Железнодорожный вокзал Саппоро

«Ведь сколько же раз я говорил вам, что основная ваша ошибка заключается в том, что вы недооцениваете значения человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза — никогда!»

М. А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»

—Искусство заваривания чая не под силу каждому встречному. Заваривание чая — тонкая философия души, — сосредоточенно, будто под диктовку говорил Гию, смотря в глаза девушке чуть поодаль. —Нужно следовать четким канонам заварки чая, иначе ты можешь сбить вкус и испортить благородный напиток. Понимаешь? —Угу, — не смыкая губ промычала Аванами. Наконец-то Томиока посвятит ее в это таинство. На нее и правда действовала напыщенность мужчины. —Тогда слушай, — он кивнул и наконец обратил внимание мешочек зеленого чая, что он купил в Собецу, чабань, что была в разы меньше привычной и две гайвани с крышечкой и блюдцем, — Я купил зеленый чай, поэтому мы завариваем его не в исинском чайнике, как дома (дома мы пили красный и иногда черный), а вот в этих гайванях. Зеленый чай заваривается при гораздо меньших температурах, потому что он не ферментированный, а значит, ему не требуется крутой кипяток для полного раскрытия вкуса. Поняла? — он снова перевел взгляд на девушку. —Угу, — сосредоточенно и со всей важностью кивнула Хидэёси. Для полного образа ей не хватало бумаги и карандаша, чтобы записывать все, что говорит мужчина. —Для одной гайвани хватит шипотки чая, если, конечно, не хочешь покрепче, — он с сомнением усмехнулся, высыпая порцию сухих листьев в пиалу, протянув руку к уже остывающему на плите чайнику, — Когда сможешь спокойно продержать палец в горячей воде секунды три, значит вода подходящая. Заливать воду следует до того места, где каемка начинает расширяться. Все понятно? —Угу. —Затем накрываешь все крышкой и ждешь три минуты. Тут без разницы какой крепости ты хочешь напиток. Три. Минуты, — накрыв гайвань крышкой, он отодвинул ее в сторону, придвинув ближе к себе чабань.       По прошествию трех минут Гию продолжил. —Сейчас нам не важна крепость чая, потому что в конечном итоге, мы его безжалостно выльем в чабань. Одной рукой. Нельзя потерять ни одной чаинки, поэтому внимательно смотри как надо держать, — он подозвал ее еще ближе, чтобы она точно все увидела и поняла, — Большим и безымянным мы держим за бока гайвани, мизинцем поддерживаешь дно. Ноготь не чувствует горячих температур, как кожа, так что стараемся им. А указательным и средним мы держим крышку, чтобы чаинки не выпали. Выливаем все до последней капли, это обязательно! Теперь, мы снимаем крышку и даем чаю отдохнуть минуту и напитаться воздухом. И только тогда мы можем еще раз залить чай горячей водой и пить его. Как закончится, заливаем еще и так до шести раз. На седьмой придется менять чай, иначе будет безвкусно. Теперь понимаешь, почему я не давал тебе заваривать чай самостоятельно? —Угу! —Как же это философично! Представь, что гайвань — это ты. А чай — это твои идеалы. Сначала они сухи и бесполезны — трава, как трава. Потом твой горячий подростковый энтузиазм воспроизводит из этого сухого сора что-то, похожее на чай — твои действия. Но первая заварка она не идеальна, часто горчит и имеет неоднородный пыльный вкус. Ты выливаешь все свои прошлые детские мечты прямо в чабань и через свою силу духа совершенствуешь себя — заливаешь вторую порцию кипятка, делая вкус своей жизни красочным и полноценным. Вот что значит чайная философия, Хидэёси! Кто знает, какая тайна еще сокрыта в этом древнем напитке!       Подобные разговоры были точно не про Гию. Кто же знал, что его «тараканы в голове» повернуты на чайной философии. Надо же было и выдумать ее, где только успел нахвататься?       И так неделя прошла так незаметно. Пусть их день у озера Тоя был почти такой же, как и дома у мужчины, они чувствовали настоящее наслаждение, пребывая здесь. Все путешествие пока что состояло из похода к озеру несколько раз на дню, одно посещение маленького храма и рынка в центре Собецу. Юница вот уже несколько дней уговаривала Томиоку добраться до Никадзимы или хотя бы дойти до пещеры Ёшицунэ и водопадов Кимундоно. Но мужчина отнекивался, говоря, что у них еще много времени, чтобы побывать там, а сам садился читать книгу.       Он иногда читал для Аванами. Пусть она и знала «Анну Каренину» почти наизусть, но слышать тихий и размеренный голос мужчины было очень приятно. Чаще всего юница приходила посреди его молчаливого времяпрепровождения вместе с пиалами или гайванями, молча клала ему голову на плечо, и Гию тут же начинал читать вслух, будто так все и задумано задолго до ее прихода.

«—Слушайте же: едут два веселые молодые человека…

—Разумеется, офицеры вашего полка?

—Я не говорю офицеры, просто два позавтракавшие молодые человека…

—Переводите: выпившие.

—Может быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, за ней. Скачут во весь дух. К удивлению их, красавица останавливается у подъезда того самого дома, куда они едут. Красавица взбегает на верхний этаж. Они видят только румяные губки из-под короткого вуаля и прекрасные маленькие ножки.

—Вы с таким чувством это рассказываете, что мне кажется, вы сами один из двух.»

      В такие моменты мужчина слышал тихий девичий смех, за которое готов был многое отдать. Аванами смеялась над часто непонятными ему русскими шутками, и ему ничуть это ни казалось странным. Наоборот, он чувствовал, что не видит всей полноты книги, ее смысла, если не смелся над этим странным юмором вместе с девушкой, но и в то же время, заставлять себя не мог.       Под вечер, она, бывало, так и засыпала у него на плече. И в эти моменты Гию чувствовал, что был самым счастливым человеком на Земле.

…

—Ты совсем не следишь за своими волосами, Томиока! Они у тебя такие сухие и ломкие, мне иногда кажется, что ты моешь их не иначе как в соленом растворе! Как ты только их в хвост умудряешься заплетать, ходи лучше без него! — ворчала юница, расчесывая своим гребнем непослушные мужские пряди. —Не ворчи, а то морщины появятся, — пробормотал Гию пока сползал вниз и, положив голову девушке на колени посмотрел ей в глаза. Ей оставалось лишь развести руками от такой наглости. —От тебя, Томиока, у меня не только морщины, но и седина появится! А с твоим уходом за своими же волосами, у тебя будет проплешина! «Ты бы волоса обстриг, а то они у тебя тяжелы, особенно на лысине», — язвительно процитировала какую-то книгу юница. —Ну-ну! Не ворчи. Я же мужчина, воин. Посмотри на мою руку, на кого я буду похож, когда у меня вся ладонь в рубцах и мозолях, а волосы гладкие и нежные, как у ойран? —Таких ворчливых, как ты не то, чтобы в ойран, да и в обычные проститутки не возьмут! Ты всем клиентам мозги промоешь! — не на шутку разозлилась Аванами. Ну почему Томиока не может просто ухаживать за собой? —Тише-тише, Хидэёси, не заводись. Ты же вроде хотела на Никадзиму, так? Пойдем после обеда, — мужчине осталось только смириться со своим поражением.

…

      Лодочник переплавил путников на остров даже не обговаривая цену — сколько дашь, так тому и быть. И с каждой минутой Аванами видела, как увеличиваются горы, чувствовала каждой частичкой своего тела их могущество. За любованием время прошло незаметно.       Прямо у самого берега стояли маленькие красные ворота, за которыми поднимался могучий лес вековых растений. От ворот шла широкая тропинка, с правой стороны которой были маленькие столбы с кормушками для птиц и белок. В самом конце пути стоял красный синтоистский храм, сделанный в том же стиле, что и тот, что находится на берегу Тои. Он сделан просто, без лишних излишеств и более походил на большую коробку, чем на божий дом. На входе висел шнурок, за который после молитвы нужно дернуть, чтобы боги их услышали.       Гию пытался по губам прочитать, что просит у духов девушка. Она бормотала про себя что-то невнятное, молилась дольше, чем обычно молятся синтоисты, и все же мужчина не прерывал ее.       За храмом находилась тропинка, которая вела на гору Нишияма. Иди нужно было достаточно долго, но все же Аванами настояла на том, чтобы подняться, несмотря на ворчание Томиоки.       Пейзаж на всем пути практически не менялся, но густота крон делала атмосферу таинственной и такой интимной. К удивлению, разрежённость воздуха герои почувствовали только почти у самой вершины.       Гию было не понять того, во что всматривалась девушка, смотря в сторону. Деревья, как деревья. Но для себя же Хидэёси подмечала малейшие детали: белка карабкается по стволу, желудь упадет, птичка залетит в дупло. Для нее это все казалось чем-то настолько фантастичным, настолько существенным, что она не могла не заглядываться. Зная, что каждый листик связан с каждой соринкой, а каждая соринка связана с ней по закону природы, как она могла не верить в Бога? Ведь только он мог создать настолько продуманную систему! И никому, кроме него такое не под силам. Подводя итог своим коротким размышлениям, она делала вывод, что Гию слишком прагматичен для таких мыслей. А она лишь следует наилегчайшему пути. Точно, как в Бритве Оккама, о которой ей когда-то говорил дедушка.       Добравшись де вершины, Аванами подбежала ближе к противоположному краю и плюхнулась на траву, не обращая внимания на то, что могла испачкать свою новую юкату. Гию сел рядом, и они оба молча смотрели на открывшийся пейзаж.       Нишияма была самой высокой из трех гор Никадзимы. С ее вершины отлично было видно густые поверхности Китаямы и Хигашиямы – двух оставшихся. Темно-синяя морская гладь блестела в лучах уже заходящего солнца. С правой стороны можно было заметить остров Каннон с маленькой пристанью и буддийским храмом поодаль.       Аванами тихо вздохнула и устремила взгляд на небо. На него когда-то смотрел ее знаменитый однофамилец, ее покойные бабушка с дедушкой, разные императоры, короли, а сейчас, может быть, еще сотни людей вместе с ней сидят и смотрят на одно небо. Какая же удивительная у всех жизнь. Она не знает никого из этих людей, а ведь у них у каждого такая же насыщенная жизнь, как и у нее. Может быть, даже намного интереснее и счастливее. Но разве она не счастлива сейчас? Счастлива. Что же ей еще тогда надо? —Красиво, — прервал тишину мужчина. —А? —девушка устремила свой взгляд на мужчину. Что-то щелкнуло у нее в голове, —Знаешь, Томиока, твои глаза очень похожи на эту морскую гладь. Они такие же темные, кажется, что только нырнешь без страховки и сразу же страшная ундина утащит тебя на самое дно. А на самом деле, только Бог ведает, сколько сокровищ затеряно в его песках, — на одном дыхании проговорила Аванами, смотря в лицо Гию. —Вот как. Тогда твои глаза похожи на тот зеленый лес. Извини, я не умею так же находить ассоциации, как и ты, но этот пейзаж мне точно нравится.       Своим чистосердечным признанием мужчина смог рассмешить девушку. —И все же, почему ты согласился отправиться сюда со мной за сотни километров от дома? — успокоившись спросила она. —Хидэёси, зачем ты задаешь вопрос, ответ на который прекрасно знаешь? —Просто узнать. —Так ты же знаешь ответ. —Ой все, Томиока, какой же ты занудный, — Аванами в напыщенном возмущении отвернулась от него, всплеснул руками, чем вызвала улыбку на лице мужчины.

…

      На чабани стояли нетронутые пиалы с красным чаем. Они были наполнены уже достаточно давно, что даже успели остыть. Да и сам столик стоял не в привычном своем положении, а перед девушкой, на коленях которой лежала мужская голова с длинными распущенными волосами. Одной рукой она придерживала рукав своей окаты, чтобы не мешался, а в другой палочками держала один шарик такояки. —Скажи: «А-а». —А-а, —Гию смешно открыл рот и получил свою порцию еды.       Наблюдать со стороны за этим было достаточно необычно. Видели бы его сейчас Шинадзугава-старший или Камадо, то точно не узнали бы в этом человеке Своего бывшего товарища Томиоку-сана. И все же Гию позволил себе хотя бы на один вечер расслабиться в руках юницы. Его совершенно не смущали ее редкие покашливания, он к ним скорее уже привык, потому как серьезных приступов не было с тех самых пор, как он приводил врача. Он надеялся, что подобная идиллия продолжится как можно больше. —Томиока, мы почитаем сегодня? — спросила девушка, накручивая локон длинных сухих волос себе на палец. Почти нетронутый чай давно остыл. —А ты хочешь? —Хочу.       Гию быстро взял книгу из комнаты, вернулся на свое «царское» место и начал тихо с выражением читать:

«Алексей Александрович, увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того душевного расстройства, которое производил в нем вид страдания других людей, и, отворачивая лицо, он, не дослушав его слов, поспешно пошел к двери. Из спальни слышался голос Анны, говорившей что-то. Голос ее был веселый, оживленный, с чрезвычайно определенными интонациями. Алексей Александрович вошел в спальню и подошел к кровати. Она лежала, повернувшись лицом к нему. Щеки рдели румянцем, глаза блестели, маленькие белые руки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла.»

—Мне так жаль Анну, — тихо пробормотала Аванами, поглаживая лоб мужчины. —Но изменять мужу или нет – ее выбор. Она могла не втягивать себя в этот скандал и держать свои чувства в узде. —Ведь это так мучительно! Она замужем за нелюбимым мужем, от которого родила нелюбимого ребенка. Ей не дали выбора, поэтому она, словно ребенок, ищет любви на стороне, у Вронского. Хотя и понимает, что делает неправильно. Анна не хочет жить, как ее сестра Долли, с мужем изменником, умирать от чувства отвращения к себе, поэтому и ревнует, цепляется за Вронского, как только может. Я сочувствую ей, она глубоко запутавшаяся в себе женщина!       Гию не нашел, что сказать. Аванами имела способность переубеждать его с полуслова. Говорят, что доверять можно только собственному опыту или близким людям. Так что Гию не безосновательно вверяет себя ее мнению.

…

      Новоиспеченный дом теперь уже госпожи Сукуны Аванами был не самым маленьким и точно уж не уютным. Пол скрипел при каждом шаге, повсюду была пыль, посуду не мыли, видимо, неделями. Задний двор зарос сорняками, а песок давно не чистили и не мели. В общем, работы тут для нее было предостаточно.       Но более всего ее волновала их первая брачная ночь. Понятия о том, что должно произойти было мало, но самое страшное, чего она ожидала это беременности. Конечно, она не стала бы делать что-то с плодом, узнав о своем положении, но и воспитывать ребенка от противного ей мужчины было бы мало удовольствия.       Но первой брачной ночи не случилось в этот вечер. Как не случилось и на следующий. И через неделю. И через месяц. В тот злополучный день их свадьбы Сукуна-сама напился до беспамятства практически сразу про приезду в дом. А на следующий вечер он пришел домой вместе с женщиной, которую звали Маи. Увидев сидящую на полу юницу, прибирающую дом, она с брезгливостью сморщила носик и обратилась к старику: —Дорогой, а получше служанки не нашлось?       Служанки? Аванами вообще-то его жена. А госпожа Маи по одежде напоминала сбежавшую из красного квартала женщину легкого поведения. —Извините, видимо, мой муж не рассказал вам, что я… — начала вставать с пола девушка, но ее перебили на полуслове. —Я знаю, что ты за дрянь. Не обольщайся своим статусом, милочка; Сукуна-сама знает, кого в свою постель класть. А ты, если мозгов хватило додуматься, спишь уж точно не в одной комнате с ним, — тут она откашлялась, — Чтобы вот это вот все, — она поводила рукой, указывая на всю комнату, — К вечеру было вылизано. Найду хоть пылинку, будешь языком ее слизывать, — она спешно вышла из комнаты, сильно кашляя.       Госпожа Маи не жила в доме Сукуны-самы, но приходила практически каждый вечер, а уходила ближе к обеду после того, как Аванами полностью обслужит ее.       Самым главным для юницы было успеть помолиться и уснуть до того, как за стеной, в спальне ее мужа, начнут раздаваться странные звуки. Если не успеешь, то вся ночь пойдет в слезах. Аванами могла бы закрыть глаза на то, что ее используют, как прислугу; на то, что днем ей нет ни секунды покоя, но после таких бессонных ночей ей казалось, что она сойдет с ума. Все начало усугубляться болезнью, которой юница заразилась, видимо, от госпожи Маи. Нужно было скрыть ее от мужа, а привыкнуть к утомляемости, температуре и головокружениям можно. Крови при кашле не было, так что его при случае, можно было бы списать на простуду.       Но после одной такой ночи Аванами поняла, что больше не может. При осознании происходящего, в ней кипела обида и злость. Как он может с ней так обращаться? В один весенний дождливый день, выждав момент, когда Маи уйдет, а Сукуна-сана будет сидеть в своем кабинете за какими-то бумажками, она без стука зашла и с видом ущемленного достоинства посмотрела прямо в глаза старику. —И не стыдно тебе, аната? Как бы обращаешься со мной? Я, по-твоему, кто? Водишь черт знает кого, какую-то дранную проститутку, заставляешь меня ей прислуживать. Я не раба тебе! — Она приложила руки к груди и начала кричать, продолжая смотреть на удивленные черные глаза, — Если ты не будешь относиться ко мне, как к своей законной жене, я буду требовать развода! Изживу и тебя, и ее, но не буду более терпеть такого! — она топнула ногой и начала ждать реакцию своего мужа.       Мужчина ожидал многого, но точно не того, что его «женушка» ворвется в его кабинет, начнет кричать и угрожать разводом. Неслыханная дерзость. Мужчина медленно поднялся с колен и подошел к жене, что стояла с гордо поднятой головой. Не окажись на ней в этот момент старого грязного кимоно, да неопрятной прически, можно было подумать, что перед ним стоит настоящая госпожа. И все же гордость, та истинная гордость, присущая только женщинам, как ни что другое преображает их!       Сукуне-саме хватило полсекунды, чтобы замахнуться и обжечь щеку девушки пощечиной. Она отшатнулась, сделав шаг назад, взялась за ноющую челюсть. Мужчина подошел к ней в плотную, и крепко взял за ухо, словно маленького воришку на улице. —Дрянь. Дрянь. Дря-янь. Дрянь! — дергал он Аванами за ухо, под ее болезненный плачь, —Дрянная, мерзкая, бестолковая девчонка, это ты-то меня жизни будешь учить?! Как с женой обращаться будешь меня учить?! — Сукуна отпустил ухо и снова отвесил ей оплеуху, —Дрянь! Дрянь! Я тебе покажу, какого развода ты требоваться будешь, мелкая, сволочь! Мой дед был прославленным дайме, а ты – дочь грязной шлюхи, знай свое место!       Мужчина тяжело дышал. Ярость кипела в нем, бурлила и переливалась через край. То же можно сказать и о девушке. Немая сцена, длившаяся буквально несколько секунд, закончилась тем, что юница, глотая слезы выбежала из комнаты. Нельзя оставаться тут после этого позора. Для нее больше нет этого человека, вместе с его «дамой сердца», ни его фамилии.       Стоя посреди своей маленькой и самой бедной комнаты, она думала, что же ей стоит делать. На глаза попался маленький чемодан мужа, с которым он иногда выезжал в город, да постиранная юката, что сушилась у окна. Задыхаясь от кашля, она в панической спешке начала заталкивать вещь. Конечно, девушка не могла не взять только начатую книгу, что подарил ей брат и мамин гребень. Перчатки были госпожи Маи, сделаны качественно, из дорогой ткани, Аванами взяла их только для того, чтобы выручить за них деньги в городе и купить билет в Саппоро.       В конюшне стояла лошадь ее мужа, Морган, по кличке Обсидиан. Юница никогда ранее не каталась верхом на лошади, но как запрягать животное примерно понимала. Дождь скрыл ее прерывистое дыхание и звуки бега на заднем дворе. Закончив приготовления, она села на лошадь и, держа руками поводья, а предплечьями зажимая чемодан перед грудью, пустилась вскачь.       Держать равновесие оказалось очень трудно, ноги быстро устали от такой нагрузки, так что, выехав в какую-то рощу, несмотря на сильный дождь, девушка остановилась с слезла с коня. Все же было бы неплохо дать и Обсидиану отдохнуть, да и можно было бы найти чем поживиться или найти лачугу.       Но оглянувшись спустя время, девушка обнаружила, что совсем одна. И как бы не звала она свою лошадь, но дождь во многом заглушал звуки и ее, и лошади.       Аванами не на шутку испугалась. Ведь уехала она не так далеко от дома, а что, если ее сейчас найдут? А если в лесу есть разбойники? Тем более, уже вечереет, а она до сих пор не в городе, денег нет совсем. Она решилась бежать прямо, уж куда-нибудь, да добежит, даже с чемоданом в руках.       Несмотря на жар и колющее чувство в груди, она продолжала бежать, вся промокшая. Как же она была рада вдруг вдали обнаружить маленькую хижину, затерявшуюся среди деревьев. И будь что будет: хоть убийца, хоть разбойник, лишь бы он не выдал ее уже бывшему мужу. Не успела девушка остановиться, так сразу начала колотить в дверь. Звук приближающихся шагов за ней тогда был самым сладким звуком ее жизни.

…

      Аванами прошибло холодным потом. Она открыла глаза, осознавая, что это был просто очень плохой сон. Гию сидел рядом и держал ее за плечо, обеспокоенно смотря ей в лицо. —Тш-ш, Хидэёси, это всего лишь сон. Все в порядке, я рядом. —Томиока-аа, — вдруг заплакала юница, обнимая мужчину за шею и роняя свои слезы ему на грудь, —Томиока, прошу тебя, давай уедем. Давай уедем. Завтра поедем домой, я хочу… Я так хочу домой, — все сильнее и сильнее заводилась Аванами. Мечник своей грудью чувствовал ее жар. —Тише-тише. Поедем, конечно поедем, не волнуйся. Давай я сейчас возьму лекарство, чтобы у тебя голова не болела и вместе ляжем спать, я буду охранять тебя от страшных кошмаров, ладно? —он поглаживал ее спину, собираясь отстраниться. —Нет! Нет-нет-нет! Не уходи, не оставляй меня!       Гию насилу сбросил с него ее руки и собирался пойти в ванну, чтобы взять пузырек, но тут же услышал вскрик и, когда он обернулся, увидел, что Аванами скрючилась в спазме, а через пальцы, что прикрывали ее рот, стекали капли крови. —Вот же черт! — путь от ванной до спальни и обратно он преодолел за считанные секунды. Как же мужчина сейчас жалел, что они не уехали раньше — здесь ни ворона, ни врачей знакомых, что делать, он не знал, — Тише, Хидэёси, тише, вот лекарство, тебе станет легче. А завтра днем мы будем уже дома, а вечером будем пить чай и читать дома на крыльце, слышишь?       Гию уложил девушку на спину, медленно вливая ей в рот вязкую жидкость. С уголка губ медленно стекала кровь, а грудь юницы часто и сильно вздымалась. Взгляд блуждал по потолку в полном непонимании происходящего. —Гию, как же я не хочу умирать… — тихим голосом прошептала Аванами. Из глаз ее полились горькие слезы. —Не умрешь, Аванами, не умрешь. Я не позволю тебе умереть, слышишь? Я пошлю за доктором, подожди пару минут, —он и не заметил, что впервые позвал ее по имени. —Гию… Томиока… — кашель не давал ей нормально говорить, —Знал бы ты насколько я хочу жить! Если Будда даст мне лишний вздох, я потрачу его на то, чтобы молиться за тебя, Томиока. —Милая, не говори так, я приду. Сейчас приду! И приведу врача! И… И он поможет тебе, да, точно поможет, — слова собирались в кучу, а мысль о том, что она может умереть в одиночестве, пока он мечется по Собецу и ищет врача разрывала ему сердце. —Гию, я знаю, что не… Гию, нет, прошу тебя, побудь со мной, дай я посмотрю на тебя, — он придвинулся ближе к ее футону так, что, приподнявшись, она могла взять его лицо в свои холодные ладони, — Какие же красивые у тебя глаза, Гию. Я смотрю на них и вспоминаю ту морскую гладь Тои… Береги свои глаза, они очень красивые… — новый приступ кашля не дал ей продолжить. Слезы капали на футон от боли и отчаяния, — Гию, твое признание на Нишияме… А, ты меня правда любишь? —Правда люблю, Аванами, —Томиока уже не старался сдержать свои слезы. Представшая перед ним картина рвала его сердце на куски. —А как же я тебя люблю, Гию! Мой милый и ворчливый Гию! Знаешь, ты даже не представляешь, что я чувствую сейчас! Моя болезнь от того, что я не знаю, куда деть мою любовь к тебе! Я чувствую, что она теплится, в этой, вот этой самой груди, — она тычет своими пальчиками в свою слабую грудь и снова ложится на футон, — я чувствую, что любовь моя бесконечна! Ко всему бесконечна: к тебе, к себе, к твоему дому, к людям, ко всем людям, потому что все люди — дети Божьи, а значит, все хорошие, к каждой соринке на улице, к природе, к Богу. Я все люблю. Я жить люблю! Жить! Гию, милый Гию, обещай мне… обещай, что будешь жить! Я не буду в обиде, если ты забудешь меня сразу же! Нет, но обещай мне жить и не думать о смерти! Жизнь прекрасна тем, что ты сам ее для себя строишь. Построй лучший мир для себя, а я буду смотреть на тебя с неба и молиться за твое счастье!       Прозрачная кожа лица блистала в лунном свете. Он, будто ренген, просвечивал ее насквозь. Синие вены лишь сильнее выбеливали и без того болезненное лицо. Казалось, на футоне лежит не человек, не юная девушка, а иссохшие остатки того, что раньше называлось человеком.       С гримасой немого ужаса мужчина слушал девичий бред. Он пытался ее хоть как-то успокоить, поглаживая протянутое ему запястье. Казалось, за все время, что он сидел возле нее, он не сделал ни вдоха. —Мама, мамочка, мама! Мама, пожалуйста! Пожалуйста! Мама, я не хочу умирать! Мама, мамуля… Ма... Мама… — начинает завывать Аванами, захлебываясь кровью и слезами.       И вдруг, сделав глубокий вдох, полный наивной надежды, девушка замолка.       Гию ждёт одну секунду. Вторую. Сейчас тишина была самым нежелательным гостем. Почему она молчит? Неужели выбилась из сил, как тогда? Зловещая тишина бьёт Гию по ушам, он не может вытерпеть этой пытки. Стиснув зубы, он что было мочи выбегает из дома за врачом в Собецу.