Дикий кот

      Нехотя обернувшись на оклик брата, Огата лишь кивнул в сторону запустелого двора, и не дожидаясь Юсаку, смело перешагнул через то, что осталось от калитки. Сгоревшие остатки перекрытий покосившегося дома насквозь сковал ледяной коркой иней, а снег, припорошивший обломки сводов, заставлял воображение невольно видеть вместо сгоревших деревянных балок причудливые идольские изваяния, частоколом торчавшие из-под белого покрывала сугробов.              Сделав несколько шагов за разбитые ворота, снайпер в мыслях успел трижды проклясть Цуруми: дом никак не мог принадлежать оружейнику, можно дать голову на отсечение, что место встречи выбрано им отнюдь не случайно. Этот волк в овечьей шкуре как никто другой умеет выбивать почву из-под ног так, что происходящее начинает казаться сумбурным бредом или же вовсе дурным сном. Волей-неволей приходится упасть в волчью яму с кольями из обрывков воспоминаний детских лет, от которых хочется тотчас же отречься. Словно это произошло с кем-то другим. Не в этой жизни.              Некогда запустение обходило стороной небольшой, но крепкий дом, что лоском новизны колол глаза обнищавших жителей Асахикавы. Маленьким островком убранства и благополучия он возвышался над бушующим океаном послевоенной безнадеги. Подобно изгороди храма, что построен во славу страсти и искусства, деревянные стены причудливого дома ограждали гейшу из легендарного квартала Асакуса от сурового быта провинциального города.              Красивой игрушке всегда полагается вычурная коробка, дабы смотрящий не мог и не хотел отвести взгляд. Но вещь остается вещью, как бы не щедрился данна, по шальной прихоти прихвативший с собой в глушь осколок былой развязной жизни в столице. Долг службы намертво приковал знатного офицера к северным окраинам Хоккайдо.              Содержать живую куклу, наряжая ее в изящные кимоно, а потом воплощать с ней любые, даже самые темные фантазии – одно из статусных развлечений, которым мог похвастаться искушенный человек благородной крови в кругу своих друзей. Только вот куклы, если они из плоти, имеют слабость влюбляться в своих хозяев. Коджиро Ханадзава полностью это осознавал, но пагубный интерес не оставил ему и шанса оборвать порочную связь до того, как она станет фатальной. Должно быть, держать в руках чьё-то кровоточащее сердце и безнаказанно разбирать по косточкам человеческую сущность – чертовски приятно, ведь беззаветная любовь гейши, плавно переходящая в помешательство, на краткий миг дает почувствовать себя живым божеством. Но ничто не вечно под луной.              Время шло, а любимая игрушка начала понемногу надоедать. Почуяв это, гейша пошла на отчаянный шаг, перечеркнувший ее достоинство в профессии. Однажды узнав, что снова беременна, она решила не избавляться от плода, ставшего закономерным итогом распутства, облеченного в возвышенные чувства. К тому моменту отчаянное желание быть вместе со своим любимым обладало такой силой, что её не смутила ни утрата собственного статуса, ни то, что рождение внебрачного ребенка за спиной у законной жены, чернильным пятном позора въелось в идеальную репутацию генерал-лейтенанта Ханадзавы.              Воистину, уже тогда её начало охватывать безумие и скрывать это с каждым днем становилось все сложней. Да и с рождением ребенка обворожительная гейша, словно сошедшая с полотен живописцев, всё больше начала походить на усталую женщину, покровительствовать которой больше не было в удовольствие. Если поначалу задорная искра чертовщины в зеркалах темно-серых глаз могла разжечь в мужчине огонь страсти, то теперь от встречи к встрече она начинала все больше его отвращать. Томэ больна, больна им неизлечимо и с каждым годом помешательство прогрессировало. Должно быть, это расплата за попытку играть в бога, но порой быть в ответе за тех, кого приручаешь – невыносимо. К ошибке, которую никак нельзя исправить, горе-отец относился как к черновику семейной жизни, все реже появляясь в чертогах некогда кукольного дома.              Когда в городе прознали про то, что у уважаемого генерала есть ребенок на стороне — разразился грандиозный скандал, что бы замять его, Коджиро не побрезговал воспользоваться своим служебным положением, старательно стирая все следы распутной связи. Своего первенца генерал Ханадзава в мыслях окрестил позорным приплодом с дурной наследственностью и с рождением сына от законной супруги, напрочь отрекся от бастарда. Должно быть, так было проще навсегда отбросить прошлое.              Суровые условия северной провинции со временем подтачивали ментальное здоровье гейши, что привыкла к радостям столичной жизни, но когда покровитель, утративший былой интерес, все-таки открестился и от ее содержания, мир Томэ окончательно рухнул. Родители, жившие на деньги Томэ, сразу же всполошились, узнав о том, что их безбедная жизнь навсегда окончена, и тут же примчались к непутевой дочери из Саппоро, тем самым помешав ей наложить на себя руки.  От удара судьбы Томэ так и не оправилась. Самозабвенно ожидая, что возлюбленный с минуты-на минуту вернется, бывшая гейша каждый день готовила его любимое блюдо.               Тем временем деньги, оставленные данна на прощанье, начали кончаться, путь в высший свет после скандала для Томэ был закрыт навсегда, единственный способ выжить принудил ее иногда подрабатывать в местных борделях. Хоть провинциальные гейши, работавшие в бедных кварталах, не занимались проституцией на прямую, а лишь сопровождали клиентов, пока те ждут своей очереди, иногда за щедрую плату они поступались принципами и уподоблялись продажным куртизанкам. Так как клиентами подобных заведений в подавляющем большинстве были военные, то вскоре после появления в одном из борделей такой гейши как Огата Томэ, о ней и её бывшем покровителе с новой силой поползли грязные слухи.       

 

      

***

      Безжалостное стрекотание цикад гулом пронизало палящий зной, что плавил землю лучами беспощадного солнца. Сонной истомой жара сковывает тело, заставляя желать быстрее окунуться в прохладу вязкой тени, царящей за резными стенами причудливого дома. Нагреваясь, древесина испускает терпкий аромат хвои, что подобно благовониям пронизывает летнюю духоту отголосками лесной свежести.              Прячась от палящего зноя в теньке, Хякуноске молча сидел на крыльце, пытаясь самостоятельно надеть сандалии, сплетённые из рисовой соломы. Веревка никак не хотела завязываться в узел, то и дело выскальзывая из детских рук. Но малец не сдавался, упорно стараясь подчинить себе петлю, как его когда-то учили. Кое-как завязав хлипкий узелок, он свесил ноги с крыльца и принялся довольно болтать ими в разные стороны, проверяя свою работу на прочность.              Солнце, светившее из-за крыши дома, отбрасывало на землю загадочные тени, в очертаниях которых со скуки можно было разглядеть замысловатые образы животных, людей или же вовсе фольклорных персонажей. Должно быть, если духи и ёкаи из сказок правда существуют, то скорее всего при свете дня они скрывают свою истинную сущность от любопытных глаз именно в таких неуловимых формах. Или же виной всему разыгравшееся воображение ребенка? Бабушка всегда говорила, что видеть то, чего на самом деле нет – дурной знак, ведь тогда можно полностью утратить связь с реальностью.              Вдруг сандаль соскочил с маленькой ножки и полетел в высокую траву возле забора. Огата резво вскочил и побежал доставать его из некогда опрятной клумбы. Пробираясь руками через заросли сорняков и полевых трав, что дразнили острое обоняние каскадом причудливых ароматов, мальчик наконец отыскал пропажу. Сквозь бамбуковую изгородь забора доносились голоса: двое мужчин что-то громко обсуждали, но суть разговора ускользала от детского восприятия. Из грубой, полной ругательств речи, Хякуноске смог понять, что они оживленно говорили про какой-то пожар, который вот-вот должен случиться.              «Странные взрослые, как можно обсуждать то, чего еще не произошло? Хотя, пожары летом – не редкость!» — подумал мальчик, поднимая с земли слетевший сандаль. Огата хотел было снова спрятаться под крышей дома от палящего зноя, но вдруг калитка с треском отворилась, заставив его вздрогнуть и застыть на месте. Во двор вальяжно вошел рослый мужчина в военной форме. Хякуноске на мгновение опешил, с ног до головы рассматривая солдата: сабля на поясе и расшитый петлями мундир указывали на его высокий статус. Мать часто рассказывала историю про то, как однажды повстречала благородного офицера, который подарил ей счастье родить ребенка, а после отправился отдавать Родине долг службы и теперь каждый день она ждет его возвращения.              «Неужели это отец? Быть может, если мама увидит любимого, то перестанет грустить и каждый день готовить уху из морского чёрта?» — в потоке сознания проскользнула шальная мысль, всколыхнувшая давно позабытую надежду на встречу. Образ отца был размыт, даже черты лица канули в лету, лишь бездонные глаза холодной чернотой безразличия сверкали из глубин памяти, такие же, как те, что отражаются в зеркале.              — Здесь живет Огата Томэ? — громко спросил мужчина, в его тоне явно читалось дурное расположение духа. В ответ на это, Хякуноске робко кивнул. — Тогда немедленно зови её сюда! — прикрикнул солдат.              Малец тут же побежал к дому, и ловко перепрыгнув через порог, скрылся за резной дверью. В поисках матери Хякуноске заглянул на кухню, большую часть времени она проводила за готовкой пищи. Томэ помешалась на этом процессе, с тех пор, как однажды возлюбленный похвалил её стряпню, приготовление любимого блюда лорда Ханадзавы стало для матери каждодневным ритуалом, нарушать который непозволительно.               На кухне царил жутчайший беспорядок: среди гор немытой посуды изредка шныряли тараканы, а стол для готовки по большей части завален причудливой керамикой, что покрыта жирным налетом и годовалым слоем пыли. Лишь маленький уголок, где Томэ нарезала ингредиенты для ухи набэ, был подобен алтарю, выделяясь на общем фоне чистотой и порядком. Посреди комнаты стоял большой глиняный горшок, на углях в нем медленно закипал бульон, что пропитывал деревянные стены чадящим паром, и въевшимся в них запахом рыбы.              Мать почти неподвижно сидела над горшком, медленно смахивая ножом с разделочной доски рубленые овощи. Её черные волосы собранные колтунами в подобие причёски гейши, небрежно упали на бледное лицо, что в чадящем паре готовки казалось вовсе фарфоровой маской. Горе и бедность намертво въелись в ее тело и душу, лишь в темно-серых глазах еще теплился одухотворённый проблеск, ведь еду она готовила для любимого человека.              — Мама! К нам во двор пришел какой-то военный. Он тебя зовет! — запыхавшись, Хякуноске подбежал к матери и отмахиваясь рукой от клубов пара, потянул ее за длинный рукав.              — Не может быть...неужели сегодня?! — Томэ вздрогнула, будто бы очнувшись ото сна, она приосанилась и тут же сорвалась с места, волоча за собой по полу рваный подол затасканного до дыр кимоно. Беспечно оставив позади кипящий котелок с ухой, Томэ помчалась к крыльцу, а ошарашенный малец неспешно зашагал вслед за ней.              — Коджиро! Я так долго ждала… — радостно прокричала она, выбежав из дома. Чуть не споткнувшись о ступеньки, Томэ едва не обрушилась с объятиями на мужчину, но внезапно остановилась, разглядев его лицо поближе.              — Никак нет, вы обознались! — отрезал солдат, презрительно выгнув бровь. —  Я здесь по его поручению и только от вас будет зависеть, каким способом мне предстоит уладить отголоски давнего скандала, что до сих пор сказывается на репутации генерал-лейтенанта! — сверкнув глазами из-под хитрого прищура, мужчина едва заметно облизнул губы и хищно ухмыльнулся.              — Вы как всегда прямолинейны в своих намёках, Даичи-сан, вы намерены продолжить то, что начали в заведении? Должно быть, вы изголодались по моему обществу, раз вздумали заявиться в мой дом без приглашения! — вымученная улыбка тенью кокетства проскользнула на бледном лице бывшей гейши. Томе выученным жестом пригласила гостя внутрь дома.       — На этот раз дела обстоят иначе, но, пожалуй, ваши кошачьи ужимки смогут лишь ненадолго оттянуть неизбежное! — солдат вальяжно поднялся по ступенькам и похлопал женщину по плечу, прежде чем войти в дом.              Хякуноске молча наблюдал эту картину, спрятавшись за деревянной колонной, суть диалога так и норовила ускользнуть от понимания, но от чего-то по спине все равно забегали леденящие мурашки. Томэ приосанилась и, маня за собой гостя, мелкими шагами босых ног засеменила по деревянному полу крыльца.              — Хякуноске, погуляй часок другой, у меня важные гости! — проходя мимо сына она рыбной ладонью погладила мальчика по голове. Некогда музыкальные руки Томэ насквозь пропитались морским чертом, даже если в попытках отмыться, она бы стерла свои пальцы до костей, то этот запах всё равно навсегда бы остался на ее коже.              Огата едва не опешил, ведь до этого момента, мать всегда холодно отстранялась от объятий, редко могла осчастливить его ласковым прикосновением, да и гулять без присмотра дедушка с бабушкой раньше его отпускали неохотно. Неужели это встреча с тем мужчиной так повлияла на Томэ? Мальчик молча смотрел ей в след, не понимая, что происходит. Но тягучее ощущение тревоги понемногу начало сменяться воодушевлением, ведь временно оставшись без присмотра, можно наконец заняться запретным, но столь желанным делом.              С довольной ухмылкой Хякуноске сразу же побежал к старому сараю. На его везение дедушка с бабушкой недавно уехали восвояси, ненадолго оставив их с матерью одних. Как-то раз дед привез с собой из Сапоро одну занятную вещицу, подходить к которой без его надзора строго-настрого запрещалось, но раз сегодня особенный день, то можно пренебречь и этим табу.              Пробираясь через пыльные садовые принадлежности и деревянные перекрытия, Хякуноске пытался припомнить, где в этот раз дед ухитрился запрятать свое ружьё. Он уже не первый раз повадился тайно брать в свои маленькие ручки эту диковинную огнестрельную палку, но старый постоянно перепрятывал её в новое место. Увидев, как кожаный ремень заветного ружья незатейливо свисает с балки, что подпирает свод соломенной крыши сарая, Огата упер руки в боки и принялся искать глазами то, на что можно забраться. Увидав старую лестницу, малец сразу же подтащил её к заветной балке.               Вот незадача, две крайние перекладины, как на зло, были предусмотрительно спилены, но это лишь раззадорило проказника. Взяв в руки грабли, Огата ловко вскарабкался по лестнице, стараясь подцепить ими край ремня. Мальчик невольно высунул изо рта кончик языка и расплылся в улыбке, предвкушая, как сегодня подстрелит огромную утку. Стоило ему едва потянуть на себя ремень от ружья, как голову окропил мелкий мусор вперемешку с пылью. В самый неподходящий момент в носу предательски засвербело. Пытаясь почесаться рукой, что держалась за лестницу, Огата смачно чихнул и тотчас же свалился, потянув за собой ружьё.              «Ох, влетит же мне от деда, когда тот вернется!» — со смешком подумал мальчишка, лежа на грязном полу.В считаных сантиметрах рядом с ним упало тяжелое ружье, а сам Огата отделался лишь небольшой ссадиной на колене. Вставать он не спешил, а, напротив, поднял руку вверх, пытаясь прикоснуться к палящему лучу, что пробивался сквозь дыру в соломенной крыше. Частички пыли витали в залитом солнцем воздухе и причудливо переливались всеми цветами радуги. Казалось, что это не пыль вовсе, а кружащиеся в танце диковинные мушки.              «Всех птиц, что я подстрелил вместе с дедом, мама просто выбросила…» — задумался Хякуноске, с интересом рассматривая, как в золотистом потоке солнечного жара на кончиках пальцев под тонкой кожей просвечиваются капилляры и сосуды. «Может, если я сам смогу подбить утку, то она наконец перестанет готовить уху для отца и сделает блюдо для меня?» — встрепенувшись, Огата вскочил на ноги и подобрал с пола ружье, что было чуть ли не больше его собственного тела.              Для полного счастья осталось только раздобыть патроны. Юрко просунув голову в петлю от кожаного ремня, он крепко прижал к груди приклад и гордо выдвинулся на их поиски. На свою радость Огата успел подглядеть, как дед спрятал несколько коробок в свой тайник. С легкостью отыскав незамысловатое чугунное кольцо, что было прибито прямо к полу, мальчик изо всех сил потянул за него и приоткрыл крышку небольшого погреба.              Смело нырнув рукой в подпол, Огата нашарил в темноте полку, вплотную забитую разными склянками. Среди банок с семенами и бутылок со спиртным Хякуноске быстро нащупал стальную коробку от патронов, она оказалась тяжлой. Мальчик смог вытащить её только двумя руками, открыв коробку, он принялся аккуратно перекладывать патроны из нее в рукав своей юкаты.              Вдруг наткнувшись среди патронов на крохотный пузырек с запаянной крышкой, Огата удивленно выгнул бровь. Прочитав на этикетке надпись «мышьяк», он ощутил, как к границам сознания леденящими мурашками подбирается испуг, ведь брать яд строго-на строго запрещено. Когда в потоке сознания промелькнула мысль о том, что эта вещица может быть смертельно опасной, по телу прошлась до боли приятная дрожь. Малец тут же огляделся по сторонам и, убедившись, что за ним никто не смотрит – сунул пузырек себе в рукав. Если даже ружье уже подвластно рукам, то глупо бояться какого-то пузырька с ядом.              О смерти Огата знал не понаслышке, не раз видев, как мать на кухне разделывает извивающуюся рыбу. То, как отрубленная голова отчаянно ловит губами воздух и с какой жаждой жизни чешуйчатое тело выпутывается из цепких объятий гибели, на первый раз вогнало ребёнка в ужас, но спустя время, это зрелище стало обыденным ритуалом.              Когда камень, выпущенный из рогатки, первый раз смог настичь маленькую птичку, свившую гнездо под деревянной крышей, Огата удивился тому, что её страдания не продлились так долго как у рыбы: лишь несколько капель крови успели сорваться из-под трепещущих крыльев, прежде чем мертвая ласточка камнем упала вниз, распластавшись под ногами. Ох и влетело же тогда мальцу за испачканный кровавыми пятнами воротник, но осознание смертности уже плотно въелось в крепнущий разум.              Трепетно держать в руках предмет, способный оборвать чью-то жизнь. Поначалу даже охотничье ружье, привезенное дедом, вселяло ужас, но необъяснимое желание прикоснуться к воплощению своего страха и познать ни с чем несравнимое чувство власти над ним, оказалось сильней запретов старших. В свое время деду даже пришлось взяться за розги, чтобы отвадить малолетнего внука от дурных наклонностей, но побои не принесли плодов и старику всё-таки пришлось начать брать Хякуноске с собой на охоту. Как-никак в доме растет мужчина, тяжёлую работу поручить ребёнку пока нельзя, пусть от мальца будет хоть какой-то прок.              Радостно пробираясь к калитке сквозь высокую траву, Огата обернулся, бросив взгляд на выцветшие стены родного дома. Запущенный вид добавлял этому месту особый, сказочный колорит, казалось, что духи и призраки из легенд вполне могли бы обитать в сводах изогнутой крыши, покрытой трещинами и облупившейся краской.  Мальчик часто пытался в мыслях воссоздать былое величие дома и его хозяйки. Уходя, почему-то хотелось еще раз ощутить прикосновение руки Томэ, неважно, что она холодная и пахнет рыбой.              Поправив ружье, висевшее на шее, Огата смело зашагал по просёлочной дороге, что спускалась к реке. Минуя бараки и развалины имений, он не раз успел ощутить на себе косые взгляды. Местная детвора по советам родителей всегда обходила стороной ребенка из неблагополучной семьи, а ребята постарше глумливо пересказывали грязные слухи о его матери и иногда с издевкой мяукали ему в след, бормоча что-то про диких кошек.              Огата еще не до конца понимал смысл слов, что с болью врезались в память. Хоть на первый взгляд в сравнении с котом нет ничего оскорбительного, но шестым чувством ощущалось двойное дно: будто эти непонятные слова скрывают в себе самые страшные ругательства. Когда Хякуноске находил в себе силы ответить на издевки, обидчики тотчас же замолкали, и делали вид, что сын блудной гейши, как и его мать повредился рассудком, раз усмотрел ругательства в повседневных разговорах.              Ощущая, как чужие взгляды острыми спицами впиваются в спину, Огата спешно семенил по петляющей дороге, что спускалась в трущобы. Хотелось как можно быстрее скрыться от чужих глаз и навязчивого мяуканья за спиной. Камнем на шее ощущалось старое дедовское ружьё, оно так и норовило выскользнуть из рук. Стоило мальчишке свернуть за угол, как предательская кочка на пути заставила его споткнуться, а вес ружья своей тяжестью притянул Огату к земле. Едва удержав равновесие, он присел на корточки, пытаясь наспех завязывать ненавистную обувь.              — Проваливай отсюда, шлюхин сын! — эхом по узким трущобам пронесся оклик, в след за которым липкий ком грязи, со свистом пролетел над головой.              Огата испугано обернулся. Увидев, как мальчишки постарше, стоящие возле повозки с навозом, замахиваются её содержимым, Огата нервно усмехнулся: «зачем брать в руки какашки?!» — возмутился он. Но стоило второму куску грязи угодить прямо под ноги, замарав собой обувь и подол юкаты, как Огата резко вскрикнул, и роняя грязные сандалии, помчался наутек, попутно уворачиваясь от следующих бросков. Новое слово с болью врезалось в память, а пытливый ум никак не мог постичь его значение, но интуиция подсказывала, что ничего хорошего ждать не стоит.              Минуя узкие улочки трущоб под назойливое мяуканье, что слышалось за спиной, Огата с трудом оторвался от увязавшейся следом детворы и сошел с петляющей тропы к реке. Пробравшись через изгородь, отделявшую вымощенную камнем набережную от заросшего берега, мальчик смело замочил грязные ноги и шагнул в камышовые заросли, где река расходится рукавами цветущих заводей. Казалось, будто воды впитали весь жар предзакатного солнца и сами в его лучах обратились языками пламени, что неспешно пожирало соцветия кувшинок, качая их алыми языками.                Подле их илистых берегов вальяжно плескались дикие утки. Расправляя крылья в закатных лучах солнца, они то и дело норовили окатить свое оперенье хороводом брызг, или же вовсе занырнуть под воду, выставляя на показ забавные перепончатые лапы. Птицы выискивали в растрёпанных космах тины мелкую рыбёшку. Причудливое оперенье диких уток, будто соткано из камышовых веток и изумрудной зелени прибрежного ила, именно оно скрывает пернатых прелестниц от глаз хищников.              Прячась за высокими зарослями камыша, мальчик залюбовался утками, то как они старательно чистят пёрышки и трясут хвостатой попкой казалось забавным, но Хякуноске все никак не мог отвлечься от попыток постичь смысл слова, которое кричали ему в след мальчишки.              «Что такое шлюха? И при чем здесь мама?..» — задумался Огата, сняв ружье с предохранителя. Дед всегда говорил, что стрелять нужно с холодной головой. «Вроде не горячая!» — заключил мальчик, озадачено проведя рукой по лбу и коротким волосам. На всякий случай он зачерпнул в ладонь немного воды и окропил ею макушку. Достав из рукава патрон, одолженный у деда, малец смело зарядил им ружьё.              Стрелять в уток, когда они сидят на воде – гораздо сложнее, ведь тогда половина тела скрыта от взора, да и вылавливать пернатую тушку из речной тины довольно утомительное занятие. Огата невольно вспомнил, как дед вместо того что бы учить стрелять, так и норовил послать внука выискивать уже подбитую добычу. Благо дело иногда он разрешал сделать несколько выстрелов, которые чаще всего улетали в молоко, но иногда свинцовая пуля все-же настигала свою цель.              Это чувство ни с чем не сравнится, ведь именно в момент выстрела дикая утка, что секунду назад нежилась в лучах закатного солнца и забавно трясла хвостом превращается в безжизненную тушу, что распласталась на водной глади. Поначалу было брезгливо брать в руки мертвое тело, но со временем отвращение, как и восхищение перестали ощущаться ярко.              Прицелившись по кромке воды, Огата начал вести ружьем отставшую от стаи утку. Бабах!  Первый выстрел не достиг цели, а лишь слегка задел птичье оперенье. Утки в ужасе захлопали крыльями и с громкими криками принялись разлетаться в сторону берега. Но малец не растерялся, он быстро перезарядил ружьё, и выстрелил в уже подбитую утку, что последней взмыла в воздух. Свинцовая пуля прошлась по брюшине птицы, но не смогла прервать ее полет. Снова промах, близкий к попаданию, раненая утка изо всех сил ринулась догонять спугнувшуюся стаю.              Соединять в одной точке пулю, птицу и дистанцию упреждения у мальчика пока получалось плохо. Он раздосадовано полез в рукав за новым патроном и вскинул ружьё. Дедушка всегда говорил, что раненые животные на последнем издыхании сами могут обратить охотника в жертву. Вспомнив это, Огата нахмурился и прицелился петляющему подранку вслед. Выстрел! Мальчик уже не надеялся, что попадет с дальней дистанции, но на его удивление, набравшая высоту птица, не смогла ускользнуть от пули. Подобно сорвавшейся с закатного неба звезде, она камнем упала в камышовые заросли на берегу реки.              — У меня получилось… — от неожиданности Огата опешил, не веря своим глазам, он провёл рукой по голове, представляя, что ладонь Томэ ласково легла ему на макушку. Радостно подпрыгнув, малец тотчас же сорвался с места и отправился на поиски заветной утки. Он уже предвкушал, как гордо покажет свой охотничий трофей матери.              Огата услышал отчаянное кряканье, доносившееся с берега. Засеменив по воде в брод, он с опаской выглянул из высоких зарослей. Взору открылась живописная поляна, запахи полевых цветов и свежескошенной травы так и манили облюбовать это место для вечерних прогулок. Жаль, что мать редко выходит из дома и вряд ли захочет прийти сюда.              Пытаясь отыскать взглядом подранка, Огата тотчас же вздрогнул, когда заметил молодого мужчину, стоявшего на берегу. Военная форма яркой деталью бросилась в глаза мальчишке: на вид солдату было не больше тридцати лет, но его лицо уже украшали ухоженные усы и аккуратная бородка. Незнакомец с интересом рассматривал подстреленную утку, что отчаянно хлопала перебитыми крыльями у него под ногами.              Огата не раз успел заметить этого солдата, прогуливающимся по набережной в вечернее время. Офицерский клуб как раз располагался у самого берега реки, проходя мимо, мать всегда восторженно рассказывала, о том, что Отец часто посещал это место по долгу службы. При виде взрослого, мальчик хотел было сразу бросится на утёк, но услышав оклик сразу же застыл на месте.              — Можешь больше не прятаться, я тебя уже заметил! — мужчина бросил взгляд на колыхающиеся маковки камышей. — Это твой выстрел настиг утку? —  он осторожно поднял бьющуюся птицу за шею и протянул её в сторону кустов.              — Д-да, — несмело отозвался Огата. Волоча за босыми ногами зеленую тину, он с опаской выбрался из зарослей.              — Надо же, такой юный, а уже вооружён до зубов, север Хоккайдо и впрямь опасное место, — усмехнулся незнакомец, завидев семилетнего ребенка, бредущего с непомерно большим ружьем наперевес. — Ты, должно быть, потерялся?              — Нет... мы с дедушкой охотились, и я немного отстал от него! — соврал Огата, отчего его щёки невольно залились пунцовым румянцем. Мальчик никогда не умел хорошо лгать, даже скрещенные пальцы за спиной ему никогда не помогали в этом деле. В ответ незнакомец скептически выгнул бровь и загадочно улыбнулся. — Ружьё дед мне сам доверил! — спешно добавил Хякуноске, нервно барабаня пальцами по деревянному прикладу.              — Вот как, значит ты, уже опытный охотник, раз сам смог подбить птицу! — поняв, что невольно застукал мальца за шалостью, мужчина с ухмылкой положил бьющуюся утку под ноги ребёнку. — Отличный выстрел!              От вида живой птицы Огата опешил: последняя пуля прошла на вылет, насквозь прошив сразу оба крыла, а первые две лишь слегка потрепали утиное оперенье и перебили ноги. Птица изо всех сил извивалась и отчаянно крякала. Казалось, что в её глазах маленькими бусинами влаги выступали слезы. От этого зрелища по спине забегали леденящие мурашки. Тревожный трепет в мгновение ока охватил мальца, ведь ему никогда не приходилось подбирать на охоте ещё живую добычу.              — Дедушка всегда говорил, что животные не могут плакать и чувствовать, как люди…  — к горлу начал подкатываться горький ком, когда в руках оказалось трепещущее тельце. Огата сам едва сдержал слезы, что от чего-то так и норовили предательски затуманить взор. — Но, если это не правда…тогда что же делать? — озадачено спросил мальчик, вытирая рукавом сопливый нос. Он знал, что разговаривать с незнакомыми людьми опасно, но солдат не внушал тревоги, а напротив всем своим благопристойным видом источал умиротворение и уверенность.              — У животных правда нет человеческих чувств, только звериные, но боль и страх смерти им знакомы так же как людям, —  на спокойном лице незнакомца тенью промелькнуло удивление, а под черными усами блеснула добрая усмешка: — подбитая утка уже никогда не сможет взлететь и жить полноценной жизнью, продлевать её агонию – жестоко, такое существование хуже смерти. Полагаю, прекратить страдания птицы будет милосердным решением.              Мальчик ещё больше растерялся, птицу мучить не хотелось, да и маме в таком неприглядном виде трофей явно не понравится. Не зная, как разделаться с уткой, он уже было потянулся к рукаву за патронами и вскинул ружьё для перезарядки. В ответ на это мужчина громко поцокал языком.              — Если выстрелишь в утку с близкого расстояния, то останешься без ужина. Дробь от дула разорвет тушу в клочья и испортит мясо, — с интересом наблюдая за мальцом, незнакомец покачал головой и опустился на колени, усаживаясь рядом с мальчиком. — Клади птицу на землю и крепко держи её шею, — спокойным тоном добавил он, сняв с пояса, блеснувший сталью, штык-нож.              Взяв себя в руки, мальчик уверено смахнул с ресниц лишнюю влагу и послушно положил утку под ноги солдату. Утка тотчас же заметалась в разные стороны, но мужчина умело обездвижил её, заведя друг за друга перебитые крылья птицы. Мальчик опешил и удивленно захлопал глазами, когда солдат протянул ему свой нож. Колеблясь несколько мгновений, Огата взялся дрожащей рукой за холодную рукоять.              Все происходящее вдруг показалось мороком, в дурмане которого четким оставалось лишь одно чувство. Необратимость. Момент, когда повелению воли уже невозможно воспротивиться, и действие, что еще не свершилось, должно неминуемо воплотиться. Назад пути нет. Чужая ладонь мягко легла поверх детской руки и аккуратно направила лезвие ножа прямо к утиному горлу. Едва замешкавшись мальчик заглянул в глаза незнакомцу, увидев в них непроницаемую черноту спокойствия и свое отражение в ней, Огата надавил на рукоять ножа. Трепет тотчас же улетучился, когда брызнувшая кровь, гранатовыми каплями окатила щёку.              Прижатая к земле утка хаотично заметалась в предсмертных конвульсиях, кропя полевые травы алыми брызгами. От вида крови, будоражащая дрожь пробежалась от пяток до макушки, оставляя за собой шлейф звенящей пустоты. Нож больше не содрогался в детской руке, что уверенно отсекла птичью голову от бьющегося в агонии тела. Обескровленная утка даже, лишившись головы, несколько мгновений продолжала отчаянно дёргаться.              — Как так?! Она еще живая?! — крепко вцепившись в рукоять запятнанного ножа, Огата растеряно посмотрел на незнакомца, в ответ тот лишь усмехнулся отрицательно покачал головой. Мальчик сразу же ослабил хватку на кровоточащей шее и с поклоном протянул солдату нож.              — Отличная работа, охотник! —   наблюдая за тем, как мальчишка старательно вытирает рукавом брызги крови, мужчина с улыбкой погладил его по колючей макушке.              — С-спасибо… — от неожиданности Огата вздрогнул, но отстраняться от прикосновения не стал, похвала редко звучала в его адрес. — Скажите, вы же и правда солдат? — набравшись смелости, мальчик с запинкой задал вопрос.              — Так точно! — ухмыльнувшись, незнакомец похлопал себя по плечам, на которых красовались расшитые погоны младшего лейтенанта.                — Мама говорит, что папа сейчас на службе и поэтому не навещает нас… — пробормотал Огата не сводя глаз с обезглавленной тушки, что до сих пор подёргивалась в редких судорогах. — Может быть, вы знаете моего папу? — с надеждой ребёнок бросил на солдата вопросительный взгляд. Казалось, словно незнакомец сошел с картинок из книг, которые мама изредка читала перед сном. Изо всех сил хотелось зацепиться за этот лощёный образ, ведь по описанию он очень походил на отцовский.              — Вот как, — удивился мужчина и со снисходительной улыбкой добавил: — в армии сейчас очень много солдат, если он служит в этих краях, то я вряд ли мог с ним пересечься. Если мне все-таки повезет встретить твоего отца – я обязательно передам от тебя привет. Как его зовут? — умиляясь наивности ребенка, мужчина одобрительно кивнул.              — Его зовут Коджиро Ханадзава, — полушёпотом ответил мальчик и пытаясь побороть смущение добавил, — передайте пожалуйста, что мы с мамой его очень ждем! Она каждый день тоскует и готовит его любимое блюдо!                — Надо же, знакомое имя…  — в непроницаемых глазах цвета мрака бесовским огнем блеснула искра интереса, а добрая улыбка на миг обратилась в острый серп, — твоя мать случайно не из этих краёв, как её зовут?              — По правде, вы сегодня уже не первый военный, кто о ней спрашивает, — мальчик смущенно отвел взгляд, и медленно поднялся на ноги.  Вспомнив о госте, что заявился без приглашения, Огата невольно вздрогнул и хотел было тотчас же помчаться домой, но взыгравший интерес не дал этого сделать, ведь незнакомец сулил дать ответы на те вопросы, что уже давно камнем лежали на сердце. — Маму зовут Томэ Огата, раньше она работала гейшей в Асакуса, а теперь живет здесь со мной. Вы знакомы с папой?              — Значит слухи не лгут, у генерала, что недавно вступил в должность и правда есть ребёнок на Хоккайдо — размышляя вслух, мужчина довольно сверкнул острой ухмылкой, — Ханадзава Коджиро уважаемый человек благородной крови, в армии его все знают!              — Здорово! Как думаете, если я тоже пойду в армию, то смогу с ним встретится?              — Думаю, тебе обязательно выпадет шанс с ним повидаться! — солдат с улыбкой протянул мальчишке обезглавленную утку и ободряюще похлопал его по плечу, — кстати, насколько мне известно, твой отец сейчас гостит у семьи в Токио, говорят у его сына как раз день рождения в этом месяце, — нарочито мягким тоном добавил он.              — Странно… мы же с мамой живем здесь, зачем ему туда ехать?! Да и день рождения у меня зимой, а не летом! — мальчик скептически выгнул бровь и с опаской взял из рук солдата еще теплую тушку. — Мама мне ничего такого не рассказывала про Токио… она говорила только, что папа уехал на службу… — хоть смысл услышанного так и норовил ускользнуть, но несмотря на это, к границам сознания подбирался сковывающий ужас. Огата хотел было сразу же откланяться, но все-таки решился задать напоследок вопрос: — неужели это значит, что он нас… бросил? — эта мысль впилась в сознание клыками ядовитой змеи, а слезы снова так предательски навернулись на глаза.              — Спроси маму об этом при встрече, быть может, она расскажет больше, — ладонь незнакомца мягко легла на детское плечо в знак поддержки, — в любом случае, тебе лучше поспешить домой, пока совсем не стемнело, ведь ребёнку даже с ружьём опасно разгуливать по ночам, — в его голосе слышалась уверенность, которая несмотря на тревогу успокаивала и, казалось, пронизывала вечерний воздух безмятежностью.              — С-спасибо вам за помощь!  — крепко вцепившись пальцами в утиную шею и ремень от ружья, Огата низко поклонился, и поблагодарив незнакомца, резво зашлёпал босыми ногами по прибрежному илу.              Провожая силуэт мальчишки неотрывным взглядом чёрных как ночь глаз, солдат хищно клацнул зубами: — Теперь ясно, какой именно скандал послали заминать людей из второго дивизиона…              Стоило солнцу закатится за кромку горизонта и утонуть в огненных водах реки Асахи, как за стёклами домов на берегу, один за другим зажглись тусклые огни фонарей и керосиновых ламп, Полумрак, окутавший петляющие улочки трущоб, развеялся свечным маревом, а гул цикад постепенно сменился убаюкивающим стрекотанием сверчков, да брачными песнопениями лягушек, что доносились с берега реки.              Не оборачиваясь, Огата бежал наперегонки с собственной тенью. Казалось, будто животрепещущий вопрос, самым большим страхом наступал на пятки. «Какая еще семья из Токио?! Незнакомец точно ошибся или соврал! Если бы это была правда, то мама бы обязательно рассказала!» — прижимая к груди пернатую тушку, Хякуноске, что есть мочи стремился опровергнуть свои же умозаключения, но тревога все никак не отступала.              Сбивая босые ноги о каменную брусчатку, Огата спешно пробирался сквозь поток безликих людских силуэтов, что подобно призракам, блуждали средь узких переулков. Взрослые шарахались от вида мальчишки, бегущего с ружьём наперевес, иные старались преградить ему путь и сердито роптали в след: «Нынче беспризорники совсем потеряли страх. Кто знает, что у него на уме, вдруг ему вздумается пустить кому-то пулю в лоб?!».               В спешке мальчик уже и не думал о том, что дома за ружьё ему знатно влетит, все мысли съедало беспокойство. Безголовая утка, медленно остывала в руке, она сулила стать единственным успокоением. Мальчик пытался в красках представить, как Томэ гордо примет трофей сегодняшней охоты прямо из рук сына и празднично приготовит новое блюдо лично для него. Должно быть, тогда материнская ладонь снова ласково пройдется по колючей макушке.              В спешке добежав до дома, Огата остановился перед распахнутой настежь калиткой. Подле изгороди забора сидели два солдата, окутанные табачным дымом, они оживлённо травили друг с другом армейские байки.  Завидев их, малец насторожился, он обошёл бамбуковую изгородь с другой стороны и с опаской вошел в заросший двор. Странно, в окнах свет ещё не загорелся. Тени полностью скрыли приметные очертания предметов, лишь отблески вечерней зари на востоке тусклым свечением освещали чернеющее в полумраке крыльцо. Прижав к груди ружьё, Огата с трепетом погрузился в непроглядные чертоги деревянных стен.              Гул сверчков, доносившийся с улицы, начал тонуть в вязкой тишине полумрака. В поисках матери Хякуноске сразу же побежал на кухню, но к его удивлению, средь омерзительных гор грязной посуды и нагромождений из столовых приборов её не оказалось. Лишь паутина на окне серебром поблёскивала в сумрачном мареве, а в углу стоял полностью выкипевший котелок с остатками выкипевшей досуха ухи. При свете дня запах рыбы паром забивал гнилостный смрад, что сейчас царил в помещении.       Огата на цыпочках пробрался к деревянной двери кладовой, ведь фонарь и спички как раз находились там. Распахнув дверь, мальчик едва не закашлялся от нахлынувшей волны зловония. Скривившись, мальчишка бросил утку на пол и пальцами зажал нос. Дрожащей рукой он принялся шарить по деревянной полке. Когда заветный коробок наконец был найден, мальчик что есть мочи чиркнул спичками.              Полах света резкой вспышкой озарил маленькое помещение и явил взору омерзительную картину. На полу были разбросаны части гниющих пернатых туш, в них с аппетитом копошились опарыши. За долгое время, птичьи тела уже успели истлеть и перемешаться друг с другом в однородную массу.  Без сомнений, это те самые утки, которых Огата подстрелил вместе с дедушкой. Омерзительное зрелище заставило мальчика вскрикнуть и обронить на пол спичку. Пламя в мгновение ока погасло, а взор вновь окутала тьма. Оно и к лучшему, некоторые вещи лучше навсегда оставить под ее покровом.  Ребёнок в ужасе отшатнулся, позабыв про свой охотничий трофей, он пулей выскочил из кухни и уже было засеменил по лестнице вверх.              Вдруг мальчик замер в оцепенении. Со второго этажа доносился какой-то шум и чья-то неразборчивая речь. Крепко вцепившись пальцами в ремень ружья, Огата прокрался вверх по лестнице. С каждой ступенькой звуки становились все громче и громче. Застыв перед маминой спальней, он страшился даже стука собственного сердца.       Заходить в мамину спальню всегда строго-настрого запрещалось. Но однажды Огата все-таки решился нарушить запрет и тайком проникнуть в святая святых. Средь разбитых зеркал, разорванных в клочья кимоно и потрепанных музыкальных инструментов, мальчик сразу приметил огромный камидана. Подобно иконе, писаный маслом мужской портрет утопал в чадящем фимиаме благовоний и алтарных подношений. Сквозь дымчатую вуаль, на мальчика бесстрастно взирали угольные глаза, такие же непроглядно чёрные как у него самого. От тяжёлого взгляда даже зажмурившись не скрыться, иногда волей-неволей приходится замечать его в зеркале. У этого чувства горький привкус.        Томэ часто запиралась одна в этой комнате, нарушать священный покой матери – непозволительно. Но если дать любопытству одержать над собой верх, и одним глазком заглянуть в замочную скважину, то можно узреть, как потоки спутанных волос, чёрным водопадом спадают на пол с разбросанных подушек, а контуры обнажённой женской груди, сияют ослепительной белизной. Купаясь в сумрачных лучах лунного серпа, Томэ воистину прекрасна, отвести взгляд так же невыносимо, как продолжать наблюдение.               Будоражащий ужас подступает к рваным границам сознания, заковывая в оцепенение трепещущее тело, когда там, за дверью, изящная рука начинает судорожно скользить меж распахнутых бёдер, а сквозь улыбчивый оскал напомаженных губ едва просачиваются тихие стоны, переходящие в хищное шипение. Пятная сияющую белизну своего тела россыпью гранатовых капель крови, женщина в забытье терзала свои вздымающиеся от томных вздохов груди. При виде длани, что с неистовством дикой кошки впилась остриями длинных ногтей в собственную плоть, мальчика охватил страх. По детской спине медленно поползли ледяные мурашки, а сердце, судорожно забилось, разгоняя по венам бешеный напор горячей крови.              Извиваясь на полу в грязном ритуальном танце, Томэ будто вырисовывала своим расцарапанным телом кандзи заветного имени, что мантрой пробивалось сквозь стенания в ночной тишине. Маска печали наконец слетела с мертвенно бледного лика и обнажила пред взором чернильных глаз мужского портрета, хтоническое естество одинокой женщины. Протяжный стон, заставляющий кровь стынуть в жилах, с громким рычанием вырывался из обкусанных уст, а бьющаяся в сладострастных судорогах стройная женщина, будто повинуясь демонической воле, стремительно взвилась в высь и спустя мгновенье с грохотом рухнула на пол.              В сумеречном свете алый цвет всегда кажется чернильным, особенно на бледной и израненной коже. В блаженном забытьи Томэ с наслаждением слизывает всю кровавую влагу со своих дрожащих пальцев и шатко поднимается на колени. С семейного алтаря тотчас же слетают на пол все нагромождения из свечей и благовоний, а запятнанные уста в неистовстве льнут к вожделенному портрету, оставляя за собой тёмные разводы на масляной краске.              Увиденное заставило резко отвести глаза и отпрянуть от замочной скважины прочь. На распахнутых губах ребёнка сквозь сбитое дыхание застыл немой вопрос. «Неужели так выглядит любовь?» Эти мысли ввергали в ужас, но взгляд все равно неотрывно впивался в обнажённую фигуру. Леденящая дрожь, что сотрясала тело волнами страха, от чего-то начала казаться мальчику до боли приятной, это странное чувство тесно сплелось с осознанием порочности самого близкого человека. Неужто только такая извращённая молитва способна на краткий миг заставить мать вновь почувствовать вкус жизни? Ведь это был тот самый редкий момент, когда на её лице наконец расцвела искренняя улыбка.              Но спустя всего несколько минут за расписной дверью вновь раздался громкий плачь. Эта порочная картина с болью врезалась в память. Теперь при взгляде на алтарный портрет, воспоминания той ночи невольно будоражат сознание отголосками отвращения. Всё верно, в жизни матери есть только один мужчина, которого она способна любить.       Как и в ту ночь, сегодня, сводчатые стены никак не могли поглотить звуки глухих стонов, доносящихся из маминой спальни. Вычурная роспись запертых дверей во тьме полумрака сменила свои прелестные очертания на зловещие. Казалось, что священные животные зодиака и лики Будды, рожденные рукой умелого художника, при сумеречном свете обратились в демонических стражей преисподней.              От мысли, что пугающее зрелище повторяется прямо сейчас, мороз прошёлся по коже. Рука мальчика мёртвой хваткой вцепилась в кожаный ремень ружья, когда средь шума за широкой дверью он услышал голос мужчины. Мурашки снова пробежали по спине, от осознания, что тот незнакомый мужчина все еще не ушёл.              Услышав за дверью знакомое слово, Огата тотчас же встрепенулся, мальчик вплотную прижался к расписной древесине, пытаясь подслушать происходящее за дверью.  Любопытство так и подбивало заглянуть в проклятущую спальню, но страх, упавший оковами на плечи, так плотно сжал нутро, что казалось, он вот-вот выбьет из лёгких остатки кислорода и вдребезги раздавит грудную клетку. Заглянуть в замочную скважину – смерти подобно, ведь некоторые вещи лучше не видеть своими глазами.              Угольным росчерком полумрак скрыл в глубине своих теней силуэты, лишь отблеск обнажённой кожи мог броситься в глаза. Казалось, словно в комнате больше никого нет, будто мать снова во власти порока тянется к заветному портрету, пытаясь прильнуть нутром к пустоте. Но горящий взгляд чернильных глаз слепым пятном провалился во мглу, из которой очертаниями виднелся чёрный армейский мундир. Мужская фигура заслонила собой злосчастный алтарь. Женщина послушно стояла на коленях, по её бледной спине спадали потоки чёрных как смоль волос, спутанные колтуны небрежно подобраны чужой рукой.              — Надо же, Томэ, неужели ты правда думала, что так просто сможешь откупиться от того, что натворила?! — сквозь стиснутые зубы прошипел мужчина. Частые вздохи то и дело сбивали его гневный тон. В ответ на это послышался лишь нечленораздельный стон. — Что? Кто разрешал тебе болтать с набитым ртом?! — громкий шлепок эхом прозвучал в ночной тишине, мужчина властно придвинул чужую голову вплотную к себе, — Работай молча, дешевая шлюха! — прикрикнул он и продолжил остервенело толкаться меж распахнутых красных губ, с которых на пол медленно стекали серебристые дорожи слюны. Вскоре послышался звук отдалённо напоминающий кашель, женщина попыталась инстинктивно отпрянуть, но рука, что сомкнулась на затылке мёртвой хваткой, не дала возможности отстраниться, а лишь начала резко толкать голову навстречу движениям бёдер.              Насадив гейшу до упора, мужчина залюбовался слезами, что дымкой затуманили взгляд тёмно-серых глаз. Когда поток рвотной массы своим напором вытолкал его достоинство из объятий красных губ, солдат с рычанием зверя излился прямо на чужое лицо. Задыхаясь, женщина тотчас же рухнула на пол, в попытке подавить судорожный кашель и рвотные позывы, она стыдливо зарылась в свои испачканные волосы.               — Только взгляни на себя! Во что ты превратилась! — отдышавшись военный снова запустил руку в чужую шевелюру. Намотав растрепанные патлы на кулак, он плотно прижал обнажённую гейшу к стеклу разбитого зеркала. Отблески вечерней зари блёклым мерцанием очерчивали контуры изможденного тела: незажившие следы царапин, подобно загадочным символам покрывали бледную грудь, а на растрескавшихся губах виднелись омерзительно белые капли, что вперемешку со слезами стекали по красным щекам.              — Ах, когда-то ты и впрямь была мечтой. Лучшая среди кисок в Асакуса! — опустившись на колени, мужчина властно передвинул к себе запятнанные синяками бёдра. Громким шлепком руки он оставил ещё одно красное пятно на белоснежных чреслах и всем своим весом вжал хрупкое тело в пол. — А теперь драть тебя может даже собака! — сбивчиво процедил он над ухом Томэ.              — Коджиро... — сквозь слёзы Томэ простонала заветное имя, — я только хотела ещё раз увидеть его... я знала, что подходить к воротам его дома непозволительно, но ничего не могла с собой сделать!              — Лорд Ханадзава прав... ты сошла с ума, боюсь представить, что он вытворял в постели, раз после него ты так шибко повредилась рассудком! — военный со всей силы начал вбиваться в обнаженное тело под собой. — Все-таки обольщать подчиненных Ханадзавы, в обмен на возможность пробраться к нему в дом – омерзительно! — сильная рука властно сомкнулась на затылке, не дав бывшей гейше возможность пошевелиться, а влажные шлепки вперемешку со стонами эхом разорвали ночную тишь.              — Он всё ещё помнит обо мне! Когда-нибудь он сам придёт! —  срываясь на крик, Томэ подалась на встречу движениям, а в пустом взгляде тёмно-серых глаз вновь бликами заиграли весёлые чертята. Спустя несколько мгновений она по-кошачьи выгнула спину и сотрясаясь в блаженном экстазе изо всех сил принялась терзать ногтями собственную грудь.               — Генерал всего-то хочет избавиться от шлюхи, что до сих пор пятнает его честь! Рано или поздно мне придётся выполнить приказ, ведь из-за твоей работы в борделе страдает репутация моего командира!  —  оглушительная пощёчина жаром обдала бледные щёки, — верно ли говорят, что перед смертью не надышишься?! — грубые пальцы сомкнулись на тонкой шее, а Томэ подобно змее, начала судорожно извиваться в захвате оскаленных рук. Её обкусанные уста четно пытались поймать ускользающий воздух.               — Не смей трогать маму! —прокричал Огата, распахнув дверь настежь. Едва стоя на ватных от ужаса ногах, мальчик дрожащей рукой вскинул старое ружьё. Затуманенные слёзной дымкой, непроглядно-черные глаза остекленели от увиденного. От страха, что мать вот-вот убьют – даже зажмурившись не скрыться.              Перед охотой дедушка всегда приговаривал: «Тот, кто посмеет хоть раз направить ружьё на человека – будет проклят и никогда не сыщет покоя!». «Люди так не поступают...» — мысленно изрёк Огата, до упора нажав курок. Бабах! Ослепительная вспышка дула на долю секунды выжгла вязкий сумрак в комнате. Военный тотчас же с криками отпрянул от распластанной по полу женщины. Свинцовая пуля насквозь прошила чёрный мундир, оставив на плече мужчины глубокую рану.              — Правду говорят! У диких кошек и котята одичалые! —  вцепившись в свое плечо рукой, мужчина сорвался с места. Переступив через дрожащее тело под собой, он будто затравленный зверь кинулся к выходу. Лихо отшвырнув мальчишку с дороги, он со всех ног бросился к лестнице. — Томэ! Ты об этом пожалеешь, чёртова проститутка! Если я ещё раз увижу тебя с выблядком в Асахикаве, то лично убью обоих! — гневно прокричал он, на ходу заправляя свое достоинство в штаны.              Изо всех сил сжимая ружьё в руках, Огата и не заметил, что крепко приложился о дверной косяк, алая струйка крови тотчас же раскраснелась под ноздрями и вместе со слезами стала стекать по подбородку. Мальчик продолжал целиться мужчине в след, покуда входная дверь с грохотом не закрылась. Едва стоя на ватных ногах, он смог сделать лишь пару шагов и тотчас же рухнул на пол рядом с матерью.               — Мама... с тобой всё... хорошо? —  дрожащим голосом прошептал он.  Мальчик с опаской коснулся плеча, пестревшего сквозь полумрак следами чужих ласк. Томэ резко отпрянула от прикосновения и впопыхах попыталась прикрыть наготу растрепанными волосами.              — Что ты наделал, Хякуноске! — спустя мгновение резкий удар пощечины оставил на щеке ребёнка отпечаток женской длани. Огата не проронил ни единого слова, его лицо стало подобно фарфоровой маске, лишь уголки дрожащих губ вопросительно дёрнулись. — Ты выстрелил в военного! Я же запрещала тебе заходить сюда! Теперь нас точно выгонят из города! Я больше никогда не увижу Коджиро! Что ты натворил!!! — голос матери срывался на крик, она в панике впилась ногтями в собственную шевелюру и гневно принялась рвать на себе волосы. Не помня себя от горя, женщина в отчаянии забилась в угол, рядом с ней валялся порубленный саблей портрет любимого. Оскаленные руки мертвой хваткой вцепились ошмётки полотна.               — Прости мама...я не знал... прости меня... — прошептал Огата едва сдерживая слёзы. У матери иногда бывали срывы, каждый раз это зрелище острым ножом проходилось по сердцу, в такие моменты к ней лучше не подходить.  Дрожащей рукой он поднял с пола пёстрое кимоно, что подобно грязной тряпке валялось под ногами и аккуратно накрыл им бьющуюся в истерике мать.              Всё происходящее казалось дурным сном, кошмаром, от которого хотелось тотчас же проснуться. Животный страх, что выплеснулся с выстрелом, вновь подобрался к рваным границам сознания: в воздухе отчётливо ощущался едкий запах гари. Отпрянув от матери, Огата с опаской выглянул из комнаты. Метнувшись к окну, мальчик увидел, как три чёрных силуэта спешно покинули чертоги заросшего двора. Первый этаж заволок сизый дым, что клубами медленно поднимался вверх. Зажав ладонью нос, ребёнок в ужасе засеменил по задымлённым ступенькам.  Оранжевые отблески пламени яркими лучами разрезали молочное марево смога, заполнившего собой весь первый этаж.              — Мама! Там на кухне пожар! Всё в дыму! Нужно уходить! — прокричал Огата, подбежав к матери, он попытался её растолкать. Томэ лежала на полу неподвижно, не один мускул на её лице так и не дрогнул, лишь слеза скатилась по склону запятнанной щеки. Мальчик силком попытался взвалить её к себе на спину и подтащить к окну, но тотчас же рухнул под весом женского тела.                — Не прикасайся ко мне! Я никуда отсюда не уйду! Этот дом – всё что у меня сталось!»   — прокричала женщина, отпихивая от себя ребёнка прочь.              — Я....я позову помощь. . . — в смятении Огата отпрянул от матери. Оставить её одну в горящем доме было немыслимо, но впредь она отчаянно сопротивлялась любой попытке до неё дотронуться.              Высунувшись из окна, мальчик что есть мочи вцепился в карниз. Очутившись на скате изогнутой крыши, Огата учуял удушающий смрад чадящего дыма, что столбом поднимался из окон первого этажа, и обдавал детское лицо жаром. Адреналин в бешеном марше сердечных ударов растёкся по венам, когда мальчик отчаянно решился спрыгнуть с изогнутой крыши прямо в заросли высокой травы. Приземлившись, Огата до крови разбил колено и стесал о землю ладони. Не обращая внимание на боль, мальчик моментально вскочил на ноги и помчался со двора прочь.              Озираясь по сторонам в сумраке трущоб, где ориентиром служили лишь тусклые отблески света от фонарей центральной улицы, мальчик молился всем богам о том, чтобы не встретить на своем пути обидчика матери. Воображение так и норовило слепить из сумеречного савана непроглядных теней его проклятущий образ, казалось будто он где-то рядом, вот-вот воспрянет из тьмы. Инфернальные сущности из легенд, ёкаи, и даже сам Эмма больше не властны внушить страх ребёнку, чьи глаза узрели всепоглощающую жестокость человеческих страстей.              Не щадя своих босых ног, Огата отчаянно бежал наперегонки с огненной стихией, что пожирала некогда прекрасный дом. В рукаве громыхали украденные патроны, а ружьё, будто камень на шее, то и дело тянуло мальчика к земле, но Хякуноске не на секунду не выпускал его из рук. Прохожие, вальяжно шедшие потоком вдоль центральной улицы, тотчас же расступились, увидев мальчишку, выбежавшего из трущоб.              Завидев людей, Огата хотел было изо всех сил закричать, позвать на помощь, броситься кому-то под ноги в конце концов. Но горький ком тотчас же подкатил к горлу и принялся кошачьими когтями раздирать нутро в клочья. Всё, что он смог сделать прямо сейчас – это рухнуть на землю и разрыдаться во весь голос.              Многие из прохожих предпочли обойти стороной чумазого мальчишку, кто знает, что на уме у беспризорника, некоторые горожане сразу узнали в плачущем ребёнке сына бедовой гейши и глумливо отшатнулись. Иные просто косились на него как на обезьяну с гранатой, ведь ружьё детских руках – донельзя опасная вещь. Кто-то даже безуспешно пытался успокоить ребёнка и разузнать, что же все-таки случилось. Постепенно вокруг мальчика начала образовываться небольшая толпа.              Как на зло, слова будто застревали в глотке, задыхаясь от слёз, Огата изо всех сил пытался прокричать «Пожар!». Столпотворение ещё пуще пугало ребёнка, а глумливые взгляды и хищные перешёптывания старух, вовсе вгоняли в ужас. Пытаясь успокоиться, мальчик протёр мокрые глаза от слёз и вновь сорвался с места. Стараясь подальше отбежать от толпившихся людей, мальчик опешил, когда увидел неподалёку знакомого солдата.              Мужчина, что ранее великодушно помог ему разделаться с недобитой птицей, ныне умиротворенно сидел на скамье. Купаясь в золотом потоке фонарного света, незнакомец увлечённо перелистывал пожелтевшие страницы книги. Огата со всех ног ринулся в его сторону, спотыкаясь о городскую брусчатку, что острыми камнями впилась в пыльные ступни. Должно быть, это божественное проведение, раз этот человек в самый отчаянный момент вновь встретился на пути.       — Что случилось, маленький охотник? — мужчина опешил, когда заплаканный ребёнок обрушился ему под ноги и мёртвой хваткой схватил его за руку. Дрожащий мальчонка с надеждой заглянул в глаза цвета мрака, в них, как и при свете дня читалось всепоглощающее спокойствие. — Неужто тебя кто-то успел обидеть? — умиротворяющим тоном спросил солдат, а его рука мягко прошлась по колючей макушке мальчишки.       — П-пожар! Мама... мама осталась в доме!.. Я пытался её вытащить, но она не хочет уходить! Нужно спешить! — сбивчивым голосом просипел Огата, пытаясь потянуть за собой мужчину. За спиной послышались шептания и возгласы. Небольшая толпа сразу же последовала за странным мальчиком, кто-то даже попытался оттащить невежественного оборванца от солдата, но в ответ тот отрицательно покачал головой.              — Срочно зовите пожарных! — крикнул мужчина столпившимся зевакам, что тотчас же начали суетиться. Проследовав за мальчишкой вглубь трущоб, солдат удивился, как резво малец преодолевает ухабистые препятствия в непроглядной тьме, будто он знает каждый лежащий на дороге камень. Вскоре, целая толпа последовала за ними. Местным больно хотелось поглазеть на то, как полыхает кукольный дом генеральской любовницы.              Весь прожитый день Огата предпочёл бы напрочь стереть из памяти. Но то, что происходило дальше, навсегда отпечаталось в сознании ребёнка: первый этаж дома, полностью поглотили бушующие языки пламени. Густые клубы чада, подобно чёрным грозовым облакам, вздымались из-под красной черепицы. Серой вуалью дым едва скрывал от взора женскую фигуру, неподвижно стоявшую на изогнутой крыше. Разорванное кимоно, что пестрело в полумраке погребальной белизной, сразу же бросилось в глаза мальчишке.              — Пошли вон! Я никуда отсюда не уйду! Это мой дом! — срывая голос кричала женщина, стоявшая на крыше.       Вся округа сбежалась посмотреть на это грандиозное зрелище. Пожарище тотчас же обступили соседи и мелкие проходимцы, что надеялись поживиться на пепелище уцелевшей утварью. Злые языки ядовито посмеивались над обезумившей женщиной, а иные вовсе кричали проклятия ей в ответ. Но средь людей были и те, кто принялся судорожно носить воду для тушения пламени. Один смельчак даже не побоялся вскарабкаться по ближайшему дереву на крышу дома. Молодой парень изо всех сил старался уговорить женщину спуститься с ним, но Томэ отчаянно сопротивлялась любой попытке приблизится к ней.              — Прокляты!!! Будьте все прокляты!!! — душераздирающий крик вырвался сквозь безумный оскал обкусанных губ, когда парень силком потащил её за собой. Проклиная всё и вся, царапаясь и кусаясь Томэ неистово вырывалась из мужских рук.       — Мама!!! — увидев, как Томэ скрутили на крыше, Огата, уже было ринулся к горящему дому, но солдат крепко схватил его за руку.               — С ней всё будет в порядке, сейчас её спустят, и вы снова встретитесь! — нарочито мягким тоном сказал мужчина, подхватив на руки мальца. Сил сопротивляться не осталось, да и голос этого солдата внушал уверенность. Всё-таки он был единственным человеком, с кем Огата был хоть как-то знаком.       Спустя считаные минуты, мальчик, выбившись из сил, обмяк в чужих руках и без сопротивления позволил отнести себя в ближайший постоялый двор. Туда же вскоре отправили и лишившуюся чувств Томэ. Когда Огата проснулся, он раздосадовано вспомнил, что не разу не спросил, как зовут загадочного незнакомца, что щедро заплатил за их ночевку.       С той самой ночи прошло уже несколько дней. Но Томэ так и не произнесла ни слова. Узнав о случившемся, коллеги по работе щедро выделили бывшей гейше с ребёнком подсобное помещение в одном из публичных домов города. Ребёнка пугало это место и его посетители. До самого приезда деда из Саппоро, мальчик отчаянно сопротивлялся попыткам себя обезоружить, он не на секунду не выпускал ружьё из рук и даже спать ложился в обнимку с этой огнестрельной палкой. Со временем эта ситуация почти забылась, лишь иногда она всплывала отголосками ужаса в ночных видениях ребёнка. Только спустя годы Хякуноске смог постичь смысл тех событий.              Очутившись в родном городе Томэ сразу же схватилась за готовку любимого блюда, только этот процесс мог заставить её ненадолго прийти в себя, с каждым днём её угасание становилось всё отчётливей. На устах матери снова и снова крутилось заветное имя возлюбленного. Действительно, в её жизни был только один мужчина, его образ красной пеленой застилал её тёмно-серые глаза. Воистину, видеть то, чего нет – дурной знак. В суровую реальность Томэ предпочла больше никогда не возвращаться, постепенно превратившись в подобие раненой птицы, что отчаянно машет перебитыми крыльями.       

      

***

      

      «Ирония судьбы или же грандиозный спектакль?» — на растрескавшихся губах застыл немой вопрос.       

      — Старший брат! —  громкий оклик эхом разбил на осколки морозную тишь, заставив Огату отрешиться от размышлений. — За тобой сложно угнаться! Что это за руины?! Мы точно не ошиблись с адресом? —  слегка запыхавшись, Юсаку с опаской перешагнул через занесённые снегом обугленные брёвна. Увидев Огату вальяжно сидящим на остатках сгоревшей крыши, что холмом возвышалась над снежными сугробами, юноша удивлённо вскинул бровь.              — Так точно! — встрепенувшись, старший рядовой колким взглядом посмотрел на брата сверху вниз и спустя мгновение загадочно сверкнул зубами. — Только вот незадача, видимо, в увольнительной есть опечатка, — добавил он, спрыгнув с крыши. — Ведь это вовсе не дом, а место встречи! — приземлившись прямо перед братом, Хякуноске отточенным движением провёл ладонью по своим волосам.              — Место встречи? Тогда, что же нам делать на пустыре? — удивлённо спросил Юсаку. От неожиданности юноша отпрянул. Кажется, еще немного и неотрывный взгляд чёрных глаз вновь выжжет краску смущения на его щеках.              — То, что обычно делают снайперы... — в ответ Огата ухмыльнулся и глумливо похлопал опешившего брата по плечу, — ждать, Юсаку-сан, ждать!