Вечное прощение и вечное прощание

В саду расстилалась ночь: чёрно-зелёная мокрая трава, прохладный воздух и чистое мраморно-разноцветное темнеющее небо, усыпанное звёздами. Тихо и печально. Лишь из дворца доносился едва различимый гомон пирующих. Напуганная Изабелла уже оставила попытки вырваться из железных объятий Локи: её тонкие руки, как ветви, обвили его шею и крепко сплелись. Греческая причёска совсем растрепалась, а двойной тонкий обруч, под который были собраны на затылке мелкие кудри, перекосился на правую сторону. Белла не сразу, но безошибочно определила, кто её похититель: его голос всё ещё отчётливо звучал в голове, с безмятежностью повествуя о «завоевательной кампании», а горделивую величественную фигуру и чёрные, как смоль, грубые пряди волос она узнала бы даже в толпе — настолько глубоко этот образ засел в подкорке. Локи остановился у скамьи, окружённой розовыми кустами, и бережно посадил на неё свою бесценную добычу. — Добро пожаловать в царство мёртвых, моя драгоценная повелительница! — Локи с наглой коварной улыбкой, подобно истукану, распростёр руки и громко засмеялся. Изабелла, нахмурившись, смотрела на его натужные жеманства. Она медленно поднялась, оказавшись с ним лицом к лицу, с осторожностью обступила и подошла к кусту роз. Погладив указательным пальцем нежный сочный бутон цветка, снова посмотрела на Локи: — Странное у тебя какое-то царство мёртвых… — с сарказмом сказала Белла и с наслаждением стала принюхиваться к тонкому аромату, что испускала белоснежная роза. — Зачем весь этот спектакль? — спросила она после. — Просто веселюсь, — в забавной манере ответил Локи, — или на праздниках запрещено веселиться? — По-твоему, похищение — это забавно? — с усмешкой спросила Белла. — Но ведь Аиду положено похитить Персефону, зачем нарушать древнюю традицию? Его сверкающие белизной клыки и горящие зелёные глаза вселяли ужас и трепет, однако Белла пересилила страх и вновь сократила дистанцию, остановившись подле озорного бога и посмотрев на него. — О, да ты, смотрю, всё делаешь с огоньком, — тихим дрожащим голосом произнесла она с натянутой улыбкой, чеканя, тем не менее, каждое слово. — Интересно, убийства тебе так же распаляют кровь? Так же забавляют? — Зависит от ситуации, — нервно сглотнул, — и настроения. — Тебя, полагаю, лучше не сердить? — не без издёвки продолжала Белла всё тем же ровным тоном, испытывая себя на прочность и пытаясь понять, как далеко сможет зайти. Умолкнув, она подняла руку и одним изящным движением сняла с лица Локи маску. — Жаль только, что твою ужасную ухмылку не снять и не стереть, — вымолвила она, с силой вцепившись вспотевшими пальцами в края маски. Локи перестал ухмыляться, её смелый жест привёл его в замешательство. Он пристально глядел на робеющую девичью фигурку, не в силах понять, откуда в этом «муравье» столько сил и бесстрашия, чтобы в подобном тоне говорить с всесильным небожителем. Это не была заносчивость или спесь, то была наивная уверенность в своих убеждениях, служение своим идеалам. Но Локи не хотел восхищаться ею — скользкая дорожка. Он отвернулся и размеренным чинным шагом прошёл к каменному покрытому мхом фонтану, в чаше которого возвышалась статуя молодой Фригги. С трудом скрывая трепет, Локи чуть коснулся шершавого камня, на мгновение ощутив всю любовь и заботу, что дарили когда-то ласковые руки матери. Белла, нахмурив брови, внимательно наблюдала за его действиями, пытаясь угадать, что на уме у этого непонятного человека, и её поразила нежность, которой было наполнено его прикосновение к статуе — вероятно, изображённая женщина много значила для него. — Какая красивая, — с восторгом произнесла Белла, застыв у Локи за спиной. — Кто она? — Царица Асгарда, — ответил он, — Фригга. Её уже нет, — и склонил опечаленно голову. — Царица… так это твоя мама, — Белла с интересом вглядывалась в величественный прекрасный лик, успев отметить выдающееся мастерство скульптора, который изваял статую. — Так странно думать, что ты когда-то был маленьким, что ты кого-то любил и тебя любили… Локи в недоумении повернулся к Изабелле. — Странно? В самом деле? — прищурив глаза и нахмурившись, спросил он. — Да, Локи, в самом деле. Она с удовольствием подметила, как он остался глубоко уязвлён её словами: даже гадкая ухмылка не смогла скрыть его дрогнувший от обиды острый подбородок. «Острый подбородок, выпирающие скулы, зализанные волосы и сплошные косые линии на всех его одеждах — будто ёжик, со страху выпустивший иголки и готовый каждую секунду обороняться, — думала про себя Белла. — Даже его голос, как лезвие ножа, бывает таким высоким и острым, будто хочет поразить в самое сердце, хочет, чтобы его ощутили, заметили. Ему что, больно? Но злу не может быть больно, оно и есть боль — концентрированная и всепоглощающая. Но его, кажется, что-то терзает. И, судя по всему, очень давно. А раз я смогла разбередить эту рану — значит, она ещё кровоточит… Господи, да он ведь не зло — он обиженный ребёнок, выросший в надломленного и обозлившегося на весь свет человека. Так и есть! Ах, если бы он мог видеть свои по-детски надутые губы и сердитые глаза, то рассмеялся бы от жалкости зрелища. Но я не могу, не должна испытывать к нему жалость или, того хуже, сострадание. Почему я вообще должна думать о его сердце? Если оно у него, конечно, есть». — Неужели ты ни разу не задумывалась о причинах моих действий? Ведь женщинам частенько свойственен подобный вздор. — Да, — ответила Белла, с трудом отвлёкшись от своих рассуждений, — когда речь идёт о мужчине. Есть даже известная присказка о том, что когда преступника ведут на плаху, мужчины в толпе думают о том, как этот человек мерзок, а женщины рассуждают о причинах совершённых им деяний. Но ты был для меня бесполым существом, которое безо всякой причины рушило мой город и убивало людей, повелевая инопланетными тварями. Поэтому нет, Локи, не думала. Я уверена, если бы кто-то рушил твой дом и убивал твой народ, ты бы не стал думать о причинах, толкнувших его на это, а просто жаждал мести. Хотя откуда мне знать, важен ли тебе твой дом и твой народ… Но я думала теперь, — продолжила она после недолгого молчания, — после нашего разговора в библиотеке: я думаю, после того, как ты не получил трон Асгарда, из зависти и обиды ты решил доказать, каким можешь быть могущественным и непобедимым. Но у тебя ничего не вышло, потому что ты не понимаешь, что в самом деле означает правление. — О, видимо, ты недурно разбираешься! — огрызнулся Локи. — Всю жизнь меня готовили к тому, как управлять государством, но, оказывается, смертная «плебейка» знает об этом лучше меня. Ты ничего не знаешь ни обо мне, ни о том, почему я сделал то, что сделал, — процедил он сквозь зубы, ощутив, как обида и злоба застряли в глотке, перекрыв кислород. — А ты намереваешься поведать? — не повышая голоса спросила Белла, проглотив гордость и забыв от страха как дышать. — Как благородно, что ты пытаешься оправдаться. Знаешь, это очень… жизнеспособно, — добавила она с отвращением. — Мне не в чем перед тобой оправдываться. Изабелла опустила глаза, молча обошла его и быстрыми шагами направилась вглубь сада. Продолжать разговор больше не имело смысла. «Дурацкий праздник, дурацкий наряд! Почему сразу не ушла, почему вновь дала ему шанс? Знала же с самого начала, что он чудовище, ему безразлична моя боль. У него нет сердца, там зияет огромная чёрная дыра, пожирающая всё, что к ней приближается!» Она не заметила, как уже через минуту Локи настиг её и, ухватив за руку, повернул к себе лицом. — Я не хотел быть груб, — нарочито спокойно произнёс он, — а всего лишь хотел сказать, что ты ничего не знаешь, чтобы делать столь поспешные выводы обо мне и природе моих поступков. — Отпусти мою руку, — твёрдо произнесла Белла, взбешённо сверкнув глазами. Смиренно отпустив её руку, Локи умолк и сделал пару шагов назад, чтобы восстановить дистанцию и дать Изабелле почувствовать себя в безопасности. И это сработало, пусть ей и потребовалось усилие, чтобы вернуть душевное равновесие. «Неужели он снова это делает? Играет в поддавки: проигрывает партию, чтобы выиграть турнир. Строит из себя джентльмена и при этом чувствует себя вполне комфортно. Как бы не так: я тоже умею задавать неловкие вопросы, мистер змеёныш!» — Почему ты хотел узнать моё имя? — неожиданно спросила она, вперив в его растерянное лицо пару любопытных чёрных глаз. — Тогда, после… ты окликнул меня. Почему? Локи мог соврать, что не знает, или что то был праздный сиюминутный интерес, но он не мог: бог обмана не находил в себе сил на маленькую, безобидную ложь. Он глубоко вздохнул и вопрошающе посмотрел на высокое вечное небо, ставшее совсем мрачным, фиолетово-синим — будто оно могло подсказать ему ответ. «Я знаю, отец, это всё твои происки, не сомневаюсь, что твои! Что за урок ты хочешь преподать? Или просто издеваешься над нерадивым сыном, не оправдавшим твоих чаяний?» Локи прикрыл веки, и в памяти, как цветок, стали раскрываться воспоминания о том дне и том неловком поцелуе, омытом прибоем океана, поцелуе, утопающем в крови закатных солнечных лучей. — Не хотел, чтобы ты была безликой, — с деланым равнодушием ответил он, открыв глаза. Его ответ размягчил её, несмотря на безучастный тон. Белла пыталась найти в себе прежнее раздражение, но находила с трудом: он был слишком человечен, чересчур реален и, как она успела подметить, эмоционален, даже сентиментален. К своему ужасу, она осознала, что всё в нём кричит о раздирающих душу противоречиях, это означало, что он сложен и не двумерен, а её всю жизнь влекли противоречивые, «нешаблонные» натуры. Ни с кем из здешних знакомых Белла не чувствовала такой работы мысли и сердца, как рядом с тем, кого с безапелляционностью окрестила абсолютным злом. Это открытие разрушило устоявшееся и укоренившееся убеждение, оно испугало её. — Думаю, достаточно, — прошептала она, — я хочу вернуться, мама будет меня искать. — Значит, в Асгарде ты не одна? — удивился Локи. — Не одна, — не смотря на него, ответила Белла и направилась ко дворцу. — Может, всё-таки расскажешь, как ты оказалась здесь, Изабелла? — крикнул он ей в спину, лелея надежду на продолжение разговора. — Прошу, не называй меня Изабеллой! — умоляюще протянула она, обернувшись. — Как же мне тебя называть? — засмеялся Локи. — Ты сама так представилась. — Это полное имя, — пояснила она, — мне хотелось дистанцироваться. Я Белла, ну или Беллз — так зовут меня друзья. — Тебе не идёт, — ответил он, улыбнувшись. Белла театрально закатила глаза и решительно зашагала в сторону дворца.

***

2020 год, начало июля. — Теперь я знаю, что у тебя были причины, знаю, что тебе было больно. Ты не смертных ненавидел, а себя самого… Изабелла сидела на краю фонтана, в тиши садов, в тени пышной листвы высоких крепких деревьев. Голова Локи покоилась на её коленях, а она с трепетом гладила его лицо, перебирала тонкими пальцами спутанные чёрные пряди. Мускулы на лице Локи вздрагивали от каждого ласкового прикосновения, а брови хмурились, словно от муки. — Что такое? — спросила Белла. — Тебе неприятно? — Я этого не заслуживаю, — едва слышно вымолвил он, не поднимая стыдливых глаз. — Не заслуживаешь, — ответила Белла, легонько проведя пальцами по его губам, — но тебя по-другому не приручишь, милый мой. Локи выпрямился, сев напротив Изабеллы, схватил обе её руки и с силой прижал к своему лицу, будто искал в мягких прикосновениях утешение, мнил эти руки спасательным кругом своей истерзанной души. Он в исступлении целовал тёплые ладони, и их тепло разливалось по его телу, проникало в уголки затуманенного сознания. — Ластишься, как бродячий пёс, которому случайный прохожий кинул обглоданную кость, — с усмешкой сказала Белла. — Да тебе не трон надо, а за ушком почесать. — Смеёшься надо мной? — с обиженным выражением на лице спросил Локи. — Смеюсь, — беззлобно ответила она ему, обхватила его лицо ладонями, приблизилась и с невыразимой нежностью поцеловала. Локи открыл глаза, и волшебный сон растворился, явив взору вместо сада спальню. Тяжело вздохнув, принц уставился в высокий сводчатый потолок: не успев отойти ото сна, он застыл на границе между сновидением и реальностью, и воздушные, полупрозрачные сюжеты ночных грёз всё ещё плясали по распалубкам и нервюрам*. С разговора в саду на маскараде прошёл месяц, но Локи вновь и вновь возвращался к нему в своих мыслях. Казалось бы, никто не вышел победителем, никто не проиграл — оба остались при своём. Но что-то неустанно мучило его, точило изнутри, словно червь. «С какой лёгкостью она вершила надо мной свой глупый суд, как скоропалительно и наивно делала выводы обо мне и моей сущности! Она не знает и толики моей боли, не знает одиночества и забвения, с которыми я жил не одну сотню лет, и не может с такой яростной категоричностью строить свои предположения. Я знаю, что она ошибается на мой счёт, знаю, что мне не в чем оправдываться — ни перед ней, ни перед кем-либо ещё! Мне известна истина, этого должно быть достаточно. Тогда почему меня это так решительно тревожит? И этот сон… нет, всё чересчур. Она того не стоит, уж точно не она!»