ни имени, ни фамилии, не сказавшая о себе толком ничего за их знакомство. Горькие цитрусово-сосновые духи отдавали сладостью на последней мускусной ноте, стоило наклониться к скрытой воротником-стойкой шее в близкие объятия. Элегантное серое платье, скроенное по фигуре, обращало её, умную, острую на язык, в Кюри, а светлые туфельки с серебряными пряжками на затянутых в черноту колготок точёных ножках окончательно убедили Мотоджиро дать ей прозвище мысленно и случайно произнести в разговоре под конец — Элли только кивнула и назвала его Джекил*. В реальности ни одна девочка из Канзаса бы не дошла до Изумрудного города, не обладай она мощным интеллектом и впечатляющей наблюдательностью. Элли отличалась и тем, и другим, потому была потрясающей. Говорила на его языке — не пугали ни термины, ни латынь. Отрывки из его — их — любимых опер знала все и порой начинала напевать, как умела, под нос эти арии или что-то из джаза, если всё шло прекрасно. Элли, похоже, нравились кое-где обожжённые, порезанные битой стеклянной посудой и испачканные реактивами руки. В сумочке вместо косметики поселилась аптечка на все случаи жизни: партнёрша извлекала её и тянулась к кистям, чтобы обработать особенно сильно пострадавшие места, долго рассматривала на предмет оставшихся повреждений запястья. О Ками, как она танцевала! Не умела исходно, но явно старалась: стоило освоиться, становилась лёгкой-лёгкой, точно водород, и смотрела, как никто и никогда ни до неё, ни после. Их пара споро лавировала среди прочих, бесстыдно и вполне заслуженно занимала самый центр площадки. Гибкая, сильная, уверенная в себе Элли в эти моменты была... Была... «Трансцендентна», — скользнуло на язык слово. Спустя столько лет, надо же, вот оно. Обыкновенна, как жизнь. Легка, как Смерть. Неуловима, как Бог. Свежа, как лимон, и резка, как взрыв. Растворена в танго, в вальсе, в опере, что золото в царской водке, шрамами написана на его руках и в старых тетрадях чернилами на полях. Терпкостью отпечатана на рецепторах. Пропала однажды с площадки и осталась призраком в серебряных башмачках где-то на задворках сознания. Элли. Совершенно непостижимая Элли.

***

Давным-давно до встречи с Йосано-сан

Go_A — SHUM

«Бога нет, ангелов нет, духов нет. Люди умирают, так как смертны, и от них не остаётся ничего, поэтому всё, что имеет значение — дела сейчас и та боль, которая мешает их завершить», — думал прибывший на отдалённую базу со своим отрядом из Нагасаки Мори, подававший надежды полевой хирург, пару раз уже собиравший похороненных на бумаге. Он пригладил стрелки на брюках, стряхнул невидимые пылинки с плеч, перехватил саквояж с инструментами, поспешил в сторону скромного жилища. Через полчаса начинались учения, в которых их отряд, целиком состоявший из едва покинувших вуз при одной из воинских частей студентов, должен был играть роль мгновенной поддержки в случае, если что-то пойдёт не так: слыхано ли, запланировали испытания прибывших эсперов в условиях, близким к боевым, чтобы понять, как именно применить их способности в деле. Закрытый полигон предназначался для работы с одарёнными из Азии: группа китайцев, в характерных фуражках и форме, расположилась поодаль у шатра, а ближе, на нескольких лавках, сидели, переговариваясь между собой, мечники среди обычных солдат и его коллег. Более нелепое зрелище, чем отряд самоубийц в традиционной одежде, было сложно вообразить себе: кругом стрельба, взрывы, а эти идиоты несутся на врага с оружием наголо. «Давно пора упразднить подобные подразделения: мастера боевых искусств не идут ни в какое сравнение с хорошими дальнобойными винтовками, зачем они тут вообще», — подумал медик, но это не помешало ему приторно улыбнуться и доброжелательно кивнуть напряжённо глянувшему на него белоголовому воину. «Будущий пациент», — хихикнула в голове Элис, его личная маленькая сила, о которой Огай особенно не болтал: толку от неё в реальном бою пока было немного, а на повторный призыв энергии всегда уходила уйма. Кто бы знал, что шутка станет пророчеством, ибо спустя только пятнадцать минут едва не разверзся Ад. Напрасно Мори расслабился вместе с другими: среди иностранцев присутствовал некий господин Фень. Его, эспера из знатной семьи, отличала редкая по свирепости способность мгновенно призывать пламя различной интенсивности и направлять его на цель. Китаец, шедший в самом ядре атаковавшей искусственно возведённую высоту группы, по плану должен был её разгромить. Перед ним, под прикрытием солдат, шагали способные призвать щиты одарённые, чтобы никто не добрался до «Заклинателя огня». Следом направлялись высокопоставленные военные, чтобы оценить эффективность боевой операции, и замыкали колонну медики. Стоило маленькому отряду, подвергавшемуся обстрелу, подойти к насыпи ближе, как Фень что-то затрещал на родном языке, и, разгоревшись на его ладонях, огромные красные языки полыхнули ввысь и стали разрастаться вширь. Сопровождавшие моментально отшатнулись, сбрасывая щиты, но солдаты с позиции продолжили палить яростнее. Возможно, именно по этой причине китаец испугался, утратил контроль, и вместо одного изящного залпа столб пламени распался, сформировал воронку и пошёл прямо на периферию. Дохнуло жаром, воздух загудел. Первую линию не успевших даже завопить отбросило ударной волной, одного, заслонившегося барьером, швырнуло на трибуны с такой силой, что он беспомощно распластался на скамье, бессильно глядя в небо. — Отступаем! — заорал какой-то из начальников, падая на землю, но пехотинцы, следовавшие за ударной группой, уже бросили оружие и побежали прочь, понимая, что иначе не уцелеют. С высоты дезертировали снайперы: одни устремились к крошечному озерцу за насыпью, другие повалились в несколько траншей, которые пламя тут же облизало с большой охотой. Сметая всё на своём пути, неконтролируемое кольцо огня расползалось, разрушая возведённые для тренировок постройки и разгоняя обезумевших от ужаса людей. Оно надвигалось на отряд медиков и добралось бы до него непременно, но вдруг среди хаоса одна единственная фигура, взмахнув мечом и закрыв нижнюю часть лица рукавом, кинулась откуда-то наперерез. Оцепеневший от страха Мори в тот день уверовал в сверхъестественное: лицо камикадзе, прорвавшего атаку, исказилось от наверняка страшного крика, потонувшего в рёве пламени. Из тела вырвалось что-то сродни прозрачным сероватым то ли парусам, то ли крыльям, белоснежное сияние которых с треском, напоминавшим молнию, озарило перепуганного Феня и окутало со всех сторон, душа волну жара и рассеивая силу, гася её, но, к сожалению, не окончательно: наклонившегося вперёд человека, успевшего оглушить китайца и прижать к животу меч, хлестнуло слева остаточной вспышкой и отбросило назад, его самого — тоже, но слабее и только понизу. Мир перевернулся, унесло фуражку, свет на какое-то время померк. Подняв звеневшую от удара голову, Огай увидел растерянных сослуживцев и того самого, покрытого сажей, в обгоревшей одежде мечника, из последних сил направлявшегося к трибунам. Их не хватило: тощая фигура покачнулась и медленно осела на колени, а потом завалилась на относительно целый бок, выставив пострадавший к небу. Дико смотрелись белые растрёпанные волосы на чёрной земле и абсолютно целая катана в ножнах с такой же ленточкой, что клочьями торчала на оставшихся от косы прядях над красными пятнами ожогов.

***

Vanessa Mae — Tango De Los Exilados

Феноменально: не считая эспера с перебитой спиной и остановившего катастрофу наёмника — одного из пяти самых элитных мастеров ближнего боя в Японии, чёрт возьми — обошлось без тяжело раненных. Ноги Мори, конечно, задело, но он вовсю передвигался, щурясь от жжения. Пламя облизнуло голени и пошедшими волдырями браслетами сомкнулось вокруг них, расчертив полосами места над кромкой обуви. Угораздило же его прибыть в простых ботинках, а тут такое. Каждый день хирург проверял своего невольного спасителя в полевом госпитале. Тот, смурной, явно плохо спал, но послушно давал обрабатывать спину и стоически терпел процедуры, даже если в процессе перед глазами плясали искры. Белые короткие прядки смешно топорщились на его затылке: Огай лично отсёк скальпелем огрызок и продемонстрировал позднее помрачневшему обладателю растрёпанный шнурок. — Отрастут ещё, — врач фыркнул. На его скромный взгляд, так было даже лучше: косичка старила владельца. — Если успеют, — отозвался воин. — Почему Вы не упали в траншею? Сгорели бы. — Сказал человек, добровольно сунувшийся в пламя, — медик, отвлёкший беседой пациента, заскользил смоченным лекарством тампоном по краю раны. Спина под пальцами окаменела, но жертва обстоятельств не издала ни звука. — Вы не находите это забавным? — Отвечу, когда Вас пристрелят: не научитесь прятаться — долго не протянете, — процедил сквозь зубы мечник, медленно выдыхая. — Вам придётся дожить до ста, чтобы наворчать на меня, — улыбнулся довольный хирург: заживление шло удивительно хорошо, проблем с лечением не было несмотря на полевые условия. — И, дайте угадаю, палец на курке будете держать Вы, на старости лет забывший, что даже палка стреляет раз в год? — радужки, в тени напоминавшие переспевший крыжовник, кажется, потемнели, зрачки сузились от гнева. — Если палка будет стрелять так же, как Вы, Хиросима, Вам придётся меня дожидаться, — усмехнулся медик, принимаясь за вторую рану под свистящий выдох. — Если до таких, как Вы, наконец-то дойдёт, что при взрывах надо падать ниц, таким, как я, не придётся лезть в пекло, — ядовито-спокойно заметили снизу. Мори умилился: последний раз ему читал нотации преподаватель в училище, когда он случайно вскрыл не тот труп. — Уж не из-за меня ли Вас понесло на господина Феня? — сладко-сладко проурчал Огай, предвкушая бурю эмоций. В ответ — тишина и тяжёлый прямой взгляд серо-зелёных глаз в его собственные через плечо. — Если пугаются те, кто идёт со смертью бок о бок, Господин-из-Нагасаки, пора что-то делать, — ровно ответил мечник. — Врачи не пугаются — берут паузу для размышлений над наиболее адекватным вариантом действий в текущей непростой ситуации, — Мори покачал головой. Никто и никогда не мог его смутить, этот сорвиголова не сумеет тоже. — Найдите укрытие и стройте Ваши планы оттуда, — затянул старую песню собеседник. — Что сложного? — Пропущу всё самое интересное. Чьи-то щёки в саже, например, — Огай зажмурился. — Войны не выигрывают без медицинской поддержки, — воин нахмурился, — а кому её оказывать, если Вы не хотите уносить ноги вовремя? — Многим моим коллегам? — тампон намеренно кривовато заскользил по самому краю глубокой раны. — Говорят, Вы — гений. Не верю, — раздражённо засопел совершенно неподвижно сидевший больной. — Вы вроде не принадлежите к числу одарённых, но Вам же не мешает это творить невесть что, — захотелось, чисто в рамках эксперимента, нажать посильнее: цель отказывалась терять самообладание. — Я из них, но от меня мало пользы, во всяком случае, так считают сверху, — отрезал пациент и отвернулся, приглушенно охнул, когда врач случайно задел крупную гематому на рёбрах. Те выдержали, но размер синяка беспокоил. — До недавних пор я считал всю вашу весьма традиционную группу таковой, и вот мы оба здесь, какое совпадение, не правда ли? Я сам из них, но моя сила... Не столь впечатляющая, как у господина Феня. — Оттого и орудуете ножом? — мечник понимающе усмехнулся. — Ровно как Вы — катаной, Хиросима, — Мори кивнул. — Я вообще не оттуда, — вставил пациент. — Вы так и не назвали своего имени, кстати. — Всё равно скоро уеду, — пожал плечами хирург. — И нам не по пути. — Этого Вы наверняка знать не можете, — покачал головой собеседник. — Хитокири* давно не работают на армию, — спасённый фыркнул. — Вы — устаревшая технология, ровно как искусство ёбицуги*: кусок исходного материала ни лаком, ни чем-то другим не заменишь, хотя выглядит красиво. Если чайнику конец — проще купить новый. — Сделайте мне одолжение: оттащите обратно. Буду свистеть на полигоне, Господин-из-Нагасаки, — развёл руками больной. — Чтобы я Вас ещё и от жара лечил? Увольте! — Огай потянулся за свежими бинтами, мимоходом заметил: пострадавший встал, присел напротив и слегка приподнял руки, чтобы легче было его обвязать. — Вы ничего не потеряете. Я ж весь такой скособоченный: сила небоевого типа, искусство войны на чём-то неогнестрельном, профессия, отдающая концы. Сразу видно: перспективный покойник. Помру, зато бегать не будете, и нести недалеко, — мечник зло прищурился. В этот момент Мори с удивлением осознал: перед ним не мужчина в летах, а ровесник, возможно, на пару лет старше — даже в уголках глаз морщинок почти нет. Шрамы на спине у него останутся некрасивые, но есть шанс, что обойдётся: заживало всё, как на собаке. — Напрягаться ещё, — медик улыбнулся вовсе приторно. Во рту появился привкус крови: неприятно было ощущать, с какой лёгкостью угадывают его мысли. Действительно, кстати, будущий труп: эмпатия — последнее из нужного и на войне, и в политике. — И то верно. Можете просто поручить меня кому-то из коллег, которых я толком не видел, пока не спал, и те забудут обработать всё пару раз. Скончаюсь от заражения крови. Возможно, в муках, как те, из разрушенных городов, — понимающе отозвался вставший опять, поворачиваясь из стороны в сторону, — и на моём надгробии напишут: «Сгорел во цвете лет». Буду являться к Вам во сне каждую ночь и жаловаться, что вместо фамилии и имени какой-то идиот выбил на нём сверху: «Хиросима». Огай прыснул, едва не уронив бинты. Глаза напротив смеялись, но губы оставались неподвижными. — Чтобы такое провернуть, Вам придётся найти меня после, — врач завязал узелок на боку. — Спорим, что мы напоремся друг на друга случайно? — недоэспер расправил косоде. — Я ничего не теряю, пусть так. Какова ставка? — второй одарённый зажмурился по-кошачьи, отложил в поддон испорченные повязки. — Вы не хотите, чтобы это было предопределено, а я верю, что это так, потому решим при встрече, — повёл плечами его собеседник и протянул кисть для пожатия. — По рукам? — По рукам, — на ощупь пальцы казались жёсткими и местами грубыми, но удивительно тёплыми. Так началась их игра. Несколько дней препирательств спустя трясшийся в служебном транспорте Огай неожиданно понял две вещи: он сам не представился и не спросил, как звали пациента, даже толком не рассмотрел верхнюю корочку его медкарты и до сих пор не нашёл адекватного объяснения, почему голени во время работы с ним переставало жечь. Последнее доктор честно списал на то, что двигался меньше привычного, ведь странный хитокири менял положения сам, чтобы не тревожить его ноги. И откуда только узнал?

***

По завершении войны

Palaye Royale — Lonely

Около двух ночи Огай сбросил халат, перчатки и рухнул на видавший всякое, в том числе его местами забрызганную кровью одежду, диван. Выстрел. Ещё один, свист над макушкой. Дикие вопли и хохот откуда-то снизу, завывания сигнализации. Красный свет аварийных ламп бьёт в глаза. Он бежит по коридору так быстро, как только может — ноги дерёт, в боку колет. База затонет, если сержант Мори не разыщет кое-кого немедленно. Взрыв. Мужчина вскинулся на узком диване и, приподнявшись, потёр шею. За окном занималась заря, жидкая, желтовато-плазменная, с гнойными сгустками облаков и здоровенной белёсой опухолью солнца посередине. Нервная система решила побаловать его: целых четыре часа без пробуждений от чего угодно — настоящий подарок. Такие всегда сулили огромные проблемы. Элис сонно выглядывала из-под старой шали на кресле. — Доброго утра, Ринтаро, — не успела способность поправить платье, в приёмную ввалился кто-то из клиентов — весь в крови и под чужой мат. В подпольной клинике подобное было нормой, правда, появление в личных помещениях всё же выбивалось из колеи, но доктор ко всему привыкал быстро. Раньше незваных гостей выгонял телохранитель, но, вот совпадение, погиб, не дожив до третьей зарплаты — жаль, даже нравиться начал. Предыдущие увольнялись или сбегали сами, не выдержав ненормированный график или решив, что не подписывались на такой быт. Интересно, где носит медсестёр и уборщиков?

***

Мори, отмывавший после операции руки, посмотрел на себя в забрызганное мыльной водой зеркало: волосы в маленьком хвостике, щетина на подбородке, мешки под глазами, кожа бледнее халата, жила стучит на виске. Руки не трясутся — и на том спасибо, Ками. Война кончилась, и он неплохо справлялся с её последствиями с учётом всех событий. Сегодня, например, четыре часа спал без перерывов, впервые за две последних недели. С перерывами — пять с половиной. Так держать. Правда, уже день, немного тошнит, а до завтрака не дошло, но и без него неплохо. Ещё двое. Приняв оплату заранее, Огай залатал обоих, дотащил на себе и на Элис до коек, вызвал их же товарищей. Только очередной потасовки не хватало: кровь внизу не затёрли, а надо бы, некоторые пугаются пятен и наркоз действует медленнее, чем следует. Йосано, как он абсолютно уверен, опоздавшая тринадцать раз, с опустевшими глазами размахивавшая тесаком после того, как на всю базу по радио её методы лечения признали неподходящими, после того, как он разоружил её и выбил сумку с гранатами, которые девчонка нашла в форме убитых и не успела заложить в машинном отделении для подрыва, после того, как он вытащил её с того света — харакири в исполнении одарённой не ожидал, и где только нахваталась — примотанная к койке ремнями, насыщаемая его же кровью, глядя глаза, хрипела до потери голоса: «Будь ты проклят, Мори-сенсей. Танцуй с ножом до смерти, как я, гори, умирай каждую ночь, как все эти солдаты, забудь о тишине, ни за что не отдавай свою жизнь, как хотел, тварь, и останься с ней один на один, будь ты проклят, будь ты проклят, будь ты проклят». Надо же, сбылось, напрасно забыл об этом. Здесь, в относительной безопасности, колдовство Акико догнало его и развернулось в полную силу: война начиналась каждую ночь, взрывы, свистевшие над головой пули и осколки не давали спать. Он ничего не успевал: графики рассыпались, планы рушились. Огай кружил над распростёртыми на койке телами и шил-шил-шил без остановки. Люди разбегались, как от прокажённого, есть стало некогда. Голова болела. Постоянно хотелось курить. От безысходности он пожаловался какому-то приличному господину на свои злоключения прямо в очереди за рисом несколько дней назад, и тот — внезапно — обещал уладить вопрос, если хирург согласен подстраховать его бесплатно как-нибудь. Ближе к вечеру в дверь постучали. Мори оторвался от тарелки с едой и обомлел. На пороге стоял Хиросима. Повзрослевший, слегка раздавшийся в плечах, с ещё более тяжёлым колючим взглядом и походкой столь мягкой, что ни один шорох не выдал его. Бывший хитокири с катаной на поясе и сумкой с вещами под мышкой, как оказалось, прибыл по поручению Нацуме-сенсея, того, в шляпе. И, судя по холодному отблеску в синеватых на свету глазах, он тоже узнал Господина-из-Нагасаки.

***

Mgzavrebi — Tango

Двенадцать. Час. Два. Четыре. Голова гудела от историй болезни, тупо ныли костяшки пальцев, ручка с тихим поскрипыванием ездила по бумаге. На периферии послышался свист. Отросшее на войне чутьё на опасность взвыло. Мори подскочил, опрокинул стопку историй болезни со стола, грязно выругался, оглядывая разлетевшиеся листы, наклонился и только тогда обратил внимание на тень, тянувшуюся от подоконника, дёрнулся и выдохнул. — Всего лишь я, — ровно ответил оттуда Фукудзава, бесшумно соскользнул на пол. — Вы вообще спите, Мори-сан? — Иногда. Слишком много карт сегодня, — документацию Огай вёл по принципу: «А вдруг?» Он фиксировал всё очень подробно, понимая, что сжечь бумаги не поздно никогда, а вот найти нужную, если её нет — огромная проблема. В конце концов, однажды подпольный врач за счёт записей вывернулся из лап полицейских: продолжительность операции на одном из подстреленных бандитов стала алиби в довольно грязном деле. — Я здесь неделю. Вы почти не ложитесь и постоянно дымите, — веско произнёс Юкичи, — не понимаю, как у Вас не дрожат руки. — В отличие от некоторых я работал в полевых условиях. Если там тремора не было, здесь ему быть неоткуда, — пожал плечами хирург, отложил принадлежности для письма. — Надолго ли? — уронил в темноту наёмник. — Столько, сколько потребуется. Я не новичок, — медик повёл плечами. Под лопаткой прострелило: давно не вставал со стула и не разминался. Фукудзава мягко переступал по полу вокруг, собирая бумаги и сортируя их по стопкам. Иногда мечника хотелось вскрыть, чтобы посмотреть, как устроены ноги: он двигался так тихо и аккуратно, словно имел не менее четырёх точек опоры. — Надолго ли? — повторил телохранитель, протянул два листа, из давней медкарты и сегодняшней, которую Мори заполнял последней: иероглифы скакали, не попадая в строчки, искажались, но самое страшное — линии местами стали рваными, точно кисть вздрагивала, и вовсе не от того, что он поднимал ручку: тут не было необходимости её поднимать. Хирурга пробрал озноб. Он обычно нормально пользовался обеими руками, но трясущаяся ведущая — катастрофа. — Что будем делать, Мори-сан? — вкрадчиво поинтересовался бывший хитокири. На Правительство он больше не работал и, похоже, не жалел о том, но причин не раскрывал. — Спать, если успеем. Утро вечера мудренее. Не забудьте про обход, Хиросима: к нам уже забирались как-то раз, пытались обчистить шкаф с обезболивающими, — почти пропел мгновенно отринувший страх врач и поспешил к дивану. — Фукудзава. Хотя бы по фамилии, — буркнул мечник, странно на него посмотрел, но кивнул и отправился по делам. На зависть положившему голову на замызганную подушку Огаю, дрых этот человек где угодно, просто устроившись в подходящей позе, правда, урывками, что немножко утешало. С другой стороны, с его-то обязанностями так и было необходимо. Элис закивала в ответ. «Будь ты проклят, забудь о тишине, забудь о покое, останься с ними, гори», — зашептала на ухо Йосано за секунду до того, как Мори провалился в черноту.

***

Почти через месяц изменилось всё. Сначала исчезли пятна на полу в холле, почему-то были отмыты стены, уборщики перестали пить и начали выполнять работу неукоснительно без особого нажима с его стороны, откуда-то пришли новенькие медсёстры и бросившие колледж от нехватки денег талантливые студенты, а потом у него, хозяина клиники, на минуточку, на двери самозародилось рабочее расписание с перерывами на уборку помещения, которое он точно не составлял и не прикреплял туда на пробковую доску — её, кстати, тоже не прибивал на гвозди. Рядом, за толстым стеклом в рамках, красовались примерные расценки с указанием повышенной оплаты за сверхурочные и сорванные перерывы на еду: Огай всегда примерно оценивал свою работу по завершении, но тут чек был немного завышен везде. Количество клиентов незначительно сократилось, но среди них находилось всё меньше откровенных сорвиголов. В архиве, где Мори пытался спать на узком диване, возникли холодильник и вазочка с кошмарным сахарным печеньем — Элис строго следила за тем, чтобы сладости были на месте, и грызла их при каждом удобном случае. Пропала подушка — Огай перевернул всё вверх дном, не смог найти, наорал на Юкичи, угрожая уволить — и вернулась в чистом чехле на утро, вместе с покрывалом для дивана. На заднем дворе кто-то натянул верёвки для сушки белья, там же спонтанно организовали курилку под низкой крышей починенной старой беседки в отдалении, чтобы не смолить на простыни и форму персонала. В углу операционной, ближе к умывальникам, появился стол с органайзером для документов: когда дела шли спокойно, пока Мори кого-то резал, под его диктовку Фукудзава, если не требовалась жесткая фиксация психовавшего с только местного обезболивания пациента, заполнял карты, изредка уточняя, как именно зовут лежащего на койке человека и откуда он. С определением возраста мечник угадывал не хуже Огая, и в какой-то момент это стало их игрой: медсёстры делали ставки, кто кого перехитрит сегодня. Нацуме время от времени появлялся, давая им поручения для ночных смен: они оба не спали и вспоминали о своих вторых именах в темноте.

***

Lumen — Лабиринт

Йосано бежала от него всё быстрей и быстрей, громко стуча башмаками по полу базы. Воющие от боли изорванные люди окружали сержанта Мори, военного медика первого класса*, приходилось перепрыгивать через их ноги или распластанные на пути тела. По рангу это звание практически приравнивало его к полковникам, но, пока последние были на базе, оставалось бесполезным, и лишь по их гибели в результате попадания снаряда в борт дало Огаю все полномочия. Правда, ни высокое положение, ни острый ум, ни отменное манипулирование окружающими не спасли. Эксперимент с «Бессмертным полком» провалился: солдаты дезертировали, умирали, подрывались, а потом Акико понесло — в радиорубке авианосца повесился какой-то слабохарактерный идиот, четырнадцатый по счёту в кровавом списке девчонки, и та обезумела, решив похоронить их всех. Хирург успел выбить бугрившуюся от гранат сумку, которую одарённая тащила вниз, в машинное отделение, но Йосано схватилась за тесак. «Я — Четырнадцатая», — произнесла она, обратила себя в ножны с отчаянным воплем и смогла потом дёрнуть нож вбок и вверх. «Твою мать, ну уж нет!» — Мори использовал несколько ампул адреналина, припасённых на крайний случай, и выстрелил ей в колени дважды, вынуждая очухаться от боли и применить способность на себя. Всё получилось, но Акико потеряла много крови и без сил лежала на замызганном полу. Вливая в неё свою, врач выслушал столько брани, сколько никогда не ожидал от одиннадцатилетней: надо было всё же давать пациентам обезболивающее. Их эвакуировали по предоставлении доклада. Пришлось убить с десяток потерявших всякую надежду рядовых, чтобы подавить бунт. Во избежание проблем с трупов четырнадцати солдат, с шеи Йосано Мори забрал жетоны и скрыл их в потайном отделении саквояжа с инструментами. От услуг Огая армия отказалась, война вскоре закончилась. Официально в ней были победители, но не их сторона, а по ощущениям так вообще пирровой вышла та победа, однако доктор, в отличие от некоторых, хотя бы остался на свободе: Йосано попала под трибунал и уцелела лишь потому, что медицинская комиссия признала её невменяемой. Так на фронте часто случалось, и, поскольку эспер была малолетней и до инцидента перевыполняла план по лечению, её списали со счетов и заперли в одиночной камере до появления бывшего сержанта. И зачем только его потом понесло в закрытую клинику в сопровождении нескольких отрядов хорошо вооружённых убийц?

***

Помни Имя Своё — Когда в наш мир придёт зима

Он уже бывал на фронтах в качестве полевого хирурга в опасных местах, в частности — на Токоями-Дзима, но один случай запомнился особенно сильно. Похолодало. С моря весь день дул стылый, колючий ветер, рвал форму, морозил ноги, трепал отросшие волосы. После страшной бойни их батальон покинул очередное небезопасное место и остановился на ночёвку. Погода улучшилась, но горизонт закрыли тучи. Мори вышел покурить: от стонов и беспокойных копошений вблизи не спалось. Думал, что перед рассветом, но бесконечное небо темнело, раскрытая грудная клетка земли ощерилась вверх рёбрами укреплений, и там, в мёртвой тишине, на развороченное снарядами поле падал снег. Доктор расправил тёплый плащ на плечах, скрыл под ним руки и замер, забыв о сигаретах. Крупные снежинки, мягко кружа, медленно опускались на землю, постепенно занося пространство кругом. Под белым саваном исчезали и укрытия, и трупы, и брошенное в спешке оружие. Казалось, протяни руку — и направишь любое из перьев в нужную сторону, но нет: их было слишком много, и все до единого заканчивали одинаково — таяли, соприкасаясь с чем-то горячим, или ложились окончательно, устилая поле. Прямо как они, прибывшие в самый центр этой мясорубки, яркие и абсолютно нелепые в своём желании жить и защитить невесть что Ками весть от кого. По ту сторону укреплений вооружённые люди думали точно так же. «Зачем ты не научило нас направлять шторм и оставило право только смотреть?» — спрашивал Мори у неба. Бог глядел на него сверху единственным чёрным глазом и ронял замёрзшие слезы на плечи.

***

Mgzavrebi — Tango

Каждую ночную смену Вихрь шёл следом. Единственная снежинка, за секунду распадавшаяся в буран, его армия в миниатюре — серебро застыло на волосах и на острие меча. Кровь лилась кругом, соперники разлетались во все стороны, не притронувшись к врачу, если того не было в замысле. Не имели значение пространство или точка сбора: телохранитель безукоризненно выполнял свои обязанности, хмурясь каждый раз, когда хирургу — профессия всё больше отступала на второй план — доставалось. Однажды серьёзно ранили Юкичи — Мори старался не вспоминать о том задании. Йосано исчезла довольно давно, а её способность очень бы пригодилась, но он справился сам. Хиросима и Нагасаки были лучшей боевой двойкой эсперов в Йокогаме того времени. Они принадлежали Правительству лишь формально, фактически подчиняясь только приказам Нацуме-сенсея, коротко называвшего их взаимодействие словом «резонанс». Днём — хирург и телохранитель, ночью — Пифия* и Буря обращали в порядок послевоенный хаос в течение двух лет и выполняли опасные поручения, за которые никто бы не взялся. Жизнь в городе текла всё более размеренно и мирно, оставалась только проблема с Портовой Мафией: очень уж лютовал престарелый босс. Европейские агенты хотели завербовать обоих, но чиновники, избалованные несколькими крупными объединениями одарённых, забраковали их: сочетанию интеллекта и тонкой силовой работы недоставало именно способностей. У них-то боевая была одна на двоих, и та — Элис. Юкичи владел чем-то, но Огай, видимо, не попадал под условие активации и искренне полагал, что ничего особенного напарник не умел. Как оказалось, всё обстояло иначе. Мори не заметил, а когда понял, было поздно.

***

Фукудзава-доно, за исключением выдающихся боевых навыков и вечно серьёзного лица, был внешне потрясающе прост: носил почти всегда традиционную одежду, спокойно делал свою работу, жил с минимальным комфортом — футон, плоская подушка для медитаций да сумка с вещами, принесёнными на первое время, оставались в его личном уголке клиники на своих местах, иногда немного отклоняясь в результате уборки. Мечник не видел войны с передовой: мастера боевых искусств — пушечное мясо в подобных конфликтах, глупо тратить уйму средств и времени на их подготовку, чтобы убить так. Юкичи останавливал тех, кто ратовал за продолжение боёв — единственное, что узнал от Нацуме-сенсея Мори, и, судя по высочайшей секретности, о такой работе в резюме писать было непринято. Способность «Все люди равны» толком не отражала сути своего обладателя и не светилась нигде, но существовала, если верить словам их общего покровителя. По прошествии лет Огай дал ей своё имя так же, как и когда-то её владельцу: «Кинцуги» — древнее искусство доводить разбитое до целого, наделять историей и ценностью, правда, действовало оно не на вещи. С возвращением некоторой доли риска в жизнь нелегального врача сны изменились: стали дольше, но реальность выворачивало в них так, что не приведи Ками, а потом почему-то стало крутить его самого. Йосано, теряя по пути не только кровь — весь белый передник оказался залит алым, под разрезом на ткани явно что-то вываливалось под платье — упала на него в коридоре, схватила за ноги и потянулась к поясу брюк, за пистолетом. «Гори, как они», — прохрипела Акико, и голени облизнуло огнём. Наверное, он заорал во весь голос: очухался от того, что его за плечи тряс Юкичи. Лицо мечника, как обычно, ничего толком не выражало, но тревожный взгляд выдавал эмоции с потрохами. Хаори уже грело спину и руки, когда на столик возле дивана опустилась кружка травяного чая. — Ничего не хотите рассказать, Мори-сан? — телохранитель присел напротив, оставил катану поближе к себе. Пальцы отходили от липкости крови по ту сторону на сухих толстых боках посуды. Огай какое-то время собирался с мыслями, выпихивая всё, связанное с тем периодом, на периферию — всё же «Бессмертный полк» считался государственной тайной. То ли сказалась долгая успешная работа бок о бок, то ли просто вымотался, то ли что-то внутри посоветовало согласиться с человеком, который, чёрт возьми, столько сделал для него, что он заговорил и не смог остановиться до рассвета, понёс какую-то сумбурную чушь про снег, убитых и свою нелепую жизнь, про кошмары, вырезая всё рабочее мимоходом. Фукудзава слушал, слушал, слушал, не перебивая, кивал, пока истории не иссякли, веки не отяжелели и Мори не заснул, сидя с пустой чашкой в руках, а проснулся — в чужой постели, под тёплым одеялом и с уложенными под физиологические прогибы подушками, с укутанными шалью голенями далеко за полдень. К счастью, ничего серьёзного тогда не случилось, и суровый взгляд медитировавшего под дверями коллеги отпугнул любых посетителей. С тех пор наёмник обрёл имя — как бы между прочим предложил личное обращение в разговоре, чего ранее не случалось никогда, более того, мечник поправлял его, если врач пытался так с ним разговаривать, и оно закрепилось, а дальше были... Спарринги на крыше и во внутреннем дворе, чтобы встряхнуться. Со временем подобранная джазовая волна в нормальном месте для сна — ключ от комнаты с картами пациентов стабильно пропадал по завершении рабочего дня и его находили Ками весть где утром медсёстры, но Мори точно знал, что он обитал под скрипящей половицей в холле в тёмное время суток, если не было заданий или работы. Попытки в гипноз и медитацию — первое провалилось, но со вторым дело пошло в гору: ему удавалось замести корабль, чтобы угомонить местное неживое население. Сотни чашек чая и обоюдное желание научить друг друга говорить, читать и писать на дополнительном языке — Юкичи, оказывается, вполне пристойно владел и английским, и одним китайским диалектом, а он сам почти пел на немецком и частично понимал французский — сказалась практика в Европе. Отдельная, не для Элис, шаль на ноги — голени приходилось разминать на сон грядущий: стоячая работа сказывалась, будила по ночам судорогами, но сухое тепло и мазь спасали. И везде были руки, которые то ловили, то помогали прийти в себя, то убивали ради него, то вязали что-то: в рамках изначального пари, которое оба проиграли, Мори озадачил соперника спицами, а сам в итоге пытался освоить китайский — Фукудзава не поскупился на ответную любезность. В спокойные вечера ни медсестры, ни изредка приходивший Танеда не могли разобрать ту непередаваемую речевую смесь, которая доносилась из подобия спален. Vita Sexualis периодически требовала покатать её на спине, что удивительно, Юкичи это терпел, но строго в утренние часы, пока никто не видел. Похоже, он боялся за репутацию, впрочем, после попытки снять кошку с дерева, окончившейся падением с подломившейся ветки и разодранными до бедра слева хакама в полдень, местных новая неловкая сцена не смутила бы. Мирная жизнь меняла не его одного: наёмника что-то тревожило, но тот не озвучивал мыслей, замыкался в себе, напряжённо обдумывая всё вплоть до отъезда. Быт клиники был отлажен, а врач вовсю подкалывал всех на прощании, потому что в кои-то веки всё стало хорошо, и пребывал в полной уверенности, что экс-телохранитель как-нибудь нагрянет, и к тому моменту штат пополнит его старая знакомая: Огай долго к этому готовился и предвкушал результат. «Будь ты проклят, Мори-сенсей: ни за что не отдавай свою жизнь, как хотел, тварь, и останься с ней один на один», — повторяла Йосано-из-снов перед штурмом, пока её заносило снегом в очередной раз.

***

В ночь, когда всё между ними закончилось, откровенно обалдев от дебатов в процессе боя — вот о чём размышлял Юкичи, количества убитых, какого-то мальчишки, стащившего почти неподвижную Акико из палаты, полностью выведенной из строя погони — ни единого выстрела со стороны машины не прозвучало, а его наёмники выбыли все, и оставшиеся в живых говорили о чёрте за рулём, называя его «Фуриоса»*, мужчина прибыл на рабочее место и прочитал очередное поручение от Нацуме, согласился с ним мысленно: его больше ничто не держало здесь, в Йокогаме мог воцариться порядок, да вот только... «Найдите укрытие и стройте Ваши планы оттуда», — всплыло в мыслях. «Нагасаки, сдурел?!» — кровь залила косоде, шарф, пол, они едва успели отступить. Ночь в операционной выдалась адская, хотя пациент цеплялся за жизнь изо всех сил. «Удивительно: никто из нас исходно не был приспособлен к уничтожению, ведь обе способности изначально неразрушающие. Оба в войну ввязались скорее по несчастливому совпадению, нежели с большой радостью. Меня едва не похоронили на полигонах, Вы могли остаться в истории либо случайной жертвой господина Феня, либо безвестным павшим на фронте. Никогда не думали о чём-то ещё?» — интерес вышел за рамки дежурного, Фукудзава смотрел на него, почти не отрываясь. Элис рядом хрустела печеньем, в кои-то веки не озорничая: почему-то телохранитель ей нравился, и она испытывала нервы на прочность реже, когда двое работали бок о бок. Количество шприцов в её арсенале стало существенно меньше. — С кем мы будем играть теперь? — способность некстати высунулась из-за спины. — Я подумываю об одном вредном старике, Элис-тян, — улыбнулся ей Мори. — Ты такой глупый, Ринтаро! У нас же есть Юкичи, зачем нам какой-то старик? — девочка захлопала ресницами. — Когда он приедет в гости и привезёт конфеты? — Я не знаю, — честно ответил ей хозяин. Слово упало в тишину опустевшей комнаты с заправленным футоном и забытой подушкой для медитации, и что-то внутри оборвалось.

***

Fleur — Голос

Кинцуги — серебряное письмо по телу: отпечатки ладоней на ноющих голенях, странная, раздобытая через нескольких посредников лечебная мазь на следах от осколочных, местами иссёкших плечи и спину, на пулевом ниже лопатки — очень повезло, что Йосано уже была на базе и позвоночник не задело. Кинцуги — раздражавший рецепторы жасминовый чай с сахаром, который в него вливали после каждого подъёма среди ночи, и пропавший с кухни кофе: одна чашка в сутки, не более. Кинцуги — всё большее количество уцелевших сигарет в пачке. Кинцуги — перемежавшийся с шипением джаз из приёмника и монотонная английская речь от окна, стрёкот спиц под короткое сердитое хмыканье и мяуканье очередной приблудившейся кошки из коробки в углу. Кинцуги — голос на периферии сознания, там, где начинались тёмные коридоры авианосца: «Точное время — без четверти три. Мы в Японии, точка сбора — Йокогама, частная клиника в отдалённом районе. Согласно приказу все должны покинуть коридоры в связи с угрозой обрушения внутренних перекрытий судна. За бортом идёт снег — и теперь он опускается на Вас через дыру в потолке. Хватайтесь за лестницу сбоку, минуйте острые края обшивки и поднимайтесь на мостик: я жду Вас там». Раз за разом, пока впереди наконец не оказывалась знакомая фигура в жёлтом платке на шею, совершенно неуместная на корабле. «Пройдёмся?» — ему подставляли локоть, и они молча уходили с войны вдвоём, а зима заметала береговую линию и тонувшую в черноте моря базу. Кинцуги — перебежка под тяжёлой тёплой накидкой в курилку и стояние на морозе под зонтом, в то время как кругом носился снег. Подаренный по случаю Нового года красный фабричный шарф и странные кривоватые варежки-обрубки, тоже алые, в тон его тёплого жилета. Пока торчали из-под халата — рукава великоватого пуловера, но внутри, за пряжей, находилась мягкая прочная подкладка и фиксаторы для ножей. Мори — жертва в их спектаклях, но он всегда мог дать отпор, если это требовалось. Кинцуги — чувство локтя и возможность закрыть глаза ночью, потому что ничего страшного не случится: чутьё на опасность, отросшее на фронте в довесок к способности, спало вместе с хозяином. Кинцуги — полный контроль над нормальной жизнью и боевыми ситуациями, над собой. Руки, которые уверенно держали нож, ровные буквы и иероглифы на бумаге. Кристальная чистота разума и стремительное сосредоточение на любом деле, что нужно было провернуть. Потрясающая острота предвидения: он — дымившая сигаретой Пифия на высоком барном стуле, неторопливо предрекавшая исход любой миссии и прогнозировавшая будущее города в докладах для Нацуме-сенсея, с той разницей, что пропала необходимость поститься сутками, пить и есть медикаменты, чтобы удержаться на ногах. Хватало чая, отвратного, но не ядовитого, вместо венка годились бантики от Элис, дорогую одежду успешно заменяли куртка или запасное хаори. Главный безмолвный жрец улавливал каждое слово в операционной, пока хирург диктовал историю болезни, и фиксировал, как в храме-клинике и полагалось, правда, не гекзаметром и однозначно: речи предсказателя обычно имели двоякий смысл, но на столе веером были разложены карты пациентов вместо свитков. Кинцуги — песня на четырёх языках сразу, которую понимали только двое. Кинцуги — танго, и в нём ведущий и ведомый меняли позиции по мере необходимости. Долгие-долгие взгляды друг другу в глаза, чёткие цепочки действий: реальность задевала Нацуме, тот — Мори, Мори — Фукудзаву, Фукудзава — реальность. Разнилась только амплитуда, а так колебания оставались почти синхронны и развитие событий было очевидно — их резонанс. Фукудзава забрал Йосано и оставил ему целостность, полную свободу действий и знание дополнительных языков. Во снах мостик пустовал. Огай стоял в самом сердце снежной бури, когда его настигло осознание — он всегда направлял метель здесь, потому что мог. Ему не требовался никто другой, Юкичи не имел ничего общего с этими стылыми хлопьями, но... Уходить с базы стало не с кем. Акико смеялась над ним каждую следующую ночь, и лучше бы просто умирала или хватала за ноги, честное слово. Доктор перестал быть врачом, взял хитростью подполье, вывел преступность на новый уровень, но остановил кровавый террор и вырвался из-под контроля Нацуме. Его трон возвышался теперь где-то под небом Йокогамы, и оттуда он, как с Пифия с медной треноги, смотрел на снег сквозь сигаретный дым и задавал траекторию движения каждой отдельной снежинки. Его пророчествам внимали сотни людей, и никому из них не приходило в голову переспросить что-нибудь или посоветовать спуститься для разнообразия. Китайский и английский спасли на первых же полноценных переговорах с коллегами из-за моря: те ушам не поверили, когда Огай перерезал глотку кое-кому очень наглому и пояснил это без переводчика и своим, и чужим. Позднее кровь и краска зазмеились по рукам, по плечам, по спине, тело изжалила игла. Сато-сан, выслушав его историю, покрыл кожу ирэдзуми, потому что так было надо — это способ контроля, правильный и уместный в ночи, как форма в армии и халат в операционной, и не имело никакого значения, сколько боли Мори вытерпел в процессе. Мафия должна была видеть в нём своего. Точка. Под костюмами всё пылало, в Токио смотрели косо, хотя узор был исполнен изящно и немного вычурно с учётом всех смыслов. Элис по неведомой причине стала очень вредной: не хотела помогать с обработкой, требовала всё больше сладостей. Огаю начало казаться, что где-то в процессе что-то пошло не так. Внутри тупо ныло, чутьё на опасность держало ухо востро: нельзя давать точные предсказания, если не знаешь, какими ресурсами располагаешь и каковы потери от имевшихся. «Гори, забудь о тишине, ни за что не расставайся со своей жизнью, тварь, и останься с ней один на один», — шептала Йосано-из-кошмаров. За настоящей и её сопровождающими наблюдали шестёрки, и Акико не было никакого дела до Мори, который хотел на пять минут оказаться на её месте или просто посидеть рядом. Кинцуги — бесполезное дорогостоящее искусство не менее бесполезного теперь человека, небоевая способность существа, буквально выращенного для точечного уничтожения врагов и поставившего на себе крест в этом смысле. После всего случившегося они не встретятся, как раньше, никогда: никому не нужен напарник, на которого нельзя положиться, да и дела без компаньона шли замечательно. «Надолго ли?» — послышалось в буре однажды.

***

Около четырёх лет назад на пути к настоящему

The Hatters & Рудбой — Последнее танго

Следующая жрица — перед ним: чёрные холодные глаза ноябрьского бога над полем боя, кожа — снег, местами исчерченный кровавыми полосками и пятнами гематом, пальцы — лёд, характер — спаси нас, Ками. Дазай Осаму оказался умнее и безжалостнее всех, кого бывший хирург когда-либо встречал. Его карьера развивалась стремительно вопреки всему: мальчишка, никогда по-настоящему не бывавший на фронте, играл с шестёрками, как с солдатиками, стремительно становился Исполнителем и выходил сухим из воды, побывав в таких передрягах, которые не каждый военный переживёт. Рядом с ним ступала буря, скорее огненный смерч из Библии — Накахара Чуя, человек без прошлого, обладавший разрушительной боевой силой. Живое воплощение одной из казней Египта. «Остроязыкая гадалка и нелюдимый незнакомец с темнотой за плечами. Такое уже случалось. История циклична». Эти двое препирались, бесились, орали друг на друга, бились бок о бок, долго смотрели в глаза и пытались привыкнуть к неодиночеству, а Пифия с высоты башни видела своё прошлое, и внутри у неё что-то перманентно вздрагивало. «Очень похоже, но не то и не так: диссонанс, слишком много силы и эмоций, недостаточно внутренних связей, нет равновесия». Вопрос Фукудзавы дамокловым мечом навис над шеей, и Огай принялся за дело: устранил неудобные правила, реформировал всё, что мог и считал нужным, поднял старые связи, в том числе среди армейских коллег, переписал и распространил завещание, на досуге редактировал его и повторял процедуру, пока не довёл бумаги до совершенства, вовлёк Осаму в плотную работу по изменению законов в структурах, подмятых под Мафию, и выкупил на два года все выходные у лучшего мастера татуировок в их среде. Никакого Сато-сана: на будущее Порта должны были смотреть как на Аматерасу, не меньше. Ямада, потрясённый юным возрастом клиента, узнав его послужной список, уважительно поклонился и пропустил в рабочий кабинет, поделился идеями — тут невозмутимый Дазай побледнел и вспомнил, что он всё-таки никакой не демон и не солдат, а обычный подросток. С первого раза приходилось фиксировать вертевшегося мальчишку, глушить вопли и стенания полотенцем. Анестезия была нежелательна: краска ложилась хуже, а это сулило дополнительные мучения в результате коррекции рисунка позднее. Один юноша против примерно десяти или двадцати лет стабильности — оправданная жертва. Йокогама отделается малой кровью, и неважно, чьей — его самого, Дазая или кого-то ещё. Чуя в самом начале придерживал напарника неумело: осторожничал и пытался хоть как-то отвлечь. Стоило объяснить и показать, как надо, бывший «Король Овец» подхватил на лету и вызвался приводить Осаму в чувства и возвращать его домой, что удивительно, без малейшего злорадства. Их союз крепчал: у Дазая появилось дополнительное оружие против любого врага — этот вредный эспер, у Чуи — возможность жить нормально и по мере нужды буквально раскрывать крылья, потому что из модуса Порчи его выводили. Бой против Верлена показал всем уцелевшим, насколько новички сокрушительны вдвоём. «Чёрный №12» — первая из кличек Поля — его фантазией обратилась в позывные «Чёрный №1» и «Чёрный №2», и для простоты возник тандем «Двойной чёрный»: пришлось идти на компромисс, чтобы одарённые не поубивали друг друга, пока решали, кто первый, не понимая, что смысл настоящей хорошей игры заключается в смене позиций, а цифры — бюрократическая формальность. Хиросима и Нагасаки об этом всегда помнили, потому оставались лучшими. Давно их нет. Мори отслеживал прогресс каждого и мучительно осознавал, как мало времени у него в запасе. Сам вышел на Фукудзаву и позвал танцевать. После поединка эсперы, обменявшись номерами, пили в баре, наблюдали за кружением хлопьев. Никто ни о чём не заговаривал: скованные ролями, они обязаны были молчать, но уют истаял — мечник знал истинную природу его снов теперь, и раскрытая Йосано неприглядная правда портила всё. Оба бывших напарника не представляли, можно ли вообще такое исправить, и, наверное, как минимум один не хотел этого, так зачем пытаться? Если чайник разбит, ему место на свалке. — Глупый Ринтаро: надо было играть честно и сказать сразу, — бубнила дома способность, отворачиваясь и отказываясь примерить платье из розового шёлка с белоснежным кружевным фартуком. — Элис-тян, ну что ты, моя прелесть, мы же из Мафии, — босс нарезал круги, покачивая обновкой перед ней. — Посмотри, какая красота. Ты будешь чудесно смотреться в нём на приёме завтра. — Потому что Юкичи по-другому не умеет, дурень! — фыркнула девочка и, показав язык, убежала прочь.

***

Би-2 — Тема века

Во имя легализации деятельности эсперов Мафии Огай пожертвовал «Белой Тенью» и её родными. Это отвратительное решение, как лидер организации, бывший врач принял осознанно: протекции у него не существовало, никто другой не мог остановить Жида, концепция Нацуме-сенсея не устояла бы на связанном законами Танеде и крошечном в масштабах города Агентстве. Только у Мафии хватало ресурсов для победы. Направлять против солдат «Мимика» молодёжь оказалось чревато неприятностями. Акутагаву подстрелили несмотря на дар, и подстраховка обычно мирного Оды оказалась очень кстати. От планов Дазая было мало прока, если каждый его шаг в схватке становился очевиден, а Чуя сам имел все шансы обернуться проблемой, если бы взбесился в случае гибели Осаму, как слабого, не защищённого от рикошета звена. Дрянные решения — решения тоже, и только безнадёжные идеалисты исключают их из списка возможных. Мори-сан достаточно повидал, чтобы понимать: такие выводят из патовых ситуаций, но непопулярны из-за огромного сопутствующего ущерба. Мафия, наверное, единственная структура, в которой никто ничему подобному не удивлялся, к счастью. Ода, его семья, часть шестёрок взамен на остановку отменно вооружённого и хорошо обученного отряда, всё равно собравшегося умирать, и почти бесценное разрешение на работу? Да будет так. Полулегальный бизнес лучше совсем нелегального. Как отреагировал на это Дазай, которого он столько времени готовил к вступлению в должность? Самый умный Исполнитель в Порту, живая легенда, практически божество, бессмертное его врачебными усилиями и нервами Накахары Чуи? Как подросток. Взял и свалил из дома, преемник, на минуточку, надежда и опора Мафии, ключевая фигура в работе с Кьюсаку Юмено и гаситель бога Арахабаки. «Гори, забудь о покое», — всплыли в голове слова Йосано. «Не в первый раз, Акико-тян. Спасибо, что любезно предупредила. Если ты о Дазае-куне, я согласен: хотел взрослых проблем? Получит. Скатертью дорога, — кивнул шеф. — Я бы дал ему пару хороших советов, но он не станет меня слушать и не оценит человека, которого оставил здесь, как я когда-то. Он не представляет, в какое пекло лезет. Земля пухом нервам нового работодателя и его собственным». Группы зачистки опаздывали на полчаса с завидной регулярностью. «Юкичи не опоздал ни разу». Мори сбежать не мог. Покончив с намечавшейся подпольной войной и заснув на барной стойке потом — какой позор, его, трезвого и сопевшего, увезла госпожа Озаки, получившая наводку по анонимному звонку без столкновения с мечником, его сделавшим — он принял второе крайне рискованное решение: передал полномочия Накахаре, едва не полезшему в петлю следом за Дазаем от навалившегося. Полгода мытарств спустя идея перестала казаться плохой: Чуя костьми ложился за своих. Позднее, когда стало понятно, что недолго ему этим заниматься, одарённый отреагировал на весть о возможной смерти так, как не всякий взрослый мог — отдал распоряжения Коё-сан на случай гибели, принёс извинения всем пострадавшим и успокоился. Попытался устроить личную жизнь напоследок, пережил очередную неудачу, но за два дня взял себя в руки и смиренно ожидал зимы. «Двойной чёрный» — ошибка. Дазай не Нагасаки, Накахара не Хиросима, хоть и очень близок в некоторых отношениях. К сожалению, отвечать за провал придётся, как всегда, ему. Первое сообщение от главы отдела по работе с одарёнными, резко потерявшего покой, пришло среди ночи три месяца спустя после побега преемника. Огай с чистой совестью выключил мобильный и не прикасался к нему до начала рабочего дня Танеды.

***

Billie Eilish — Hostage

Чуя служит не организации — ему лично, так же, как и она, Озаки Коё, что выглядит, как гейша, кокетничает, как ойран, кажется слабой в дорогих традиционных одеждах, но тех, кто рискнул проверить, так ли оно на самом деле, собирают по кускам, если в этом есть смысл — обычно просто уносят и хоронят. Коё — изящество до последней линии. Сложный костюм, шпильки в высокой причёске, алые блики на веках и на кончиках пальцев, мягкий голос, тяжёлый красный зонт со скрытой в нём катаной, беззвучный шаг и легчайший флёр духов. Женщина — днём, мужчина — ночью: на традиционных собраниях в онсенах и гуляниях в период Сандзя-Мацури* она садится рядом, как нормальный Исполнитель, и свет выхватывает незавершённую роспись Ямады на её теле. Тот, кто хотя бы рискнёт глянуть похабно, ляжет там же: ни демон, ни его обладательница не привыкли церемониться, и именно Мори когда-то дал право на свободу. Время идёт, а госпожа Озаки остаётся рядом и иногда... Смотрит. К его чести, следует сказать: Огай избегал начала личных отношений так долго, как мог. С Анэ-сан всея Мафия хватит смертей и проблем без него, что до самого хирурга, то ему не в первый раз отказываться от привязанностей ради работы, потому что любая уязвимость может стоить слишком дорого. [Приказ есть приказ, и, если Йосано не хочет его выполнять, он её заставит. Если Акико желает умереть, то сделает это не здесь и не сейчас.

Глаза — громадные, чёрные, совсем мокрые — глядят на него поверх горы собачьих и человеческих тел после бойни. Больше двадцати преследователей и три десятка науськанных псов бойцовой породы против них двоих и Элис в узком переулке. Результат партии: победа.

Перепуганный мальчишка с раной на ноге, перетянутой куском больничного халата, сидит в углу под его пальто, пока Мори, щурясь от боли в руках, вызывает шестёрок, отчитывая нерасторопных подчинённых почти спокойным голосом. Подросток в шоке: едва не загрызли.

Рубашка на мальчишке липкая от крови, галстуку пришёл конец, предстоит сделать прививки от бешенства им обоим.

«Исповедь неполноценного человека» — отвратительная защита от банальной физической расправы, и Дазай, удиравший по переулкам от погони, пока не упал, усвоил урок на всю жизнь.

Элис, материализованная в третий раз за вечер, на всякий случай протыкает иглой всех убитых поглубже, чтобы точно не встали. Осаму придётся потерпеть касания похожей, но поменьше, в течение пары лет, чтобы его потом не сожрал кто-нибудь пострашнее, даже если он категорически против и слёз в процессе выльется ведро.

«Пора сменить хобби, Каджи-кун», — говорит он, предлагая более совершенную лабораторию. Акико находит в почтовом ящике письмо с угрозами от некой девушки Джекила и согласие на практику.

«Акутагава-кун, это в первый и последний раз, понимаешь? Твоя сестра побывала на ковре у Чуи-куна, и Вам обоим очень повезло, что он был чересчур занят для её пикантного предложения. Мне нет ни малейшей разницы, наёмницей она станет или ойран, если Гин будет работать на благо организации».

— Чуя-кун, ты помнишь, почему ты здесь? — Да. Я Вас выбрал, Мори-сан, а Вы не были против. — Если инциденты, вроде «Истории о падшем ангеле», продолжатся, надолго ли?

— Вы никогда не думали о чём-то ином?

— Ином — это о Вашей небоевой способности, существующей лишь на бумаге, Хиросима?]

Госпожа Озаки уже стоит, ведь ни один из привычных механизмов не сработал. Скулы вспыхнули, в груди заухало. Он смахнул десять лет жизни, когда размышления о том, будет ли харассментом заказать букет с доставкой в офис, чтобы поблагодарить за всё, прервали дёрнувшие за отвороты зимней куртки руки и обжигающе горячие губы на его собственных. И снова. И снова. И снова. В голове — белизна, всю логику смело снежной лавиной, стол впился в бёдра. Мори, наверное, немножечко умер: обычно перед смертью от холода человек, за исключением такого учащённого сердцебиения, чувствует тепло и спокойствие. Золотая буря с медными радужками смотрела снизу вверх, а по ощущениям — наоборот, и звала потанцевать с ней. Огай согласился, пытаясь отрешиться от вороха дурных предчувствий и непривычного ощущения собственного непроходимого идиотизма.

***

Настоящее. Январь и февраль

Земфира — Таблетки

Врата в Ад распахнулись в его собственном доме, стоило только узнать о погроме на складе. Оружие пропадало, терялось, приходило в негодность, камеры погибали, охрана ломала ноги и скрывалась по невыясненным причинам, вернув гонорары. Чувство опасности орало безостановочно, Элис возбуждённо носилась по квартире и постоянно что-то ела. Выбраться из коридоров во сне не получалось: чем дальше он бежал, тем больше становилось людей за спиной. Те вцеплялись в него, валили на пол, тащили назад, в темноту, или придавливали всей своей истекавшей кровью, изрешеченной пулями, местами разорванной, пропахшей дымом массой. Надо было ставить обезболивающее тогда — может, не смогли бы догнать. «Будь ты проклят», — Йосано заносила тесак и снова опускала лезвие. Огай продолжал ходить на работу и держался за неё из последних моральных сил. «Надолго ли?» — грустно улыбался он, глядя на себя в зеркало каждый раз после ночи. Рандо, несомненно, мёртвый, с перебитыми рёбрами и смятым животом, с дрейфовавшей кругом в какой-то параллельной реальности шариками кровью, с огромными красными потёками от резаной или рубленой раны на груди, развернулся на него, вооружённого, чем было, и улыбнулся, поднимая чашку с кофе. Изо рта вниз, к шарфу, тянулась тонкая алая струйка. «Ни за что не расставайся со своей жизнью, тварь, и останься с ней один на один», — прошептала Йосано. Никто из своих не отвечал. В запароленный чат не заходили. Чьи-то смуглые жёсткие руки дёрнули его назад, оборванное сине-серое полотнище мелькнуло перед глазами, и Пифия с громким криком полетела вниз со своей треноги. Ничего страшного, правда. Все верховные жрицы храма Аполлона в Дельфах рано или поздно умирали от ядовитых испарений или удара об землю. Всё в порядке. Так и должно быть.

***

Падение остановили чьи-то руки. Чуя привёл его в нормальное состояние, отнёс на диван. Кому-то написал и позвонил, успокоил Элис, буквально с ложечки скормил ей эклер, вызвал «Чёрных ящериц» и отправил Мори к себе переночевать, спустив с головокружительной высоты, крепко прижав, чтобы тот не выскользнул. Коё за рулём обеспокоенно молчала, замаскированный под шефа Хироцу показательно уверенно бродил по апартаментам с половиной отряда в отсутствие босса и долго курил потом почему-то, Гин и Рюноске присматривали за оябуном в квартире Накахары с коллегами всю ночь. «И такое случалось». Жильё Исполнителя было удивительно чистым и обезличенным. Ни фотографий, ни домашних животных, ни растений на подоконниках. Почти как... Футон у стенки, подушка для медитации и сумка с вещами. Ночью чёткое ощущение взгляда на затылке будило его раз пять. Он хватался за биту — её принесла Хигучи — и осматривался, но никого не было. Под утро догадался притвориться спящим и не шевелиться. Ровнёхонько над головой что-то скрипело под потолком, перед носом раскачивались ноги в замызганных сапогах. Открыл глаза, потянулся за битой — под рукой пустота. Йосано в голове ласково прошептала: «Будь ты проклят». Утром задёрганный Чуя сообщил, что они должны сменить убежище. Огай сверился с чатом в мобильном и назвал единственный адрес, подходивший для этого — место, где не хватится никто. Накахара по телефону настоял на появлении Хироцу в полной маскировке в офисе, наплёл какую-то чушь про покушение на убийство и ловлю на живца прочим. В Мафии ничему не удивились, как всегда, только Коё странно прищурилась и промолчала — неужели приревновала? Она, остерегавшаяся любви, но шагнувшая в огонь?

***

Fleur — Голос

Тесная кухня, узкий коридор, стойка с оружием. «Ринтаро, постарайся, пожалуйста», — на периферии. Ноющая пустота под рёбрами, хаос в голове, напряжённо затихшая Элис. Заоравшая внутри сирена, Йосано — взрослая, Ками, уверенная в себе и жёсткая, как клинок, остроязыкая, с отражённым в глазах серебром — удостоверилась, что всё в порядке, и ушла. Оставила в покое. Знакомые до дрожи руки на спине, холод привычной мази, ощущение всепоглощающего покоя и безопасности, искреннее сожаление в чужих словах — неспроста ему показалось, что Сато передал смысл, но лучше бы вообще не прикасался к машинке. Осаму не к нему на кушетку попал, к счастью. Выгоревший Дазай, спавший за стенкой, под присмотром врача, он сам — здесь. Чёрт возьми, Мори в родной среде — в лазарете, пусть импровизированном, но впервые за долгое время в качестве пациента. Долгая беседа, проснувшееся чувство голода, кроваво-красный чай, сменившийся чем-то золотистым, как волосы того камикадзе, полезшего ловить Чую — новый виток истории, причём довольно неплохой. Будет ли у них самих что-нибудь ещё? Вытянутые на двух стульях ноги, накинутое сверху чужое пальто, толстая шапка за затылком — Огай отключился сидя, отстранённо наблюдая знакомый силуэт в зелёной юкате, устроившийся на подоконнике так же, как и много лет назад. Красный свет лампы в коридорах, лестница, метель на палубе. Он — командующий самой огромной в мире белоснежной армии, потому что где-то там, за спиной, в сердце бури стоит тот, кто владеет кинцуги — высшей формой баланса. И всё наконец-то расставлено по местам. — Надолго ли? — Пока мы оба здесь. «Все люди равны в праве на поражение, даже такие, как Вы», — значилось в записке, прилагавшейся к чудовищам и шести ножам.

***

После разговора с Полем, закончившегося практикой во французском — поднаторел он за эти годы, разбираясь с иностранными бумагами и читая материалы из Европы, связанные с некоторыми засекреченными проектами — на электронную почту пришло сообщение с неизвестного адреса. «Пятнадцати пар жетонов и Ваших собственных будет вполне достаточно», — гласило письмо. Ниже нашёлся адрес и фотография тайника для передачи. Огай усмехнулся. Видимо, если он хочет победить, придётся лишиться улик по делу «Ангела смерти», что ж, выманить его иначе в интересах Мафии — новый вызов, а кому, как не боссу, решать такие задачи? Позвонил Накахара — отыскал бариста для курсов на нейтральной территории, согласовал встречу с ним и написал для подтверждения дублирующее сообщение на e-mail.

— Чуя-кун, будь добр, удовлетвори моё любопытство: почему ты приехал тогда?

— Хотел успеть. Пять раз не получилось, мне хватило. Не надо шестого, Мори-сан.

***

Placebo — Where Is My Mind? (XFM Live Version)

До четырнадцатого марта оставалось со счёту дней, а одетого в гражданское босса Портовой Мафии, Огая Мори, куда-то несло по переулкам, в одном из которых он что-то оставил, а потом направился далее, петляя, зашёл на веранду небольшого дома на окраине города и, на глазах Хироцу, решившего приглядеть за разгуливавшим в одиночку, даже без Элис, начальством, застыл на пороге, едва не выронив продукты из большого пакета. — Опять мафия, — вздохнул Эдогава Рампо, встретивший его в фартуке и со знакомой битой в руках, которую, впрочем, тут же опустил, отступил назад, пропуская. — Добро пожаловать. — Доброго вечера, — ответил бывший хирург и бочком проскользнул в коридор. Детектив проводил его и, высунувшись в очках, поглядел точно в сторону мафиози. — Всё в порядке. Идите домой, — довольно громко произнёс он и закрыл дверь.

***

На соседнем острове господин Сато трясущимися руками собирал вещи под свинцово-тяжёлым взглядом очень мрачного белоголового мужчины, ласково поглаживавшего покоившийся на коленях меч в ножнах. Сидевший рядом с ним рыжеволосый клиент, которому татуировщик отказал, очень выразительно смотрел на свои дорогие часы с тёмным ремешком, стоившим, наверное, как парочка его работ. Билет к маме, в Китай, ждал на столе. До вылета осталось шесть часов.

***

Акутагава ещё раз перепроверил все тетради и книги. На завтра было назначено первое занятие с репетитором по истории и философии Востока — по слухам, это какой-то хитокири с большим количеством воевавших знакомых, который многих современных политиков либо встречал лично, либо знал через посредников. Чуя-семпай не стал понятнее, но не сделал ему ничего плохого ни разу, так что если Накахара-сан сказал идти учиться, то Рюноске пойдёт.