Пряничный домик в черном городе

Я проснулась следующим утром ещё до рассвета, который только начал заниматься, освещая едва заметными сумерками, пробивавшимися через неплотную ткань палатки. Файлер крепко спала, свернувшись калачиком под одеялом, а я, проворочавшись ещё какое-то время, так и не смогла уснуть вновь, хотя глаза щипало от недосыпа и нещадно хотелось зевать. Не найдя покоя на примятой соломе, пришлось нехотя вылезти из нагретого убежища в утреннюю прохладу. Она бодрила не хуже кофе, чей вкус уже успел забыться, напоминая о себе лишь неясными горькими отголосками. На входе в палатку лежала какая-то жёлтая веревка, привлекающая мой заспанный взгляд. Нагнувшись, я подняла перевязанный пучок травы, в середине которого, между сизых колосков мятлика, маячила гроздь цветка фиолетового люпина, а своеобразный букет был перевязан потертой жёлтой бечёвкой с неким подобием нелепого бантика... Я тупо уставилась на пучок зелени, пытаясь осознать, что именно вижу, но в голове стало невообразимо пусто от страха... Сердце ухнуло куда-то в живот и там заледенело. Я рысью кинулась к одной из палаток, отдергивая вход в нее и видя там только спящего Киллера, осознание бьёт меня обухом по голове, и, отойдя немного от нашего лагеря, я падаю коленями в мокрую траву... Он ушел... Это я виновата... Кросс... Не получается сдержать слезы, и я тихо плачу, судорожно сминая в руке податливые стебли его последнего подарка. Горячие капли из глаз падают на руки и колени, а душа звенит за грудиной, словно тоже плачет, сжимаясь от сожаления. Соленый привкус во рту, то ли от слез, то ли от прокушенных губ... И воздух, холодящий ставшие горячими щеки. Небо залито мягким отсветом пасмурности, от которой не видно опостылевшего сияния. Лишь изредка срывается воздух на слабые дуновения ветра, а по заплаканной коже лица скользнули иголочки начавшейся мороси. Я прекратила лить слезы: кажется во мне их уже не было, и оставалось просто сидеть на земле, сгорбившись от давящей на меня грусти. Настоящее опустошение: а ведь я только-только начала возвращать тягу к жизни... Хотелось выть от бессилия... Рядом раздались чужие мягкие шаги, и я испуганно подняла голову, ловя на себе обеспокоенный взгляд красно-голубых огоньков. — Птенчик? — Даст опустился рядом, заглядывая в мои заплаканные глаза, и я опускаю их, продолжая судорожно сминать траву дрожавшими пальцами, — что стряслось? Я не могла выдавить и слова: казалось, что язык прилип к нёбу, вместо слов из груди вылетел рваный выдох. Морось начала усиливаться, пуская табуны мурашек от холода и заставляя пальцы коченеть. — Кросс... Ушел. Из-за меня, Даст... Я виновата... — смогла, наконец выдавить из себя тихо, глотая слезы, из-за чего в горле встал тугой болезненный ком, мешавший нормально говорить и дышать. Монстр, до того терпеливо ждавший моих объяснений, мягко взял меня за плечи и притянул к себе, не встречая сопротивления, зарываясь одной ладонью в волосы и целуя макушку. — Брай, он сказал мне, так что я знаю, — я хотела отстраниться, чтобы посмотреть на мужчину, но он не отпустил меня, сильнее надавливая на лопатки, а душу окуная в свою магию, отчего слабость прошлась по телу, вынуждая продолжить слушать его, прижимаясь ухом к чужой грудине, — Кросс сказал, что вернется, если ты позовешь. — О чем ты, Даст? — я непонимающе нахмурилась, слыша как под его холодной от мороси одеждой гудит душа, попадавшая с моей в одну тональность. Это даже отвлекло меня, поскольку от такого звука все мое тело словно резонировало в ответ... Наши души звучали в унисон... Это отозвалось во мне каким-то мелким дрожанием с примесью всходящего ростка радости: чувством, которое испытываешь, когда поёшь и попадаешь в ноты. Как... удивительно... — Я не успел тебе рассказать этого, птенчик, — он выпустил меня из объятий, и я даже не сразу отстранилась, зачарованная звоном чужой жизненной энергии, — помнишь, ты спросила меня, почему чувствуешь мою магию на себе? — Конечно, — тогда в поле ему не дала договорить Фай, и этот вопрос все еще мучил меня. — Магия монстров это нечто вроде групп крови у людей, если сравнивать с тем, что было бы тебе понятно. И когда она совпадает — мы чувствуем друг друга... Можем оказывать влияние... Помогать... Слышать и... звать... — его голос лился привычно тягуче, тише, чем всегда, отчего хрипотца тембра была слышна сильнее, а глаза неотрывно следили за реакцией, цепко удерживая на себе мой взгляд. — Я... не понимаю, что это означает? — вытираю ладонью дорожки слез и накопившиеся на ресницах прохладные капельки слабого дождя. — Когда такое случается, монстры образуют пару, птенчик. И Кросс понял, что твоя душа его не слышит... Его уход — не удивителен, знаешь... Я бы на его месте поступил бы так же, — Даст немного склонил голову и мягко улыбнулся, — с ним все будет хорошо, не переживай... Поверь моим ленивым костям, — мужчина моргнул, напуская на мою душу новую волну умиротворяющей магии. Я молча кивнула монстру, шмыгая замерзшим носом и действительно успокаиваясь. В конце-концов, если подумать, смогла бы я сама быть рядом с тем, кого люблю, если бы он не отвечал взаимностью? Словно между нами была бы глухая, непреодолимая, но прозрачная стена. Ты видишь, но коснуться не можешь и не имеешь права. Никогда... Это невыносимо... Нет, я бы тоже так не смогла. Это сломало бы мой стержень, но уже без возможности исцеления. Теперь его поступок выглядел... Правильным? Я лишь надеюсь, что с ним действительно все будет в порядке. И снова подняв на Даста глаза, я будто заново услышала его слова. "Образуют пару"... От этих слов в груди что-то неуместно радостно ёкнуло, замерев притаившейся птицей. Ладони похолодели еще сильнее: я вдруг занервничала словно подросток, чувствуя за свои эмоции стыд. — Иди еще поспи, Брай, ты ведь не выспалась, я вижу. Можешь пойти в мою палатку, чтобы не будить Файлер, — Даст встал, поднимая меня за собой, держа за ладони. Его руки казались горячими на фоне моих, и монстр хмуро опустил взгляд на озябшие пальцы, — уже замерзла, — скелет поднес наши сцепленные руки к зубам и выдохнул на них своим горячим дыханием, растирая затем немного шершавыми фалангами, чтобы отогреть. От этих простых действий у меня подкашивались ноги. Стоя так близко к нему, я чувствовала чужой запах чуть сладковатого дыхания и пыльной одежды с табачными нотками. Голова начинала кружиться, и я вытянула руки из сильных пальцев, пряча их в карманы штанов. — Спасибо, — неловко пробубнила монстру и под его добродушную улыбку поспешила уйти досыпать. Уже подойдя к палаткам, я неловко потопталась на месте, оценивая предложение отдыхать не у себя... Но когда холодный ветер хлестанул меня по лицу, приводя в чувство, я больше не мялась и юркнула в убежище Даста. Здесь было точно так же, как и у нас с Файлер, за исключением пары валявшихся здесь вещей и запаха, от которого снова закружилась голова. Злясь на то, как медленно схожу с ума, я поторопилась забраться под старый плед, лежавший на прикрытой соломе, и закуталась в него с головой, унимая дрожь холода, и постепенно окутываемая накатившей дремотой, сжимая в руках букет из мятлика. Лучше ни о чем не думать больше... Когда я снова проснулась было уже совсем светло и тихо. Нельзя было сказать, который час: из-за усилившегося дождя, мерно шумевшему по сводам палаток, и серости неба, освещение было равномерным и чуть приглушенным, размывая границы времени суток. Я сонно потянулась и выбралась из под пледа, отмечая, что хорошо отдохнула и хочу есть. Высунув голову из вигвама, я осмотрелась: кое-где уже набрались маленькие лужи, на листьях блестела свежая влага, делая все цвета темнее на пол тона, а воздух полнился свежестью, такой желанной после жарких дней. Впервые дождь приносил так много удовольствия, унося и смывая собой остатки былых страхов и страшных воспоминаний. Загораживая собой последнее напоминание разрушенного мира, которое все это время светило над головой и день, и ночь, будоража и держа все нервы на пределе готовности, растянув их готовящимися лопнуть струнами. Я с наслаждением подставила лицо струям воды, вставая под дождем во весь рост и полной грудью набирая холодный воздух глубоко в легкие, задерживая его в них подольше и медленно выдыхая. Какое блаженство... Этот землистый запах, который можно почувствовать только летом, когда деревья, покрытые каплями небесной благодати, впитывают собой дождь, даря окружению свой аромат. Запах ивы, мокрого тополя, покрытой лужами земли и грязи. Петрикор... Одно слово, описывающее весь спектр этих впечатлений. Вспомнились былые времена, когда я часами могла сидеть у окон дома, наблюдая, как стеклянные капли стекают на деревянную раму, отражая в себе огни улицы. В форточку залетал запах сырых каменных стен и рябины, росшей напротив. Шуршали лужи, от проезжавших по ним автомобилей. Люди открывали зонты, яркими пятнами взрывая всеобщую серость улицы. Вывески, ярко мерцали, как проблесковые маячки, а из лавки приятно тянуло свежей выпечкой... Отгоняя ностальгию, я вздыхаю еще разок и иду к маячившим на крыльце дома силуэтам друзей, которые о чем-то тихо переговаривались, прячась от дождя. Сегодня на улице долго не погуляешь... — О, Брай проснулась, — радостно улыбалась Файлер, погладив меня по плечу, когда я подошла к ним, — выспалась? — Ага-а, — тяну я, широко зевая и прикрывая ладонью рот. От этого в уголках глаз проступили слезинки. — Завтрак подан, я успела его сделать до того, как пошел этот ливень. Между прочим, Даст нашел яйца, так что сегодня настоящая яичница, — девушка протянула мне тарелку с аппетитно пахнущей едой, от вида которой живот радостно заурчал. Не помню уже, как давно не ела яичницы. Взяла тарелку и изумленно смотрю на сидевшего в плетеном кресле Даста, закинувшего ногу на ногу, а рукой подпиравшего подбородок. В его глазах снова плясали искры. Киллер стоял рядом, облокотившись спиной о перила и мрачно дожевывал завтрак. Он был огорчен... Из-за Кросса... Душу кольнуло чувство вины, и я расстроенно поджала губы. — Спасибо... — беру вилку из рук подруги и усаживаюсь на пластмассовый стул напротив ребят, чтобы поесть. Фай понимающе улыбается и смотрит на Кила с искренним сопереживанием. Я же чувствую себя предателем... Но ведь я не виновата! Душа протестующе взметнулась, убеждая в этом. Словно волной поднялась злость на обстоятельства, повлиять на которые никто был не в силах, и я сжала столовый прибор в руке до побелевших костяшек пальцев, медленно выдыхая. Раздражение стучало в висках в ритм сердечного, а в горле стоял дребезжащий комок неприятной эмоции. Когда уже это все закончится... Когда можно будет зажить нормальной жизнью... Когда я смогу забыть обо всем этом, как о страшном сне... Никогда... Это будет с нами навечно. Со всеми нами. Останутся глубокие, никогда не заживающие следы, в душах, сердцах и мыслях... Такое не забывается. Даже если бы можно было начать жизнь сначала, с нуля, повернуть время вспять, все равно это ничего не изменит, и мы будем помнить это каждой клеточкой тела, каждым нервом и каждой струной души, которая будет звенеть жалобно и тоскливо, стоит только тронуть память. И единственное, что остается — смириться... Доев завтрак, я даже не ощутила его вкуса, глубоко погруженная в самокопание. Удивление коснулось моих мыслей, стоило заметить, что Файлер и Киллер уже ушли, а я осталась на крытой веранде дома с Дастом, который все это время внимательно смотрел за моими стадиями принятия реальности: от отрицания через гнев до окончательного смирения, которые я прошла буквально за полчаса. Заметив мой осознанный взгляд, монстр улыбнулся, а его огоньки глаз засияли ярче. — Спасибо за завтрак, — поблагодарила Даста, отставляя тарелку на покрытый пылью стол, — что будем делать сегодня? — Жить, — чуть помолчав, ответил скелет, немного запрокидывая голову и щуря глазницы. — Прекрасный план, — улыбаюсь ему в ответ, чувствуя себя теперь лучше. Дождь поутих за то время, что мы сидели на веранде, и сквозь облачный заслон начало пробиваться солнце, казавшееся белым из-за заметно упавшей температуры. Теплых вещей у меня не было, и я зябко ежилась, не зная чем себя занять. Спать не хотелось, слабое чувство остаточного голода нужно было игнорировать, чтобы лишний раз не тратить запасы, а новых дел сейчас не было. Я то и дело размышляла, стоило ли нам оставаться здесь или пробовать найти других выживших, искать уцелевшие клочки изуродованной земли или придумать что-нибудь ещё. Но жить в этом месте с друзьями не казалось мне плохой идеей, страша лишь тем, что стихия может не пожалеть и этот оазис. Второе землетрясение было хоть и слабее, но от того — не менее пугающим. — Брай, почему ты никогда не говорила, что костер с помощью фольги больно разжигать? — вдруг спросил Даст, отвлекая меня от созерцания поля. — А? Да как-то... Об этом думаешь в последнюю очередь, когда речь идёт о выживании, — я задумчиво посмотрела на загрубевшие подушечки пальцев правой руки: следы систематического ожога. — Могу я кое-что попробовать, птенчик? — он с интересом наклонился, скидывая одну ногу со второй на дощатый пол, — не бойся, это быстро, — добавил он усмехнувшись на мое напряжение. Звучало одновременно очень интригующе и в то же время немного пугающе. Что он хочет сделать? Но, он же просил верить ему, так? Значит, стоит поверить и в этот раз... Душа сама тянулась к нему, и я не могла противиться ее слишком сильной воле, покорно кивнув. Мужчина встал, медленно подойдя и, не делая резких движений, присел передо мной на корточки, доверительно заглядывая в глаза яркими гетерохромными глазами с волшебными дрожащими искорками в них. Вблизи выглядело это еще более притягательно и гипнотизирующе. Хотелось смотреть в них не переставая... Но я моргнула, отмирая, и опустила взгляд на руки, одну из которых взяла его костяная ладонь. Он касался почти невесомо, мягко потянув на себя и выставляя перед собой мою правую ладонь. Прижался к ней всей поверхностью своей, пальцами расправляя мои, растопыривая таким образом наши соединенные фаланги веером. Его рука была больше моей, но не выглядела при этом несуразно. Косточки были достаточно широкими, прямо как пальцы человека, чуть шершавые на первых фалангах и гладкие ближе к ладони. Горячие... Нагретые внутренней магией, которая текла внутри него, как во мне течет кровь. Я вновь посмотрела на Даста, чье лицо, чуть скрытое тенью капюшона, немного светилось мягким румянцем и алым отсветом глаз. Он поймал мой интерес в глазах и широко улыбнулся, пуская к моей душе языки магии, которые теперь я чувствовала кончиками пальцев, касавшимися его. Приятное прохладное покалывание сотнями маленьких электрических разрядов прошлось по всей руке, забираясь под ребра и щекоча душу, от чего в груди клубком свернулось тугое волнение. Но зрительный контакт мы не разрывали: стало интересно, кто выиграет в эти гляделки, хотя обычно я никогда не побеждала в подобном. Слабая отговорка... Мне просто не хотелось отводить глаза... Магические потоки словно гладили меня изнутри, дозываясь до души, которая поначалу немного суетилась в груди, но после, я ощутила, как из нее что-то потянулось обратно, к моей руке, навстречу чужой душе... Моя собственная магия, разбуженным сонным комочком тянулась по чужому шлейфу, оглаживая его собой, закручиваясь в невидимые, но ощутимые спирали... И когда она дошла до души Даста, я увидела это в его глазах... Всколыхнувшейся нежностью... Яркими звездами глубокой голубизны левого глаза, похожего на океан, окруженный пламенем... Хоть и нечетко, но я ощутила его собственные эмоции, но так коротко и быстро, что не успела разобрать, испугавшись на миг, от чего моя магия вскользнула обратно в душу испуганным теплым комочком, выбивая из меня выдох. — Здорово, птенчик... Спасибо, — вдруг сказал Даст, рассоединяя наши руки и улыбаясь почти с восторгом. Отчего-то мне казалось, что его улыбка всегда была немного грустной, хоть и очень искренней... Словно жизнь в нем что-то надломила... Я успела ощутить эту боль чужой потери в нем, резанувшей меня притупленным лезвием печали, и теперь лишь подтвердила свои догадки о том, что он действительно переживал и носил в себе. Он терпел эту боль, никому ее не показывая... И только я сумела ее увидеть. Он... позволил мне это сделать... Я опустилась со стула к нему на прохладный и немного влажный от сырого воздуха пол под его полный удивления взгляд и, затолкав свою неловкость куда подальше, обняла Даста, прижимая его голову к своей груди... Он наверняка слышал, как гудит моя душа, сливаясь со звоном его в единую мелодию, с нотками летнего кратковременного дождя. Продолжая обнимать мужчину, я посмотрела на свою правую ладонь, которую до сих пор немного щекотало остаточным чувством. На пальцах больше не было старых ожогов...