О влюблённом паже, или эротические зарисовки

      Для него стало жизненной необходимостью припасть к этим изогнутым ключицам, к острым плечам, к раскрасневшимся от тесноты в льняной рубахе локоткам; само её существование заменило ему солнце, дыхание её было милее шепота трав и свежей прохлады лесного родника, хмельной аромат её движений испарял потребность в любых благах этого мира помимо ее молчаливого признания. Голос, тихий и мягкий, вблизи казался текучим сахарным шепотом, и шепот этот был сравним разве что с небесным хором, только ват Царство Его здесь, в миру, видилось столь далёким, а она — прямо в руках. Со своим разнооким языческим очарованием. Да и зачем другие ангелы, когда можно вот так, с удивительной легкостью прикоснуться к растрепавшимся смоляным локонам, игриво, будто узорчатый иней морозным утром, упавшим на торчащие лопатки, на маленькие, часто приподнимающиеся груди, столь жестоко упрятанные под шелковую сорочку. Одурманенный, он желал лишь стоять так, вслушиваясь в неровный стук её сердца (или же это эхо его собственного?), вдыхая не то горький жасмин, не то таёжную хвою.       — Ты — мир. Ты — колыбель моя, — шептал, задыхаясь, судорожно, сдавленно. Пальцы — холодные — тряслись, словно он был богобоязненный монах пред образом, глядящим сурово и грозно. На языке лишь одно слово, вобравшее в себя, чудилось, всю сущность бытия. Срывается с сипом, с громким выдохом, какими говорят серафимы в лебединый обличиях по весне. Резко. Прерывисто. С той безграничной нежностью, что доступна только человеку, любящему всецело и безвозмездно, искренне преданного и верного, пожалуй, до скончания времен.