Коронованный во тьме

— Знаешь, как называются эти цветы? — наконец произнёс князь Александр, разрывая затянувшуюся паузу. Лёва поднял голову, поглядел на князя чуть виноватым, потерянным взглядом, и тихо проговорил: — Извини, я задумался. Ты что-то говорил? — Цветы, моё сердце, цветы, — ласково повторил Александр. — Которые тебя так заинтересовали, что ты напрочь позабыл и о моём существовании, и о завтраке. Давай так — ты сейчас же начнёшь есть, а я пока тебе расскажу то, о чём собирался? Лёва состроил презрительную гримасу. — Зачем ты вообще князем тьмы заделался? — несерьёзно поинтересовался он. — Из тебя получился бы просто первоклассный дядька для малолетних шалопаев. «Сиди ровно», «слушай внимательно», «ешь», «спи», «не шали», да ещё и сказки рассказываешь… Извини. Это я шучу так, по-глупому. Не обижайся. Поэт покаянно опустил голову, но лукавые голубые глазищи так и поблёскивали из-под опущенных ресниц. — Ты знал, что ненюфары считаются колдовским цветком? — Александр чинно оправил рукава и вновь перевёл внимательный взгляд на Лёву. — Люди не любят их, сторонятся. Эти цветы не приносят домой и не ставят в вазы, ими не украшают себя и не дарят любимым. Ходят слухи, что эти цветы распускаются на том месте, где утонул кто-то. Ненюфары называют «цветком самоубийц»… Говорят, они сияют на поверхности озёр и болот как тусклые свечи, поскольку за самоубийцу никто не станет молиться. Неупокоенная душа будет преследовать каждого, кто сорвёт её цветок. А ещё ходит слух, что ненюфары привлекают вампиров точно так же, как отпугивает ветка боярышника. Лёва усмехнулся. — В последнее я охотно верю, — весело проговорил он. — Поскольку и колдовские цветочки, и вампир находятся от меня сейчас в непосредственной близости. — И то верно, — повёл бровью князь. — Смотри-ка, легенда легендой, а и в ней часть истины имеется. Это интересно. А мне, знаешь ли, ненюфары по душе пришлись. Красивые цветы, сдержанные, но нежные и роскошные. Ах, Лёва-Лёва, сплести бы венок из ненюфаров, из тех, которые только распустились. Тебе бы очень пошло — у тебя бледная кожа, русые волосы, синие глаза. А ненюфары тоже белые, и сердцевинка у них голубоватая. Знаешь, ты был бы поразительно хорош в подобном венке. Совсем как славянское божество. Возможно, даже и сам Ярило — красотой ты ему не уступаешь… Князь оборвал себя и неожиданно мягко улыбнулся. Лёва тоже улыбнулся, чувствуя как его щёки обожгло странным теплом. — Думаю, у тебя однажды будет возможность это увидеть, — проговорил он. — Но не сейчас. Завтрак слишком похож на ритуал. Не стоит забывать об этом. Не стоит забывать о приличиях. Князь Александр задумчиво покачал головой. — Мне будет искренне жаль, когда уйдут поколения людей, ценящих честь превыше всего и соблюдающих правила приличия, как нечто святое, — задумчиво произнёс он. Лёва тоже нахмурился, невольно представив себе это малопонятное «будущее». От этой мысли вдруг стало тревожно. — Ну-ну, — Александр поднялся, быстро приблизился к Лёве и ласково погладил его по плечу. — Не печалься о том, что будет. Пути истории неисповедимы, ты не можешь знать, что приведёт человечество к тому или иному действию. Я могу подглядеть будущее, чуть-чуть, краем глаза, но не могу объяснить всё разом. Но зато я могу предложить тебе пройти со мной рука об руку сквозь годы тленного мира. Тогда ты станешь мудрее, тогда тебе не будет так страшно и грустно. А пока выбрось это всё из головы — мой тебе совет. Забудь на какое-то время. В Блатце весна, цветут деревья и травы, вчера на главной площади установили полосатые палатки и увили фонарные столбы яркими лентами. Там ярмарка в честь весны и приезжих аристократов, которым надоела суета шумных городов. Не хочешь увидеть её своими глазами? Лёва сперва не понял, о чём говорит князь. Он улыбался отстраненно, рассеянно поглаживая тонкие пальцы Александра. Затем лицо его приняло более осмысленное выражение, черты лица заострились, глаза наполнились изумлением. — Ты предлагаешь мне поехать в Блатце? И ты поедешь со мной, днём, к людям?.. Александр рассмеялся. — Мы познакомились на пароходе, Лёва, — мягко напомнил он. — Ты помнишь? Там тоже были люди, и также светило солнце. Мы, вампиры, а в особенности я — по понятным причинам — не столь отличны от людей, как принято думать. Моё сердце, ты живёшь бок о бок с нами, а всё ещё никак не избавишься от суеверных взглядов!.. Впрочем, у тебя достаточно времени, чтобы привыкнуть. Что ж, мы не звери. Я научился контролировать себя во всём. Да и к тому же — неудержимая злоба и жажда крови характерна только для молодых. Так что ты можешь не беспокоиться — мы сможем хорошо провести время. Лёва улыбнулся и согласно кивнул головой. — В таком случае, прими мою бесконечную благодарность, — ответил он, протягивая Александру руку.

***

С детства поэт обожал разного рода поездки. Раньше его могло привести в восторг одно известие о том, что матушка собирается навестить ближайших родственников. Или же, что отец собирается по делам в Мадрид, и планирует взять сына с собой. В такие мгновения он искренне и с воодушевлением любил жизнь, любил её проявления. И, конечно же, любил тех, кто её организует. — Скажи, разве на вампиров не охотятся люди? — вдруг спросил Лёва, наблюдая проплывающий за окном пейзаж. Шикарный, ни чем не уступающий тем, что с рыком пугали прохожих на главных улицах Парижа и Лондона, автомобиль князя уверенно скользил по неровной, размытой половодьем дороге. Было тихо, пустынно; молчание давило на нервы. Лёве казалось, что весь мир притих, ожидая чего-то. Раньше, выезжая на прогулки с Александром, он слушал ласкающую тишину — шелест деревьев, плеск воды, звонкое пение птиц. Эта тишина была избавлена от людей. Она дарила покой, была прекрасна в своей естественности. Эта местность, напротив, встретила его враждебным безмолвием, от которого кровь застывала в жилах. — Думаю, эти места с удовольствием тебе ответят. Лицо князя Александра было холодно и насмешливо. Он развернулся — весь очарование, грация, — внимательно оглядел Лёву. — Знаешь, этой дороге никогда не утонуть в пышном разнотравье, — отстранённо проговорил он. — Этому лесу никогда не скинуть с ветвей толстые слои пыли. Им никогда не забыть хохот безумия, крики и слезы отчаяния, какофонию человеческой глупости и страха… Здесь проходили казни. Мало кто помнит про это, люди быстро забыли печальное средневековье, как ты позабыл ошибки ласковой юности. Ошибки… ошибки ли? В конце концов, мой милый Лёва, ведь в этом-то и есть смысл. Он вздохнул и отвернулся. — Хочешь сказать, люди позабыли уроки прошлого? — поэт бросил косой взгляд на мёртвую ленту дороги и поёжился. — А значит, кровавая бойня может повториться? Ведь новые поколения всё так же подвержены суеверному страху, но не помнят, что проиграли ему когда-то давно. Князь посмотрел на него, чуть прищурившись, оценивая. Бескровные губы тронула сухая улыбка. — Мне нравится, как ты мыслишь, — задумчиво заметил он. — А заодно ты удивительно быстро схватываешь мою мысль. Всё-таки, некоторые люди имеют больше шансов на бессмертие, чем те, кто им располагают. Впрочем, говорить об этом — всё равно, что обсуждать с богом обидное недоразумение бедности и богатства! Толка от него — чуть. …Там, за поворотом дороги, ты увидишь маленькую деревеньку. Дома уже полуразвалились, когда-то они были добротными и высокими, теперь даже за хлипкую хибарку не сойдут. Там бродит тишина, и запустение пробивается сорной травой меж половиц. Там хорошо, но тянет ужасом смерти. Я брожу там иногда… Бродил раньше. Тогда я был одинок, и у меня было время на печальные думы. А сейчас я занят тобой, я почти жив, мой милый, жив! Спустя годы я снова жив. Да. Авто подскочило на повороте. Лёва повернулся назад и вгляделся в тьму редкого леса. Там, действительно, полускрытые кронами и кустарниками, возвышались чёрные силуэты прогнивших домов. Секунда — и ему показалось, что оттуда, из этой холодной тьмы, тянет странным зловонием. Деревня стояла в стороне, темнея своими призрачными костями. Однако её хотелось миновать как можно скорее. Позорно сбежать, скрыться, спрятаться. Да что угодно, лишь бы не видеть этих гнилых крыш и щербатых стен. Лишь бы не чувствовать на себе взгляд неподвижных глаз, не воображать мутные образы проклятых душ, бродящих между руин! — Чувствуешь? — Александр наклонился со спины к поэту, его мягкие волосы грели кожу. — Они здесь. Уже множество столетий здесь. Бродят, молят о пощаде, мечтают обрести покой… Долгими безлунными ночами их терзают безумные ведьмы — души женщин, которых они погубили. Всё едино, Лева. Люди слишком слепы, чтобы осознавать истинное положение вещей. Они ненавидят нас, красоту, слабость, друг друга… Они всегда были такими. Хотя, стоит признать, меж них появляются образцы истинно божественного совершенства. Князь задумчиво улыбнулся и провёл ладонью по щеке своего собеседника. — Кто они? — только и выдохнул Лёва. Александр бросил равнодушный взгляд на мёртвое селение, оставшиеся далеко позади. — Те, кто возомнили себя карающей рукой Господа и воинами света. Они называли себя «Охотниками». Они поддерживались Инквизицией. Приходили в ночи, вооруженные факелами, святой водой, серебряными орудиями. Они убивали самых слабых из нас, вслепую постигали смысл нашего существования. А потом они дерзнули пойти против всех обитателей тьмы. И против меня тоже. Вот что интересно, Лёва. Как бы в насмешку, я неуязвим и могуществен; ни живой, ни мёртвый не встанет на моем пути. Убить меня может лишь один из моих создателей. Я могу пожертвовать своей жизнью ради кого-то, но тогда он займет мое место. И, конечно же тот, кого я полюблю недоступной миру любовью… Как видишь, деревня стала руинами. Они задохнулись в собственной злобе. И что-то мне подсказывает, что на исконных владениях гуннов поднимается достойная замена. Он досадливо поморщился, сделал красивый жест рукой и замолчал. — Ты сегодня особенно щедр на страшные сказки, — тихо усмехнулся Лёва. — Ещё немного, князь, и я начну ощущать себя маленьким мальчиком, которого посадил у камина старший товарищ, и теперь с перекошенным лицом рассказывает байку за байкой. Про всяких домовых, ведьм, кровожадных вампиров, драконов, отважных охотниках и спасённых принцессах, а ещё о грешниках, продавших душу дьяволу… Странное чувство. Не могу решить — нравится мне это, или самое время обидеться. Князь Александр тихо хмыкнул. — Ну, обижайся, можешь начать прямо сейчас, — он откинулся на кожаные спинки сиденья и лукаво прищурился. — Дорога долгая, а любоваться тобой интереснее, когда твои эмоции постоянно меняются. Лёва нервно усмехнулся. Эти слова производили довольно смешанное впечатление — одновременно морозный страх перед древним могуществом, и тёплую насмешку над заядлым коллекционером, который сочетает в себе всё это и немного больше. И которого он, Лёва, давно и искренне любит. — Вот теперь я точно чувствую себя ребенком, — после непродолжительной паузы улыбнулся поэт. — Боже мой, Александр, какое же я дитя рядом с тобой! Самому неловко. Князь Александр снисходительно улыбнулся и прошептал, склоняясь над Левой: — Ещё какое, душа моя, ещё какое… Опять не спал? Лева вздрогнул и вытаращил глаза. — Это-то тут при чём? — громко возмутился он. — Интересный факт, — меланхолично откликнулся князь. — Кстати, что произойдет раньше: ты вспомнишь дорогу от письменного стола к кровати, или же станешь похож на Огненного винодельца? Лёва заискивающе улыбнулся. — А про него я ещё не слышал. Расскажешь? И с усилием подавил сладкий зевок. Лицо Александра было совсем близко, всего в паре дюймов от его собственного. Лёва ощущал на себе, в бессчётный, наверное, раз, магнетическое очарование бессмертной красоты. Не в силах оторваться, он наблюдал, как растянулись в тонкой усмешке бледные губы, как засмеялось всё лицо князя. — Конечно расскажу, — мягко согласился Александр. — В следующий раз, Лёва. Поспи. Тебе нужны силы. Просто поспи. Лёва засмеялся, отстраняясь от князя. За окном проплывал мутный пейзаж — заплаканные деревья, кисельно-прозрачное небо, ухабистые дорожки. Тихая, робкая красота стыдливой невесты перед решительной ночью. Тихо-тихо, так хорошо и чисто… И хочется стать частью этого, единой частью большого и целого. Упасть лицом в сочную траву, лететь в это сонное небо и смеяться тонким перезвоном дождинок на свежих листах. Дышать этим всем, спать. Спать, спать, спать… Лёва сам не заметил, как уснул. Он только чувствовал запахи и слышал звуки. Он смутно ощущал щекой плечо князя и стылые поцелуи на лбу и шее. Он не то, что бы обиделся на чужое колдовство, — слишком хороша была сказка. Просто… Что-то уж слишком. Что-то по-детски обидно. …Лёва открыл глаза, когда авто подскочило на повороте, и его ощутимо тряхнуло. Они ехали по узкой мощеной улочке. Небольшие, всего в три этажа домики с черепичными крышами и маленькими окошками, посажеными глубоко внутрь, теснились по обоим сторонам. На подоконниках и узких балкончиках цвели пёстрые цветы, на верёвках сушилось белоснежное бельё. Они будто бы следили за каждым, кто проходил мимо. Они наблюдали с насмешливых снисхождением стариков за новыми поколениями людей. И поэт невольно задался вопросом, какими глазами князь Александр смотрит на представителей далёкого прошлого. — Как по мне, довольно романтический городок, — заметил Александр, чуть повернувшись в сторону своего собеседника. — Жизнь тут однообразна и не блещет изысками, но зачем ей быть другой? Блатце, кажется, и создан был для того, чтобы ублажать души хорошеньких дворянок, немолодых путешественников и восторженных поэтов. Это даже забавно, знаешь ли. Все такие разные, но настолько… Нас-толь-ко похожи. Поразительно. Лёва усмехнулся. Выпрямившись, он принялся оправлять спутавшиеся волосы и примятый ворот рубашки. Между тем авто миновало ряд узеньких улочек, попетляло в лабиринте домов с крошечными палисадниками и выскочило на широкую улицу. Там дома были выше, блистали яркими вывесками магазины, а толпы народу не шарахались от автомобиля с суеверным ужасом. Вместо босоногих девчонок, широкоплечих хозяек с усталыми лицами и задумчивых работяг, раскуривающих кривые трубки, по улицам важно прогуливались холёные господа, миловидные леди в летних платьях с широкими рукавами, и прочая публика. Все они как две капли воды походили на праздных аристократов, каких можно встретить в любом европейском городе. И даже в любом другом. — Дальше пойдем пешком, — объявил князь, когда автомобиль остановился на углу. — Жак будет ждать нас здесь. Идёмте. И он с легкостью сошёл на пыльную мостовую, когда слуга с почтением открыл дверцу машины. Лёву никогда особенно не прельщали европейские городки со своим нехитрым, скучающим бытом. Его манили леса, степи и ледяные туманы над водами быстрых рек, его пленили луна и звёзды, свист ветра и стон метелей на заброшенном католическом кладбище. Но городов он сторонился, а сборища «высшего общества» вселяли в него тоску. Он был воспитан свободным и диким, в лучах африканского солнца. Привыкший заменять светские беседы и званные ужины на скачки в степях и долгие прогулки вдоль желтоватых рек, Лёва неосознанно стремился к этому в годы юношества. Гораздо позже пришла смутная тревога и тяга к ушедшей свободе. Пришло давящее горло сомнение. Потом он получил и свободу, правда приняв её поначалу за клетку… Теперь же весь мир изменился в мгновение ока. Ему нравилось всё — и холодные леса Чехии, и маленькие городки, и страшные легенды. Ему нравилась сама чудесная реальность, сплетенная из древних сказаний и кровавых легенд. В сердце его жила любовь, ко всему сразу и конкретно к князю. Любовь возбуждала в нём силы и сменяла болезненную задумчивость истинно детским восторгом. Он был счастлив, потому что смотрел благосклоннее на жизнь и её отражения. И ему отвечали тем же. — Немного напоминает те веселые праздники, на которые возила меня мать, — поделился наблюдениями Лёва, оглядываясь по сторонам. — Правда в Испании всё куда шумнее и ярче. Люди там — истинные мастера веселья. Они не знают слова «чуть-чуть». Если уж праздновать — то с размахом! — И тебе это крайне импонирует, верно? Лёва весело поморщился и заразительно рассмеялся. Они проходили под гирляндами из ярких лент, узких флажков и бумажных букетов. «Своеобразный проход в сказочный мир, царство эльфов и великанов», — так думалось самому поэту. Александр же мягко улыбался и раскланивался с некоторыми особо важными персонами. Впрочем, здесь мало кто обращал внимание на окружающих. Казалось, каждый аристократ вкушал невольные прелести новой жизни, перед тем, как окончательно заскучать в глуши. Казалось, каждый горожанин и каждый лавочник неустанно считал, сколько же денег сможет содрать с приезжих. Каждый был занят своим и получал своё. И каждый был счастлив. А в это время, слившись с толпой, бессмертный князь пытливо наблюдал за этим течением жизни, иногда вполголоса отпуская краткие комментарии. Лёва испытывал мрачное удовольствие, находясь рядом с ним, неспешно прогуливаясь рука к руке и слушая ехидные речи. Как будто он стоял на грани жизни и смерти, пока ещё не осуждая и не познавая, но имея возможность проникать в чужие умы. Пусть и не без помощи Александра. В какой-то момент князь замешкался впереди. Он остановился сказать парочку слов пустой вежливости сморщенному, как печёное яблоко, старику, и его молоденькой спутнице, жене, более подходящей для роли проказливой дочери. Лёве не хотелось принимать участия в этой беседа, и тем паче — ловить на себе взгляды молоденькой графинички, брошенные исподволь. Он медленно отошел в сторону, послонялся в окрестностях. Возможно, у настырного старикашки были какие-то дела с князем, и по всей видимости, денежные. Он вцепился в своего собеседника намертво, сыпал любезностями, заходил так и сяк (Лёва издали наблюдал за его жестикуляцией и морщился от омерзения). И покинутому поэту не оставалось ничего, кроме как восхищаться мужеством и терпеливостью Александра в стороне. И верить, что его отпустят. — Chtěli byste se podívat na můj produkt, pane? Лёва вздрогнул и обернулся. Он сам не заметил, как остановился у одного из прилавков, украшенных пёстрыми лентами и лоскутами. Крепкий вертлявый старик-бакалейщик, сменивший на время ярмарки пыльную лавку на открытый лоток, так и впился глазами в Лёву. Поэт едва удержал смешок, заметив, как быстрый взгляд торговца скользит по его фигуре, мысленно прикидывая стоимость одежды, а точнее — денежности покупателя. И, судя по расплывающейся на пол-лица раболепной улыбке, расчёты пришлись ему по душе. — Oh, pane! Promiňte, pane, — зачастил лавочник и бегло повторил предложение на ломанном английском. А затем, не теряя времени даром, принялся демонстрировать свой товар. Лёва наблюдал за ним из пустого любопытства, потешаясь над угодливостью и расторопностью лавочника. Разноцветные шелка, духи в дешёвых флаконах, разного рода украшения на любой вкус и размер — всё это не застревало в его памяти. Ему это было без интереса. — Pane chce víc? — вдруг слащаво проскрипел торговец, понижая голос. — Je pán připraven za to zaplatit? — V závislosti na tom, co nabízíte, mazaný, — насмешливо проговорил князь, появляясь как бы из неоткуда. И поглядев на Лёву, мягко улыбнулся. — Вот так и оставляй тебя одного, мой милый. Разоришь меня в два счёта. Лавочник между тем достал из-под полы маленькую резную шкатулочку и, протянув её князю, принялся лопотать что-то по-чешски. Лёва его не слушал. В шкатулке лежало нечто, напоминающее строгую, сдержанную подвеску. Длинная платиновая цепочка была свита на куске темного бархата, как тело огромной змеи. Кроме самой подвески на неё больше ничего не было, лишая украшения женственной жеманности. Сама подвеска представляла из себя искусно, слишком искусно для провинциальной ярмарки, выполненную фигурку алого дракона. Дракон поднимал вверх острую морду, глаза его сияли двумя мелкими камушками, толстый хвост был скручен тугими кольцами, крылья будто и взаправду трепетали, контролируя полёт. Сам он был изготовлен из коралла и бледно сверкал в солнечном свете. — Этот плут говорит, — тихо обратился князь к Лёве, — что эта вещица принадлежала румынскому королю Владу II Цепешу, и исчезла после его трагической гибели. Она считается дьявольским талисманом, её бывший владелец называл её проклятой, но этот хитрец божится, что его клиент врал, чтобы набить цену. Лёва повёл бровью и поднял задумчивый взгляд на князя. — Она проклята? — поинтересовался он. — Пусть только посмеет! — усмехнулся Александр. — Я из неё всех бесов вытравлю, не люблю, знаешь ли, даже намеки на конкуренцию… А вообще, нет, не думаю. Сказки всё это, мое сердце. Влад II был европейцем и в приметы не верил. Видишь ли, в чём штука. Дракон — символ крайне неоднозначный. На востоке он символ мудрости и знаний, власти и силы. Народы Палестины и средневековой Европы считали его прихвостнем зла, которого побеждает отважный герой и истинный христианин. Славяне пошли дальше — называли самим дьяволом и пугали детей. Очень практично, знаешь ли. Наш румынский правитель лебезил перед сильным союзником и малевал дракона даже в храмах, не учитывая мнения народа. Помер он достаточно быстро, из чего урок — народ страшен в гневе, любого гордеца с трона сбросит. Но дело не в этом. — Она действительно принадлежала этому правителю? — осторожно спросил Лёва. Александр оценивающе оглядел вещь и кивнул головой. — И наш друг запросил за нее кругленькую сумму… Ну-ну, — задумчиво продолжил Лёва. — Как думаешь, Александр, мне пойдёт эта вещица? Князь Александр невозмутимо вытащил из кармана увесистый кошелек, отсчитал назначенную сумму и повернулся к Лёве: — А вот сейчас и узнаем. Они отошли чуть в сторону и князь, сохраняя холодную невозмутимость, помог Лёве справиться с замысловатой застёжкой. — Тебе идёт, — наконец объявил он после секундного изучения. — Что же, у этой вещицы есть шанс принадлежать истинному князю тьмы. Она примет то самое значение, о котором поведал миру ваш сочинитель, любитель убивать вымышленных демонов-кровососов. Drak… Věřím v osud, Levo. Jen si pomyslete, drak! Князь встрепенулся и, будто бы придя в себя, увлёк Леву на другой конец площади. Оставшаяся часть дня пролетела, как в сладком сне. Они бесцельно бродили по весёлому городку, слушали уличных музыкантов, разговаривали о разных мелочах, ели засахаренные фрукты из плетёных корзинок и пили игристое вино. Князь Александр рассказывал Лёве о той или иной традиции, когда замечал, что его спутник чего-то не понимает. …Когда они покинули Блатце, уже сгущались сумерки. Прозрачно-пурпурное небо было расчерчено, словно мазками широкой кисти, кровяными полосами заката. Будто лес вдалеке горел и стонал, подобно ведьме из легенд, что охотники жгли на костре. Лёва не мог точно сказать, во сне или наяву это всё происходит; он глядел в окно на окутанные синими сумерками поля, и пальцы его машинально очерчивали контур подвески, минуя каждый изгиб. Князь вдруг стал мрачен и задумчив и к беседам был совершенно не расположен. Отвечал он неохотно и коротко, причем таким тоном, что Лёва очень быстро оставил его в покое. Ему было, о чем поразмыслить, а Александр, видимо, желал побыть наедине со своими размышлениями. И поэт хорошо понимал это. — У меня возникли дела, — вдруг заговорил князь Александр, словно вспомнив о чём-то. — Поэтому сейчас мы свернем с пути. Ты поедешь со мной, ибо дорога каждая секунда. Однако, у меня есть условие, Лёва. Поскольку, ты пока не принадлежишь к моему миру, ты не станешь проверять на прочность свою удачу… И мои нервы. Хорошо? — Хорошо, — покаянно согласился Лёва. Александр резко наклонился к нему и смерил долгим взглядом. — Мне надоело спасать тебя от моих сородичей, — жёстко произнёс он. — Избавь меня от этого неприятного занятия и будь благоразумен. Ты понял меня? — В такие моменты я осознаю только то, что ты древний вампир, и вполне способен убить меня в любую секунду, — буркнул поэт и отвернулся к окну. Александр покачал головой и приложил Лёвины руки к губам в извиняющемся жесте.

***

Место, о котором говорил князь, оказалось довольно чудным. Вот что-что ожидал увидеть тут поэт, но точно не спрятанное посреди леса строение, напоминающее тёмно-серую луковицу. Это было нечто среднее между охотничьим домиком и проклятой таверной, о которой ходит множество страшных легенд. Желтоватый свет падал кривыми прямоугольниками на землю, но было ужасающе тихо, будто всё вымерло. Сутулый старик с на редкость отталкивающим выражением лица, постучал узловатым пальцем в стекло автомобиля. — Мест нет, — сухо прошамкал он, вглядываясь в лица спутников. — Проваливайте, любезные, покуда целы. Не до вас нам. — Найдутся, — ледяным тоном откликнулся князь. — Вот что, не зли меня. Скажи Майеру, что я здесь. Он, конечно, плут и вор, но толк от него есть. Меня интересует, с каких пор в стенах его богадельни плетутся интриги. Так и передай ему. Ну! Старик злобно поглядел на князя и сплюнул под ноги. — Не вашего ума это дело, любезный, — презрительно процедил он. — За всё надо платить, но как бы ваш спутник не поплатился за ваше любопытство, хе-хе. В сумеречном мире не любят любопытных зевак. Особенно тех, кто таскают с собой люде-ей… Последнее слово он произнёс с особенно отвратительным смаком и поглядел на поэта так, что того пробил озноб. Князь Александр придвинулся вплотную к стеклу, и привычная волна ледяной ярости исходила от него, как голубое свечение от ярких звёзд. — Скажи своему хозяину — князь Александр приехал, — прошипел он, притягивая старика к себе за засаленный ворот. — Я буду говорить только с ним, а не с его дворовыми шавками. Передай, я выслушаю его, если он гарантирует безопасное место моему спутнику и будет помалкивать. Исполняй. Лёва поглядел вслед торопливо удаляющемуся старику и приподнял брови. — Кажется, он испугался. Тонкие губы князя дрогнули. — Они знают, что со мной не шутят, — проговорил он. — Всё же, быть древним и стоять на верхушке власти крайне полезно. Особенно, когда подчинённые не могут подсыпать яду или вонзить нож в спину. Но пока ты не сидишь подле меня на троне, твоя персона их не смущает. Помни об этом. Идём. И снова молчаливый шофёр услужливо открыл дверцу авто. Старик, нахмуренный и встревоженный, проводил их боковыми лестницами и узкими коридорами на второй этаж, вручил ключи от комнаты и с поразительной скоростью удалился. Сама комната оказалась небольшой, но обставленная с претензией на роскошь. Деревянные стены были расписаны несложными орнаментами, на полу лежал старый ковер, представляющий собой шкуру медведя. Треть комнаты занимала огромная кровать с балдахином и круглый стол чёрного цвета. В противоположную стену был встроен камин, в котором горел огонь. Над камином и добротным умывальником в углу были прибиты головы оленей с ветвистыми рогами и раскрытыми ртами. Последнее, да ещё и тяжелый полумрак производили на Лёву угнетающее впечатление. Князь огляделся, обошёл комнату, проверил замки, плотность рам, простучал стены. И кажется, остался доволен. — Я не задержусь слишком надолго, — ласково проговорил он. — А здесь тебе ничто не угрожает. Александр сделал паузу, словно колеблясь. Затем быстро достал из одного из карманов тонкий предмет, завернутый в мягкую ткань, и положил его на столик. — Ты можешь пока отдохнуть. Постарайся поспать, если сможешь. Не знаю, как долго продлится эта ночь, и во что она выльется. И помни про наш уговор. Ни шагу отсюда. Ни ша-гу. Помни про это… Если тебя не прельщает судьба стать чужой закуской. Теперь ласковости не было и в помине. Голос Александра звучал холодно и строго, его нельзя было ослушаться. Да и, честно говоря, Лёве этого совершенно не хотелось. Напоминание про закуску звучало излишне убедительно. Князь Александр окинул его внимательным взглядом, удовлетворённо кивнул и вышел. Подождал, пока Лёва запрет дверь изнутри, и только потом удалился медленным шагом. Поэт постоял с минуту у двери, оглядывая помещение. Взгляд его зацепился за оставленную князем вещь, и любопытство пересилило Лёву. Он подошел к столу и развернул ткань. С удивлением обнаружил маленький тонкий клинок, несомненно серебряный, который князь подбросил как бы ненароком. Значит, не привыкший доверять окружающим Александр, не рискнул оставлять Лёву безоружным в этом странном месте. Как ни странно, но поэта подобная новость обрадовала. Он повертел в руках кинжал, на всякие случаи заложил его под рукав, и только после этого отошёл к кровати. Этажом ниже было неспокойно — слышалась возня, сдавленные голоса, кто-то ходил и говорил, что-то звенело и скрипело, а что-то со звоном падало на пол. «Заснуть в этом месте просто невозможно», — подумал Лёва, ворочаясь с бока на бок. В комнате было отвратительно тихо, это давило на нервы. Поэт никак не мог избавиться от неприятного чувства тревожности, словно кто-то следит за ним из тени, готовится вцепиться в глотку. Сердце глухо стучало в груди, раздражая ещё сильнее, а сознание против воли рисовало тонкие тени где-то в углах комнаты. Время от времени он вскакивал, сжимая пальцами рукоятку клинка через тонкую ткань, вертел головой, а затем падал на кровать снова. Спустя час он забылся тревожным сном, но покой покинул его. Его преследовали смутные образы и звенящие голоса, он видел расширенные зрачки и приоткрытые губы, а затем снова разбивался роскошный бокал, обагряя скатерти кровью, и восточный кинжал падал на тёмный паркет с оглушительно-страшным грохотом… Он проснулся заполночь от резкого ощущения чужого присутствия в комнате. Угли в камине едва тлели, в комнате было слишком темно. Лёва приподнялся на локтях и огляделся. Дверь была открыта настежь. — Александр? — не слишком уверенно спросил Лёва, а затем повторил чётче. — Кто здесь? За спиной у него раздалось шуршание ткани и тихий серебряно-довольный смех. И от этого нечеловеческого хохота кровь замерзала в жилах. Лёва резко обернулся. Рядом с кроватью, прислонившись спиною к стене, стояла девушка и хищно улыбалась ему. У красавицы было тонкое личико, бледное-бледное, без следа румянца или морщинок. Широкий лоб, на который падали тугие кудри, влажные миндалевидные глаза, тёмные, приоткрытые губы. Стройная фигура была укрыта складками полупрозрачного пеплона цвета морской волны, на открытые плечи и руки был небрежно накинут плащ, расшитый цветами и звездами. Запястья украшали массивные браслеты, тонкие пальцы были унизаны кольцами, на шее — великолепное колье из мелких алмазов, распадающихся множеством веток-висюлек по плечам и груди, будто брызги воды. Она улыбнулась, чуть склонив голову, и водопад пышных тёмно-каштановых волос заструился по её плечам. — Меня зовут Мелитта, — произнесла она щекочущим грудным голосом. — Здравствуй, Лёва. Она изогнулась и летящей походкой приблизилась к остолбеневшему поэту. — Дар речи потерял? — с усмешкой спросила она, склоняясь к нему и проводя тонкими ладонями по плечам и груди. — Красота настолько опасна? Лёва попытался изобразить на лице как можно более пришибленное выражение. Это оказалось нетрудно — ночная гостья действительно поражала собой. — Ты даже не представляешь, — откликнулся он и получил в награду ласковую улыбку. Мелитта опустилась рядом с Лёвой и обвила его за шею. Холод её тела неприятно обжёг руки, заставил окончательно вспомнить кое-что важное. — Согрей меня? — девушка прижалась к нему вплотную, широко и игриво скалясь. — Здесь так холодно, дорогой, ну же, согрей меня своей любовью… Мелитта скользнула ладонями по его груди и попыталась поцеловать. Лёва дёрнулся, но чужие руки с необычайной силой вцепились ему в плечи, гостья скользнула губами по шее, провела языком, и с губ её сорвалось шипение. Острые ногти впились в кожу. Лёва с испуганным хрипом рванулся и попытался откинуть вампиршу от себя, вывернулся, однако, это не помогло. Она, невообразимое сочетание красоты и ужаса, извивалась, дико хохотала и, придавив его к кровати, вдруг выпустила острые, как лезвие бритвы, клыки. Осознание, что его собственная жизнь висит на волоске, с силой ударило в голову, вернула способность к борьбе. Для Лёвы весь мир слился в смутные пятна, он ничего не видел и не слышал, он ничего не понимал. Всё стало просто и глупо — выживи, обмани капризную смерть, вырви свою судьбу из рук бессмертной химеры. А в такие минуты все средства хороши. Это было чем-то похоже на дурное видение, многократно повторяющийся кошмар. И снова блистало зловещее лезвие, разрезая густую тьму. Но теперь всё было верно: сердце и разум бились единым мотивом. Острие нашло свою цель, слишком легко вонзилось в изгиб гибкого тела, прорезав воздушную ткань. Вампирша тоненько вскрикнула, а Лёва ударил её кинжалом повторно, находясь словно в отуплении. Она откинулась назад, вновь обретая черты божественной прелести. Руки безжизненно раскинулись, глаза закатились. Омертвевшие губы шепнули неясный упрек и замерли. Серебряный кинжал нашел свою цель. Древнее пророчество вновь обрело силу. Бессмертная умерла, а смертный остался жить. «Князю бы понравился подобный исход», — нервно усмехнулся Лёва, тяжело дыша и пытаясь унять биение сердца. Находиться рядом с мёртвой Мелиттой было жутко и неприятно. Будто что-то запоздало проснулось и напомнило об опасности. Однако, мысль о том, что подобный визит может неоднократно повториться, заставила Лёву стиснуть зубы и снова встать на ноги. Он приблизился к мертвой. Девушка была чудо как хороша — печальный, сорванный цветок, который не успел еще завять. И весь её облик как бы говорил поэту: «За что ты убил меня? За что погубил мою красоту?». Вопрос был неуместным и глупым, пустое раскаяние без смысла. Всё-таки есть разница — убить невинную красавицу и кровожадного монстра, который с удовольствием вцепился бы в твою собственную глотку. И не испытал бы при этом ни капли раскаяния. Лёва с некоторой брезгливостью вытащил клинок из её груди, обтёр о смятые простыни. Если уж явится кто-то из её соплеменников, надо быть готовым вновь отстаивать жизнь. И на этот раз с куда большей решительностью. Странное дело. Сколько раз, кажется, он рассуждал наедине с собой об убийстве, признавал, что вполне способен на это, и совершил бы по мере необходимости. Да и что греха таить — он совершенно хладнокровно задумал разделаться с князем, осознав степень его опасности. Но теперь он находился в совершенной растерянности — душа была пуста, сжималась от почти физической боли. Вдруг пришло понимание, что девушка потеряла бессмертие, за которое прокляла свою душу. Пришло понимание, что смерть не ушла — она стоит и смеётся за дверью, отогнать её сможет только князь Александр. Но и он куда-то запропастился. К замкам и запорам доверия больше не было. Но Лёва заперся повторно, тщательно проверил надёжность засовов и примостился в дальнем углу комнаты. Напряжённые нервы вибрировали, беспричинный страх вновь окутал его целиком. Он бродил рассеянным взглядом по стенам, подозрительно косился в каждый тёмный угол. Дважды мимо двери быстро проходили — глухо стучали каблуки, и слышался гомон голосов. Постепенно Лёва привык к этому. Только вздрагивал слегка и сильнее стискивал рукоятку кинжала. На губах чувствовался привкус горькой соли. Часы отбили ровно три ночи. Лёва едва подавил дрожь в теле и свинцовую усталость. Глаза слипались, в то время как душу точил крошечный червь испуга и паники. Кто знал, что тут происходило. В случае чего, он, Лёва, оказался в ловушке — один, посреди леса, в логове существ, с чьей расой он так и не успел слиться. И полуосознанная мысль о безопасном поместье Гоуска моментально пролетела в его голове. Это место стало его домом, единственным, куда и вправду хотелось вернуться. — Здесь? — услышал он каркающий, приглушенный голос под самой дверью. И моментально ему ответил другой, высокий: — Здесь. Лёва напрягся, покрепче вцепился пальцами в рукоятку спасительного оружия и скрипнул зубами. — Что-то Мелитта замешкалась, — задумчиво проговорил первый. — Никак распробовать не может княжеского любимца. Лакомый кусочек попался… И он захлебнулся издевательским хохотом, которому вторил и другой голос. Лёва отёр со лба крупные капли пота и закусил губу. Повисла напряжённая пауза. — Поможем ей? — задорно предложил опять-таки первый голос. — Не скрою, дружище, мне охота отведать крови этого аристократа. Мне говорили, князь знает толк в людях — выбирает и красивых, и вкусных. Послышался скрип половиц, ударяющий по нервам с чудовищной силой. — Хотелось бы, — мечтательно откликнулся второй. — Но времени в обрез. Говорят, сегодня ночью свергнут с престола князя и возведут нового. Что толку в этом мальчишке, верно, он уже давным-давно мёртв. Нам нужно спешить, если не хотим пропустить самое веселье. Послышался тяжкий вздох, полный неприкрытого сожаления. — Сказал бы ты Меллите, чтобы она не убивала этого красавчика моментально. После всего убили бы его сообща, не спеша, со смаком. И нам бы с тобой хватило… Я слыхал, что древний князь совсем из ума выжил — человека рядом с собой посадить хотел. Нет, ты представь, чтобы нами правил какой-то смертный! Это верно, что его прикончить решили. Тьфу ты, пакость какая… Шаги постепенно затихли. Лёва осел на пол с негромким стоном, не пытаясь больше сдерживать себя. Кому нужна была пустая бравада? До сих пор его защитой и опорой был князь Александр, и Лёва помыслить не мог, что это однажды изменится. И вот это было по-настоящему страшно. Он не помнил, сколько просидел в ледяной комнате, испуганный, потерянный, беззащитный. Он впал в некое подобие транса, словно стараясь защититься от мира. Да, приди к нему прямо сейчас та парочка особенных гурманов, он дрался бы с ними до последнего. Он не дался бы так просто. Но наедине с собой, в минуту предательской слабости, он мог молчать и бояться, в душе всё же надеясь. Вера в князя была слишком сильна. Но когда дверь со скрипом распахнулась, Лёва едва не задохнулся от ужаса. Вошёл князь в разорванной рубашке, исполненный праведного гнева. Выглядел он так, будто собственноручно останавливал эпичную битву русских со шведами, однако никаких проблем, кроме раздражения, ему это не доставило. Вид ледяной комнаты, запах крови и следы борьбы встревожили его не на шутку. Александр изменился в лице, оглядывая это побоище. Удостоверился, что на кровати лишь тело Мелитты, и с несвойственной поспешностью принялся шарить по комнате. Лёва опёрся рукой об стену и с усилием поднялся. Онемевшие и замёрзшие конечности поддавались с трудом. — Александр, — тихо позвал он, удивляясь слабости собственного голоса. — Я здесь. И только очутившись в объятиях князя, оставил попытки казаться храбрым. Ноги у него подкосились, он прижался к князю и глухо лепетал что-то тому в шею. Позже он крепко пожалел об этом и очень стыдился этого приступа малодушия. Алексакндр понимающе делал вид, что такого инцидента не помнил. Мало ли, с кем не бывает. — Нам надо уходить отсюда, — прошептал он в самое ухо Лёве. — Так, ну, успокойся… Всё хорошо, всё закончилось. Скоро будешь дома, и всё забудется как дурной сон. Забудется, моё сердце. Идём. Лёва не следил за дорогой. Его уже ничего больше не волновало. Так чувствуют себя уставшие дети, когда наконец-то дремлют на руках у взрослых по дороге домой. Лёва был измучен настолько, что согласен был и на конец света, если только князь Александр не отпустит его от себя. И тем сильнее было его удивление, когда, открыв глаза, он обнаружил, что они удаляются прочь от хижины по воздуху. От неожиданности он шумно втянул холодный воздух, чуть не крикнул от испуга, опустив глаза на проносящийся тёмный лес и огромную бледную луну у горизонта. Александр крепче обнял его и тихонько рассмеялся, когда поэт судорожно обхватил его за шею и прижался ближе всем телом. Всё же, к таким прогулкам ему только стоило привыкнуть. Как и ко многим ещё вещам… — Сделай меня вампиром, — чётко проговорил Лёва вдруг. — Я не хочу быть объектом гастрономических интересов для твоего народа. Который и тебя что-то не жалует. Князь ответил не сразу. — Я подумаю, — сдавленно сказал он. — Знаешь, любовь моя, я всегда говорил, что в мире слишком много самодовольных вампиров, особенно, в рядах молодёжи. Лёва поглядел вниз. Охотничий домик пылал, объятый всполохами рыжего пламени. Что-то справедливое было в этой жестокой расправе, что-то такое, отчего Лёве стало ощутимо спокойнее. — Зато у других надолго отпадет охота выбирать нового князя, — заплетаясь, пробормотал он. — Я тоже так думаю. Князь холодно усмехнулся.

***

Горячая вода вливала новые силы. Лёва откинул голову назад, упираясь затылком в прохладную мраморную стену. Купальня находилась где-то на нижних этажах, спрятанная от посторонних глаз, как особо личные помещения. Дорогу туда Лёва так и не запомнил — он привык, что ему, в случае чего, укажут, помогут дойти, а значит можно спокойно блуждать в своих мыслях по княжескому замку. Пропасть не дадут. Лёва сладко зевнул и потянулся, разминая плечи. Судя по всему, безумная ночь завершилась. Там, наверху, наступало утро, и солнечные лучи золотили кроны дальнего леса. Лёва зачерпнул воду ладонями и как следует умылся. Сейчас ему и вправду хотелось только одного — спать себе без забот и кошмаров. Князь был прав: всё это скоро забудется. Но какое-то время отпечаток пережитого страха будет давить на грудь и плечи. Купальня была небольшой и состояла из трёх комнат, примыкающих друг к другу одна за одной. Стены и пол были оформлены изысканным чёрным мрамором, свет падал ровными полосами из крохотных газовых рожков с длинными витыми подставками. Огромные ниши с острым верхом, оформленные тёмно-голубой мозаикой на восточный манер, придавали купальне какой-то интимной загадочности. Из узорчатых кранов лилась вода, горячая, душистая, мерно наполняла вдавленные в мрамор полов ванны, больше напоминающие небольшие бассейны. Эта вода нравилась Лёве то ли своей обжигающей мягкостью, то ли тем, что её было много, и что лить её можно было без меры, не задумываясь. Скорее всего, конечно, второе. Скорее всего, ощущение умиротворения от того, что можно погрузиться в бассейн с головой и смыть с себя боль пережитого прошлого. А потом убрать с лица мокрые кудри и потерянно глядеть в одну точку. Что-то вроде странного способа позабыть обо всём. Иногда это крайне необходимо. В первом помещении открылась дверь — повеяло холодом. Вошёл князь Александр в одном лишь халате на голое тело и водрузил на мягкие кокетливые сиденья стопку расшитых полотенец и тонкий халатик из однотонного синего шёлка. — Вода остывает, — как бы между прочим заметил он, приближаясь к Лёве. — Выходи, замёрзнешь же. Поэт показательно фыркнул и окинул князя укоризненным взглядом. Тот скрестил руки на груди и немигающе глядел на Лёву в ответ. — Может, ты выйдешь? — с нажимом поинтересовался Лёва, приподнимая бровь. — Или отвернёшься хотя бы. Князь прикинулся глухим и протянул Лёве полотенце. Пришлось подчиниться. Лёва чувствовал себя крайне странно под этим оценивающим взглядом пронзительно-карих глаз. Не то, чтобы это было неприятно, скорее раздражало нервной щекоткой в районе груди и лица, и слегка давило, как тесный жилет или скрипучая обувь. Поэт отогнал от себя подобные мысли и не без удовольствия завернулся в полотенце. Обтёр плечи и отжал волосы, а затем украдкой взглянул на князя и обнаружил, что тот ловит каждое его движение с интересом и задавленным куда-то вглубь восхищением, желанием, задумчивой нежностью. Лёва про себя усмехнулся и подчёркнуто медленно отвернулся, провёл углом ткани по груди, нагнулся, скользя по бёдрам. Наигравшись, обернул полотенце вокруг талии. А затем удалился в комнату отдыха, шлёпая босыми ногами по скользкому мрамору. Князь слегка задержался в помещении самой купальни, и когда наконец вышел следом, Лёва уже облачился в халат и цедил пряное вино, погружённый в свои смутные мысли. Он ощутимо вздрогнул и дёрнул плечом, когда гибкие руки князя обвили его талию, а ледяные губы прижались к затылку. — Прости меня, — медленно, как с усилием произнёс Александр, и его тонкие пальцы переплелись с пальцами Лёвы. — Сегодня моя ошибка едва не стоила тебе жизни. Я не могу представить, каким кошмаром стала для тебя эта ночь… Ты необычайно смелый, моё сердце. Я клянусь моей любовью к тебе, что никто и никогда — человек или бессмертный, — не причинит тебе больше вреда. Я не допущу этого. Никогда. Лёва развернулся к князю лицом и поглядел так, словно бы увидел его впервые. Он молчал — а что тут можно было сказать? На Александра он не сердился, это было невозможным, да и незачем. Невозможно знать всё и всегда, особенно, когда все мысли занимают не дела, а что-то… Кто-то другой. Лёва хорошо понимал это. От клятвы князя странно и приятно, тепло защекотало в груди, и одновременно смущение поднялось с самого дна души. Он уже сам не знал, что так потрясло его: сама серьёзность клятвы, её смысл, общее составляющие? А было ли важно это знать? Он слегка улыбнулся и ткнулся лбом князю в плечо. Александр осторожно погладил Лёву по слипшимся, мокрым волосам и, медленно приподняв его голову, быстро поцеловал в лоб. Поэт моргнул, странно улыбнулся. Повинуясь горячему порыву, обвил руками его шею, потянулся к губам. Ему вдруг нестерпимо, до боли захотелось ощутить этот поцелуй на губах, закрепить свою любовь и забыть пережитые страхи. Князь Александр коснулся пальцами его губ, медленно очертил их контур, слегка отстранил. Лёва откинул голову, расплылся в лукавой улыбке и вновь предпринял попытку поцеловать князя, на этот раз уже настойчивее. И опять его ждала неудача. — Ты меня не рассматриваешь как объект чего-то, помимо высокого чувства? — почти обиженно спросил поэт. — Или же у вампиров не принято любить и душой, и телом? Князь выглядел слегка виноватым. — Я люблю тебя, — спокойно ответил он. — Но я не имею права любить тебя как-то иначе до свадьбы. Везде свои правила, и в нашем мире они тоже есть. После свадьбы я смогу вернуть тебе твой поцелуй, но не раньше… Не сердись, так надо. Лёва задумчиво сдвинул брови. — Значит, после свадьбы, — пробормотал он. — Ну тогда женись на мне. Слышишь? Князь рассмеялся. — Прямо сейчас? — А почему бы и нет? Лёва игриво прищурил глаза и снова прижался к нему.