Пряничный домик в черном городе

В тот же злополучный вечер мы вернулись в наш лагерь. И я до сих пор не могла поверить, что всё случившееся не дурацкий сон и игры разума, а вполне реальные события, которые едва не стоили нам всем слишком многого, чтобы об этом можно было говорить вслух... Это одно из тех событий, память о котором хочется затолкать поглубже и больше никогда к этому не возвращаться, делая вид, что оно стерто из памяти вовсе. Кросса я уговорила пойти с нами, и это было непросто. Между нами словно выросла стена натянутости, которую я больше не могла преодолеть даже несмотря на дружбу. Будто бы былое доверие рухнуло подобно этому самолету, расколовшись на несобираемые куски с острыми краями осколков... Но бросить его я просто не могла. Он один не выживет... И не в моих правилах было быть жестокой, отнюдь. Моя доброта не позволила бы поступить столь ужасно, особенно после всего, что он для меня сделал... Нужно будет поговорить с Дастом о том, что можно придумать в сложившейся ситуации, поскольку у самой никакого понимания и решения пока не было. В голове вообще царил хаос, спутывая все в тугой клубок эмоций, мыслей и переживаний подобно холодному жгуту железной проволоки, которую самой точно не распутать, не раскусив ее сердцевину без повреждений собственных чувств. Под пристальным, тяжёлым взглядом Даста, я попросила его остаться с нами, хотя бы ещё немного. Кросс уперто отказывался, пока старший скелет снова не вышел из себя и не сказал, что потащит его силой и пригвоздит к дереву, если он не согласится. Выяснилось, что он вполне мог бы жить на некотором расстоянии от нас без тех же ощутимых страданий, которые приносила излишняя близость... Но видится мне, что я уже не смогу смотреть ему в глаза, как прежде. Кросс не хотел с нами говорить, сердито сверкая глазами на Даста, и в какой-то момент я едва смогла утихомирить обоих, встав между их метающими искры взглядами, словно кидаясь на амбразуру. Мне кажется, что мой несчастный побитый вид подействовал на них, как успокоительное, и мы без дальнейших препирательств очутились в знакомом, ставшем почти что родным поле. Чёрно-белый друг ещё раз попросил у меня прощения и ушел на дальнюю границу пашни, где маячили чернеющие в наступившей ночи очертания развалившегося сарая и небольшой пристройки, где хранилось сено. Я грустно проводила его сгорбленную от усталости и пережитого фигуру взглядом, неловко переминаясь и припадая на больную ногу, которая после возни в лесу снова резко стреляла болью. Наверное, вправила я ее все-таки не так уж удачно. Устало вздыхаю, немного прикрывая глаза. Тело до сих пор немного штормило от остаточного алкоголя, травм и переутомления. Сложно сказать, с чем конкретно сейчас вообще не было проблем... Даст, до этого пристально следивший за моим другом, зашевелился, тихо шурша одеждой и довольно резко привлекая к себе, от чего я прерывисто вдохнула, неудачно переступив ногами и морщась от неприятного чувства. — Черта с два ты пойдешь куда-нибудь одна, Брай, — серьезно начинает отчитывать меня монстр, — я с тебя глаз не спущу, мелкая. — Сейчас я вряд ли куда-либо вообще могу пойти, Даст, — устало опираюсь на мужчину, утыкаясь лбом в чужое плечо и чуть приобнимая его за нижнюю границу ребер, скрытых плотной тканью куртки. — А я бы и не позволил, особенно после случившегося, — хрипло отвечает в самое ухо, сбавив тон на октаву, обдавая прохладную кожу у виска горячим дыханием и, прежде, чем я успеваю ответить на его безапелляционное заявление, меня поднимают на руки, подхватив под коленями и лопатками. Я даже пискнула от неожиданности, но монстр лишь улыбнулся и понес меня в лагерь через ночное замершее в безвременье поле, в котором разносились шорохи тихой жизни и сладковатого ветра. Покорно устраиваю на его ключице немного гудящую голову, вслушиваясь в отзвук его души, которая, словно чувствуя меня, своей магией силится дотянуться и сжать мою, мешая нормально думать. Буквально выдавливая из головы лишние мысли, словно воздушные пузыри из подо льда, прокалывая их острой пешнёй. Я практически слышала, как они лопаются с приятным хрустящим треском в моей голове... От наваждения я очнулась уже в палатке, сбитая с толку от окружившего тепла и мрака. Рядом, совсем близко багровели фонарики зрачков, мешаясь с голубизной утреннего моря в одном из них, спину грела ароматная солома, а дыхание втягивало терпкую смесь от моего личного живого наваждения, глядевшего прямо в душу. Даже мое зрение не давало почти ничего разглядеть в мягкой, почти бархатной темноте ночного убежища, и это дарило чувство загадки, мягкой тайны и невыразимого чуда напряженного момента. — Предлагаю заняться... лечением, птенчик, — томно выдохнул мне в ухо, нагнувшись, пуская от этой начальной точки сотни колючих мурашек, и вызывая паузой посередине фразы волну жара, дошедшей до кожи на щеках в мгновение ока. Руками упирается с обеих сторон, касаясь плеч запястьями и немного бодает своим лбом в висок, открывая для себя сгиб моей шеи. — Может, завтра? — слабая попытка капитуляции, за которую получаю чужое давление магии, пытающейся прорвать мой барьер. Принимаю игру, усиливая защиту на грани интуиции, вслепую поднимая незримые щиты, не уверенная, что они вообще существуют. И в то же время, чувствуя слабость и гнёт усталости потерянных за день сил. — Чтобы ты опять от меня убежала? Не в этот раз... Упрямая... — Даст медленно движется, чуть отстраняясь и заглядывая в глаза снова. В темноте не видно его эмоций, и от этого все чувства обостряются, обнажая своё мягкое беззащитное естество. Даст ждёт. Словно хищник, поймавший в сети. Взял в плен своей магии и готовится прорвать оборону, прежде давая шанс сдаться самой. Но отчего-то душа, упираясь, взбрыкнула, почти обиженно и недовольно, тратя так много магии на защиту из-за недавно пережитой пытки, шугаясь и вспархивая перепуганной канарейкой, боясь того, что снова сделают больно. Монстр непоколебим, усиливает напор, глаза загораются ярче, превращаясь в багряное марево, от которого становится немного страшно, и преграда трещит по швам. Он слишком сильный... Закрываю глаза руками и рвано выдыхаю, когда щит прогибается под его напором и рвётся нежным ситцем, впуская внутрь горячее течение магии. Сжимаюсь инстинктивно, боясь острых болезненных чувств: слишком свежи они в памяти, словно открытая, сочащаяся влагой рана. Но ничего не происходит. Чужая магия греет изнутри, скользит мягкой змеёй туда, где пульсирует боль вывиха, окутывая и обвиваясь, даря покалывающее кожу тепло, а затем шустро поднимается выше, зарываясь в волосы и щекоча рассечение невесомыми точечными касаниями, от которых все, кажется, действительно зажило почти моментально. И я почти успела изумиться этому, как вдруг томная аура прижимает собой к земле, выбивая дыхание и скользя по краю души нежной щекоткой, от которой в мгновение ока сносит крышу. Руки уверенно отнимают от лица, а в губы впиваются очень требовательно, словно желая убедиться, что я действительно здесь, с ним. Живу, дышу и чувствую, придавленная теперь и его телом, чувствуя как чужие руки скользят змеями под спину, поднимая под собой, вжимая и вжимаясь в ответ почти до боли в ребрах и боковой поверхности согнутой икры, упиравшейся в жесткий край подвздошных костей под тканью одежды. Душа едва паникует от резких движений, но магия смягчается, унимая агрессию, обволакивая мягкой оглаживающей спиралью, от которой дрожит всё тело и горячеет в груди. Чувствует прокушенные Кроссом губы и низкий рокот рычащего гула вплетается в поцелуй, а жизненная энергия словно твердеет, стягивая свои кольца туже, отчего в голове звенит, спирает дыхание в лёгких, словно меня окунули в море, как в том самом сне... Захлёстывает чужое желание обладать, от которого все нутро непривычно сводит. И, кажется, что меня задушат, начинаю сопротивляться, отчаянно ускоряя дыхание и случайно выпуская магию, бегущую вдоль его напряжённого шлейфа испуганной волной разогнанного ветром моря. А ее ловят, стискивая в объятиях, успокаиваясь, как прирученный мощный зверь, сворачиваясь рядом, заключая в ставшее мягким кольцо из себя, а движения тела делая безмерно нежными на контрасте с тем, что только что все полыхало почти необузданной яростью. Я все это время отзываюсь в его руках: звенит каждый обнаженный им нерв, вторя страстным эмоциям, выражая тоску и боль краткой, но смертельной для нас разлуки. Позвонки сами собой плавно изгибаются, прижимая теснее к тому, кто так жаждет владеть. Через пыльную ткань идет жар, грея чужие кости, почти приглашая избавить их от мягкой преграды. Язык чувствует на себе чужое скольжение. Мягкое, ставшее неспешным, перемещаясь на зубы и рельефные своды щек, впуская к себе, где мой собственный нагло ловят в плен, зажимая зубами хищника и втягивая внутрь, будто утаскивая в логово. Матовые пальцы вскальзывают на шею, мягко нажимая на трахею, которая под чужими руками упруго упирается, но черту не переходит, давая дышать глубоко, но прерывисто. Шлейф магии ритмично скользит. Вперед... Назад... Снова вперед... Настойчиво сжимая, вызывая в согнутых коленях дрожь и их тут же перехватывают рукой, распрямляя и начиная разгуливать по все еще прохладному после улицы бедру, скрытому тканью. От его шлейфа, который вытворял с моей магией что-то немыслимое я уже была на грани помешательства, чувствуя как внутри все переворачивается от его скользящих, пульсирующих горячим течением движений, а душа ощутимо потяжелела, пуская импульсы куда-то вниз, от чего тяжелой пружиной в животе скрутилось желание большего. И едва это случилось, как его магия выскользнула к своему обладателю, а мужчина с чуть сбитым дыханием отстранился, оставив на губах привкус разочарования и неудовлетворенности, смешанных с его нежностью с контрастом почти животной страсти. Смотрю на него словно сквозь дымку, от чего его глаза кажутся чуть размытыми, а может и правда границы его зрачков стали расплывчатыми от собственных чувств, которые тот умело сдержал на самой грани, специально не став ее переступать. — Не позволю... Ты только моя... — хрипло шепчет в пьянящей темноте, где слышится мое сбитое, почти загнанное дыхание, а в груди клокочет смятение просыпающегося вулкана, которому не дали взорваться. — Даст... Я ведь не хотела... — отвечаю так же тихо, чувствуя внутри собственную боль сожаления и вины, за которую была действительно не в ответе. В лесу все произошло насильно, без моего согласия, причиняя немыслимую боль от попытки чужого вторжения. Посягательства того, кому никогда не захотела бы принадлежать. Моя душа пела не для него, и все это знали... Даст это знал... Но внутри него горел огонь ревности, древний и мощный, противостоять почти первобытной мощи которого тот был не в силах. — Я знаю, птенчик... Но от себя больше не отпущу... И даже не думай от меня прятаться. Закрываться... Ставить барьер... Я его сломаю, как сделал сейчас и буду делать это снова и снова... Вновь и вновь... Буду забираться в тебя, твоё такое нежное нутро и наказывать, пока ты не забудешь, где кончается выдох и начинается вдох... — его слова звучали сейчас не угрозой... Это было предложение. Провокация. Желание того, чтобы я шла наперекор, раззадоривая в нём что-то. Что-то такое, от чего собственная душа покрылась сладким соком зрелого плода, выталкивая последний здравый смысл и понимание того, в каком мире мы все оказались. Сейчас это всё стало неважным. Незначительным. Второстепенным. — Я подумаю над этим, Даст, — улыбаюсь собственной внезапной дерзости, от чего даже сквозь куртку монстра стала видна темная пульсация алого сердца души, давая багровые тени мощных ребер под ней. — Я предупредил, Брай... И показал, что будет за твою непокорность... А теперь спи, птенчик, — мужчина ласково погладил меня по голове, и я почти уверена, что он коварно улыбался, будто охотник, удачно поставивший свои силки на диких тропках лесных зверей. И едва я успела что-то ответить, как меня словно насилу погрузили в сон, застав врасплох. Вместо уже сформированного на языке ответа вырвался какой-то нечленораздельный стон, потонувший во мраке ночи и чужом вздохе, смысл которого от меня ускользнул так же, как и мое собственное сознание. Утро встретило меня громким пением скворцов, налетевших огромной тучей на качающееся в ветре поле, раскалывая звонкую предрассветную тишину своим пронзительным пересвистыванием сотен живых существ. И мне так сильно хотелось на это посмотреть, что я подорвалась с места, выныривая из палатки, и открывая перед собой потрясающей красоты танец. Танец тысяч скворцов, чья стая колыхалась в небе гигантским темным пятном дрожащей жизни, меняя направление причудливой формы, словно огромный косяк рыбы, парящий в небе. Вздрагивая и вытягиваясь то в одну сторону, то в другую, снова сжимаясь и поднимаясь ввысь, мерцая миллионами крыльев, среди которых нельзя было вычленить одного конкретного... Это называлось мурмурацией. Прекрасное, завораживающее явление, которое редко удавалось лицезреть. Птицы собирались перед отлетом в далекие края, выписывая свои волшебные пируэты, даря душе давно позабытое чувство восторга, изумления, от которого хотелось кричать на всю округу, разбудить всех и каждого, чтобы показать это потрясающее чудо, которое природа позволила увидеть именно тебе. И едва я хотела пойти разбудить Даста, как глаза резануло тем, чего, казалось, никак не может быть. От увиденного улыбка на лице растаяла, уступая место такой буре эмоций, чувств, вопросов и восклицаний, что едва не закружилась голова и не подкосились ноги. Рядом со мной, почти незаметно, появилась высокая фигура Даста, молчаливо взирающая на это зрелище, с поразительным спокойствием, в отличие от меня – крутившей головой во все стороны с открытым ртом, сбившимся дыханием и широко раскрытыми в неверии глазами. Сияние исчезло. На небе разливалась пастельная голубоватая безмятежность предрассветного часа. Тихого, прекрасного, свободного, но все еще молчаливого, как ночь. Разрезая ее остатки первыми несмелыми вспышками звуков и движений. Даря прохладу и надежду на новый горячий восход, который обещанием только-только начинает разгораться на востоке. Я так отвыкла от простой голубизны неба, которое сейчас казалось сизым, будто оно осталось нераскрашенным утренним светом. Скучала по этим облакам, на которых больше не было злого отсвета страшного напоминания о смерти. Они плавно скользили в вышине, ловя собой рыжие искры встающего солнца, словно впитывая их собой, перекатываясь мягкостью боков и изгибов... Безупречная красота, в которой не было ничего лишнего... Не выдержав этого чувства освобождения, я посмотрела на монстра рядом, который все это время глядел на меня, непрерывно горящими углями в глазницах, которые были так горячи, но не обжигали, глядя с новой надеждой и пониманием того, насколько произошедшее важно. И я не могла ничего сказать, как и он мне. Я лишь могла показать... А потому в порыве эмоций прильнула к нему, доверчиво и радостно, чувствуя на себе его тут же сомкнувшиеся руки. И наши души, звеневшие в этой тишине, сливаясь своим гулом в переливчатое ручейное пение, в котором перекликались обоюдные эмоции испытываемого счастья и радости. Новой надежды. Надежды на новое будущее. Будущее в котором есть место радости, любви, дружбе и новой жизни. Мы сможем отстроить этот мир заново. — Это закончилось, Даст! Наконец-то это закончилось, — не получается сдержать горячие слезы, которые тут же окрапляют соленой влагой чужую куртку. — Да, Брай... Всё теперь будет хорошо. Вот увидишь, — выдыхает мужчина мне куда-то в макушку, невесомо целуя, гладя по спине и дыша через раз... Так, словно он сам сдерживал подступающие слезы... Скворцы продолжали свой неистовый танец новой жизни, оглашая округу радостным свистом тысяч живых голосов, пока под ними два других – молчали, наполняясь надеждой до самых краёв.