Железнодорожный вокзал Саппоро

«А тут рабское терпение и такое количество пролитой дома крови утомляет душу и сжимает ее печалью. И я не стал бы просить у читателей в свое оправдание ничего другого, кроме позволения не ненавидеть людей, так равнодушно погибающих.»

Тацит, «Летопись. Книга 16»

      Что такое Бог? Бог — это все, он наделен всеми качествами человека, является собирательным образом всех людей на земле. Доведенное до абсолютизма существо. Бог является примером всех положительных качеств, Он идеален. Бог самый добрый, самый справедливый, самый честный. Но значит ли это, что Бог является абсолютным злом? Является ли Бог самым злым, алчным, лицемерным и жестоким существом во вселенной?. Бог в глазах людей не может быть злым. Если Бог не имеет в себе каких-то человеческих качеств, тогда он не идеален. Бог не может быть не идеален. Бог всё, он везде, он во всём: абсолютное добро, абсолютное зло. Существует ли Бог? Как такое идеальное, непостижимое разуму масштабом существо смогло проникнуть в сознание каждого человека? Почему мы верим в Бога? Нужно ли человеку, будучи свободным, добровольно делать себя рабом божьим? Как Бог стал Богом? Почему, Бог допускает насилие? Зачем Бог создал нас?       Боль. Ужасная боль в груди, она щемит душу, рассудок. Ее нельзя снять обезболивающими, ее невозможно терпеть. Ноющая, безысходная боль, поражающая самое дорогое у человека — его личность. Что происходит с личностью, когда раз за разом умирают близкие? Сердцу хочется кричать, оно мечется по организму. Узнав о смерти человека, которого ты знал, с которым вел диалог, в котором когда-то кипела жизнь, будто огромный молот ударяет в голову, звон в ушах, непонимание. Больше никого нет? Я один? Где они сейчас? Есть ли жизнь после смерти? Смерть противоречит жизни или создает ее? Я тоже умру? Я не умру, я не могу умереть. Я не знаю, когда я умру. Я не пойму, что я умер. Существует ли смерть тогда, если все, кто сталкивался с ней, не знали этого? Я не хочу умирать. Я не могу просто так умереть.

…

      Дождь барабанил по крыше. Свежесть обдавала кожу через плотную ткань одежды. Из пиалы медленно поднимался горячий пар. Пахло чабрецом. На крыльце сидел мужчина. Молодой, ему двадцать три. Он знает, что скоро умрет. Такие, как он, не доживают до двадцати пяти. Темные глаза — громовые тучи посреди белого глазного яблока, смотрели на густой еловый лес, что окружал его небольшой дом. Его левая рука медленно поднялась за пиалой. Он не отводил взгляда от деревьев. Ядреный чай. Слишком много чабреца. В следующий раз лучше заварить лесной сбор. Пустой взгляд устремился влево. На террасе сидела маленькая птичка, видимо, ждала пока закончится дождь. Ветер поменял свое направление, обдав лицо Гию мелкими прозрачными каплями. Ничего не происходит. Всё, как всегда.       Гнетущая пустота. Ничего, кроме боли, тяжелой, ноющей боли в груди. Победа человечества не принесла ни капли радости в это море синих глаз. Сколько детей стало сиротами, сколько жен вдовами, мужья вдовцами. А родители? Самое страшное, что может случиться с родителем — умереть позже своего ребенка. Эта страшная, ужасная утрата, которую не пожелаешь даже врагу. Понимать, что человек, которого не ты выбрал, как своего спутника жизни, а сам Бог дал его тебе. Бог доверил тебе свою частичку, а теперь она лежит в земле. Тело гниет, его пожирают черви. Сколько неопознанных охотников? Сколько матерей, которые поняли, что их дитя возвратилось к Создателю лишь потому, что оно не вернулось домой спустя очень долгое время.       Мужчину гложет собственная слабость. Белый шум дождя одновременно успокаивал и тревожил. Который раз, отпивая чай из пиалы, Гию убеждался в том, что ему вредно много думать. В чем смысл копаться в себе? Сколько раз он анализировал финальный отбор на горе глицинии десятилетней давности. Передумал все настолько, что знает теперь буквально каждый шаг, каждый вздох, который он должен был сделать, чтобы Сабито был жив. Должен был, но не сделал.       Вспоминая ту ужасную ночь, когда Цутако защитила его, отдав свою жизнь взамен, он думал о том, что мог бы ей помочь, она могла бы выжить, могла бы выйти замуж, родить много детей и умереть в глубокой старости. Мог бы, но не помог.       В чем смысл его бренной жизни сейчас, когда практически все, кто был ему дорог, погибли? Цутако, Сабито, Ренгоку, Шинобу, Химеджима, Обанай, Шинадзугава-младший, Токито, Канроджи, господин Убуяшики. Жить ради кого? Ради себя? Его собственная жизнь ему не нужна, он готов продать ее за пять йен первому прохожему, лишь бы поскорее закончились эти муки. Ради Семьи Камадо? Ради Урокодаки? Да, они дороги ему. Но что эти несколько человек по сравнению с теми десятками, которых он потерял за жизнь. За такую короткую жизнь! Токито кроме смерти и меча ничего не знал и не видел. Если Бог есть, если он существует, почему он забрал жизнь у такого юного Токито? Где же эта абсолютная справедливость?       А ведь Гию, юный Гию, которому чуть больше двадцати, не чувствовал вкус жизни. Он откусывал лишь горелые бока того румяного, пышного хлеба, который мог бы испробовать. И разве в этом состоит божья благодать? Гию не жалел себя. Он обрезал это на корню. В его голове лишь сухая критика себя, анализ всего того, что он сделал не так. Все эти долгие годы он подводил черту своей короткой, насыщенной и некрасивой жизни, в надежде, что она вот-вот закончится.       Но он все не умирал. Гию до омерзения удивляет его жажда жизни. Что бы ни случилось, где бы он ни сражался, он жил. Тихо, скромно, но жил. Вокруг умирали товарищи, близкие, а он жил. Для чего? Если жизнь еще теплится в теле, значит ли это, что его предназначение еще не исполнено. Он не нужен Богу Там? А где «Там»?       Гию думал об этом сотни ночей. Какое предназначение может быть у такого низкого человека? Он умеет крепко держать клинок в руках, он умеет приготовить себе поесть и постелить постель, умеет говорить, читать и писать. У Гию не просто руки в крови, он весь в этой теплой мерзкой жидкости. Он косвенно ответственен за смерти близких ему людей.       Гию было чем заняться. Утром дела по дому, днем он отвечал на письма Танджиро-куна и Узуй-сана, практиковался во владении мечом. Вечером читал. Ночью думал. Гию боялся растерять свою форму. Не из-за внешних качеств. Скорее, он чувствовал, что если он разучится боевым приемам, то совсем станет ни на что не годен.       Гию стал много читать. Раньше у него не было времени на подобное занятие. Сейчас же, когда у него была возможность, он сидел на футоне и читал про себя. Когда ему нравилась цитата, он проговаривал ее вслух, будто пробуя на вкус, запоминая. Он не мог похвастаться своей начитанностью просто потому, что практически ни с кем не общался. Отчасти, закрытость Гию к людям перешла в открытость миру книг.       Вот и сейчас, сидя на маленькой террасе, с пиалой с левой стороны, мужчина кинул взгляд на раскрытую книгу с правой. «Идиот» Достоевского. Он не очень любил зарубежные книги. Чаще всего Гию не понимал их, но не потому, что был глуп (отнюдь нет), от того, что несвязанные культуры раскрывают свою философию по-разному. У людей одни проблемы, но разные переживания.       Мужчина взял книгу в руку. Сейчас он на моменте завещания Ипполита (какое странное имя!). Может ли Гию ассоциировать себя с ним? Совсем юный, больной Ипполит, который захвачен идеей самоубийства и скорой смерти. Они так похожи. Неужели смерть так сладка, что ох, юный, совсем юный Ипполит так о ней мечтает? Гию не знает ответа. Мужчина склонил голову над шуршащими страницами.

«Правда ли, что природа моя побеждена теперь совершенно <…> Но в этой комнате я заметил одно ужасное животное, какое-то чудовище <…> Животные не могут чувствовать мистического испуга, если не ошибаюсь… <…> Зачем я действительно начинал жить, зная, что мне уже нечего начинать; А между тем я даже книги не мог прочесть и перестал читать: к чему читать, к чему узнавать на шесть месяцев? Эта мысль заставляла меня не раз бросать книгу.»

      Последнюю цитату Гию прочитал вслух. Что он думает о ней? Может ли согласиться? Томный поток мыслей начал медленно затуманивать разум мужчины. В дверь постучали.

…

      «Кого занесло в такую погоду?»       С тихим кряхтением мужчина встал и направился в другую часть дома, чтобы открыть дверь.       На пороге стояла девушка. На вид ей было лет семнадцать, не больше. Гию поразила ее до безобразия болезненная бледность, которую подчеркивали длинные, мокрые, прилипшие к лицу, черные волосы. На нежданной гостье не было сухого места. Казалось, если выжать ее одежду, то хватит на два больших таза. Желтое кимоно с рисунком причудливого цветка (амброзии?) было грязным и помятым. Ее тонкие руки в перчатках держали маленький чемодан. И лишь два огромных хризолитовых глаза с отчаянием смотрели на открывшего дверь мужчину. —Господин! Извините за беспокойство, но вы не видели в округе коричневую лошадь? Морган, если знаете! — энергичная жестикуляция никак не соответствовала ее болезненности. Было видно, что девушка сильно волнуется. —Нет, не видел. —Ох, какая жалость! — юница выдохнула и опустила лечи. Из-за ливня ей приходилось повышать голос, — Тогда вы не знаете, как дойти до станции Саппоро? — До Саппоро больше пятидесяти километров. —Быть не может, мне сказали, что она должна быть недалеко отсюда! Хорошо, как я могу уехать отсюда на поезде? —Никак. Саппоро — ближайшая станция. —А паром? — с какой же надеждой девушка смотрела в равнодушные глаза Гию. Она в нетерпении переминалась с ноги на ногу, будто бы ожидая, что он вот-вот скажет, что паром прямо за его домом, а он является капитаном и лично отвезет ее туда, куда ей надо. —Еще дальше. Проходите в дом. Нечего ехать куда-то в такую погоду, — мужчина сделал шаг назад, пропуская гостью в дом, — Я заварю чай. Если есть сменная одежда, можете переодеться в первой комнате справа по коридору. Если нет, подберите себе из того, что там есть. — Спасибо, господин, вы так добры! — Девушка поставила чемоданчик и начала снимать белые перчатки с рук.       Еще раз оглядев юницу с ног до головы, Томиока понял, что у гостьи сильная отдышка, будто бы она бежала до его дома несколько часов. Должно быть сильно испугалась, когда осталась без лошади в такую погоду, вот и все.       Сняв обувь, и аккуратно отставив ее в сторону, девушка шла по коридору в поиске нужной двери. Чемодан — единственное, что она смогла забрать из дома, был мал, и большую часть в нем занимала юката пыльно-розового цвета, доставшаяся юнице еще от матери. Помимо одежды там лежала почти новая книга Нацумэ Сосэки «Сердце». Ее подарил младший брат девушки перед тем, как уйти на войну. На форзаце аккуратными иероглифами было выведено: «Любимой сестренке от ее ото-то Оды Хидэёси в день ее рождения 19 июня 1914». Что-то защемило в груди. Девушка взяла книгу и вынула увесистый деревянный гребень, что служил закладкой. Нужно привести волосы хоть в какой-нибудь порядок.       Дверь тихо скрипнула. Перед ней на веранде сидел тот самый мужчина. Справа лежал аккуратно сложенный плед. Слева стояла бамбуковая чабань. На ней на подставке был маленький чайник из исинской глины с причудливым коротким носиком. —Проходи, чего стоишь. Пей чай, а то под таким дождем и заболеть недалеко.       Девушка легко села с противоположной стороны чабани. Он протянул ей плед. —Вы так добры, господин. —Пей, — он протянул ей пиалу. —Благодарю. Вы позволите узнать ваше имя? — Томиока Гию, — он впервые за этот короткий диалог взглянул на нее, ожидая ответ на свой немой вопрос. — Мое имя Аванами Хидэёси! —Хидэёси? — Просто однофамильцы, ничего такого! —Ясно.       И снова тишина. Томиока-сан оказался очень немногословным. —Я не знала, что существуют люди-левши, Томиока-сан! Неужели вам левой рукой удобнее, чем правой? —Мне выбирать не приходится, —он повернулся к ней боком и показал отсутствие правой руки. Какая же болтливая девчонка ему попалась. —Ой, извините, Томиока-сан, я была так невнимательна и нетактична! — Все в порядке, — ответил он без каких-либо эмоций. —Тогда я могу еще спросить? — … — он не отрывал взгляд от юной болтушки как бы давая ей свое согласие. —Вы лишились правой руки на войне? —Да. — А где вы служили? —Здесь. —Я не совсем понимаю… —О какой войне ты говоришь? —О той, что была с четырнадцатого по восемнадцатый. —Я не участвовал. —Ясно. Мой брат погиб в Сингапуре в пятнадцатом году… Какая же страшная вещь — война. А какая бессмысленная! Много ли души и сердца надо, чтобы убивать людей, — на выдохе воскликнула девушка. К ее удивлению, такой короткий диалог смог ее утомить. —… — Гию устремил свой взгляд вперед, оставив реплику гостьи без ответа. Он пил из пиалы чай, который специально заварил заново уже без чабреца. Наконец-то эта странная девушка поняла, что ему нужна тишина. Хоть бы не заболела, а то его совесть не позволит ее спровадить, когда ливень закончится.       Аванами совершенно потеряла счет времени. Она не знала сколько уже сидит на веранде с этим странным мужчиной. Томиока-сан не выглядит как солдат, это уж точно. Так еще и не служил в недавней кампании. Где же он тогда воевал? Он ведь не мог воевать с русскими, он слишком молодо выглядит. Время медленно протекало сквозь юницу. Она думала о своем, выводя круги по кайме пиалы. Страшно ли было брату умирать? Нет, наверное, он же не знал, что скоро умрет. А Аванами боится? «Нет, брат, я не боюсь. И ты не бойся. У нас еще много времени до нашей встречи», — уверенно проговорила она у себя в голове. Дышать было все тяжелее. Будто камень был привязан к легким и тянул их вниз.       Тихий кашель слишком неожиданно перерос в настоящий приступ. Девушка достала белый платок из тамото на левом рукаве и прижала ко рту. Хрип вдруг вывел Гию из своего дзена. Он встал, чтобы не пришлось помогать Аванами через чабань. Его рука накрыла сгорбившуюся спину девушки, что уже несколько секунд дергалась в приступе. Он чувствовал тепло ее тела даже через плотную ткань юкаты и плед, накинутый на плечи. Гию потрогал лоб девушки. У нее температура. —Хидэёси-тян, у тебя жар. Дыши глубже, — теперь он держал ее за плечи, стараясь выпрямить упавшее тело, — Ну же. Глубокий вдох и медленный выдох, давай.       Девушка слышала, что говорил ей Томиока-сан, но понимала смысл слабо. Лицо девушки сильно покраснело, лоб сморщился. На интуитивном уровне она старалась сделать вдох, но как только у нее получалось, новая волна кашля накрывала ее. Она будто бы тонула в изобилии воздуха и в то же время не чувствовала его совсем. Но спустя пару минут, как и обычно это случалось, приступ начал утихать. Аванами дышала часто и глубоко, все еще немного похрипывая.       Отдышавшись, она убрала платок ото рта и незаметно скомкала его у себя в руке. Лишь бы он не понял. Девушка подняла взгляд на Гию, что еще держал ее за плечо. —Все в порядке Томиока-сан, извините, что побеспокоила Вас —Тогда почему ты прячешь от меня платок? — он взял ее за запястье и развернул белую ткань, на которой яркими каплями красовалось несколько пятен крови, — Вот как.

…

      Гию подхватил девушку на руки и пошел в сторону гостевой комнаты. —Ты стоять можешь? Придется, пока я буду стелить тебе футон. —Не стоит, Томиока-сан. Простите меня, дуру, я сразу же уйду, хоть сейчас, отпустите меня! Я ухожу! Ухожу, точно ухожу! Не держите меня, я заражу вас, Томиока-сан. Прошу! —Я не спрашивал стоит или нет. Я не отпущу, пока не покажу тебя врачу, — Гию чувствовал, как ее лихорадит. —Боже мой, боже мой, что же я наделала. Дура я, Томиока-сан, знали бы Вы, какая я дура! — Аванами опустила обессилевшую шею на плечо мужчины и залилась горькими слезами. —Ты бредишь, Хидэёси-тян. Стой ровно, если что, я поймаю тебя, слышишь? —Томиока-сан.       Гию не понял, зачем она просто так назвала его имя. Девушка стояла ровно, понурив голову и спрятав лицо в своих тонких и сухих ладонях. Для того, чтобы расстелить футон, ему понадобилось не больше минуты. Он снова подхватил юницу под колени, уложил ее на матрац и накрыл одеялом. Ее глаза в лихорадке бегали по комнате, будто ища что-то.       «Ворон не полетит в такую погоду за врачом. Надо переждать. Где же она могла только подцепить чахотку? Такая юная, и выглядит прилично. Странно это все», — думал мечник, сидя на краю футона. —Томиока-сан, что за книга лежала на веранде? — тихий девичий голос разрезал гнетущую тишину. — «Идиот» Достоевского. —Я читала ее несколько лет назад. У вас хороший вкус, — впервые Гию с интересом посмотрел на Аванами, — Но знаете, я у Достоевского больше люблю «Белые ночи». Хотя «Идиота» тоже люблю. Вы много русских авторов читали? —Это первый. —Вот как. Я много читала. Мой дедушка жил на острове Уруп, у него было много русских книжек. Я по-русски не понимаю совсем, но он читал и переводил мне. Он Толстого любил. И я Толстого люблю. «Анну Каренину» знаете? —Нет. —Ах, как жаль! Если бы я знала, Томиока-сан, я бы обязательно взяла бы Вам ее из дома! — она демонстративно подняла свою тонкую руку и тут же резко опустила ее, как бы показывая свое возмущение, — У меня с собой лишь роман Нацумэ Сосэки. Толстой такой философ, такая личность! Он умер больше десяти лет назад. Вы знаете, я так рада, что жила, пока он был жив. Когда у меня будет ребенок, я обязательно расскажу ему о том, что жила в одно время с таким великим человеком! —Хидэёси-тян, ты бредишь. Попытайся уснуть, — «когда у тебя будет ребенок? Дай бог проживи год лишний. У нее точно лихорадка». —Ничуть! — во весь голос воскликнула Аванами, принимая сидячее положение, —Вы меня за дуру держите! Я может быть и похожа на дуру, но таковой не являюсь! Думаете, что дни мои сочтены? Пусть! Пока я жива, пока во мне теплится жизнь, я буду бороться за нее и радоваться каждому дню! Смейтесь, Томиока-сан, смейтесь, как мой муж смеялся, я знаю, что все мужчины одинаковые, смейтесь, не стесняйтесь! Гений Толстого писал: «Я ничего не хочу доказывать, я просто хочу жить; никому не делать зла, кроме себя». Как искренно, как сильно сказано! Вы смеетесь надо мной, Томиока-сан, смейтесь, я с вами посмеюсь, я… — она не смогла договорить; новый приступ кашля захватил ее.       Гию вдруг подумал, что видит ее последние попытки сделать вздох. Казалось, она сейчас выхаркает свои легкие. Грудь Аванами разрывалась адским пламенем, будто десяток кошек рвали ее на куски. Хотелось кричать от боли, но воздуха снова не хватало. Сильнейшее головокружение охватил рассудок, и девушка без сознания опустилась на футон.       Гию оставалось лишь проверить ее пульс и надеяться на скорейшее улучшение погоды.

      …

      Поздней ночью дождь перестал. Маленькой гостевой комнате горела масляная лампа. Аванами несколько раз за ночь просыпалась в бреду, но также быстро засыпала. Гию почти не отходил от своей гостьи. Ему было жаль ее. Такая молодая девушка, на лицо симпатичная, а жить осталось, возможно меньше, чем ему самому.       Он читал книгу, сидя рядом со светильником. Гию часто мучала бессонница, тем более сейчас, когда он, пусть и не сильно, но переживал за гостью. Пусть за годы службы мечником он и прошел профессиональную деформацию, но все же не мог лишить себя человечности. Пожалуй, это единственное, что осталось у него от его нормальной жизни. Время от времени Гию всматривался в лицо Аванами. Она иногда бормотала что-то через сон, морщилась. Температура не спадала, ее лоб был в испарине. Как же было страшно Гию наблюдать за медленной смертью человека, такого маленького и жалкого человека, как Аванами. Гнетущая тишина давила на него, он снова опустил взгляд на страницы книги:

«На картине этой изображен Христос, только что снятый с креста <…> На картине же Рогожина о красоте и слова нет; это в полном виде труп человека, вынесшего бесконечные муки еще до креста, раны, истязания, битье от стражи, битье от народа, когда он нес на себе крест и упал под крестом <…> когда смотришь на этот труп измученного человека, то рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой труп (а он непременно должен был быть точно такой) видели все ученики его, его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за ним и стоявшие у креста, все веровавшие в него и обожавшие его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет? Тут невольно приходит понятие, что если так ужасна смерть и так сильны законы природы, то как же одолеть их?»

      Гию зачитался, что не заметил наступления рассвета. Он повернул голову в сторону окна и убедился, что дождь почти перестал. Мечник направился к себе в комнату, попутно захватив мелко нарезанную рыбу с кухни на завтрак ворону. Пока птица клевала пищу, Томиока взял маленький лист бумаги и коротко описал ситуацию. В округе живет хороший врач, который раньше лечил Гию, если у него не было возможности остаться в поместье бабочки. Чаще всего, даже если у него и были серьезные раны, он пытался увильнуть домой, чтобы не слушать насмешки и колкости Шинобу. Когда она умерла, ей было всего лишь восемнадцать лет…       Ворон успешно отправился с запиской по нужному адресу, и Гию направился в маленькую кухню. Нужно было приготовить что-то на завтрак, скорее всего девушка скоро очнется. Готовить он умел только для себя по принципу «Не то, чтобы по вкусу вкусно, но по сути вкусно», так что пока это была основная его проблема. Скорее всего ей будет сложно есть, поэтому мужчина решил не придумывать что-то новое: сварить куриный бульон с яйцом и заварить чай будет достаточно. Судя по тому, как Аванами вчера с удовольствием пила из пиалы, тот лесной сбор ей понравился. Как ни крути, а облепиха со смородиной и правда вкусное сочетание.       Войдя с подносом еды в комнату, Гию заметил, как девушка сверлила стену взглядом. Ощутив постороннее присутствие, Аванами устремила свои зоркие зеленые глаза на мужчину. Ее голова лежала на предплечье, черные волосы выбились из легкой прически и теперь были разбросаны по подушке. —Как ты? — спросил Гию, подходя к футону. —Томиока-сан, простите меня за вчерашнее! Я почти не помню, как оказалась здесь, надеюсь, я ничего не натворила, — девушка приняла сидячее положение, принимая поднос с едой, —Вкусно пахнет, спасибо Вам. —Не болтай много. Я послал за доктором, он скоро придет. —Не стоило, Томиока-сан. Дождь закончился, я все же хотела бы отправиться до Саппоро. —Что такого срочного в этой станции, что ты рвешься туда, несмотря на свое состояние? —Это сложный вопрос, Томиока-сан, — девушка улыбнулась, отпивая бульон, — На который у меня пока нет ответа. —Вот как. Уедешь, как только твое состояние придет в норму. По крайней мере ту, которую позволяет твоя болезнь. —Почему вы помогаете мне, Томиока-сан? —Ты против? — мужчина поднял бровь, как бы не понимая, как можно задавать такие глупые вопросы. —Я могу Вас заразить. —Боюсь, что мне на этот факт все равно, — он отвел взгляд. —Я совсем Вас не понимаю. И меня это ужасно злит, Вы не представляете, насколько меня выводит тот факт, что я вас не понимаю! —Я же просил не болтать много. Злись, если угодно, но молча. В дверь постучали.       «Видимо, это доктор», — подумала Аванами, смотря на то, как Гию пошел открыть дверь. Она снова окинула комнату взглядом. Ее чемодан стоял там же, где она оставила его вчера. Слева от футона, метрах в двух, у стены стоял деревянный комод. На нем на подставке красовался изящный клинок в ножнах. Гарда была выполнена в форме вытянутого шестиугольника, белые нити крепко оплетали рукоять. Хотя Аванами и не разбиралась в холодном оружии, но с первого взгляда было понятно, что катана сделана искусным мастером. Она задержала свой взгляд на новом для нее предмете. Раньше она никогда вживую не видела настоящих клинков. «Видимо, Томиока-сан не врал мне, когда говорил про войну. Неужели он был самураем, если использовал катану? Но ведь указ о запрете был издан почти пол века назад! Странный он», — рассуждала девушка у себя в голове. Из мыслей ее вывел звук приближающихся шагов.       В комнату вошел низкий старичок лет восьмидесяти, в больших круглых очках, одетый на европейский манер. В руках он нес чемодан, еще более меньшего размера, чем тот, что был у Аванами. —Хо-хо-хо, ну здравствуйте, юная леди. Рассказывайте, что же Вас беспокоит. —У меня чахотка, господин доктор, — девушка сидела прямо, расположил руки перед собой. —Ясненько. Ну что ж, тогда могу Вам только посочувствовать. Но все же я должен провести осмотр и убедиться в достоверности Вашей информации, — бубнил врач практически себе под нос, надевая на руки перчатки и открывая чемодан.       Старик измерил температуру девушки, прослушал легкие, прощупал пульс и осмотрел горло. Томиока все это время стоял за его спиной и внимательно наблюдал за его действиями. —Ясненько, юная леди. Теперь мне точно все ясно. К моему сочувствию, у Вас правда чахотка! Вы не отчаиваетесь, сейчас много таких болеют, не одна Вы умрете в скором будущем! Самое главное для Вас сейчас — покой и сбалансированный рацион пищи. А может того и гляди, выкарабкаетесь, на что только не способен молодой организм, хо-хо. Я пропишу Вам микстуру от жара, чтобы не было лихорадки, а дальше уж Бог Вам в помощь, юная леди!       С этими словами доктор собрал все инструменты обратно в чемоданчик, и взяв Гию под локоть, вышел из комнаты вместе с ним. Они зашли на кухню и повисла неловкая пауза. —Она правда скоро умрет? — спросил Гию поднимая пустой взгляд на доктора —Сожалею, Томиока-кун. Я даю ей не более полугода, уж очень сильные хрипы в легких. —Что делать с ее приступами? —Боюсь, что только ждать, когда они закончатся. Вам нужно понять одну вещь. Не допускайте до нее сильного волнения, тогда, возможно, они станут реже. К сожалению, от этого заболевания нет лекарств. Последствия войны, Томиока-кун. Это тебя она, к счастью, обошла хо-хо, а такие, как эта юная леди, все чаще и чаще страдают из-за стресса и голода. Почти не ели ничего четыре года, по кустам прятались и шевельнуться лишний раз боялись, в грязи и чужой крови жили! От такого-то и не болеть. Дайте наконец этому уставшему телу душевный покой. Пусть гуляет на свежем воздухе, ей полезно. В дождь и мороз сидит дома в тепле. Ест больше полезной еды. Сохранит Бог, и легче ей станет. Ну что ж, пойду я, Томиока-кун, если больше тебе от меня ничего не надо. Береги себя! —Благодарю Вас, Хира-сенсей.       На такой ноте доктор покинул дом.