Коронованный во тьме

— Вы?.. — выкрикнул Лёва первое, что пришло ему на ум. Князь приподнял голову и смерил его насмешливым взглядом. — Я, — спокойно отозвался он. — А что, у Вас есть какие-то сомнения по этому поводу? Лёва поспешно отодвинулся на другой край кровати и только потом попытался придать своему лицу сдержанное выражение. — А позвольте узнать, Ваше сиятельство, что Вы забыли в моей постели? Брови князя иронически приподнялись. — Вы вчера были не в себе, мой милый, — степенно ответствовал он. — На Вашем месте, я бы, как минимум, попытался быть благодарным. Лёва хмыкнул и принялся поспешно застёгивать пуговицы. — К счастью, это не так, — ядовито произнёс он. — Поэтому я прошу Вашу светлость избавить меня от своего высочайшего присутствия. Лёва на секунду остановился и перевел дух. Он был собой крайне доволен. Ответ прозвучал холодно, жёстко, пренебрежительно. Словом, всё так, как и надо. Без лишних глупостей. Князь Александр надменно вскинул голову и на удивление тепло улыбнулся. — Что же, не смею Вам докучать, — сладко прошелестел он. — Но как бы Вы не начали докучать мне… И, произнеся эти слова, он чопорно расправил складки расшитого халата. А затем изволил удалиться с чувством собственного достоинства. Лёва вдруг обнаружил, что сидит с открытым ртом, и поспешно его захлопнул. Что ж, хотя бы у него было время подумать. За мутными окнами занимался рассвет. Было холодно, сыро. Мелкий дождь сыпался на пустынный парк, мокрые кроны деревьев апатично качались на ветру. Сквозь холодные заплаканные небеса не было видно ни зги. Всё погрузилось в пучину тишины, безысходности, холода. Лёва резко отвернулся от окна и до боли стиснул дрожащие руки. Вчерашний день виделся ему каким-то беспросветным кошмаром. Лица людей, голоса, оглушающий хрип выстрела, насмешливый смех Александра, нестерпимая боль в левом плече… И эта роскошная атмосфера, эта великолепная золотая клетка. Её Лёва ненавидел больше всего. Она давила, душила его, вырывала с мясом прозрачные крылья свободы. Лёва тяжело рухнул в кресло возле окна и попытался взять себя в руки. Паниковать было поздно, а сдаваться без боя — стыдно. А значит, приходилось думать о своём неизвестном будущем. Но думать в меру, чтобы не просыпаться потом измученным и с князем под боком. Такой вариант не подходил ни по каким параметрам. Поэт задумчиво побарабанил пальцами по витому подлокотнику кресла. Князь Александр хотел непременно заполучить его и силой удерживать в своем доме? «Что же, пусть будет по-вашему. Это можно. Главное, сами в этом не раскайтесь потом, Ваше сиятельство».

***

Дождь лил, не прекращаясь. Казалось, в этом месте никогда не бывало солнца. Здесь никто не умел улыбаться и ездить на пикники. Здесь холодные пустоши мешались с дремучими лесами, в полях работали темноглазые люди с хмурыми лицами, таинственные замки выступали из тьмы времён острыми шпилями, а усталые хозяйки вечерами пели своим детям о ведьмах и домовых, о княгине Либуше и воине Бланике, о святом Вацлаве и несчастном скрипаче. Мир, в который Лёва вынужден был окунуться, был совершенно не похож на его прошлую жизнь. Это было необычное сочетание холода и красоты, дикой отчужденности и очарования. И романтичной душе поэта пришлась такая реальность по вкусу. В ней не было ни грамма пошлости и европейской суеты, в ней практически не было шума и смеха. Возможно, отголоски Европы порой раздавались здесь, но это было далеко, в нарядных салонах и богатых домах Праги. А тут, в глуши лесов, жизнь шла своим ходом. Мелодию вальсов заменяло журчание рек и песни дождя. Светские беседы и поездки на барбекю блекли перед ежедневными прогулками в холодном саду. Выполненный в английском стиле, он не вызывал ощущения навязанности и пустого бахвальства. Здесь каждая травинка росла как ей вздумается, а в асимметрии элементов угадывалась близость к природе. И там, наедине с собой, среди прудов и туманов, Лёва мог забыться и отдаться собственным мыслям. Он бродил по насыпным дорожкам, отчасти без толку, отчасти — предаваясь томной мечтательности. Иногда, он мог встретить античную скульптуру с опутанным плющом постаментом, или крошечный фонтанчик. Два или три раза на его пути встречались беседки, которые будто специально запрятали в глушь садов, чтобы потом с удивлением на неё наткнуться. Лёва точно не помнил, ни где они находились, ни как выглядели. Кажется, была одна, с округлыми формами, со множеством арок и дорических колонн — наследница романского стиля. Однажды, правда, он был восхищён. Увиденная им беседка словно сошла с японских гравюр, чужая и печальная среди этой буйной, европейской зелени. Он вспомнил, что она называется Тясицу — «чайная беседка». Тёмная черепичная крыша спускалась вниз изогнутыми гранями, словно мятая шляпа из старой соломы. Множество деревянных столбиков, резные перила, причудливо свисающие сверху декорированные фрагменты балок, острые шипы на всех четырех углах. Да, определенно, Лёва был покорён этим причудливым строением, больше похожим на резную детскую игрушку. И одинокая, оторванная от всего в угоду красоте, она напомнила Лёве его самого. Это было печальное и удивительное открытие. В тот день он больше никуда не ходил, ничего не искал. Он не без труда спрятался в чудо японской архитектуры и просидел там до вечера. Запах влажного дерева и неожиданное тепло крашенных столбиков — всё это моментально покорило его. Где-то невдалеке шумела вода, видимо, меж густых зарослей скрывался неприметный фонтан. Что ж, так даже лучше. Журчание воды помогало расслабиться. Мысли блуждали, цеплялись за события последних нескольких дней. «Если закрыть глаза и забыть обо всем, — вдруг промелькнуло в голове поэта. — Можно представить, что ничего этого нет. Только шелест листвы, только плеск струй и дуновения ветра в лицо. Как прекрасно». Жизнь в замке князя имела одно преимущество — никому друг до друга дела не было. Если в Париже Лёва был вынужден прятаться от вездесущего Виктора и его друзей, то здесь всё было иначе. Князя он видел редко (и дорого отдал бы за возможность не видеть вообще). В остальное же время никто не приставал к нему с расспросами, никто не навязывал ему своего общества. Возможность творить без остановки, полная беззаботность в плане житейских нужд и долгие прогулки в таинственной тишине — это всё могло стать долгожданным раем. Если бы не являлось клеткой, а поэта не держали бы в ней насильно. За последние несколько дней он успел осмотреть очень многие места. В замке было полно потрясающих залов и маленьких комнаток, переходов и башен. Здесь можно было блуждать бесконечно, удивляясь роскоши и уникальности интерьеров. Один из таких визитов привел Лёву в картинную галерею. Она располагалась в самом сердце старинного замка, словно специально скрытая от чужих глаз. Он попал в неё совершенно случайно, бесцельно шатаясь по бесчисленным коридорам. В какой-то момент порыв сквозняка отдернул тяжёлую нишу, за которой оказалась узорчатая дверь. Устоять перед искушением было невозможно. Резким движением Лёва распахнул её… и остановился, как вкопанный. Что бы он ни ожидал там увидеть, но реальность превзошла самые смелые ожидания. Его взгляду открылся громадный зал, окутанный густой полутьмой. Под ногами поблёскивал паркет из сандалового дерева. А по стенам, выхваченные из тьмы, висели картины, много, много картин. На обескураженного поэта со стен глядели застывшие взгляды знаменитейших образов. Здесь, в глуши холодных лесов, в замке чешского князя, взгляду Лёвы представали жемчужины мировой живописи, полотна величайших гениев кисти. Миниатюры Яна Вермеера, философские пейзажи Питера Брейгеля, оживающие мифы Боттичелли, роскошные дамы Веласкеса, творения великого Леонардо, всего было и не перечислить. Как зачарованный бродил Лёва вдоль стен, подолгу глядел на шедевры живописи, которые и не мечтал увидеть своими глазами. Это было странно. Это было ошеломительно. Это было похоже на удивительный сон. Часть комнаты была отгорожена бумажной ширмой, словно нарочно спрятана от посторонних глаз. На секунду Лёва остановился в нерешительности. Стоило ли ему лезть в чужие тайны, кто знает, какие они на самом деле? Он вздохнул и с решительной улыбкой шагнул вперёд. Определённо, стоило. В этой части зала было куда темнее. Здесь, видимо, никогда не зажигали свечей. Лёва подвинул ширму ещё чуть-чуть и проскользнул в этот зыбкий полумрак. Его взгляду предстали литые канделябры, расставленные полукругом, да так, что своими очертаниями напоминали алтарь. По стенам висели какие-то картины, все как один портреты. Юноши и девушки, в различных позах, одеждах, запечатлённые в движении и мечтательном бездействии. Но все они оставались скрыты полутьмой, словно время стерло память о них. Они остались на этих картинах, но не несли никакой ценности. Просто образы, память о которых ушла, как тихая юность. Печально было осознавать это, но Лёва не смог уделить им внимание. Кое-что другое привлекло его взгляд. На фронтальной стене, освещенные слабыми отблесками свеч, висели три полотна в массивных золотых рамах. Игра света и теней причудливо сказывалась на нарисованных лицах — их глаза как будто сияли, а губы изгибались в улыбке. Поэт молчал, потрясенный картинами. Сама энергетика, впечатление, которое они производили, казались невероятными. В центре висел восхитительный портрет молодого мужчины. Старинная картина, в которой живописец поймал момент непринужденности и мечтательного отдыха. Лёве много раз доводилось видеть такие портреты, но они были второстепенными, заказывались пачками, даже если выходили из-под руки известного мастера. Но эта картина была иной. Лёву поразил мужчина, облаченный в одежды аристократа средневековой Италии, мастерски прописанный мех накидки и блеск его длинных волос. Прекрасные, утончённые черты лица, словно бы и не принадлежащие человеку. Томная улыбка, в которой пряталось мягкое презрение, молчаливая победа над самой жизнью. И эти глаза… Большие, полуприкрытые нежными веками, смотрящие с загадочной хитрецой. Эти глаза были страшны, необычайно притягательны, столь же завораживающие и непонятные, как улыбка известной Джоконды. К тому же, на портрете был князь. Две другие картины, чуть меньшие, чем центральная, тоже были интересны. На них были две молодые женщины, различные настолько, словно их портреты специально повесили рядом. В противовес друг другу. Одна из них, темноглазая, гибкая, напоминала мифическую богиню ночи. Чёрное платье с широкими рукавами, отделанное кружевом и лентами, подчеркивало белизну её кожи. Пушистые смоляные локоны выбивались из пышной прически и кокетливо вились по плечам. Она сидела вполоборота, опершись локтем о каменные перила балкона и ласково улыбалась поэту. И этот чистый, ясный взгляд моментально покорял сердце. В нем было столько любви и света, столько радости жизни, что Лёва не сдержал восхищенной улыбки. Девушка с портрета была прекрасна. Но, честно признаться, холодный, тёмный триумф Александра нравился ему куда больше. Вторая была изображена неизвестным живописцем в образе богини весны, Венеры. Наблюдая за её прозрачной красотой, Лёва вдруг подумал о свежем утре в лугах. Незнакомка была светлой, почти мраморной, с медью в длинных волосах. Она смотрела на зрителей, запрокинув голову, надменно и величаво. Затаённой, тихой живостью дышал весь её образ. Всё, от лёгкого кремового платья, перетянутого на талии атласной лентой, и до чуть изогнутых губ пленяло холодной свежестью и видимой недоступностью. Лёва медленно опустился на пол, скрестил ноги. Взгляд его вновь остановился на картинах, медленно перебегая с одного лица на другое. Что-то магнитическое, таинственное и печальное было во всех этих образах. Что-то ласкало, манило и тянуло к себе. Что-то… Что? Что за тайна окутывала этот великолепный замок, что за загадка преследовала этих людей? Лёва не знал. Он не мог проникнуть за образы, понять их душу, их суть. Он мог лишь сидеть, наблюдать за колеблющимися изображениями в отблесках свечей. Он мог лишь думать. Лишь качать головой и время от времени спрашивать себя: кто они? Что? Что здесь происходит?..

***

В этот вечер Лёва вновь пришел к японской беседке. Он приходил к ней изо дня в день, повинуясь какому-то странному порыву. К вечеру погода испортилась. С востока дул сильный ветер, накрапывал мелкий дождь. Поэт привычно забрался в маленькое пространство между полом и потолком и прижался щекой к красноватому дереву. В голове было пусто и звонко, писать не хотелось. Да и мысли не шли. Теперь Лёве всё труднее и труднее давалось его заточение. Голод донимал его всё сильнее, но сдаться на милость князя и нормально поесть для него было немыслимо. Не позволяла гордость. Поэтому он молчал. Поэтому натужно улыбался. Поэтому игнорировал взволнованный вид лакея, когда жестом приказывал унести подносы с едой. Противное чувство в животе никуда не девалось, Лёва всё яснее чувствовал, как силы его оставляют, а организм отказывается функционировать нормально без пищи. Всё чаще кружилась голова, всё чаще приходилось сглатывать противный ком в горле. И пусть в душе он понимал, что долго он так не протянет, — гордость пока была сильнее. Взять хоть крошку с подноса фактически означало проиграть князю. А проигрывать он не любил. Лёва закрыл глаза и прислушался к привычным звукам вечернего сада. Уже темнело. Тусклые небеса принимали светло-лиловый оттенок. Но он часто засиживался в саду допоздна, и никого это не трогало, за что Лёва был от души благодарен князю. Полного ограничения своих прав поэт просто не выдержал бы. В такие секунды ему было удивительно одиноко. Он чувствовал себя потерянным и забытым, заживо похороненным для мира. Он не сомневался, что некогда знакомые ему люди давно позабыли о нём. Он и не особо грустил об этом. Перспектива провести остаток жизни взаперти и одиночестве пугала его куда сильнее. Порой, ему до боли хотелось обрести близкую душу в этих холодных стенах. Возможно, тогда бы ему стало легче. Возможно, замок Гоуска больше не казался бы ему тюрьмой. Но он был один, гордый и неприкаянный, а на деле — просто испуганный пленник. От которого хотели непонятно чего. Лёва горько вздохнул, поёжился от порыва холодного ветра и медленно приоткрыл глаза. И вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним сидел князь Александр и задумчиво глядел в тёмное небо. — Странный сегодня вечер, — произнёс он с мечтательной улыбкой. — Тихий, таинственный, мрачный. Вам такие вечера по душе. Верно, мой милый? Лёва подумал с минуту и коротко кивнул, избегая глядеть прямо на князя. — Вам не холодно здесь? — вдруг поинтересовался князь. Лёва неохотно повернул голову и встретился с изучающим взглядом Александра. Его сердце слабо ёкнуло и сжалось. Сразу же стало как-то не по себе. — Не знаю, — равнодушно откликнулся он. — Я не задумывался об этом. Действительно, удивительный вечер сегодня, князь. Александр тихонько хмыкнул, и его проницательные глаза тускло блеснули в полумраке. — Не окажите ли Вы мне честь поужинать сегодня со мной? — ни с того ни с сего поинтересовался вдруг он. Лёва не сдержал хинной улыбки и равнодушно пожал плечами. Ему давно уже было всё равно. С минуту они молчали. Каждый смотрел в туманное небо и думал о чем-то своём. — Я вдруг понял, что совершенно не знаю Вас, Лёва, — снова заговорил Александр, и его холодная ладонь опустилась на плечо поэта. — У нас было не так уж и много времени на разговоры. — И что Вы предлагаете, князь? — сдержанно осведомился Лёва. Рука князя невесомо погладила его плечо. — Расскажите о себе, дорогой друг. Лёва насмешливо покачал головой. — Раз Вы хотите сыграть в эту игру, ваша светлость, то пусть будет так, — медленно ответил он. — Но Вы будете первым. Расскажите о себе. Я Вас слушаю. Князь обворожительно улыбнулся и кивнул головой. — Bona venia vestra, я начну (с вашего позволения (лат.)), — с расстановкой произнес он. — О моём детстве и юности нельзя рассказать ничего необычного. Я родился в довольно обеспеченной семье, детство провёл в родовом поместье. Однако, частенько сбегал в город, играл с детьми бедняков, возился в пыли, дрался с уличными мальчишками. Право, не думаю, что вам это будет интересно. На тонких губах Лёвы появилась слабая улыбка. — Да нет, почему же, — негромко произнёс он. — Продолжайте, пожалуйста… А знаете, мой отец был губернатором в одной из колоний, я кажется говорил Вам об этом. Я жил в роскошном особняке, но каждый день удирал гулять с негритянскими детьми. Они рассказывали мне о своих божествах, о своей жизни. Мы выпускали на свободу деревенских кур и пели песни, бегали по рынку и воровали фрукты. Потом, правда, отец ловил меня и драл за уши. Лёва хлопнул в ладоши, покачал головой и неожиданно искренне расхохотался. Ему стало так весело, что он не заметил внимательного взгляда князя. А тот довольно хмыкнул и доверительно проговорил: — Думаю, они — замечательные люди. Взгляд Лёвы стал более осмысленным. Теперь в нём отражались нежность и тихая грусть. — Вы правы, князь, — помолчав, ответил он. — Это были восхитительные люди, лучшие из всех, и… — Они были очень счастливыми, — медленно закончил Александр со странной улыбкой. — Ведь у них было такое сокровище, как Вы. Да, это настоящее счастье. Бледные щеки Лёвы слегка порозовели. — Благодарю Вас, — тихо буркнул он себе под нос. Поэт глядел в глаза своего собеседника и не мог постичь его мыслей. Ему постоянно казалось, что князь не говорит напрямик, петляет. Он знает куда больше, но тактично молчит. И он не раскрывает свои карты. — Они погибли, князь, — зачем-то сказал Лёва, зорко наблюдая за своим собеседником. — Отца пару лет назад убили во время восстания, до нас даже не сразу дошла эта новость. Я приехал в Севилью, в наше поместье, к матери, когда узнал. Она недолго прожила после, это известие сразило её. Да и я прибыл слишком поздно. Извините меня, Ваше сиятельство, я зря завёл этот разговор. Продолжайте, я, кажется, прервал Вас. Александр придвинулся ближе и осторожно обнял Лёву за плечи. Тот дёрнулся, но не отстранился. — Хорошо. О чём я? Ах да… Потом, гораздо позже, я полюбил путешествовать. Верите ли, красота влекла меня с юношества. И, наконец, пройдя через многое, я смог предаться этому удовольствию без зазрения совести. Я путешествовал без страха и бывал в любой точке мира. И я искренне восхищался всем, что видел, меня влекла эта странная прелесть. Я видел в красоте высшую силу, поскольку, только настоящая красота бессмертна. А это — образец совершенства. — Прекрасное — манифестация сокровенных сил природы, — если верить Гёте, — меланхолично заметил Лёва. Александр странно оживился. — Помню-помню старину Иоганна, — весело заговорил он. — Прекрасный был человек, начитанный, интересный. Знаете, мой милый, он водил дружбу с Мендельсоном и искренне старался нас познакомить. Ещё он любил гвоздику, такая вот маленькая слабость, меня она до сих пор умиляет. Вы читали его «Фауста», мой милый? Не правда ли, очаровательные произведение? Талантливо, очень талантливо. А ведь это я когда-то подкинул ему идею о бродячем докторе-чернокнижнике. Да, да! Лёва поперхнулся холодным воздухом, но промолчал. В душе его поднялось странное чувство, адская смесь ужаса и недоверия. Хотелось, отчаянно хотелось уверить себя, что князь его просто разыгрывает. Конечно же, это была шутка. Нелепая, странная, но шутка. Ведь только безумный человек может верить, что живет так долго и рассказывать об этом с такой уверенностью. Правда же? — Не хотите ли Вы сказать, — насмешливо начал он, всё ещё на что-то рассчитывая, — что были свидетелем Великой Французской революции, и Семилетней войны, и изгнания иезуитов, и реформ Петра Великого? Князь мечтательно глядел в дождливое небо. — Это было прекрасное время, mein herz, — тихо проговорил он наконец. — Мятежное, страшное, — но прекрасное. Как жаль, что Вас тогда не было рядом со мной. Вам бы это очень понравилось, я уверен. Я бы дал Вам возможность взглянуть на мир свысока, а потом мы бы обсудили всё это. Ваше мнение ценно для меня… Впрочем, всё к лучшему. А этот век грозится быть куда интереснее. Взять, хотя бы, революцию на Вашей исторической родине. Или же, движущаяся из Милана идеология, которую называют «фашизмом». Лёва вздрогнул, не зная чему удивляться в первую очередь. — А что Вы думаете об этом? — растерянно поинтересовался он. Князь смерил его внимательным взглядом. — Рано пока говорить об этом, — туманно произнёс он. — Одно скажу точно: ничего хорошего из этих историй не выйдет. Никогда. Но Вас это не должно беспокоить, мой милый. Мне нет дела до людских глупостей. Они никогда не сунутся ко мне. А если посмеют — что ж, тем хуже для них. Он зловеще улыбнулся, окутанный тусклыми сумерками. — Не правда ли, в конце октября особенно хороши японские клены?

***

— Его сиятельство ждёт вас. Лёва даже не взглянул на слугу. Он медленно кивнул в ответ, всё ещё пребывая во власти собственных мыслей. Лёва запутался. Он понимал это слишком хорошо. Каждый день в этом замке напоминал медленное погружение в пучину, из которой уже не выбраться. Каждая беседа с князем внушала ему страх, мрачную зависть к чужой безмятежности и свободе, и тягу к таинственной силе, имя которой он даже не знал. Ко всему прочему, холодная война продолжалась. Лёва вслух грозился умереть на руках у князя, а наедине с собой все больше и больше колебался. Голодная смерть вовсе не казалась ему привлекательной. А отвоёвывать свободу можно было и другими способами. — Я приду. Так и передайте. Хотя нет. Не тешьте его самолюбие. … Лёва в недоумении остановился в дверях столовой. Просторная тёмная комната озарялась лишь мерцанием свечей. Тусклые блики играли на сводчатом потолке, панелях из гренадилового дерева, выхватывали из полутьмы очертания старинных люстр, выполненных в стиле ампир. В центре комнаты стоял массивный стол с роскошной резьбой, сложность которой сложно было вообразить. Всё здесь было пропитано какой-то интимной атмосферой. Не важно, сыграл ли свою роль полумрак, танец свечей, или что-то другое. — Добрый вечер, князь. Александр сидел во главе стола, вальяжно откинувшись в узорчатом кресле. Пламя свечей играло в его тёмных глазах, в гранях кольца с аккуратным сапфиром, отражалось в хрустальном бокале. Князь милостиво улыбнулся и жестом указал Лёве на соседнее кресло. Лёва медленно сел и огляделся. От приятных запахов пищи сводило желудок. Он стиснул зубы и попытался не думать об этом. Тщетно. — Приятного аппетита, мой милый, — Александр сделал изящный глоток и тепло улыбнулся. Лёва болезненно поморщился. — Помнится, Вы долгое время жили в Испании, в поместье Вашего отца, — между тем продолжал князь, чьего лица почти не было видно в тени. — Этот ужин — мой маленький подарок Вам. Надеюсь, Вы оцените. Лёва перевел удивлённый взгляд с князя на стол, и перед глазами у него поплыло. Эти блюда были знакомы ему с детства. Почему-то сразу вспомнилась солнечная Испания, говорливые люди в поместье отца, синее небо Севильи. И эти блюда, которые подавали на ужин. Дымящаяся паэлья, именно такая, с курицей, рыбой и креветками. Запеченная до золотистой корочки тортилья. И вот теперь далеко-далеко от дома, в чужом краю, они стояли перед ним, аппетитно благоухая, притягивая к себе взгляд. Какое-то странное тепло поднялось с самой лёвиной души. Он молчал, не в силах отвести глаз от блюд. Молча кусал побелевшие губы. — Неужели Вы не голодны? — вдруг произнёс князь. — Как жаль. Мой повар превосходно справляется с блюдами кухонь всего мира, уверяю Вас. Лёва поднял на него гневный взгляд. — Издеваетесь, — прошипел он сквозь стиснутые зубы. Князь отрицательно покачал головой и доверительно склонился через стол к поэту. — Я восхищаюсь Вашей выдержкой, мой милый, — мягко произнес он. — И Вашей стойкостью в столь непривычных условиях. Но, поверьте, голодная смерть будет крайне опрометчивым поступком. Вы не глупы, Лёва. Подумайте, кому будет лучше, если Вы доведете себя? Что Вы выиграете? Я достаточно ценю и уважаю Вас, не нужно ничего доказывать. Не опускайтесь до капризов ребенка, который не получил очередную игрушку. Лёва хотел было возразить, что единственный, кто здесь играет в игрушки — сам князь. В страшные игрушки, которыми становятся люди и их жизни, такие, как сам поэт. Но он сдержался. — Запомните, всё можно разрешить со временем. Культурно, своевременно, без ненужных жертв и варварских методов, — между тем продолжил Александр, довольно щуря глаза. — Да и к тому же, Вам ведь действительно хочется попробовать эти блюда? Они восхитительны и стоят Вашего внимания. Лёва медленно поглядел на князя, затем на дымящуюся пищу. В его душе шла напряженная борьба. Александр, заметив это, изогнул бровь. А затем приблизился к его уху и снизил голос до улыбчивого шёпота: — Ну если Вам и этого мало, то я накормлю Вас силой, дорогой друг. Правда, тогда наслаждаться вкусами Вы будете вместе со мной, а это может быть настолько же приятно, насколько и опасно. Поверьте, я умею быть очень настойчивым. Лёва почувствовал, как краска вновь прилила к щекам. От всех этих тайных смыслов в словах князя его бросало в беспомощную дрожь. Он чуть отстранился от Александра, противясь плену его чарующей близости. Тот лишь приподнял уголок губ в подобии на улыбку. Внутренняя игра в противоречия затягивалась, и наконец, Лёва стряхнул оцепенение и поднял взгляд на князя. — Хорошо, — медленно согласился он. Лицо князя расслабилось. Он одобрительно улыбнулся и плавным жестом подозвал лакея. Никогда, кажется, Лёва не ел с таким наслаждением. Князь Александр был абсолютно прав — его повар был непревзойденным мастером. Лёва был готов сидеть бесконечно в этой тёмной зале и поглощать поразительно вкусный ужин. Он больше не считал свою капитуляцию позорной. Это было разумным решением. И это значительно облегчало дело. — Вы интересуетесь живописью, князь? — словно невзначай поинтересовался Лёва, когда подали десерт. — Я случайно нашёл в Вашем замке великолепную картинную галерею. Князь тихонько рассмеялся. — А Вы, я вижу, тоже смыслите в этом. Вы можете отдать должное этой коллекции, не так ли? Лёва с улыбкой кивнул. — Эти картины изумительны, — восторженно признался он. — И выполнены очень профессионально. Знаете, князь, я готов был поклясться, что каждая из них — это подлинники известных полотен! Александр с улыбкой покачал головой. — Это и есть подлинники, мой милый, — мягко ответил он. — Каждая из картин уникальна. Лёва рассеянно кивнул, пытаясь осознать смысл сказанного. — Они же бесценны! — сорвалось с его губ. Князь в открытую рассмеялся. — Я уже говорил Вам, что до неприличия богат, — снисходительно напомнил он. Оставшаяся часть ужина прошла в тишине. Лёва поднял эту тему уже несколько позже, когда они с князем сидели у камина и курили. — Скажите, князь, — медленно, словно сомневаясь, начал он. — Я видел в Вашей галерее портреты двух женщин. Признаюсь, эти полотна глубоко потрясли меня. Расскажите мне, кто они? Александр долго молчал. Он глядел в пламя камина, и лицо его было печальным и отстраненным. — Их имена ничего не скажут Вам, мой милый, — наконец произнёс он. — Каждая из них была очень дорога моему сердцу, и с каждой было тяжело расставаться. Они были мне прекрасными подругами, лучшими из всех, с кем довелось разделять судьбу. Трижды за всю свою жизнь я испытывал столь сильное чувство. И каждое последующее превышает предыдущие… Он странно поглядел на Лёву, и тот очень пожалел, что задал этот вопрос. — Но это в прошлом, — удивительно легко закончил князь и усмехнулся. — Однажды я расскажу вам о них. А пока… Пока я вновь могу любить, и у меня есть время, чтобы сохранить это чувство от когтей времени. Это ли не счастье? Лёва поспешил с ним согласиться. Однако, тяжёлое предчувствие уже не отпускало его.