Томас

В первый раз я пережил то, что римляне называли raptus, — вознесение человека над самим собой <...> Внутренний огонь, пылавший в этом человеке, выбрасывал пламенные языки. Стефан Цвейг, "Смятение чувств" Когда Дамиано напивался особенно сильно, он натягивал на Томаса бежевое платье Вик, приподнимал подол, — и целовал его в босые изящные ступни: — Моя Марлена. Часы отбивали такты «Золота Нибелунгов» Вагнера, а смеющийся демиург разглядывал в его лице скандинавские черты. Язык Дамиано скользил между пальцев его ног, Томасу было щекотно и ужасно хотелось секса. Потом Давид опускал его на колени, и умолял себе отсосать. — Ты так меня возбуждаешь, что я готов стонать в голос. Ты должен помочь мне, Томми, иначе я перетрахаю всё живое вокруг. Не торопись. Как получится, так и получится. Не бери слишком глубоко, ты можешь задохнуться. Томас, милый мой Томас, ты совсем не умеешь. Подставь язык, и больше ничего не делай. Дамиано, скользя в рассеянном полумраке, как нерпа в проруби, пуская через прикосновения тонкие змеиные яды, терся членом о его язык и губы, и довольно быстро кончал в его маленький кукольный рот. Потом поднимал его с пола, и виновато целовал, сжимая до хруста его бледное хрупкое тельце. Томас переминался на длинных ступнях и прятал на его груди раскрасневшееся лицо. — Прости. Прости. Я не хотел, чтоб ты глотал это. Дамиано съедал половину в поцелуе, потом умывал его над раковиной, и они вместе выходили к гостям. Опрокинув в себя большое количество бокалов виски, он хохотал, хватал его за задницу, бодался дурной головой в его грудь и при всех называл Томаса «моей Марленой». Потом они выходили в сад, в тишину парковых аллей, вороша ногами погибающие оливковые листья, и стояли под вечерним фонарем, крепко обнявшись. Свет этой падшей звезды растворял их в себе, накрывал их дрожащие силуэты проницаемым трапециевидным абажуром. Дамиано тряс его за плечи, кусал за выступы ключиц и пытался целовать. *** В недавний вечер он оттащил его в свою комнату, раздел, и трахнул между ягодиц, не проникая в анус. Посреди ночи он разбудил его, зажег свет и снова трахнул таким необычным способом. Его без конца трясло. Возбуждение нехотя отступало, но временно и ненадолго, потом снова опутывало его как спрут. Низ живота пульсировал и горел, когда рядом был Томас. — Ты не представляешь, что за монстр покушается на твое красивое тело. На твои крохотные розовые сосочки и по-девичьи узкую талию. Не хочу совать в тебя эту огромную дубину. Ты его видел? Ты мне слишком дорог для таких экспериментов. Томас отчего-то ерзает, нервничает и почти хнычет. Дамиано покрывает поцелуями его позвоночную впадину. Его затылок. Его вздрагивающую задницу. Его вывернутые ладонями вверх руки. — Тихо. Тише ты, не бойся. Дамиано сплюнул посередине, сдавил свой член его ягодицами, стал двигаться и быстро набрал темп. Вскоре его сотряс мощнейший оргазм. Почти следом второй, когда он увидел собственную сперму, широкой слюдянистой пленкой покрывающую трепещущий, сокращающийся анус Томми. Дамиано вытер его салфетками, перевернул на спину, и помог ему кончить с помощью языка и губ. Перед тем, как уснуть, они какое-то время поговорили в полной темноте и в паузах между поцелуями. — Почему именно я? Я сломал свой разум об эту дилемму. — Ты в себе сомневаешься? — Мне никто никогда не говорил, что я красивый. В отличие, например, от тебя. Тебе это говорят раз по двадцать в день. — Не сравнивай меня с другими. Хочу занимать в твоем сердце особенное место. Твоя красота существует только для меня, остальным к ней перекрыт доступ. В тебе столько притягательности, Томми, что я готов добровольно прислуживать тебе. Ты более хрупок, чем самые изящные женщины и музыка Вивальди, я вдохновляюсь тобой. А теперь спи. Дамиано тут же уснул, взяв его за руку.