Коронованный во тьме

Лёва очень медленно открыл глаза. Реальность двоилась и кружилась, потолок расплывался серым пятном. Ему никак не удавалось ухватить смазанные штрихи. Наконец, постепенно очертания комнаты проступили из тумана. Полумрак затапливал пространство — сквозь чёрный бархат штор не пробивалось ни лучика света. Лёва резко вскочил на ноги и утонул в шелковистом ворсе пушистого ковра. В первую секунду его охватила паника. Он находился в комнате, размерами напоминавшую помещение древнего храма. Отделанные чёрным мрамором полы и стены отливали матовыми бликами, искрились белыми звездочками. Тяжёлая мебель, портьеры, деревянные панели и картины в платиновых рамах — рассмотреть всё с ходу просто не получалось. Лёва оглядывал это впечатляющее великолепие, и отчаяние захлёстывало его. Обдумывать, что произошло, и как он тут оказался было опасно — он побоялся повредиться умом. Лёва сделал глубокий вдох и ровным шагом направился в сторону окон. За массивным стеклом открывался вид на холодный парк. Вечнозеленый, окутанный сонной дымкой, он не был приятен, наоборот. Что-то тёмное, загадочное коснулось этих деревьев, отняло у них солнечный свет, веру в спасение? Так могли бы выглядеть люди, по глупости заключившие сделку с дьяволом. До жути странно. Медленно вставало солнце, выползало на хмурый горизонт. Робкий луч скользнул в окно, пробежав по щеке Лёвы. Он сощурился, потерянно вздохнул и провёл пальцем по ледяному стеклу. Не важно, сейчас это было не важно. Разобраться с пылким воображением он успеет после. В задумчивости он закрыл глаза, остужая горячий лоб. Нерешительно улыбнулся. В конце концов, везде есть свои преимущества. И если он волей судьбы оказался здесь, то не нужно больше лицезреть ненавистное общество богатых идиотов. Перед внутренним взглядом Лёвы промелькнули опротивившие лица знакомых. Он брезгливо скривил губы. За одну возможность навсегда отделаться от них, поэт с лёгкостью мог бы простить судьбе её выкрутасы. Немного успокоив себя этим, Лёва медленно прохаживался по комнате, любуясь её изысками. Следовало признать, вкус у хозяина поместья имелся. И притом отменный. Выполненные в стиле неоготики апартаменты были непонятны и мрачны, но не угрюмы. Полутьма не давила — будоражила воображение. И хотя Лёва не был сторонником излишеств и пафоса в оформлении жилых комнат, он признавал: всего здесь было в меру. Огромные зеркала в простом обрамлении соседствовали с причудливым наслоением цветного стекла и чёрного мрамора. Кое-где виднелись вставки из чистого серебра. В общей гармонии это превращалось в блестящую, цветную волну. Она охватывала стену и пенистым гребнем разливалась по потолку. Небывалое единство кривых линий, пренебрежение канонами во имя идеи… Это впечатляло. Лёва приблизился к стене и недоверчиво коснулся её рукой. Острые грани стекла впивались в руки, топорщились. А стоило отойти на пару шагов — и вновь волна, сплошная, стихийная. Удивительно. Хозяин явно следил за веянием моды, умел находить в новаторстве красоту. А главное — ценил сочетание старого с новым. Слияние неоготики с модерном, как в этой удивительной комнате. И всё же, богатое убранство быстро наскучило, сдавшись тревоге в душе. Лёву одолевали страхи и сомнения. Стараясь не думать ни о чем, он уверенно направился к двери. Как ни крути, а попробовать стоило. Поэт предпочитал знать свою участь. Это избавляло от лишних мучений. Тяжёлые створки из старинного дерева распахнулись с тихим скрипом. Лёва, не привыкший к обилию барельефов, неосторожно посадил заусенец. С неудовольствием оглядел он железного монстра — смутную копию еврейского голема. И вышел в стылый коридор. Пролёт тянулся длинный-длинный, чарующий пленительной древностью. Сквозь узенькие бойницы, застекленные витражами, проникали зелёные и голубые лучи света. В противоположной стороне круто поднималась вверх винтовая лестница. Лёва стоял пару минут неподвижно, раздумывая, в какую сторону повернуть. Затем, решившись, уверенно пошёл к каменным ступенькам. Лестница вывела его в ещё один коридор, мало отличающийся от прежнего. Всё те же толстые стены, узкие окна, призрачные витражи… Будто замок давил на поэта, превращая в запертую пташку с подрезанным крыльями. Он медленно шёл по коридору, ледяной застоявшийся воздух создавал ощущение склепа. «И буду я бродить тут до скончания веков, — горько усмехнулся про себя Лёва. — Завидная доля…». Он был на волоске от того, чтобы поверить в это. К его удивлению, коридор закончился. Из мрака выплыла огромная дверь, резная, массивная — точь-в-точь, как в его спальне. Тонкие пёстрые цветы сплетались на ней в сложные узоры, словно на стенах готических храмов. Сложности и затейливости резьбы могло позавидовать Аббатство Сен-Дени. Дверь беззвучно распахнулась под его рукой, и пробилось окно в древний мир. А за окном была библиотека. Древние книги, забытые, утерянные — вот, что всегда интересовало Лёву. Вот, чему он мог посвящать весь свой досуг, о чём он любил говорить, и что пробуждало в нём интерес. Он не был любителем знаний, но был авантюристом. А возможность открыть для себя давно утерянную ценность, духовное богатство — это ли не интереснейшая авантюра? И, оказавшись в этой просторной зале, с пола до потолка заставленной стеллажами, он застыл. Он просто был не в силах пошевелиться. Всё здесь было выдержано в чёрно-голубых тонах. Мраморные полы, массивные стеллажи из редких сортов дерева, шёлковые ковры по центру — и это только первое, на чём останавливался взгляд. Лёва подходил к стеллажам, рассматривал корешки, изучал. Книги были старые, отделанные золотым тиснением, некоторые даже бархатом. Блеск старинных окладов мешался с каллиграфией всевозможных языков. Кажется, все эпохи, все нации, все религии, все наречия разом слились в эту великолепную библиотеку. В один ряд стояли оригиналы «Одиссеи» и «Иллиады», «Итхифалеика» Вергилия, «Греческая история» с полустертым именем автора, чуть ниже — сочинения Замолея и безумного Абдулы Альхазреда. Восхищение и ужас овладели сердцем поэта. С трепетом прикасался он к обложкам древних томов. Это были книги, считавшиеся погибшими, или не существовавшими вовсе. И вот теперь, в этом частном собрании, Лёва видел сокровища Либерии и проклятые рукописи, которые когда-то считал мифом. «Кто же тогда хозяин, если он смог собрать в своей библиотеке всё это? — от этих мыслей по спине у Лёвы пробежали мурашки. — И как у него это вышло?». Библиотека имела форму эллипса. В ней было поразительно и прекрасно всё, казалось, на земле нет другого такого места. Здесь сокровища всего человеческого мастерства были собраны разом, просто и непринужденно, как фамильные ценности. Погруженный в изучение книг, поэт нет-нет, да и отвлекался, принимаясь разглядывать роспись стен, внешнее убранство помещения. Со стен, из вставочных ниш, на Лёву смотрели тонкие лица нимф, героев древних славянских легенд. Их волосы вились тонкой сетью кружева, гармонируя с пейзажным фоном. Полы лёгких одежд обвивали статные фигуры, как утренняя дымка обнимает озёра. Движения были полны грации, а взгляды — любви. По бокам ниш стояли роскошные вазы из тонкого фарфора. Высокие, отличные от претензии модной Европы, они были покрыты удивительными гравюрами. Лёва стоял пару минут, разглядывая серебряных карпов, драконов, очертания Фудзиямы, причудливые храмы, пышное цветение сакуры. Кажется, весь мир Дальнего востока, ставший столь популярным в последние годы, замер, заснул на этих вазах. Он медленно подошёл к камину, провёл рукой по холодному мрамору. Страх ушёл, хотелось остановится, закрыть глаза и просто подумать. Расставить все точки над «i». Лёву манила мрачная красота этого замка. Он уже был влюблен, ему доставляло удовольствие бродить по роскошным покоям, рассматривать, удивляться. У него было достаточно знаний, чтобы оценить сложность архитектурных замыслов, чудовищную стоимость этой работы. Он достаточно смыслил в моде, чтобы узнать кисть талантливого чеха, подарившего живописи модерн. Но, вместе с тем, ему было душно. Он вспомнил вдруг слова странного князя, алчный блеск его насмешливых глаз. Он повторил про себя его суждения о красоте, и холод пробежал по венам к его сердцу. Он начинал понимать, что мышеловка захлопнулась. Он оказался в роскошной клетке. Он стал продолжением великолепия, его частью. Он стал вершиной этого собрания, где главенствует красота. Для князя, как для коллекционера, не существует границ. Лёва думал об этом, машинально заряжая револьвер с гравировкой какого-то древнего рода. Рука сама нащупала его и взяла с камина. Возможно, это была не самая блестящая идея — трогать вещи, которые до этого мирно стояли на подставке, под стеклом. Возможно, хозяин замка не придет от этого в восторг. Возможно, возможно, возможно… Лёва был не из тех людей, что следуют правилам. А сейчас ему стало всё равно — если уж тебя заперли в клетке, будь готов ко всему. Сейчас ему нужны были только покой и стабильность. Отвоёвывать свободу он будет потом. — Взгляни. Ещё один. Лёва резко повернулся на голос. В дверях библиотеки стояли двое — поэт их раньше не видел. Оба высокие, стройные, темноглазые. Лица — бледные, сияющие божественной красотой, совсем как у нимф в нишах. Женщина была молода, лет восемнадцати, не больше. Роскошные смоляные волосы спадали ей на плечи и грудь, сочные губы были смягчены лёгкой усмешкой. Её хрупкую фигуру подчёркивало глухое чёрное платье со стоячим воротником, из-за чего её легко можно было представить выпускницей одного из пансионов благородных девиц, так популярных в Европе. Мужчина был очень красив, но в его красоте проступало что-то отталкивающие, неприятное. Весь в чёрном, затянутый, накрахмаленный, он напоминал Аида. Конечно, если бы Аид вдруг решил выйти к людям. Его античное лицо с орлиным профилем, как на древнеримских монетах, было испорчено надменным и пренебрежительным выражением. Мужчина насмешливо кривил губы, глядя Лёве прямо в глаза. Смуглая красавица мягко ухватила его за руку, словно умоляя не делать необдуманных поступков. — Алексий, пожалуйста, нет! — её грудной голос наполнил всё пространство комнаты, проникая под кожу, лаская слух. — Твоё высокое положение не дает тебе права пренебрегать правилами. А если он «особенный»? Ты думал об этом? Ты хоть иногда думаешь обо мне? Что будет со мной? Мужчина, которого назвали Алексием, брезгливо поморщился. — Особенный? — в его голосе ощутимо засквозило презрение. — С чего бы это? Вспомни, скольких таких гостей принимал князь. И кто из них остался с нами? Все они очень быстро исчезали, о, это было даже забавно… Людской век так безнадёжно недолог. Так чем он от них отличается? — Однако, были и исключения, — холодно остановила его Жюли. Лицо Алексия потемнело. — В каждом правиле существуют исключения. Но оглянись, дорогая, — ты помнишь их лица, их голоса? Их нет с нами, и не будет больше никогда. Тот сладостный и краткий миг — ничто в сравнении с нашей вечностью. Он откинул голову назад и коротко хохотнул. Лёва с трудом понимал их разговор, но этого было достаточно, чтобы находить его странным. Алексий сделал пару шагов вперёд и остановился напротив поэта. — Откуда ты взялся? — грубо кинул он Лёве в лицо. — Прилетел на звон серебра? Это ведь так соблазнительно — отдаться красоте и деньгам? Ты же раб этого великолепного белого металла, так ведь? Оно влечет тебя сюда, в объятия тьмы? Признайся, влечёт… — Не приближайтесь ко мне, — на испанском произнёс поэт, глядя пустыми глазами куда-то мимо надменного лица Алексия. Его замутило, будто из него тянули силы, пытались расшатать его внутренний стержень. Будто снова велась битва. Но на этот раз его не пробовали, а ломали. Ломали грубо и жёстко, как хищник ломает хребет своей жертве. И Лёва стоял в противовес всему, не понимая, не веря, списывая всё на шок. Боролся сам с собой и в конце концов побеждал. Лицо Алексия приняло рассеянное выражение. — Ισχυρός… — растерянно пробормотал он, обращаясь к себе. — Πολύ δυνατός… (Сильный…слишком сильный (гр.)) — Оставьте меня, любезный, — холодно сказал Лёва, — и идите своей дорогой. Я ничего не сделал вам. Алексий вскинулся моментально, глаза его вспыхнули животным огнём. Он подался вперед, кинулся, давая волю гневу. За его спиной испуганно вздохнула Жюли, но вмешиваться не посмела. Плечо Левы пронзила боль. Рука Алексия зажала его настоящими тисками, резко притянув ближе. — А теперь слушай меня, мальчик. Твоё появление здесь не более, чем глупая ошибка. Ты — беспомощное ничтожество по сравнению с Ним. Ты не достоин быть здесь, не достоин находиться рядом… Порочный слабак, в тебе слишком много грязи! Пальцы сжимались, и боль усиливалась. Но Лёва молчал, упрямо улыбался, стиснув зубы. — А ты сам Господь-бог, как я погляжу, — ядовито выдавил он. — Если я слаб, то ты просто жалок. — Люди боятся боли, — деланно сочувственно отметил Алексий, заглядывая прямо ему в глаза. — Давай это проверим? Пальцы Алексия сдавливали с чудовищной силой, не давая и малейшего шанса вырваться. Лёва и не пытался, будто на подсознательном уровне понимая — это бесполезно. Он уже едва удерживался от того, чтобы болезненно взвыть. Он всю жизнь ненавидел боль. Это был его худший кошмар, его позорная слабость. Сильнее боли он боялся лишь одного. Потерять собственное достоинство. — Больно? — зашелестел язвительный голос Алексия возле уха. — Тебе больно, признайся, я хочу это услышать. Гордость — это мираж, мой маленький трус. Ты здесь долго не выдержишь, потому что боль — основная составляющая этого мира. У тебя на это не хватит никаких сил. Мир сжался для Лёвы в одну точку. В эту проклятую библиотеку с безучастными нимфами на стенах, в эту острую пульсацию, которая расходилась от плеча по всему телу. Ему казалось, что еще чуть-чуть, и кость треснет под жуткой хваткой Алексия, а тот навис над ним, и лицо его было искажено ненавистью. Возможно, при других обстоятельствах, Лёва и задумался бы, какой силой должен обладать этот отвратительный человек. Но в эту секунду ему было не до того. Он прикрыл глаза, глядя на всё словно бы со стороны. Зубы сжались почти до треска, плечо разрывало от страшного давления. Как долго он еще выдержит? Как быстро впадет в забытье? Но вдруг он вспомнил. И через силу выдавил: — Я… вас предупреждал. Рука сама вздёрнула револьвер — удивительно, как только удержала, — и он выстрелил, бездумно, в упор, желая только одного — высвободиться. Алексия откинуло назад. Он оправился с глухим рыком. И резко, как бы запоздало, схватился за плечо, которое пробило насквозь. Лёва откинулся спиной к камину. Дышать было тяжело, тело сотрясала предательская дрожь, а плечо горело пламенем. В глазах Алексия застыли непонимание и злоба. Он тщетно искал признаки страха в лице своего оппонента. — Будь ты проклят! — процедил он сквозь стиснутые зубы. И забормотал себе под нос что-то по-гречески, дёргая лицом. — Ты видела, Жюли?! Этот несчастный смертный осмелился поднять на меня руку! — Алексий! — Жюли в отчаянии схватила его руку. — Остановись!.. Но он грубо оттолкнул её и вновь бросился на Лёву. Поэт моментально нацелил дуло револьвера вновь, готовый в любую минуту спустить курок. «Как отвратителен и слаб человек, дающий волю гневу» — мимолётом подумалось ему. А ещё он вдруг осознал, что даже если он застрелит этого мерзавца, вот здесь, сейчас, среди книг и мрамора, то не испытает угрызений совести. Он будет доволен, что не унижался и смог дать отпор. Он выйдет за рамки общества. Наконец-то. — Πίσω. (Назад. (гр.)) Эта фраза была сказана так тихо, что Лева не сразу и понял, что она вообще прозвучала. Но от интонаций сразу же бросило в дрожь. Он медленно поднял голову, ничего не понимая. И замер. Его поразила моментальная перемена в лицах Алексия и Жюли. Никогда ему не забыть расширенные от ужаса глаза девушки. Дёргающееся, виноватое, как у побитой собаки, лицо своего мучителя. В дверях стоял князь Александр собственной персоной. И при взгляде на него Лёве вдруг захотелось сделаться маленьким и незаметным. Светлое лицо князя было страшно. От него веяло арктическим холодом и таким ледяным спокойствием, что дрожали колени. Куда лучше, понятнее была бы ярость, выплеснутый в порыве гнев… Что угодно, кроме этого жгучего молчания, странного подобия улыбки на бледных губах и безжалостного хладнокровного взгляда. Лёва медленно опустил руку с оружием. Александр в несколько быстрых шагов оказался рядом с ним. В мёртвой тишине звук рвущейся ткани отдался треском в ушах. Лёва машинально подчинился его рукам, позволяя осмотреть повреждённое плечо. Вид тёмной гематомы, казалось, не произвёл на князя никакого впечатления. Или так лишь показалось. Лёва скинул с себя оцепенение и инстинктивно попятился. Ему вдруг стало всё равно, что подумает о нём князь, и как это будет выглядеть. Александр вызывал приступ неконтролируемого ужаса. На него невозможно было смотреть, невозможно перечить. Он подавлял чужую волю. Ему можно лишь было раболепно подчиняться. Лёве были противны такие мысли, но он не мог их побороть. Он знал, что потом, позже, опять будет бороться за свободу. Но это потом. А сейчас ему хотелось бежать без оглядки от этого безэмоционально-холодного существа. Лёва глядел и понимал — Алексий был прав только отчасти. Каждому человеку свойственно бояться. Князь только что успешно доказал ему эту истину. — Вы в порядке? — быстро спросил Александр, притягивая Лёву к себе за плечи. — Сами дойти сможете? И под ледяным взглядом князя Лёва непроизвольно вздрогнул. Однако, головой кивнул. Александр провёл по его плечу, спускаясь ниже, его ледяные пальцы Лева чувствовал даже сквозь одежду. Он, как завороженный, смотрел за движением руки, а потом князь коснулся его другой ладони, с зажатым в ней револьвером. Поэт расслабил хватку, позволяя забрать оружие. На Алексия в эту минуту было жалко смотреть. Губы Александра вздрогнули в подобии усмешки. — Идите, мой милый, — как можно мягче произнёс он. — Я пришлю к вам врача. И, отпустив Лёву, князь жёстким шагом направился к двери. — Живо за мной. Оба, — бросил он по-немецки своим подчинённым. Поэту оставалось лишь перевести дух и от души им посочувствовать.

***

— В Вашем доме всегда так встречают гостей? — ядовито осведомился Лёва. Он сидел на мраморной скамейке, а вокруг, сколько хватало глаз, вздымались древние надгробия. Стояла удивительная тишина: звенящая, терпкая, с привкусом холодного одиночества. Лёва улыбался краешками губ каждый раз, слушая её нескончаемую песню. На это кладбище он набрел случайно, бесцельно блуждая по пустынным аллеям. В парке было прохладно, влажный туман струился по дорожкам. Белая завеса скрывала всё вокруг, и в ней не было видно ничего дальше десятка шагов. И вот Лёва все шёл, шёл, шёл… Множество невысказанных мыслей вертелось у него в голове. Раз за разом он прокручивал в голове вереницу свалившихся на него событий. Он отчаянно пытался понять: что же все-таки происходит, какая роль отведена ему, и о чём говорили подчиненные князя? И для этих размышлений кладбище, как оказалось, было лучшим местом. Нельзя сказать, чтобы Лёва особенно удивился. В замке князя он был готов встретить всё, что угодно. Да и сам он, по правде, часами сидел на Пер Лашез, или Симьте дю Норд. Это было там, в Париже. Там он просто сидел, собираясь с мыслями. Очень давно. Князь Александр ничего не отвечал ему, прохаживаясь по засыпанной листьями дорожке. Его лёгкие шаги звучали совсем близко с Лёвой. Поэт отвернулся и принялся разглядывать древние надгробия. Будто в них — все тайны вселенной. Взгляд его случайно упал на скульптуры ангелов. Белоснежные, заведомо хрупкие фигуры, облачённые в каменные шелка. Они напоминали двух безмолвных призраков, молчаливых стражей покоя. Возвышающиеся на каменных постаментах, опустившие печальные лица, смежившие веки. Увядающие розы россыпью лежали у их ног — печальная участь. Вечность стоять, отдавать трагедией смерти, вечность оплакивать и молить о прощении. Вечность стоять, вечность служить отражением жизни, которая мелькнула и угасла. Нет, всё же смерть — унизительная штука. — Я сожалею о случившемся. Как Вы себя чувствуете? Лёва вздрогнул и повернулся к князю. Тот присел рядом в позе античного божества, с идеально прямой спиной. Мягкие складки чёрного пальто эффектно оттеняли его точёную фигуру. Лёва не мог толком объяснить свои чувства, но в этот момент ему показалось, что так выглядит существо, победившее смерть. Только оно, да ещё романтичный безумец, могут так просто сидеть на кладбище и улыбаться печальным таинствам тишины. Один — потому, что избавлен от страха и слабости. Второй… А второй всё ещё верит непонятно во что. — Ваш врач творит чудеса, — равнодушно отозвался поэт. — Всё хорошо, спасибо. Александр медленно кивнул, и вид у него был крайне довольный. — Я рад, что не ошибся в Вас, — с лёгкой лаской в голосе ответил он. — Вы действительно почти совершенство. На свете не так уж и много людей, способных в критическую минуту хранить верность своим жизненным идеалам. Лёва недоверчиво хмыкнул и постарался как можно непринужденнее отодвинуться от князя на другой край скамейки. — Кто это были? — как бы между делом поинтересовался он. — Ваши знакомые? И что, теперь каждый будет на меня кидаться? Александр легко рассмеялся, откидывая голову назад. — Я покорён вами, Лёва, — улыбнулся он. — Что до вашего вопроса — это мои приближенные. Мадмуазель Жюли — управляющая, на неё возложены все хозяйственные дела в этом замке. Она француженка, родом из Парижа, как и ваш друг, месье Виктор. На неё вы можете положиться — она бесконечно предана мне, в память об одной давней услуге. С Кирье Алексием я познакомился на побережьях Крита, очень много лет назад. О его должности вам знать не обязательно, у каждого хозяина свои секреты. Скажем так, он… Как это будет по-русски? Советник? Егерь? — Я вас понял, — коротко кивнул Лёва. — С ним всё не так просто, — задумчиво продолжил Александр. — Он вспыльчив и алчен, но вместе с тем чрезвычайно умён и расчётлив. Его советы не раз служили мне хорошую службу в непростых решениях. В его душе много слабостей, а потому он презирает сильных. Но он мне нужен. Пока. И это бережёт ему жизнь. Последняя фраза прозвучала слишком просто, отдавая затаённой угрозой. Но Лёва, как ни странно, с князем был согласен. — Ваш советник, князь, был так любезен — указал мне на моё место, — насмешливо начал он, пристально следя глазами за Александром. — Будьте любезны и Вы, разъясните моё положение. Всё же, Вы тут хозяин. Князь задумчиво улыбнулся, глаза его странно сверкнули. — Алексий страшно заблуждается на ваш счёт, — мягко ответил он. — Его ждёт суровое наказание, и впредь ни один волос не упадет с Вашей головы. Что до вас, то Вы свободны в своём выборе и передвижении. С одним условием — за пределы замка я вас не выпущу. Лёва натянуто усмехнулся, проглатывая горькое отчаяние. — Значит, Вы сдержали свое слово, — медленно произнёс он. — Вы посадили меня в золотую клетку. Прекрасную, удобную, великолепно отделанную… Я не могу восхищаться красотой в полной мере, когда сквозь туман сада проглядывают толстые прутья моей темницы. Поймите это уже наконец. Как быстро море станет водой, Ваша светлость? Лёва покачал головой, вкладывая в последнюю фразу максимум горечи и презрения. Князь Александр поморщился. — Оставьте в покое мой титул, — холодно бросил он. — И не забывайте, хозяин здесь я. Я запретил своим людям приближаться к Вам. Но вы в той же мере принадлежите мне, что и они. И если я ставлю условие, то это не обсуждается. Извольте себе уяснить этот факт, мой милый. И князь улыбнулся жестокой улыбкой тирана. — Так, значит, — тихо, наигранно раболепно ответил Лёва, но глаза его потемнели, как предгрозовое небо. — Ну хорошо. Как мне прикажет Ваше сиятельство. — Этого не достаточно, — цинично вздёрнул уголок губ князь. — Я хорошо изучил Вас, поэтому бросьте разыгрывать драму. У Вас не выходит. Лёва выпрямился. Ледяные, арктические глаза цепким взглядом смерили тонкое лицо князя. — Где я нахожусь? — жёстко спросил он. — Что это за место? Что вам от меня надо? Кто вы вообще такой? Князь усмехнулся. Его тёмные глаза лукаво блестели. — Теперь я вижу Ваше настоящее лицо, мой милый друг, — с нежностью произнёс он. — И оно мне нравится куда больше. Что ж, Вы находитесь на чешской земле, в поместье Гоуска. А там, за лесом, раскинулся Блатце — маленький городок, ему подобные сейчас в моде у праздных европейцев. И нет человека в этом городе, который добровольно придет к стенам моего замка. Предрассудки, конечно, но говорят, что поместье стоит на заваленном проломе, который вел прямиком в Преисподнюю. Вы это оцените, дорогой. Такие как вы, поэты, душу заложат и продадут ради возможности жить близ подобного места. Лёва неопределенно хмыкнул, но ему не нашлось что возразить. — Вы спрашиваете о своей роли, — между тем продолжил князь, не глядя на Лёву. — Тут Вы, правда, не оригинал. Этот вопрос задал бы любой на вашем месте. Я не хочу, чтобы Ваша красота затерялась во мраке. В этом замке Вы — персидский алмаз в диадеме. Уберёшь — и всё обесценится вполовину. Поэтому, избавьте меня от Вашего упрямства и разрешите себе вкушать прелести спокойной жизни. А там — видно будет. Возможно, мы Вам найдем какое-нибудь применение. Вариантов до неприличного много. В крайнем случае, я на Вас женюсь. Для верности. На последний вопрос я, с Вашего позволения, не отвечу. Вы слишком торопитесь, его время ещё не пришло. Но если Вы нетерпеливый, я могу пообещать одно: эту тему мы с Вами детально обсудим. Потом. В интимной обстановке… На брачном ложе. Кровь бросилась поэту в лицо. Слова Александра с силой ударили ему в голову и он, уже не о чём не думая, задыхаясь от ярости, подскочил на ноги. На выходе из сада его догнал издевательский хохот князя.

***

— Уберите это. Лёва смерил слугу, расставлявшего на столе приборы, презрительным взглядом. Всё же, он недооценил стремление князя насильно его накормить. А князь недооценил упрямство своего пленника. — Я неясно выражаюсь? — Лёва приподнялся на локте и запустил в лакея подушкой. — Убирайтесь вон! Ах да, передайте этому сумасшедшему, что в его доме я и крошки в рот не возьму! Умру голодной смертью у него на руках в мечтах о былой свободе!.. Где он кстати, это ваше безумное сиятельство? К вечеру состояние Лёвы резко ухудшилось. Были тому виной потрясения минувшего дня, или же отсутствие свободы действовало на него угнетающе, но он как с цепи сорвался. Что-то давило на него изнутри. Он чувствовал себя так, будто всю радость забрали. И теперь уже ничего на свете не могло подарить ему счастья. Он был обречён сгнить заживо в четырех стенах этой роскошной спальни. Дважды он в бессильной злобе разбивал об пол японские фазы и тонкие французские финтифлюшки, бормоча проклятия в адрес князя. Ноющая боль в плече лишь укрепляла его страх. Стараясь быть внешне спокойным, в душе поэт поминутно сжимался от неконтролируемого ужаса. Он боялся роскошного замка. Боялся его неизвестных обитателей, боялся слуг, которые, исполняя его приказы, смотрели так странно, что дыхание перехватывало. Он, стыдно признаться, боялся и князя. Этот человек жил по своим собственным законам и почитал нормой табуированные в цивилизованном обществе темы. В ушах поэта все еще звучал пропитанный издевкой смех князя. Вспоминая раз за разом их разговор, Лёва убеждался — Александр слов на ветер не бросает. И от своего не отступится. А если этот сумасшедший и впрямь задумал жениться? — Но, ваша милость… — начал было слуга, опасливо поглядывая куда-то в сторону. — Пошёл вон! — рявкнул выведенный из себя Лёва, а затем откинулся на подушку и забылся в глухом бреду. С его губ сами собой полились оскорбления в адрес князя. Он то грозился, то проклинал, то обещал убежать. Потом его голос надломился, став неувереннее, жалобнее. — Убирайся, — с трудом шептал Лёва на смешанном англо-испанском, видимо, плохо понимая, что происходит. — Оставь меня… Оставьте меня! Я презираю Вас, князь… Оставьте меня в покое!.. — Почему ты ещё здесь? Тебе велено было убраться. Скрытая нишей боковая дверь распахнулась, и князь Александр быстрым шагом пересёк комнату. Он был одет по-домашнему, без сюртука, в одной рубашке, поверх которой накинул шёлковый китайский халат, расписанный золотыми драконами. Лакей боязливо кивнул и поспешил скрыться за дверью. Князь опустился рядом с мечущимся в лихорадке Лёвой и удивленно, как бы про себя заметил: — Нервы сдали. Разом замерев, Александр неотрывно оглядывал гостя. А затем моргнул, нерешительно потянулся, медленно проводя пальцами по его груди…

***

…Поэт резко распахнул глаза. Ворот его рубашки был расстегнут, на губах ощущался вкус коньяка. Он с усилием приподнялся и в недоумении замер, обнаружив рядом с собой князя.