Сон Ивана

– Мы, – улыбнулся он, – в моём магическом театре, и если тебе угодно выучить танго, или стать генералом, или побеседовать с Александром Великим, то всё это в следующий раз к твоим услугам. Герман Гессе, Степной волк О, я понял всё, понял Пабло, понял Моцарта, я слышал где-то сзади его ужасный смех, я знал, что все сотни тысяч фигур игры жизни лежат у меня в кармане, я изумленно угадывал смысл игры, я был согласен начать её ещё раз, ещё раз испытать её муки, ещё раз содрогнуться перед её нелепостью, ещё раз и ещё множество раз пройти через ад своего нутра. Когда-нибудь я сыграю в эту игру получше. Когда-нибудь я научусь смеяться. Пабло ждал меня. Моцарт ждал меня. Герман Гессе, Степной волк В прибрежной таверне, поднимая потоками воздуха подвижные нитяные занавески, незнакомый Аполлон к нему приблизился. Его шаг был широк, быстр и смел. От его взгляда веяло задором и немного похотью. Он так легко скользил между столами, будто всю жизнь занимался балетом. Отшельник. Отщепенец. Любимец публики. Ясноглазый гомункул, достигший человеческих размеров, заставляющий любые взгляды трепетать. — Ты русский? Ты изъясняешься на английском? У меня здесь неподалёку гостиничный номер. — заговорил он быстро, жадно глотнув. В тот момент его силуэт охватило свежим, сдобренным речной влагой, ветром. Он погладил его по щеке. Иван прислонился к этой сильной, и в то же время изящной руке чисто на инстинкте. Его собственная грудь распрямилась, расправилась, и показалась шире. Иван почувствовал мистический миг, когда корпус его собственного тела, словно вопреки воле хозяина, накреняется Ему навстречу. Официанты сновали между столами и стульями, и казалось, не обращали на этих двоих внимания. За стенами шпалер шелестела длинная, как тело селёдки, листва ивы. У него были лучащиеся мягким пламенем золотисто-карие глаза, а также ярко-южный, загнутый кончиком вниз, нос. Брови настолько знойно улеглись над кинематографичными веками, что казалось, он корректирует их пинцетом. Бежевый пиджак ретроградной расцветки буквально пах дороговизной ткани, а под ним бесстыдно выглядывала чёрная, стянутая металлическими кольцами, фетишистская портупея. Пока он вертелся перед ним, пригласительно качая бёдрами, в его ухе блеснул массивный тевтонский крест. Стройный и изящный, он раскрылся перед Иваном как видение из Тонкого Мира. В сизом неоновом полумраке он также рассмотрел серебристые расклешенные брюки и туфли на высоком, плоском каблуке. От него веяло обильной мужской силой, которая всё подминала под себя, всё сметала на своём пути, подобно селевому потоку. Давид наклонился над Ваней, воспользовавшись рассеянной темнотой, и зачастил пальцем по нижнему ряду его зубов. Его глаза в тот момент были полуприкрыты, словно от наслаждения. Алкоголь уже медленно затапливал ванино сознание, он растекался в кресле подобно подтаявшему малиновому конфитюру, выпивающий в этот вечер в одиночестве, поэтому следующая реплика постучалась в иванов мозг словно из тумана: — Ну, чего уставился? Нравится моё обаяние? Нравится тебе кумир миллионов? — А ты станцуй мне вон на том шесте. На щеках Дамиано, ровно под скулами, отпечатались прелестные ямочки. Иван бесцеремонно разглядывал его гармоничные острые зубы, словно выбирал лошадь на выставке. Его случайный спутник был гладко выбрит, и лишь на подбородке и над верхней губой проступала короткая, дискомфортная щетина. Пока Дамиано трогал его шею, три пуговицы на ваниной рубашке самопроизвольно распахнулись от горла до середины груди, выставив на обозрение восхитительную бледную грудь, покрытую мелкими тёмными волосками. Ваня непринужденно сидел в ресторанном кресле и прямо смотрел ему в глаза, покручивая на руке швейцарские часы, пока Дамиано его гладил. В несколько прыжков итальянец вскочил на вершину шеста, поджал ноги, и какое-то количество раз обернулся вокруг него, эстетично и художественно планируя вниз со скоростью вихря. Его спина была выгнута, как у дирижёра или пианиста. Его ресницы были полуопущены вниз, за ними скрывалась покоробленная гордость. — Ну так что? Идёшь? Ваня строго, и казалось, горько на него посмотрел, но встал и пошёл за ним следом. Дамиано непринужденно двигался впереди него, слегка качая бедрами. Пиджак он с себя скинул, и нёс его, перекинутым через локоть. Иван старался не смотреть на его упругий зад, подчёркнутый облегающими строгими брюками. Он глядел на ремень, на его размахивающие татуированные руки, на его рубашку в том месте, где она ныряла под фантасмагорическую, манкую линию пояса... Линию пояса... В прихожей они останавливаются, чертят друг друга взглядами. — Как думаешь, зачем я тебя позвал? Он быстро смял губами несопротивляющиеся бледные губы. Схватил Ивана за волосы. В каком-то необъяснимом, нелепом отчаянии простонал ему в самое горло. Потом отпустил, напоследок куснув. Карие глаза Вани смотрят слегка тревожно. Его самоуверенность пролилась куда-то под изысканный травертиновый пол. Он заметно клонится назад, как качающийся болванчик. Выражение его лица, подсвеченного пробивающимся лучом-прожектором из-под тяжёлой портьеры, обретает драматичный оттенок. Аккуратный, острый кадык вверх и вниз ходит под тонкой кожей, которую с упоением маньяка хочется срывать, вскрывать и вспарывать, настолько она идеальна. Дамиано наматывает его светлую чёлку на палец. Щёлкает зубами. Кусает рядом с его лицом воздух. — Снимай штаны, русский Иван. — Ради мужика в серёжках? Его ноздри раздулись. Его зад встрепенулся. Он почти фыркнул, откидывая с глаза длинную светлую чёлку. — Именно. Дамиано фанатично ощупал его упругую грудь и талию, втянул губами сосок, и тут же отпустил, проследив, как он плавно возвращается на место. Потом втянул ещё. И ещё. Наигравшись с сосками, укусил Ивана за выступающую бедренную кость — и толкнул животом на постель. Начал мять его задницу через золотистую, дорогую ткань брюк. Ваня чуть расставил ноги, развернул голову вбок и полностью расслабился. — Я хочу, чтоб ты кончал без остановки. Чтоб ты орал мне в рот. Чтобы твой член краснел и дёргался. — сказал он тихо и будто бы стыдно. — Зачем тебе производить на меня впечатление? — Не знаю. Духовная потребность. Ты так манил, так тёк глазами, сидя в этом проклятом баре, что мне хотелось загнуть тебя прямо там. Дамиано cпускает с него штаны, соединяет бледные ноги, и увлечённо порет гостя ремнём по заднице, ощерившись, прикрыв его рот рукой. Иван вскрикивает, хмурит брови и кусает его за ладонь. Но его дыхание становится всё более возбужденным. Итальянец продолжает его бить. Потом он застёгивает ремень вокруг ивановых щиколоток. Улёгшись сбоку рядом с ним, вылизывает его веки, лоб и едва заметную хмурую складку над переносицей. — Теперь ты максимально красивый, Ваня. Не веришь – можешь убедиться сам, подойдя к зеркалу. Если, конечно, сможешь свергнуть эти временные импровизированные путы. Дамиано вылизывал его висок, отчего слипались и темнели его светлые волосы. — Тебе так уж хочется моей красоты? — А также твоей неспособности оказывать малейшее сопротивление. Давид сгребает его в охапку, и минут пять его целует, скомкав ванины губы, сильнее развернув светловолосую голову в сторону. Потом он до колен спускает с него штаны, увлеченно дрочит свой член, и кончает Ивану на задницу. Напоследок, ещё несколько раз передёрнув, поливает всю спину. У Вани поджимаются пальцы на ногах и вздрагивает внутренняя сторона бёдер. Он сопит в подушку. Он вертится весь, тяжело дыша и взмокая. Особенно в тот миг, когда темноглазый демон ребром ладони потирал его анус. Или втягивал большой палец его ноги в свой искусительный змеиный рот. Его глаза, видел Иван, светились солнечным светом. А его поцелуи отдавали горечью. Они быстро скурили по одной сигарете. — Почему вы, русские, такие красивые? Воистину, нежности будут потом, а пока давай просто трахнемся. Он по-змеиному прошептал, по-змеиному прошелестел, по-змеиному опустился рядом с ним на простынь. Он напустил в его зад слюну, поцеловал мерцающее алым кольцо ануса, и стал тихонечко пробираться внутрь, придерживая Ивана за талию. При этом постоянно заглядывал с профиля, наблюдая, как меняется выражение его лица. Ваня загнал руку под свой живот, нахмурил красивые брови, и начал быстро себе дрочить. Потом дрочить перестал, и с его губ сорвались первые стоны. Через несколько минут он порозовел щеками и уже вовсю кричал, робко подмахивая. Дамиано улыбался и прикрывал его рот рукой, чтоб заглушить крики. Засматривался на него сбоку: — Когда ты вот так опускаешь ресницы, я готов сдохнуть. А потом воскреснуть, чтоб трахнуть тебя снова. — Ну и сдыхай. Хуй с тобой. Иван хмурился. И дрочил себе, дрочил. Потом Давид усадил его на себя верхом, вцепился в усталые губы, и продолжил трахать. Они еблись непрестанно часа три, пока окончательно не вымотались. Какое-то время они лежали почти без движения, соприкоснувшись разноволосыми головами. Потом Дамиано взгромоздился ему на грудь, и начал трахать в рот своим тяжелым, изумительно фактурным членом. То быстро, то снова медленно. Эрот, разметав светлые волосы по подушке, в это время придерживал его снизу за яйца и жарко, безотрывно смотрел ему в глаза. — Какая же ты восхитительная блядь, Ваня. Он раскидывает его ноги. Начинает ему дрочить. Смотрит на него поплывшими, ласковыми глазами, в которых, кажется, уже встала конфузная слёзная влага. — Я просто хочу посмотреть, как ты кончаешь. — обнюхав его тело, говорит он треснувшим голосом. Он выглядит ещё красивее и одухотворённее, чем всегда существовал и был. И он уж больше не боится обнаружить перед Иваном свою неожиданную слабость. — Зачем? — буднично спрашивает Ваня. — Не знаю. Духовная потребность. Он связал над головой его руки, обхватил его член под яйцами, и долго его трахал, не давая ему кончить. Ваня подлетал на кровати, бил его ногами по ногам, стонал и потел, с особым жаром закусывая губы.