Коронованный во тьме

Лёва медленно приоткрыл глаза, но тут же снова зажмурился. Всё тело неприятно ломило, в голове стоял туман, а общее состояние можно было охарактеризовать как «унизительная слабость». После событий минувшей ночи он чувствовал себя совершенно раздавленным. Не осталось ни сил, ни желания что-либо делать, о чём-либо думать. Он уткнулся лицом в шелковистую ткань, цепляясь за тяжёлый дурман полугрез. Странная теплота пронизывала всё его существо. А от тёмных простыней пахло тонкими ледяными запахами. От них пахло князем. Лёва с усилием приоткрыл глаза. Поднялся, сел на постели, опираясь локтем об объёмную подушку. Оглядел всё вокруг себя невидящим взглядом и автоматически убрал со лба спутанные пряди волос. С секунду он молча глядел в одну точку, а затем лицо его исказила болезненная гримаса. Как самый страшный кошмар мелькнули тенями события сгинувшей ночи. Скрип половиц, блеск серебра, усталое лицо князя… И боль, разрывающая на части боль, рвущаяся из глубины его собственного существа. Как жить с чувствами — Лёва не знал. Он глушил в себе любовь и привязанность долгие годы, не позволяя сердцу одержать победу над разумом. После смерти родителей он и вовсе закрылся в себе. Любовь жила в его стихах, но к сердцу она не могла подступиться. Так и существовали они: он — холодный, отчаявшийся найти покой и счастье поэт, она — его слабая узница. Пока одна-единственная ночь не перечеркнула всё. Лёва потер пальцами виски. Его усталый взгляд флегматично скользнул по тяжёлым складкам полога. Поэту казалось, что он задыхается, в сердце болело и кололо. Описать чувства было практически невозможно… Разве что наводило на скверные мысли. Как если бы кто-то вздумал пройтись по твоей собственной могиле. По крайней мере (Лёве оставалось только утешить себя этим), не случилось ничего непоправимого. И бессмертный князь избежал серебряного острия, и сердце поэта осталось целым. Его рассек безобразный шрам боли и жгучего чувства вины. Но шрамы — это пустяки. Их и залечить можно. Лёва с усилием поднялся и откинул тёмный полог. Бледный утренний свет заставил его зажмуриться. Утро уже наступило, замёрзшее, неприбранное, испуганное. В какой-то степени оно было похоже на Лёву — словно тоже вырвалось из объятий мучительной ночи, а что делать теперь — понятия не имело. В спальне было тепло и пусто. Князя нигде не было видно. Возможно, он давно ушёл по своим делам, возможно, вообще не оставался в спальне после трагического вторжения Лёвы. Поэт стиснул руки и слабо застонал, пытаясь унять разыгравшееся воображение. Спокойные, полные тоски глаза князя и звон ударяющегося об пол кинжала преследовали его, мучали, жгли слабую душу. Боль и колючая дрожь пронзали его существо. В душе Лёва готов был кричать и биться, расшибать руки об стены и терзать плоть, лишь бы утихомирить страдание сердца и разума. Впервые ему было страшно признать ошибку. Впервые ему в голову пришла мысль, что он, потеряв князя, не сможет восстановить свой духовный мир. И что теперь он может потерять его снова, точнее, потерять навсегда. И это было бы куда страшнее, чем переживать ужасы прошлой ночи. Лёва поднялся на ноги, пошатнулся и неуверенно прошелся по комнате. Сейчас ему куда важнее было понять, что может последовать за этим. Скорее всего, эта история могла, и должна была закончиться плачевно. Любовь любовью, но о безопасности думать тоже надо. Что ж, заслужил. Поэт вспомнил тепло дорогих глаз и холодные пальцы, стирающие слезы с его щёк. Он невольно улыбнулся, и на душе его потеплело. Теперь был шанс и на благополучный исход, и шанс более-менее внушительный. Уже неплохо. Лёва замер, а потом подошёл к двери. Её резные створки были приоткрыты ровно наполовину. Но этого было вполне достаточно, чтобы разглядеть князя Александра на узком диванчике, у распахнутой балконной двери. И поэт без задней мысли открыл дверь, шагнул в сторону князя. Александр возлежал на восточном диване, который Лёва имел возможность подробно разглядеть ещё пару дней назад, и задумчиво курил кальян. Поэт так и остановился, залюбовавшись его аристократической позой, небрежным положением тонкой руки, упирающейся в подушки, чуть склоненной головой, окруженной, как заревом, абрисом светлых волос. — Вы уже встали? — долетел до него удивленный звук ласкового голоса. — Так рано? Лёва подошёл ближе и опустился на гору подушек возле дивана. С улицы тянуло свежестью. Поэт, облачённый в одну нижнюю блузу, зябко поёжился. Князь Александр повернулся в его сторону и заботливо оглядел с головы до ног. — Возьмите из углового шкафа халат, — наконец произнёс он. — Простудитесь же. Лёва покорно дошёл до шкафа и наугад вытащил шёлковую тряпку. Князь Александр наблюдал за ним с нежным интересом. — Подойдите сюда, мой милый. И когда Лёва приблизился, он взял его за руки и усадил рядом с собой. — Выглядите так, будто прошли все муки мира, — сочувственно проговорил князь и медленно провел ладонью по лицу поэта. — Но вышли победителем. И то хорошо. Лёва побледнел и отшатнулся от Александра. Голова налилась шумом, болезненная слабость прокатилась по онемевшим членам. Отчего-то вдруг стало невозможно глядеть в тёмные глаза князя напрямую, невозможно находиться с ним рядом. Лёва малодушно попытался высвободиться, попытался сбежать. Он не мог просто сидеть с человеком, пусть и проклятым, и говорить о событиях прошлой ночи. Он боялся услышать от князя слова укора, боялся участвовать в этой беседе, боялся, что от него потребуют ответа, что придется говорить вновь об этом, раскрывать свою душу, рвать её в мелкие клочья… Потребуется сделать хоть что-нибудь. И от этого сделается только хуже. Рука князя опустилась ему на плечо. — Вам нужно поспать, — мягко, но настойчиво произнес Александр. — Вы сильно измучены, а усталость порождает в душе сомнения и страхи. Это пройдёт. Я, со своей стороны, могу твёрдо пообещать вам тишину и покой. Лёва осторожно поглядел на князя, и на душе у него полегчало. Эти слова в его устах звучали как «Мы не вернемся больше к этой теме», «Не берите в голову, Лёва, не изводите себя» и «Я беспокоюсь о Вашем душевном равновесии сильнее, чем о том, какие ошибки Вы способны совершить». Он неуверенно улыбнулся. — Спасибо Вам, — и вдруг с тяжёлым стоном уронил голову на руки. — Простите меня… Помогите мне, умоляю Вас! Помогите мне выйти из этого кошмара… Дайте мне Вашу руку, князь!.. И Лёва, весь дрожа и дёргаясь, как в припадке, соскользнул с дивана и уткнулся пылающим лицом в колени Александра. Вина, ужас перед самим собой и своим состоянием, невнятная тоска и муки сжигающей боли терзали его изнутри. Голова раскалывалась от боли, не заглушая однако надрывных мук сердца. Он был словно во сне, страдающий каждую секунду, ничего не понимающий, растоптанный. Князь Александр мягко поднял его и повлек за собой. — Вы весь горите, — обеспокоенно заметил он. — Может, мне стоит позвать врача? Лёва поглядел на него безумными, широко раскрытыми глазами и покачал головой. — Я задыхаюсь от боли, — сбивчиво прошептал он. — От душевной боли. Мне страшно, князь. Я не знаю, что делать… Мне не поможет врач. Нет-нет, только не он. Врач может лечить лишь недуги тела. Но душа ему недоступна. Я задыхаюсь… Я… я… Князь коснулся ладонью его губ, принуждая молчать. — Я знаю, — тихо проговорил он. — Знаю. Перестаньте казнить себя, Лёва. Дайте отдых измученному сознанию. Вы пережили ужасную ночь, она истрепала Ваши нервы, изломала Вас. Всему нужно время. Я могу разогнать Ваши страхи, я обещал Вам покой. Не вините себя, мои чувства к Вам неизменны. Примите от меня помощь и отпустите как липкий кошмар Ваше несостоявшиеся нападение. Я не могу винить в этом никого, кроме себя. Эгоистично было с моей стороны привозить Вас в этот замок насильно, подвергать различным испытаниям и после этого ждать, что Вы не потеряете трезвости мысли, столкнувшись с моей истинной сущностью… Лёва, Лёва, успокойтесь!.. Всё это в прошлом, всё это закончилось. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы уберечь Вас. Если Вам противна моя сущность, и нахождение в этом замке наносит вред Вашему здоровью… Я отпущу Вас. Вы сможете уехать, сможете вылечить нервы и забыть об этом. Я всегда буду готов помочь Вам, если это потребуется. Говоря это, князь завел Лёву в спальню. Голова последнего разрывалась от боли и думать получалось плохо. Но последние слова ударились ему в сознание с особой силой. Накатили новой волной ужаса. — Нет! — он развернулся к князю, внушающий жалость своим отвратительным состоянием. — Нет… Позвольте мне остаться… С Вами. Я хочу остаться. Я останусь! Лицо князя посветлело. — Вот уже второй раз Вы выбираете меня, — странно улыбнулся он. — Отчего Вы делаете это? Вы, так искренне мечтающий о свободе… Впрочем, это не важно. Ложитесь, ложитесь, Лёва. Спите спокойно. Никто не потревожит Вас. И, клянусь Вам, Вам не придется жалеть о своем выборе. Лёва болезненно поморщился, и губы его искривились слабой улыбкой. — Отчего? — его голос дрогнул. — Это просто, совсем просто… Александр, я люблю Вас!.. И эта любовь душит меня, ломает… Князь Александр ласково улыбнулся, в глазах его мелькнула печальная нежность. Он провел рукой по кудрям поэта, наклонился и осторожно коснулся губами пылающего лба. — Спи, — ласково шепнул он Лёве на ухо. — Тебе нужно отдохнуть. Проблемы кажутся куда менее значительными, если разбираться с ними на свежую голову. Поэт тяжело вздохнул. Удивительно, но ему вдруг стало легче. Как будто с поцелуем Александра расслабился тугой узел в душе, ушла вся боль и вина. Он улыбнулся. — Пусть моя любовь пребудет с тобой в это непростое время, — услышал он, будто издалека, и моментально провалился в сон.

***

Когда Лёва проснулся, князь уже ушёл. За окнами был день — нежное зимнее солнце, такое бывает только в самом конце февраля, ровно падало на блестящий паркет спальни. В комнате было светло-светло, как в детстве, когда он просыпался в своей детской поздним рождественским утром. Лёва покачал головой и слегка улыбнулся. Странное дело, но боль отступила. Страшным сном ютилось в отдаленном уголке его памяти несостоявшиеся убийство князя. Он вдруг с лёгкостью осознал, что лишь искренность перед самим собой и глубокое сильное чувство спасли князя от клинка, а его — от безумия. А значит, с этим вполне можно было жить. Лёва быстро накинул на себя халат, приятно пахнущий дорогим одеколоном. Постоял минуту в задумчивости, а затем резко дернул за толстый шнур звонка. Лакей, всё тот же сдержанный гасконец, появился столь же мгновенно, как если бы дожидался, стоя за дверью. — Что будет угодно, месье? — почтительно поинтересовался он. — Где Александр? — спокойно спросил Лёва, даже не обратив внимания на то, как непринужденно и спокойно назвал князя по имени. Лакей кивнул головой и скрылся за дверью. «Или же князь велел его предупредить, или же от меня опять что-то скрывают», — весело подумал Лёва и неспеша вышел на балкон. Свежий порыв ветра ударил ему в лицо, растрепал свалявшиеся кудри. Лёва не сдержал короткого смешка, в глазах защипало. Он протянул руки вперед, к солнцу и шумящему сонному саду, полы его халата взметнулись как крылья сказочной птицы, рукава наполнились воздухом. Странная нежность в груди и дыхание буйного ветра приносили тишину и покой неловкому сердцу. Свобода оказалась куда проще и ближе, чем думалось поэту. Прекрасное озарение. — Ты определенно хочешь простудиться? — услышал он у себя за спиной. Князь Александр стоял у балконной двери и ласково улыбался. — Александр! — лицо Лёвы просветлело. — Я чувствую себя как никогда свободным… Спасибо тебе. Князь коснулся ладонью его щеки, заставляя посмотреть на себя. — Я вижу, — легко согласился он. — Ты уже практически в норме. Сон пошел тебе на пользу. — Долго я спал? Лёва сперва не придал значения этому вопросу, но ответ князя его огорошил. — Целый день и пару часов, мой милый. Поэт удивленно поднял брови и весело рассмеялся. С этого момента их отношения удивительным образом переменились. Лёва сам толком не мог сказать, где пролегла граница между холодной учтивостью и сердечной искренностью. Где исчезло циничное обращение «князь», а на его место пришло лёгкое и естественное «Александр». И даже привычное обращение «мой милый» в устах князя стало мягче, нежнее, без тени насмешки. Они пришли к абсолютному соглашению друг с другом. И, надо сказать, каждый остался доволен подобным раскладом. — Я велел накрыть нам прямо тут, — как бы между делом заметил князь. — Думаю, вы пока не настроены на долгий завтрак по всем правилам. Лёва с интересом оглядел маленький столик овальной формы, окруженный низенькими скамеечками, которые устилали роскошные ковры причудливой расцветки. — Ничего подобного в жизни не видел, — признался он. Александр самодовольно улыбнулся, радуясь произведенному эффекту. — Я питаю слабость к различным восточным изыскам, мой милый, — весело заговорил он, как бы простодушно отмечая «у каждого свои слабости». — Возможно, поэтому мой дом представляет собой причудливую смесь разнообразных культур. — Я нахожу это необычным и оригинальным, — ответил Лёва и медленно опустился на одну из скамеечек. — О, на ней очень удобно. Он поглядел на стол, уставленный тарелками со свежей выпечкой. В центре возвышался белый кофейник и две фарфоровые чашки с тонкой голубоватой каймой. И только тогда осознал, насколько же он голоден. Лёва набросился на еду с чрезмерной жадностью. Казалось, никогда в жизни он ещё не хотел так есть. И, как назло, выпечка оказалась умопомрачительно вкусной — свежая, хрустящая, тёплая. Лёва был просто не в состоянии остановиться. Князь Александр наблюдал за ним со снисходительной улыбкой. Сам он чинно и спокойно расправился с двумя или тремя булочками и пил очередную чашку кофе. Ждал, пока Лёва снова будет расположен к беседе. — Ты так много путешествовал? — произнёс наконец Лёва, словно беседа и не была прервана. — Хотя, глупый вопрос. У тебя же не жизнь, а вечность. Ты можешь делать, что вздумается. Не всё же в замке сидеть. — Тут ты прав, — усмехнулся Александр. — И, знаешь ли, мир меняется. Меняется крайне стремительно. Поэтому наблюдать за ним очень интересно. Приезжать в знакомые места и узнавать их заново. Бродить по улицам, которые ты помнишь в разные эпохи, с разным колоритом, настроением… В этом есть своего рода очарование, мой милый. Лёва мечтательно улыбнулся и поднёс чашку к губам. — Хотелось бы мне увидеть, как проходят эпохи, — запальчиво признался он. — Как меняются города, как живут люди. Знаешь, я часто мечтал об этом ребёнком. Что буду парить над миром, что века будут осыпаться к моим ногам, как иссохшиеся листья, а я буду наблюдать за изменениями, за людьми, за калейдоскопом старого и нового… — Однако, в тебе уже сидел бес властолюбия, — слегка улыбнулся князь. — Даже в таком невинном возрасте. А не думал ли ты об одиночестве, которое преследует бессмертное существо? О том, как тяжело проходить сквозь толпы народу и осознавать, что ты изгнан из их общества? Как больно терять всё дорогое и близкое, лишь потому, что всё подвержено тлену, а ты застрял между жизнью и смертью — ни вперёд, ни назад? Что ты не ведаешь страха отжить самого себя, но тебя страшит вечное одиночество?.. Лёва быстро поглядел в сумрачное лицо Александра, на котором застыла тонкая гримаса неожиданного страдания. Он тоже нахмурился, впервые задумавшись, какой была жизнь Александра, обреченного на вечное скитание во тьме, в одиночестве. Это объясняло его почти болезненное желание находиться среди людей, окружать себя людьми. Лёва попытался представить себя на месте Александра и содрогнулся от ужаса. — Иногда, — виновато ответил он. Князь молча кивнул головой. — Значит, ты не безнадёжен. Пару минут Лёва растерянно молчал, кусал губы, винил себя за необдуманный вопрос. — Я хочу быть с тобой, Александр, — вдруг сказал он с необычайной серьёзностью. — Не знаю, что будет ждать меня в этой твоей тьме, насколько права религия… До этого я был скептиком и знаю немного. Но я хочу быть с тобой. Вечность, разделенная на двоих, лишена одиночества. А значит, не в пример счастливее. Я прав? Александр хотел было что-то возразить, но поглядел в взволнованное лицо Лёвы и молча кивнул. А затем шмыгнул носом и подозрительно быстро отвернулся. На душе у Лёвы слегка потеплело. Он неспеша сделал ещё один глоток кофе, и вдруг в голову к нему пришла странная мысль. И чем дольше он думал о ней, тем более правдоподобной она ему казалась. Наконец, он не выдержал. — Ты ведь не простой вампир, верно? Не один из многих, не тот, кем хочешь казаться, и точно не тот, за кого тебя принимают подобные Морганту? Князь медленно поднялся, деловито оправил рубашку. — Продолжай, — медленно ответил он. — Пока твой вопрос лишен конкретики. И если я начну говорить, то ты поймешь лишь малую часть. А я потеряю частицу себя. Ведь слово — единственное, что бесстрастно и вечно. Это единственное, что у меня осталось. Лёва нахмурил брови. — Я нашел у себя в комнате книгу, — деловито начал он. — Именно она натолкнула меня на убийство… Подсказала способ. Впрочем, это не важно. В ней рассказывалось, что у вампиров был Изначальный, они почитали его за божество. Да, точно, у них он назывался Единственным и был обращен во власть великой Лилит… — Единый, — мягко поправил его Александр. — Приближённого Темной Владычицы называли Единый, поскольку она наделила его огромной властью, уступающей силе древних, но многократно превышающей силу молодых рас. Горжусь твоей проницательностью, моё сердце. Лёва мысленно прикинул, сколько же на самом деле Александру лет, и содрогнулся. — И как это — быть древнейшим созданием на земле? — осторожно поинтересовался он. Александр склонил голову, в его больших задумчивых глазах будто бы догорел отблеск ужасающей вечности, и произнёс: — Довольно забавно. Лёва глядел на него — высокого, стройного, одухотворенного, с отпечатком сурового времени на лице. Князь же смотрел мимо него, в полыхающий медными огнями день. Чуть прищурившись, он словно вспоминал что-то, о чём-то думал. — Я не думаю, что ты сможешь понять меня, — наконец сказал он не без усилия. — По крайней мере, пока не сможешь. Лёва медленно отставил в сторону чашку и задумчиво поглядел в глаза Александру. — Скорее всего не пойму, — согласился он. — Но не всё же разом, верно? Что-то да и останется. А остальное я просто сохраню в своей памяти. Раз уж у нас, смертных существ, есть глупое правило — понимать всё важное лишь в ретроспективе. Князь Александр усмехнулся, но усмешка его была доброй. — Что ж, раз так, я начну. И постараюсь быть краток. Для начала, усвой одно — мы с тобой… Хотя нет, с тобой мы похожи куда сильнее. Это-то меня и привлекло. Те, Кто Были В Начале — похожи на Нынешних лишь внешне. Они пришли в этот мир, тогда ещё совсем юный, и правили им как вздумается. Это был Великий, мы, бессмертные, зовем его Начало. В людском сознании он был запечатлен как нечто сильнейшее, божественное. Он оброс мифами, греки называли его Зевсом, славяне — Перуном, молчаливые скандинавы — Одином, у кочевых народов он стал грозным и всесильным Аллахом. А иудеи, которые поклонялись ему дольше, а значит, и к истине были ближе, подарили миру образ сурового еврейского Бога. Удивительно, язычникам настолько пришелся по душе этот лик, что они приняли его с небольшим запозданием. Начало ушел из этого мира на заре человеческой цивилизации. Он удалился далеко за Предел, туда, где оказываются все смертные души… Я никогда не смогу уйти вслед за ними. Только если этот прелестный мир рухнет. И долгое время над миром висела завеса тьмы и холода, мир впал в смуту. Люди не слушали голос сыновей Начала, отрекались от чистого Слова. Были те, кто принимая смертную жизнь, отрекаясь от данного им бессмертия пытались вести народы. Обезумевшие люди их убивали. Александр перевёл дух. Он смотрел прямо перед собой, но глаза его были пусты. Он слегка улыбался, на щеках проступил легкий румянец. Сейчас он говорил о том, что было ему понятно и близко, говорил о том, что люди давным-давно позабыли, или же оплели невероятным количеством легенд. Лёва позабыл как дышать, вслушиваясь в каждое его слово, боясь упустить нечто важное. — А что же наши религии? — тихо спросил он наконец. — Они говорят об извечном, о битве добра и зла, о тьме и свете, о рае и аде, о грехе и добродетели… Князь встрепенулся и удивленно поглядел на Лёву. Но затем, кивнул головой и неспеша продолжил: — Ад и Рай, Тьма и Свет. Да-да, конечно. Знаешь, откуда пошли эти легенды? Да, Лёва, я говорю «легенды», поскольку Ада и Рая не существует, а Тьма и Свет — два начала гармонии. Дети Начала — могучие бессмертные существа, не уступающие своему Отцу, не смогли поделить власть. Двое из них — ослепительно прекрасный Люцифер и его властная сестра Лилит считали, что их Отец отдал право эволюции как основе всего. Они искушали людей и стравливали нации, разжигали войны и наполняли сердца пороком — слабые и недостойные проигрывали им, подчинялись. Они гибли в войнах, опускались ниже животных, они становились недостойными носить один облик с бессмертными. — Ты делал то же самое, — вдруг вспомнилось Лёве. — Боже мой, кажется, это было целую вечность назад… Ты как бы невзначай говорил о своих богатствах и власти, переходил с темы на тему, каждая из которых задевала струнки человеческого сердца. Александр слегка улыбнулся. — Твоё сердце оказалось недоступным для моих чар. Более того, ничьи другие, не угрозы Алексия, ни дурман Морганта, не сломили тебя окончательно. Кто ты — идеал существа, заслуживающего места под солнцем, или наследник бессмертных — время покажет, — князь задумался, но затем вновь заговорил, быстро и естественно. —… Были двое других. Вождь Михаэль — грозный и строгий. И прекрасная дева, златовласая, нежная, образец целомудрия и скромности — Габриэлла. О ней людские умы давным-давно позабыли. Она до сих пор живет в христианских и католических традициях, только лик у неё мужской. Теперь она — Габриэль, или Гавриил — один из Девяти. Это прискорбно. Они считали, что порядок и только порядок позволит сохранить этот мир. Они, как строгие наставники, вмешивались в дела смертных, воздействовали на них, внушили трепетное восхищение и почитание в сердцах смертных. Они создали рамки, которые контролировали страшную человеческую природу, но уничтожали индивидуальность. Что ж, они создали воплощение своих идей. Тьма и Свет, едва не разрушив вверенный им мир, в испуге заключили договор. Равновесие жизни было установлено Последними. Их было двое, Лёва. Один из них — чистый Спаситель, пришел в мир, чтобы умереть за него. Он должен был своей кровью и мукой очистить мир, вернуть его к девственному Началу. А второго нарекли Проклятым. Он, наделенный силой, равной самой Тьме, должен был вечность бродить без покоя. Он удерживал границы мироздания. Равновесие жизни и смерти. Он мог дарить смертным бессмертие, обрекая их делить с ним печальную участь стража. Обращенных им было не много и, уверяю тебя, они шли за ним добровольно. Ушедшие во тьму не ведали больше покоя, поэтому их нарекли приспешниками Дьявола. Люди вообще любят зачесать под одну гребёнку всех. Так проще и намного легче. Те, кого обратил он, уже не обладали столь сокрушительной силой. Их творения всё более приближались к обычной нечисти, сохранив, однако, способность стоять на грани жизни и смерти. Проклятый и обращённые им стали объектами большинства легенд и мифов… Так говорят о нас, что мы не ведаем любви, что мы жестоки и холодны. Любовь, Лёва… В ней было Слово. Любовью Начало воскресил мир, создал его во всем своем великолепии. И каждый имел право любить. И бессмертные любят с особенной силой. Это тяжело объяснить так, чтобы ты мог понять меня. Что ж, мы живем не одно тысячелетие на земле. Мы многое испытали и многое видели. И всё поджидал тлен — гибли люди, рассыпались города, исчезали империи. Постепенно я осознал — у всего есть конец. Люди, простые смертные люди, куда счастливее в этом плане. Их жизнь коротка, а потому они могут сладко заблуждаться, считая вечной любовь и получая удовольствие от каждого прожитого дня. Я же боюсь этого дара, он стал для меня проклятием. Знаешь, мой милый, вот мой ответ: быть древним существом — это избавиться от иллюзий, это помнить истинный лик прошлого и страдать от неизбежности будущего. Это принять власть, которую тебе вверили, как повинность. Смешно устроен этот мир — истинная власть будет лишь в тех руках, чей обладатель не гнался за нею. Моргант желал править, но не принять ответственность и боль падшего мира на свои плечи. Человек забыл, что он не всесилен. Нашлись те, кто возомнили себя судьями. Кто решили, будто в праве убивать одних и возвышать других. Поверь мне, обе эти истории имеют куда больше общего. Смерть обрезала пути к отступлению одному и однажды возьмет за горло другого. Князь опустил голову и рассеяно провел ладонью по оконному стеклу. Чашка с недопитым кофе сиротливо стояла в углу каменного парапета. А Лёва был не в силах сдвинуться с места. Множество новых мыслей овладели им целиком, терзали его, жалили. Князь вызывал в нем сдавленное восхищение. Он глядел в неподвижное, хранящее в чертах отпечаток вековой мудрости лицо, и сердце его замирало в груди. Его не пугал Александр, нет. Скорее, теперь он нашёл, что искал. Истина была тяжёлой, в тяжесть целого мира, и едва доступной человеческому разуму. Но ему она казалось нужной и сладкой. Перед ним было существо, не ведающее смерти и пришедшее в мир сосредоточием тьмы. Вспоминая смутно библейские сказания, он хотел было спросить, пришёл ли Князь Тьмы в мир как прочие бессмертные, или же был сближен с людьми подобно Спасителю. Что он, и кем является? Но он подумал — и не стал. Всё однажды поймется со временем. А вырывать из князя признаний ему не хотелось. Его любовь окрасилась в мягкие тона, стала более чистой и духовной, перестала воспалять сердце и душу. Он смутно осознавал, что кипящая страсть ещё вернется, взволнует кровь в жилах… Ну, что же, пускай. С его души будто бы опало всё земное, пустая романтическая привязанность отступала. То ли рассказ Александра произвёл на него особое впечатление, то ли он чувствовал нечто более высокое. А может и всё сразу, да ещё что-то другое. Что-то, уже практически не человеческое. Лёва вздохнул и медленно поднялся. Ноющее чувство боли вернулось, опалило душу. Неизгладимое впечатление оставило рубцы на душе поэта, она болела от невозможных чувств. Всему нужно время на исцеление, Лёва хорошо понимал это. — Ты хочешь сделать меня подобным себе? — тихо спросил он, касаясь руки Александра. Князь чуть повернул голову. Грустная улыбка осветила его лицо, полузакрытые глаза странно блеснули. — Не знаю, мой милый, не знаю… — голос его слегка вздрогнул, в нём мелькнули чистые, ласкающие ноты. — Ваши литераторы пишут об таинстве обращения просто и даже небрежно. Весь мир — ритуал, любовь моя. И все мы тоже живем по множеству древних, как мир, ритуалов. Я помню их исток, но многие уже позабыли. Но все мы одинаково чтим их смысл и важность. Я видел, что значит смерть. Чтобы принять моё бессмертие, ты должен принять мою и свою сущность, дать ответ на вопрос о твоём собственном существовании. Ты можешь пустить в себя тьму, но до этого должен уверовать в это. Ты должен выбрать хаос и тех Древних, что предпочли войны порядку, а личность — смирению. И если хоть капля сомнения останется в твоей душе… Ты не вернешься в мир смертных. Веришь ли, я в тупике, Лёва. Я не вижу выхода. Я не могу рисковать тобой и заставлять тебя переживать страсти Христовы и ужас Небытия. Я не могу заставить тебя испить эту чашу в одиночку, а ведь в Никуда ты отправишься один. Я смогу только ждать тебя до первых звезд, уповать на силу твоей воли… Он повернулся и поглядел на Лёву. Усталые глаза лихорадочно блестели, смесь ужаса и муки отразилась в них как никогда чётко. — Я не могу потерять тебя, — растерянно прошептал князь и, взяв Лёвины руки в свои, быстро прижался губами к дрожащим ладоням.

***

—… Но, согласись, то был просто отвратительный день. Лёва пришпорил коня, поравнялся с князем и лукаво улыбнулся последнему. Уголки губ Александра дрогнули в некоем подобии усмешки. Тонкая сеть солнечных лучей покрывала долину, с которой сошли уже снега, а река, буйная, пенящаяся, ломала с остервенением лёд. Начиналась весна. Сперва хрупкая и нежная, как стыдливая невеста, она постепенно разгоралась, наполнялась цветом и звуком. Она распускалась чудно-махровой лилией в извечный символ перерождения и жизни. Свежий воздух пах талой водой и древесными смолами, свежей землёй и травами. Лёва ещё раз улыбнулся, подставляя лицо тёплым лучам солнца. — Весна!.. — тихо улыбнулся он, совершенно позабыв, о чём говорил до этого. Лицо поэта заливал румянец возбуждения, голубые глаза стали лиловыми, почти полностью закрытые зрачком. В такие минуты он был особенно красив. По-детски восторженный, с растрепанными кудрями, небрежный — он не мог не вызывать восхищения. Князь Александр, на контрасте спокойный и сдержанный, больше молчал, предоставляя возможность говорить своему спутнику. Минуло чуть больше недели с момента их последнего разговора. Ещё несколько дней Лёва после этого ходил сам не свой, глаза его были мутны. Он говорил совершенно больным голосом, но чаще молчал, рассеянно улыбался и отвечал невпопад. Впору было начинать беспокоиться, но князь лишь ободряюще улыбался и призывал окружающих подождать. Конечно же, он оказался прав. Уже пару дней спустя поэт полностью оправился, ожил. Теперь они с князем подолгу бродили вместе по тенистым дорожкам сада, выезжали на продолжительные конные прогулки, или же коротали вечера у камина, тихо беседуя на разные темы. Чаще всего говорили о пустяках, о пристрастиях, политике. К духовным и тяжёлым темам больше не возвращались, что было и к лучшему. — Я хочу показать тебе одно место, — внезапно сказал князь. Тон его голоса, серьезный и несколько торжественный, заставил Лёву обернуться. Поэт несколько секунд разглядывал Александра, чуть прищурив глаза. Затем быстро кивнул. … — Расскажи мне о месте, куда мы едем, — попросил он после десятиминутного молчания. — Мне нравится слушать тебя. Александр поглядел на него искоса, но затем дал волю чувствам — улыбнулся нежной улыбкой. — Его называют Долиной Смерти, или Долиной ужаса, — тихо проговорил Александр. — Здесь, в глуши туманных лесов, у огромного, словно округлая капля серебристой слезы, озера, каждое полнолуние встречаются десять Старейшин. Здесь решаются все дела моего народа, здесь говорят на родных языках множество древних существ. Эта долина — наше исконное, заповедное владение. Люди бояться ходить туда — редко кто возвращается живым. Ещё реже, протягивает после этого хотя бы месяц. Это место обросло легендами и слухами. Думаю, ты уже мог привыкнуть к подобному. …Там красиво, очень красиво. Высокие деревья, которые я помню ещё тонкими ростками, теперь заслоняют солнце; от этого над долиной висит туман, полупрозрачный, как тонкое покрывало. Бархатный мох стелется под ногами, возле самых холмов пышно цветут кустарники, больше всех дикий жасмин, боярышник и шиповник. Ещё рано, но вскоре всё оживет после зимнего сна, воздух наполнится сладкими ароматами. Тебе понравится это место. Я знаю, ты сможешь оценить его прелесть… Князь хотел было сказать ещё что-то, но не успел. Они как раз свернули на узенькую тропку, по которой, видно, давно не ходили. В лесу было холодно и сыро. Веяло какой-то настороженностью и неприязнью. И потому ещё более удивительно было видеть маячащий впереди сгорбленный человеческий силуэт. Мягкая улыбка сползла с лица Лёвы. Привычная маска равнодушия окутала его черты, въелась под кожу. — Что ему тут надо? — настороженно спросил он. Обращался Лёва, само собой, к князю. Странное дело, как быстро отвык он от человеческого общества, как напряжённо переживал теперь малейшее столкновение с его представителями. Князь Александр успокаивающе коснулся его плеча. — Это просто старик-травник, Лёва, — снисходительно усмехнулся он. — Здесь недалеко крошечная деревушка, всего несколько домиков, её даже на картах не отмечают. А за лесом и холмами раскинулся Блатце, ты удивишься, но там тоже живут люди. Лёва неловко дернул плечом. Внезапный порыв отступил, ему самому теперь было совестно. Казалось, пробудившиеся в душе иное начало — тёмное, оторванное от человеческой природы, — ушло. Всколыхнулось и вновь погасло. Оставило за собой только горечь и сомнения. Он дёрнул поводья и лошадь, недовольно пофыркивая, пошла шагом. — Не могли бы вы мне помочь, добрые люди? Лёва от неожиданности так и замер в седле, повернулся и поглядел через плечо на травника. Тот был невысок ростом, маленький, щупленький, сутулый и совершенно седой. Он был облачен в старенькую рубашку и видавший виды армячок, скрюченные, сухонькие пальцы перебирали первые побеги тоненькой зелени. Казалось бы, что можно найти в земле, с которой только сошёл снег? Лёва озадаченно покачал головой, однако, остановился. — Я мешочек обронил по неловкости, — продолжал бормотать между тем старик. — Бросился искать, а его нет. Эх, глаза уже не те… Не помогли бы вы мне найти его? О, спасибо, спасибо!.. Последние слова он проговорил с особым выражением, заметив, что князь Александр спешился и принялся сосредоточенно разглядывать землю. Лёва тоже спрыгнул с лошади, однако настроен он был крайне скептически. Ему казалось нереальным найти что-либо в этой влажной земле, полагаясь на слова какого-то полоумного травника. И тем больше было его удивление, когда он вдруг заметил, что Александр резко распрямился во весь рост. В руках он держал маленький комочек тёмно-серого цвета. — Что это? — не мог не поинтересоваться поэт. Александр неспеша развязал узелок, высыпал на ладонь горсть чего-то, отдаленно напоминающего высушенные цветы. — Погляди, моё сердце, — насмешливо проговорил он. — Цветы боярышника, листы омелы, немного чеснока… Как тебе это нравится? Лёва перевел озадаченный взгляд с обиженного лица травника, на откровенно смеющееся — князя. — Каждый имеет право на свои причуды, — неуверенно проговорил он. — Не ты ли считаешь, что нужно быть снисходительным к людям? Князь сделал странный жест, как будто хотел сказать что-то поучительное, но затем передумал и просто махнул рукой. — Видишь ли, в чем дело, — мягко заговорил он, подходя к Лёве и касаясь рукой его плеча. — По народному поверью, все эти компоненты отпугивают нечистую силу. В нашем случае, это мифические существа, невозможные с точки зрения прогрессивной науки создания, которых называют «упырями», «вурдалаками», «сынами дьявола», «вампирами». Просвещение и только просвещение может помочь нам, позволит справиться с настолько чудовищной темнотой!.. — А Вам-то откуда знать, пан? — обиженно прошамкал старик и неуверенно протянул руку. — Молоды Вы ещё, не знаете жизни… Да и небось в ваших столицах из Вас любую веру вытрясли. Э-эх, а столкнулись бы раз с кровопийцой, один на один, не смотрели бы на меня сейчас с такой насмешкой! — Но ведь это бессмысленно! — гнул свое князь, делая нарочито круглые, полные возмущения глаза. — И, к тому же, абсурдно. Наука полностью отрицает существование подобной… нежити. Не может мёртвое ожить и ходить по земле, старик. Ну, а справиться с мёртвым сушёными цветочками, как верили наши предки, это, по крайней мере, глупо! Люди должны знать о своей природе, чтобы быть достойными занимать верхнюю ступень эволюции. Старик насупил кустистые брови и неодобрительно зацокал языком. — Я сам видел вампира, вот этими глазами, — с чувством объявил вдруг он. — Медицина знает и не такие случаи расстройств, игр разума, самовнушения и галлюцинаций, — парировал Александр. — …Но я едва остался в живых, этот монстр с лицом древнего бога, едва не уничтожил меня. Это было много лет назад, в Долине Ужаса… Смеётесь! — обиженно воскликнул он, переводя горящий взгляд с одного лица на другое. — Конечно смеетесь. Что Вам вековая мудрость, Вам, молодым и наивным, не верящим ни в черта, ни в кочергу. Ну хоть Вы, пан? Ваш товарищ уверен, что на верном пути, и что дитя дьявола не поквитается с ним за неверие! Вы тоже смеетесь, пан, но я вижу, Вы верите моим словам, знаете, что они правдивы… Образумьте своего спутника! Лёва повернулся к Александру. Но на лице у последнего было столь неподдельное выражение праведного гнева и возмущение просвещённого человека, что поэт не смог ничего сказать. Он только потерянно поглядел на упрямого старика. Затем вновь на готового отрицать существование нечистых, а особенно вампиров, князя. И сдавленно всхлипнул, закрыл лицо руками, — безудержно расхохотался. — И вы туда же, — разочарованно вздохнул старик. — Он просто, как и я, смотрит на мир трезво и по-современному, — напыщенно вставил Александр. Лёва взвыл от хохота и вцепился в плечо князя, чтобы устоять на ногах. Старик, между тем, мрачнел с каждой секундой. Возможно он действительно воображал себя проповедником и мессией, борющимся со злом. Лёве даже стало стыдно, ведь, с позиции старика, они с князем были избалованными аристократами, не привыкшими слушать кого-либо, кроме своего непомерного эго. Его так и подмывало принести свои извинения, но князь Александр одним своим видом вышибал из головы все мысли и порывы. — Взгляните! — старик лихорадочно порылся в карманах и выудил что-то маленькое, со спичечный коробок размером. — Эта вещица спасла мне жизнь, остановила проклятого вурдалака! С тех пор я ношу её при себе, как в память об этих событиях, изменивших всю мою жизнь. И он вложил в ладонь князю маленький образок на выцветшем шнурке. Лёве показалось на секунду, что лицо князя побелело и приняло болезненное выражение. Но нет, князь насмешливо улыбался и разглядывал данную ему вещь. Скорее всего, примерещилось. Такое бывает. — А я слышал, распятие и образа не пугают вампиров, — осторожно произнёс он. — Они относятся к ним с молчаливым почтением, но не более. Старик поглядел на него задумчиво. — Возможно, вы, пан, и правы, — проговорил он со знанием дела. — Но так образок мой не простой, церковный, с дорогим окладом. Вишь, он серебром оббит, да со вставочками. А они же, кровопийцы, ох не любят, когда серебро. Жжёт оно их, как пламень жжёт!.. Лёву как молнией поразило. — Это поразительно! — воскликнул он, едва владея собой. — Можно, я взгляну? И вырвал из рук князя иконку. Старик так и расцвел. Он пустился в долгие, путанные объяснения, рассказывал о ведьмах и вампирах, серебре и связках чеснока, о водных цветах и ветвях боярышника. Под конец из его речи можно было понять лишь отдельные фразы. Однако Лёва слушал не в пример терпеливее, расспрашивал, соглашался, а под конец даже согласился взять горсть спасительного разнотравья и поклялся повесить над окнами связку чеснока. Старик-травник удалился крайне довольный собой. А Лёва тотчас же кинулся к Александру. — Ты в порядке? Но… как? — только и вымолвил он. Князь болезненно ухмыльнулся и медленно стянул с руки тонкую перчатку. Кожа на ладони сильно покраснела и взбухла, кое-где перекатываясь ужасными нарывами, ожогами и белея лопнувшими волдырями. — Посмотри, через перчатку прожгло, — спокойно и даже удивлённо произнёс князь. — Похоже, действительно серебро настоящее, чистое… Я должен поблагодарить тебя. Всё же, держать в руках раскаленную головешку не особо приятно. Глупо я просчитался с этой иконой, конечно. Что ж, у тебя будет повод мне это припомнить. Лева закусил губу и быстро отвернулся.

***

— Я видел уже это место, — растерянно пробормотал Лёва. Князь Александр обернулся и вопросительно приподнял бровь. Лёва ещё раз окинул взглядом живописные берега озера, поросшие древними деревьями и неприветливым кустарником. Над гладью смоляно-чёрной воды висела полупрозрачная дымка тумана. Зигзагообразные выступы, сформированные наслоениями горных пород, выступали из воды, образуя подобие узкой тропинки. Мокрые и скользкие от ила, испещрённые древними рунами. Тропка скрывалась в гуще тумана, но Лёва смутно догадывался, куда она ведёт. — Я был здесь во сне, — смущённо объяснил он, и его пальцы против воли вцепились в ладонь Александра. — Тут были огни, и люди, много людей… Ты короновал меня на царствование во тьме. Губы Александра тронуло лёгкое подобие улыбки. — Чтобы стать хотя бы соправителем, нужно выдержать тяжёлое испытание, — глухо проговорил он и потянул за собой Леву. — Идём-ка… Князь шёл по скользким плитам, колким, бугристым, неустойчивым. У него это выходило так просто и естественно, что Лёва только успевал диву даваться. Сам он двигался крайне неловко, ноги скользили на илистой поверхности. Дважды он едва не свалился в ледяную воду — Александр успел его подхватить. Из тумана, сначала тёмным пятном, затем силуэтом, а затем всё ближе и ярче, выступал огромный трон, древний, как сама планета. Он возвышался на круглом каменном постаменте и уходил резко вверх — чёрный, цельный, и в то же время, словно бы состоящий из миллиона переплетенных нитей, корней и скелетов, тел и сокровищ подземного мира. Он производил впечатление мощи и ужаса — истинного торжества тьмы. Невольно приходилось задумываться о достоинствах существа, на нём восседающего. — Это мой трон, возвещающий о моём бремени, — торжественно и серьёзно произнёс князь, обнимая Лёву за плечи. — Он будет и твоим тоже, если уж ты твёрдо решил нести тяжесть всего мира вместе со мной. Учти, моё сердце, ты можешь отказаться в любой момент, я не сочту это трусостью. Лёва оглянулся и поглядел на Александра уверенно и непреклонно. — Я пойду за тобой, мой князь, пойду в самую тьму. — Ты не дрогнешь перед ужасом хаоса, ты согласен будешь принять из моих рук венец, мучительнее тернового, ибо тот принес муку единожды, а твой будет терзать тебя вечно? Лёва покачал головой, и губы его осветила улыбка молитвенного экстаза. — Я пойду за тобой, — твёрдо повторил он. Князь молча подвёл Лёву к трону и усадил на него. — Сейчас я не принуждаю тебя ни к чему, — наставительно сказал он. — Но на церемонии ты принесёшь клятвы. Ты поклянешься в верности мне, как мужу, поклянешься следовать закону Древних, ибо такого наше предназначение, и ты поклянешься принять бремя грешного мира, без права на ошибку или отказ. Голос князя едва касался слуха Лёвы. Его тело сдавила жгучая боль, словно вернулась страшная ночь, словно открылись все разом рваные раны на душе и на сердце. В ушах отдавались стоны и мольбы, могучий, ужасающий мощью и тяжестью единый вопль человеческого страдания. Поэту казалось, что весь мир, все его беды и заботы легли ему на плечи. Никогда он ещё, кажется, не испытывал такой боли, помыслить не мог, что испытает подобное. — Я понял тебя… Александр… Понял!.. Он вцепился пальцами в каменные подлокотники, всхлипнул, удерживая в себе болезненный вопль. Слезы хлынули градом из его глаз, и он безжизненно откинулся на раскалённую спинку трона. Князь осторожно приобнял его, поднял на руки и медленно пошёл по ступеням вниз. Лицо его было неспокойно и мрачно. Лёва всхлипывал и дрожал, находясь на грани сознания. — Когда это будет? — пролепетал он вдруг. И, поглядев на князя широко раскрытыми, мутными глазами, прибавил: — Я отравлен собственной болью, а наивно пытаюсь нести чужую… Странно. Скажи, ты… ты простил меня? Всё так смутно… Ты говорил много всего, много тяжёлого и древнего. И мне было плохо, будто оскверняли мою могилу, будто… мешали дышать. Я все эти дни едва общался с тобой… Я боюсь. Я не хочу потерять тебя, понимаешь? Глаза Александра блестели жалостью и любовью. Он помог Лёве забраться в седло, вскочил сзади, придерживая его. — Ты слышал и видел достаточно, чтобы понять. Но я понимаю твои терзания. Позволь я облегчу их? Его руки обвили Лёвину талию, притянули к себе. Поэт почувствовал странное облегчение, потянулся и вздохнул куда легче, глубже. Будто его окутало тёплым шёлковым покрывалом, будто ласкали его душу, и это всё приносило сладкий покой. Лева тихо засмеялся, радуясь этому чувству, и вновь погрузился в забытьё. Больше он не тревожился. Боль ушла как случайная гостья, отступилась с позором от его измученного сердца. Он полуспал, полубредил. Но одно дарило ему тепло и радость. Последние слова князя Александра наполняли его душу до краев щемящим, искрящимся счастьем. — Ну что же, я отвечу тебе, мой милый Лёва. Подумай и скажи, можно ли любить настолько сильно и искренне, и при этом не суметь понять и простить?