открытки из разноцветных снов

Небо всё-таки рухнуло. Невозможно навеки остаться бессмертным, и Его Высочество понимал это. Однако он никак не ожидал, что вместо желанного покоя его сознание будет жить и после смерти, когда от нетленного тела остался лишь пепел. Звёзды обнимают его тихой кромкой. Он слышит небо, пытается укрыть собой землю — бесплотным духом из голых мыслей и спутанных чувств, невидимым, недосягаемым. Божество навсегда останется божеством, но затеряется в небосводе, тонкой паутине звёзд. Хуа Чэн не мог допустить этого, не хотел. Его звезда всю жизнь горела ярче всех, слепила, оставляя в глазах слёзы восхищения. Его Высочество такой недосягаемый, что звёзды выжигают глаза. Однако Хуа Чэн счастлив. Мысли у Се Ляня чистые и искренние, красивые, как золотом разлитое марево заката — сияющие, цепко удерживающие взгляд воображаемых глаз, а чувства и того прекраснее: Хуа Чэн слишком несведущий, чтобы понять, на что они похожи. Они разгораются ярким пламенем, дышат нежностью. Хуа Чэн же дышит гарью. Его душа откашливает тёмные сгутки мазута и угольно-чёрной сущности. Пальцы Се Ляня сделаны из чуткости, похожей на мечту. Он прикасается не к людям, он прикасается к судьбе. Хуа Чэн, разумеется, готов отдать собственную судьбу без остатка своему божеству, раствориться в его ладонях, наслаждаясь каждым взглядом на обнажённое сердце — оно оплетено сосудами из тепла и света. Вопрос лишь в том, посмеет ли он. (не посмеет) Но Се Ляню всё равно — светлый дух осторожно касается мазутной пригари на лице демона, гладит, обнимает воздушной сиренью, гроздями солнца, снова слепит, но глаза благословлены. Хуа Чэн бы заплакал, будь у него глаза, от счастья и непонимания — свой облик при жизни он выстраивал по крупицам, хрупкий и ломкий, он преподносил себя прекрасным лакомством в блестящей обёртке, способной понравиться принцу, но душа давно была черным-черна. Тело рассыпалось горячим ветром. Он разнёс бесполезный пепел. Теперь только чистое, незамутнённое сознание в бездонной вселенной. И Се Лянь прикасается душой к нему, льнёт бесконечно любит. Любит, упавшего в грязь. Наверное, любил бы и в беспредельном великолепии, если предположить, что у Хуа Чэна оно было. Он тоже любит, пылает, разбивается. Тянется грязными руками к свету, и свет сам снисходит к нему, и свет целует его трепетом белых крыльев, золотым тиснением солнца и порывами весенней нежности. Хуа Чэн отвечает огнём своего воспалённого разума и судорожно пытается найти хоть что-то, способное сравнять весы, на одной чаше которых — любовь самого прекрасного существа. «Если бы в моей груди билось сердце, я бы отдал его тебе без сожалений».