Дикий кот

      Морок, царивший в тенях вязкого полумрака, остался за резным стеклом дубовой двери. Громкий щелчок замка, словно холостой выстрел прогремел за спиной. Отрезвляя смятенный разум, он гулким эхом отразился от мрачных стен пустующего коридора. Горькое осознание произошедшего в мгновение ока ударило в голову грохочущей волной противоречивых ощущений. Огата грязно выругался в мыслях. Казалось будто, все, что осталось за дверью – дурной сон, проснуться от которого больше не представляется возможным. Старший лейтенант не только изобличил тайные желания, что только зарождались на границах сознания, но и обнажил свои собственные. Всё-таки методы решения поставленной задачи сегодня были наглядно продемонстрированы командиром.              «Неужто это был престранный урок вербовки? Так вот каков ты на самом деле, чертов искуситель!» — довольно заключил Хякуноске, плавно проводя рукой по черной смоли своих волос. Огата неспешно чеканя тяжелый шаг, покинул офицерский корпус и направился в сторону казарм. Хякуноске изучающе крутил в руках анпан цукисапу, в красках представляя изощренный сюжет, который ему предстоит отыграть в ближайшем будущем.              Огата с ухмылкой потер разбитый нос рукой, припоминая похищение богатенького мальчика, которого он в плену по глупости угостил такой же булкой. Этот акт был разыгран грандиозной постановкой с участием самых преданных членов труппы театра Цуруми. Чем ярче звезда – тем чернее ее тень. Ведь что бы сиять в чужих глазах лучом надежды, достаточно рассеять сгустившуюся вокруг тьму так, чтобы никто не заподозрил, что ее истинный источник – ты сам. По-настоящему подлый метод, который стоит взять на вооружение. Как не странно, почти каждый кто вхож в близкий круг Цуруми прошел сквозь полный сладкой лжи обряд посвящения.              Привычная картина мира начала бы трещать по швам и звёзды упали бы с неба на землю, если бы всё произошедшее оказалось не прелюдией к вербовке нового обожателя в культ личности старшего лейтенанта, проявлением личностного интереса с его стороны. Должно быть это – издержки стратегической политики, ведь если ты используешь кого-то в своих целях, то не стоит удивляться, если тобой воспользуются в ответ. Ничего личного, всего лишь взаимовыгодный обмен – успокаивал себя снайпер. «Видимо, в порочности старший лейтенант мне точно не уступит. А что до тебя, младший брат?» — хищно улыбнулся Огата и без зазрения совести швырнул щедро подаренную Цуруми булочку в сугроб, белеющий перед входом в здание.              Угрюмая казарма с порога встречала каждого вошедшего в неё своей казенной атмосферой. В просторе здания лишенного внутренних стен располагалось бесчестное количество кроватей, заполнявших своими железными каркасами пустующий этаж. Своды высокого потолка, небрежно выбеленные известью стены, были усеяны замысловатыми тенями и трепещущими бликами, отброшенными от огней керосиновых ламп. Тусклый свет освещал ясные лица солдат, коротавших заветные минуты личного времени, были среди них и те на ком война еще не успела оставить кровавый отпечаток своей костлявой руки. Новоприбывшие воины, едва успели разложиться на своих местах. Блаженное затишье перед бурей: кто-то был занят разговорами обо всем и не о чем, кто-то играл в карты, иные вовсе читали книги, казалось будто жизнь идет своим чередом, и иллюзия мира на краткие мгновения окутала собой обреченных нести и принимать смерть. В скором времени и труппе Цуруми предстоит выступить в настоящем театре боевых действий, ведь со дня на день командование должно будет направить полк на линию фронта.              Пробравшись сквозь плотные ряды коек в дальний угол, Огата отыскал свою. Снайпер стянул с себя китель и усевшись на жесткий матрас, тотчас же принялся аккуратно зашивать прожженную в нем дыру. Скучные монотонные действия прекрасно возвращают сосредоточенность и отвлекают от тяжелых размышлений. Порой думы стремятся перетечь в навязчивое состояние, что отравляет ядом дурных наклонностей и без того тяжкую действительность. Вдруг, шаткий покой был нарушен вновь.              — О, Хякуноске, вот ты где! А я-то весь вечер тебя ищу! — Усами бесцеремонно плюхнулся на скрипучую койку. От неожиданности Огата аж подскочил на месте и укололся швейной иглой. — Кажется, это твое, — ухмыльнулся солдат, сунув снайперу под нос помятую фуражку. Не сводя с незваного гостя колкий взгляд черных глаз, Хякуноске молча отложил вещи и швейные принадлежности в сторону,              — Отлично выглядишь, на вид почти и не скажешь, что тебе сегодня прилетело по носу. Падение в сугроб явно пошло на пользу твоей морде лица, — с дружеской издевкой Усами похлопал знакомого по спине — должно быть от патрульных тоже досталось?              — Не особо, но вот старший лейтенант меня отчитал лично, — ехидно ответил Огата и отстранившись от столь тесного контакта, принялся снисходительно наблюдать как меняется в лице его собеседник.              — Черт возьми! Это я должен был быть на твоем месте! А ну быстро выкладывай, что он тебе говорил! — злостно процедил сквозь зубы юноша, его щеки тут же налились пунцовым румянцем.              — Как я и думал, эта заварушка – твоих рук дело, — вальяжно растянувшись на кровати Огата одарил знакомого острой ухмылкой и добавил: — можно считать, что тебе повезло, ведь я чудом избежал ареста, а старший лейтенант лишь дал понять, что права на ошибку у меня больше нет.              — Вот же… честно признаюсь, в последний момент смелости остаться мне не хватило, — скорчив стыдливую физиономию Усами раздосадовано прикусил губу, — надеюсь этот случай никак не отразится на планах Цуруми-сана! — слегка замявшись добавил он.              — Это вряд ли, сейчас у него явно другие интересы, — отрезал Хякуноске, кивнув в сторону новоприбывших солдат.              — И то верно, — поморщившись, Усами согласился. — Помнишь того сынка генерала? Хотя, как такое забыть? Мы ведь с тобой по долгу службы защищали девственность этого сопляка от посягательства! — смакуя едкую усмешку добавил он.              — Ничего удивительного, это всего лишь издержки военных традиций, сын генерала должен быть во всех смыслах непорочным, иначе священное знамя в руки ему не дадут, — безразлично ответил Огата, и демонстративно достал из личных вещей книгу. С безучастным выражением лица Огата принялся отстраненно перебирать страницы в поисках закладки.              — Этот избалованный мальчишка теперь знаменосец в нашем полку, должно быть старший лейтенант точно имеет на него планы! — скрипящим голосом заключил юноша. — Вон, погляди как резво лепечет! — Усами пальцем указал на кучку солдат, которая столпилась у окна в соседнем ряду.              — Любой баловень судьбы на войне быстро повзрослеет и утратит непорочность, — с напускной холодностью ответил Хякуноске делая вид, что увлечен чтением, — к тому же, ты и сам знаешь, старая байка про то, что девственники не попадают под пули – полная херня, ведь знаменосцы в бою долго не живут.              — Ха-ха, точно, со знанием дела видать о невинности рассуждаешь, — со смешком прыснул Усами, — не даром тебя диким котом за спиной кличут, Яманеко! — глумливо добавил он, поднимаясь с чужой кровати.              — За спинами болтают только крысы, — провожая взглядом собеседника, Огата улыбчиво оскалился, а его чёрные глаза хищно сверкнули из-за обложки книги. Уходя, Усами молча махнул товарищу рукой, дразнящее изобразив жест кошки манэки нэко. За долгое время эта издёвка успела превратиться в затянувшуюся шутку, что закрепилась для снайпера раздражающим прозвищем прозвищем " Яманеко".              Сегодня чтение художественной литературы давалось Огате особенно тяжко. Сложные для понимания смысловые формы иностранного чтива не увлекали за собой в придуманный автором мир, избавляя от мирских забот, а напротив подстегивали мыслительный процесс, заставляя еще глубже погружаться в философские вопросы. Красной нитью сквозь замысловатый сюжет этой чужеземной книги проходила уже давно будоражившая пытливый разум концепция. Точка невозврата. Это понятие с болью въедалось в память с первых страниц, ведь преступив чрез запретную черту, сущность человека непременно пятнает себя грехом, тотчас же утрачивая свою чистоту и полноценность. Имея четкое осознание, что красная черта уже осталась далеко позади, снайпер не раз пытался узреть ее преступный рубеж в собственном прошлом. Прокручивая пред сомкнутыми веками диковинную киноленту, сотканную из кровоточащих обрывков порочных воспоминаний, Хякуноске выискивал средь обилия болезненных этюдов тот самый единственный и необратимый миг грехопадения.              Когда он наступает? Он приходит вместе с первой замертво упавшей под ноги птицей, в груди которой зияет свинцовая пуля? Или же это произошло в тот момент, когда рука ребенка дрогнула над тарелкой обезумившей матери, пропитав прогорклую уху терпкой приправой из мышьяка? Быть может это произошло в тот самый миг, когда взведенный курок винтовки в первый раз исторгнул патрон, прошивший насмерть человеческое тело? Никак нет… Ведь как выяснилось, совесть – это эфемерное понятие, она по-прежнему ни разу не рискнула терзать мятежный разум пресловутым чувством вины. Тогда, должно быть, падение отражает не проступок, а врожденная жажда творить зло и поддаваться искушению? Ведь чернильный отпечаток чужого греха всегда будет преследовать дитя порочной связи. Возможно, именно в этом и кроется неполноценность человека лишенного родительской любви? Но что, если и баловень судьбы, всю жизнь купавшийся в обожании и ласке тоже скрывает в своем естестве инфернальное начало? Как выяснилось, даже человек благородных кровей не брезгует порочно ввергать своих подчиненных во искушение. Тогда можно ли считать, что происхождение и любовь не властны над людской сутью?              Выглядывая из-за книги в поисках до боли знакомого лица, Огата уже знал, как можно проверить свою гипотезу на практике. Он бегло окинул взором столпившихся у окна солдат и сразу выследил младшего брата посреди их шумной компании. Криво ухмыльнувшись смущению новобранца, снайпер принялся жадно высматривать каждую эмоцию, отражающуюся на светлом лике юноши. В этот вечер Юсаку явно был центром внимания, сослуживцы вели оживленную беседу, обрушившись на парня с расспросами и предложениями дружбы, каждый взгляд, обращенный в его сторону был полон восхищения и надежды. Казалось, словно юноша вовсе не из этой эпохи, будто слеплен он по божественному образу и подобию. Из другого теста. Действительно, его стать выходит далеко за рамки отточенных манер, высокого роста и ладного телосложения, она исходит из сути, пронизывая собой возвышенные речи, что пробиваются сквозь налет робости и смущения. Воистину, взглянув на него, можно воскликнуть – порода! Эта разительная пропасть меж потенциалами, почти с физической болью ощущается шестым чувством, заставляя разум метаться меж благоговейным восхищением и всепоглощающей жаждой надругаться над недостижимым идеалом.              «Какую прекрасную маску нацепил на тебя отец… аж тошно…» — мысленно изрек Огата, встретившись взглядом с младшим братом. Юсаку обворожительно улыбнулся, заметив пристальный взор знакомых глаз, и преисполнившись радостью, помахал брату рукой. Снайпер снова выдавший свою позицию, от неожиданности опешил, ведь он ожидал считать с лица оппонента растерянность. Огата жаждал бросить младшему брату вызов и схлестнуться с ним в томной битве взглядов, но напороться на обезоруживающее дружелюбие он никак не ожидал. Хякуноске сразу прервал зрительный контакт, пряча глаза за страницами книги. Борясь с пагубным желанием продолжить наблюдение, он принялся дальше скрупулёзно вчитываться в сложный для понимания текст на русском языке. Ведь после насыщенных вечерних событий моральных сил для второго рывка неравной битвы с дурными наклонностями попросту не осталось.              Вскоре солдаты строевым шагом проследовали в казарменный коридор, выстроившись ровной шеренгой для вечерней проверки личного состава. Наконец, получив рутинные указания на следующий день, Огата услышал для себя долгожданную команду «отбой», что возвещала окончание еще одного прожитого в армии дня. Погруженный в тяжелые думы, парень наконец смог понадеяться на скорое избавление от морока мыслей в забвенных объятиях сновидений. Но когда тело мертвым грузом упало на жесткий матрас скрипучей кровати, сон наотрез отказался окутать целительной негой забытья истерзанный разум. Бесцельно устремив взор в потолок, Огата наконец прекратил изнурительную войну с самим собой. Позволив хороводу запретных мыслей закружить свое сознание в грязном танце на осколках воспоминаний сегодняшнего дня, Хякуноске заключил, что есть нечто напрочь больное и неправильное в кощунственном желании надругаться над прекрасной оболочкой брата.              Чтобы обличить истинную неприглядную суть чужого естества, придётся обнажить свою собственную. Хякуноске вгоняло в ужас то с какой охотой его порочное нутро норовит поддаться чужому искушению. Впрочем, что еще можно ожидать от внебрачного сына блудной гейши? Должно быть, дурная наследственность всё-таки берёт своё. Через красную пелену полусна виднелись лишь смутные очертания окружающих предметов и отголоски тех самых образов, ввергавших сознание в ужас при свете дня. Но порой, то от чего яростно хотелось отречься – приносит неимоверное удовольствие. Отголоски эротического влечения к другому мужчине – явный признак развращенности собственной натуры, что и так запятнана грехом порочного происхождения. На границе сна и яви нет больше нужды самозабвенно сражаться с собственной тенью, наконец она не встретит на своем пути чувство вины и стыда за развратность собственных мыслей и с молчаливого согласия истерзанного разума, ввергнет усталое тело и ослабевшее сознание в запретную сладость возбуждения.              За алой пеленой сомкнутых, век пред взором вновь предстал лучезарный образ, он снова причинял сладкую боль своей омерзительной стерильностью. Отнюдь не благоговейное восхищение преисполняет сущность при его созерцании. Страстное желание впиться в прекрасное тело, вытесняет все остальные мысли на задворки сознания. Ведь только так, терзая мукой трепещущую плоть, можно преподнести живому божеству в дар сладость собственной порочной боли. Блои, причинённой этим невыносимым взором янтарных очей. На мгновение показалось, что меж пальцами ладоней, плотно впившихся в ватную перину, согревающим теплом растеклась вязкая кровавая влага. Желание ответить взаимностью ноющей истоме внизу живота почти невыносимо. Оскаленные зубы тотчас же плотоядно вцепились в пуховую подушку, а напряжённые бёдра с силой вжались в матрас, в кой то веки жёсткость кровати была кстати.              Мечталось разорвать на части иконописный лик отцовской игрушки, перегрызть жертве шею, развратно искусить сущность, что скрывается под маской благородства. Сквозь стиснутые до скрежета зубы едва не просочился стон, когда до дрожи приятным спазмом внизу живота отдалась мысль: пробудить инфернальное начало в естестве младшего брата, запятнав пороком похоти его девственную чистоту. «Твое истинное лицо похоже на мое, Юсаку-кун? Или же мне придется стать твоей точкой невозврата?» — на губах беззвучным шёпотом застыл немой вопрос, увлекающий за собой сознание во всепоглощающую пучину долгожданного сна.              Полах непроглядной тьмы принес с собой скоп ночных видений, что несчетное количество раз перетекали сюжетом из сновидения в сновидение. Цикличная картина к моменту пробуждения обычно ускользает из памяти. Что может сниться человеку, что познал военное дело? Только война, во всех ее проявлениях, как та, что разворачивается на линии фронта снаружи, так и та битва, что происходит внутри, на границах собственной личности. Извечное сражение с самим собой, от него не скрыться даже в глубинах бессознательного.              Наблюдая картину боя со снайперской позиции – зришь её из вне, усматривая суть. Тела раненых кровоточат в предсмертной агонии, стоны товарищей и мольбы о помощи сливаются в истошные крики, проклятья: перед смертью товарищи всегда клеймят мерзавцем снайпера, ведь в четной попытке их спасти он так и не выдал свою позицию. Вся эта какофония – лишь причудливая рамка, сквозь которую предстает истинный катарсис всепробуждающей смерти. Сердце замирает, отмерив несколько редких ударов, когда взор сквозь прицел намертво впился в обезличенную контрастным светом черную фигуру врага. Сомнение, страх, вина и прочие человеческие чувства больше не властны над чистым сиянием разума, что напрочь стёр собственную личность и её границы, застыв во всепоглощающей концентрации.              Дыхание остается ровным, когда враг наступает. Что бы подарить смерть, нужно самому пройти сквозь ее пасть, исторгнув из своего естества первый выстрел. Время больше не властно над материей, застыв в секунде, растянувшейся на целую вечность. Рука отточенным движением прожимает спусковой затвор. Бабах! Ослепительная вспышка дула со свистом окрылила пулю, в полете рассекшую воздух гулом выстрела. Точно в цель, как и всегда. Пуля слово игла прошила насквозь черепную коробку, угодив ровно в центр затылочной кости. «Все кончено! Падай!» — мысленно изрек снайпер, ощущая отдачу огнестрела. Но темный силуэт даже не дрогнул, а тотчас же развернулся. Обнаружив позицию стрелка враг и решительно двинулся в наступление.              Времени на сомнения нет. Рука рефлекторным движением молниеносно передернула затвор, исторгнувший наземь опустевшую гильзу. Снова выстрел! Пуля должна была угодить точно промеж глаз! Но вопреки попаданию, чёрная фигура неумолимо приближается к позиции. Дыхание начинает сбиваться, а на границах сознания зарождается паника. Холодеющей рукой снова спущен затвор винтовки, приводя в сознание снайпера громким гулом выстрела. Четно, дистанция лишь сокращается. — Попал?! Не может быть… я никогда не промахиваюсь! Падай! — дрожащий голос начинает срываться на крик. С каждым шагом врага сердце в бешеном ритме разгоняет по венам тягучий адреналин, опуская на глаза красную пелену ужаса. Затуманенный страхом взор уже неспособен хладнокровно смотреть в лицо собственной смерти, перед глазами все резко поплыло. Трепещущие в объятиях кошмара руки повели прицел гулять из стороны в сторону. Прогремел суетливый выстрел, пустивший наугад шальную пулю. В стебле затвора остался последний патрон. Инстинктивно сделав шаг назад, снайпер попытался непослушными, дрожащими руками зарядить обойму в винтовку, но ватные от ужаса ноги ввергли стрелка в падение с высоты собственного роста. Будто монеты, патроны золотым градом рассыпались по заснеженной земле.              Упустив из поля зрения противника, солдат, будто затравленный зверь, принялся ползком пятиться назад. Пред взором сквозь красную пелену спонтанно пронеслись видения из прошлого, вереницей подавленных эмоций они прорвали рациональную плотину подсознания. От воспоминаний даже зажмурившись не скрыться, проще самому себе выколоть глаза, чтобы вновь никогда не увидеть себя запятнанным грехом убийства. В морозном воздухе омерзительно приятно запахло ухой, что когда-то готовила мать.              — Нет! — руки, раздирая кожу головы, отчаянно вцепившись ногтями в собственную шевелюру, — моей вины здесь нет! — скаля стиснутые до скрежета зубы прошипел снайпер, — я ничего не чувствую… — оглушительная пощечина жаром собственной длани обдала бескровное лицо.              — ВИНЫ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! — на все четыре стороны эхом раздался леденящий душу крик, перетекший в истошный, первородный вопль.              Тем временем враг неумолимо наступает. Маршем свинцовых шагов он отсчитывает последние мгновения до неминуемой встречи лицом к лицу, приближаясь на расстояние считанных метров. Разум снова попытался обрести прежний контроль над материей, побуждая тело выбраться из оцепенения ужаса. С трудом поднявшись на ноги, снайпер из последних сил ринулся бежать прочь, отступая вглубь заснеженной лесной сопки. Погоня дыханием смерти обжигает затылок, заставляя стремительно преодолевать заметенные снегом колья буреломов. Все брошенные усилия никак не могут превозмочь предательски сокращающееся расстояние. Еще чуть–чуть и вот–вот нагонит, каким бы быстрым не был бег – исход предрешён. Это мерзкое мгновение нещадной погони, будто бы на часы растянулось во времени.              За спиной уже слышались, отнюдь не шаги человеческой фигуры, а скорее удары оземь мощных лап хищника, на ходу разносящие вдребезги все препятствия, которые снайпер так старательно преодолевал. Стоило лишь на секунду повернуть голову в попытке оглянуться, как тут же оглушительный толчок в спину с силой сбил с ног, заставив тело кубарем скатиться с края пригорка, в падении окропляя алыми каплями собственной крови серебристую гладь снежного савана. Черная тень ослепительной молнией пронеслась перед глазами и в мгновение ока скрылась в глубине леса. На белом снегу, что погребальном покрывалом накрыл бескрайнюю низину леса, остался багровеющий след.       Погоня миновала, сзади доносились лишь отдаленные звуки выстрелов и слабое эхо предсмертных криков, линия фронта осталась далеко позади. Чернеющая чаща хвойного леса глядела       на снайпера глазами бесчисленных стволов замшелых сосен. Красной дорожкой, будто россыпью граната, на искрящемся снегу запестрел кровавый след, нарочито манящий проследовать в заповедные чертоги непроглядной лесной тьмы.              Поднимаясь на ноги, Огата оперся дрожащим телом на винтовку, и используя ее как костыль, побрел вперед. Черные колья голых сосновых стволов, окутаны маревом молочного тумана, а монотонная стена лесного массива слилась в непроглядной узор. Шаг за шагом, ноги вязли в сугробах,что окроплены каплями крови. Единственным ориентиром в бескрайнем просторе лесного царства остался лишь алый отпечаток на снегу, с каждым шагом кровавая дорожка становилась все шире и отчетливее, заметая разводами чужие следы. Не сложно предположить кто их оставил. «Здесь волоком тащили тело… должно быть, враг еще жив», — заключил Огата, прикоснувшись к припорошенной борозде. Должно быть чья-то рука на ходу четно цеплялась за кромку снега. В игре охотника и жертвы роли снова поменялись местами. Во что б это не стало, нужно догнать и добить преследователя, любой ценой встретиться с ним лицом к лицу.              С каждым шагом вглубь чащи, след лишь сгущался постепенно, превращаясь в густую багряную массу. В мороке тумана утопали багряные комья снега. Вдруг, споткнувшись, Огата нехотя посмотрел под ноги: на земле под подошвой сапога омерзительно мягко распласталась грудная клетка утиной туши. Перешагнув через птичий труп, снайпер решительно двинулся вперед. С каждым шагом становилось ясно: вся лесная поляна усеяна клочками разорванных туш. Их части, складывались в непостижимые для понимания символы, диковинные узоры плотно устилали поляну. Подле тернистого бурелома образовалась целая горка растерзанных уток, подобно загадочному постаменту мёртвые птицы со всех сторон обрамили человеческое тело.              Этот вид яростно хотелось стереть из памяти навсегда: растрёпанные черные волосы непослушно выбились из небрежной прически, что лишь отдалённо напоминала рабочую причоску гейши, увечья, раны и даже брызги крови так и не затронули посмертную красу белой мертвецкой кожи, дама уснула вечным сном в крылатых объятиях безголовых уток. Затасканное до дыр кимоно, что запятнано темно-бурыми разводами масляных капель, омерзительно пропахло рыбой. Рука юноши несмело потянулась отдернуть белый полах ткани, что скрывал от взора чёрных глаз лицо покойницы. Едва коснувшись квадратной салфетки, Огата замер. Тошнотворным спазмом осознания к горлу подкатил ком, омерзительный вкус прогорклой ухи тотчас же застыл на языке. Едва подавив рвотный позыв, Огата отпрянул прочь от тела, так не взглянув в женское лицо. Пытаясь смахнуть ужас, дрожащие пальцы плавно скользнули по угольной глади собственных волос и впились ногтями в кожу головы. Снайпер с горькой ухмылкой поднял утку, что валялась под ногами и молча водрузил ее поверх импровизированного постамента. Не оборачиваясь он продолжил свой путь.              Кровавый след протянулся по снегу, маня проследовать за собой в низину. Снайпер нервно оскалил зубы, заметив, как на сухих сучьях коряг, мелкими лоскутами трепещут оборванные клочья армейской одежды. Прокравшись сквозь черноту сухих ветвей и выкорчеванных корней, Хякуноске с осторожностью спустился в неглубокую лощину. Низина встретила его картиной, что не уступает инфернальным видам с поля боя. Туман,клубившийся могильным мороком над оврагом, во все стороны разнес тошнотворный смрад кровавой бани. Лощину застилали отнюдь не трупы животных, а изувеченные звериными когтями клочья человеческих тел. Изорванная армейская одежда перемешалась в однородную, неподлежащую опознанию массу, с богатством внутреннего мира солдат. Воистину, теперь форма и содержание едины. Некоторые тела напротив остались почти нетронутыми, лишь рваные раны на шеях могли выдать в них мертвецов. От вида знакомых лиц голова начала идти кругом, на границах сознания еще теплилась память о почивших сослуживцах, их вид отнюдь не внушал ужас. Пар поднимающийся от еще теплых тел, чадящим зловонием дурмана начал туманить взор, сквозь дымку тумана на снегу виднелись кровавые отпечатки звериных лап. Огата след в след наступал на багровые разводы, ведущие к тернистым частоколам изломанных деревьев, с винтовкой на перевес он прокрался вдоль обрывистого ската оврага.              Юноша застыл в оцепенении, когда пред его взглядом наконец предстало то, что скрывалось близ петляющих корней вековой сосны. Еще одно окровавленное тело, подает отчаянные признаки жизни. Пасть чудовищной рыси неумолимо терзает бьющуюся в конвульсиях плоть. Воистину, этот дикий зверь размером не уступит даже медведю, как и ожидалось, виновник торжества – монстр во плоти. Но его вид отнюдь не затуманил страхом ясный взор, а на против заставил разум на секунду замереть, изумляясь причудливой форме пирующего. Сделав шаг назад, Огата поймал себя на мысли, что стал невольным свидетелем ожившего фольклорного мифа, явившего себя прямиком из глубин памяти детских лет. Встретить на своем пути огромного кота – дурной знак, ведь, согласно приданию, если позволить зверю отведать вкус собственной плоти, то он неминуемо пожрет твою людскую сущность, и воплощаясь в её облике, займет твое место, став демоническим оборотнем. «Какой вздор!» — холодный рассудок опровергнул сам себя, а громкий щелчок затвора взвел последний патрон в боевую готовность.              Услышав резкий звук, зверь развернулся и закрыл своим телом израненную добычу. Скаля окровавленную пасть, он сверкнул чернотой своих бездонных зрачков и устремил в сторону снайпера свой хищный взгляд. Зеркало рысьих глаз красными бликами преломляет редкие отблески света, в нем отражается лишь всепоглощающая пустота хтонического естества, что уже посмело отведать дурманящий вкус человеческой плоти. Воистину, венкамуи! – воскликнули бы айну, но сознание японца нарекло это явление именем бакэнэко.              — До боли знакомый взгляд! — опустошенный полной концентрацией взор сквозь прицел винтовки впился в черную бездну кошачьих глаз.              — Старший брат! Беги отсюда! — из–за спины зверя эхом раздался протяжный оклик, разбивший на осколки могильную тишину, царившую в тернистой лощине.              — Юсаку?! Так это ты гнал меня?! Нет… может быть! — от неожиданности снайпер прервал зрительный контакт и попытался заглянуть хищнику за спину. Рука, застывшая на спусковом затворе винтовки, предательски дрогнула. Рысь мигом почуяла смятение и сокрушительным рыком взмыла в воздух, бросившись на стрелка.              Гулким эхом на все четыре стороны раздался звук запоздалого выстрела. Зверь, летящий в грациозном прыжке, сию же секунду был ослеплен последним патроном, что угодил ему точно в правый глаз. Напоследок сверкнув острым лезвием оскаленной пасти, монструозный кот всем весом своего массивного тела обрушился на снайпера. Кровь из его раны тотчас же обдала лицо огнем горячих брызг и непроглядной красной пеленой заволокла распахнутые в ошеломлении глаза. Казалось, будто все резко затихло и вовсе остановилось, даже боль окропившая тело влажным жаром тепла собственной крови, вдруг начала казаться томительно сладкой. Все ощущения смешались. Через дурман предвкушения собственной смерти крики и отголоски знакомого голоса опьянили сознание до дрожи приятным ощущением. Этот голос, наконец он лишен елейной сладости и не изрекает возвышенные речи. Живая икона – больше не символ, за ней скрывается лишь обычный смертный, сотрясающий лесную глушь истошными криками. Угодив в когтистые лапы хищника – нет шанса на спасение.              Огата осмелился продрать глаза только когда отчетливо почуял перед лицом железный запах свежего мяса. Пьянящий пар влажным теплом обдал ноздри, а под вцепившимися в землю пальцами расплылось нечто мягкое. Картина, заставившая остекленеть ясный взор непроглядно-черных глаз, обрушилась на Огату сокрушающим ужасом осознания: истерзанное тело младшего брата выпотрошенной массой распласталось в объятиях оскаленных рук. Собственные пальцы беспощадно впиваются в кровоточащую плоть, оставляя за собой следы когтей, а дурманящее послевкусие крови на губах начало вгонять в соблазн припасть к растерзанному телу и отведать до дрожи приятный вкус человеческой плоти. Воистину, сказанья старины не лгут, но в них нет ни слова о том, как быть если дикий кот – и есть твоя истинная суть. Не зверь, не человек. Неполноценный. Неужто чтоб обрести целостность необходима такая преступная жертва? Ведь став монстром бакенэко, можно заместить собой чужую суть и наконец получить заветную любовь. Осталось лишь пройти сквозь грехопадение и обратиться зверем.              — Хякуноске, ты еще можешь спастись, уходи… — тишайшим шёпотом с дрожащих губ юноши сорвались слабые вздохи, его лик так же лучезарен как в день первой встречи, ни одна капля крови не посмела испачкать собой благородство знакомых черт.              — Ах, Юсаку-кун, уже слишком поздно! Не сокрушайся обо мне, ведь отныне… — влажный язык жадно подобрал горючую слезу, скатившуюся по склону белоснежной щеки, и оставил на мертвенно–бледной коже дорожку багровеющих разводов, — … ты повязан со мной грехом, — протяжным поцелуем Иуды окровавленные уста намертво впились в дрожащие губы, с наслаждением ловя срывающиеся последние вздохи.              С каждым исступлённым поцелуем истома возбуждения всё глубже сплеталась с алчной жаждой крови. Руки, впившиеся в растерзанную плоть, подобно звериным лапам, продолжили остервенело рвать в клочья обмякающее тело, выпуская наружу омерзительную лавину кровавых потрохов. Хякуоске вонзился зубами в белёсую шею и принялся безжалостно обнажать вены и артерии, что скрывались под тонким покровом бархатной кожи. Чужая плоть жаром обожгла губы, а её вкус вверг остатки сознания в блаженное забвение. Ощущая, как жизнь покидает растерзанное тело, Хякуноске по-кошачьи выгнул спину и постепенно пустился в бесовский пляс на оскверненных руинах некогда прекрасного вместилища благородной души.              "Так вот что за точкой невозврата!" — Огата ухмыльнулся и плавно провел окровавленной рукой вдоль растрепавшейся шевелюры. Откинувшись на спину, он в забытьи закрыл глаза и принялся с негой утопать в останках чужого внутреннего мира. Хотелось верить, что отныне никакое чувство вины не властно сомнениями отравлять разум, ведь больше не нужно судорожно спасаться бегством от самого себя, больше не нужно ощущать гнетущую неполноценность.              — Какое облегчение… это конец!              — Нет, Яманэко, это только начало! — сквозь пьянящий дурман забытья оглушительным эхом пробился елейный глас брата, рассеивая громогласным звучанием алую пелену кровавого морока, он обнажил лик всепробуждающего осознания.              Огата в ужасе распахнул глаза, ощущая себя в объятиях безжалостных когтей. Багровая от крови морда дикой рыси, сверкнув бездонной чернотой единственного глаза, хладнокровно впилась в изувеченное тело, и смыкая зубы, принялась рвать на части плоть, что застыла в смертельном захвате когтистых лап. Улыбчивым оскалом Хякуноске одарил зверя и громогласным хохотом сотряс лесную глушь. Огромный кот обнажил ряд острых как бритва клыков и отточенным движением пасти вцепился в шею своей добычи. Агония тотчас же оборвалась, а потухший взгляд обсидиановых глаз напоследок успел запечатлеть черный силуэт, стоявший за спиной хищника. Серп косой ухмылки инфернальным оскалом застыл на запятнанном кровью лице, а в воздухе эхом раздался до боли знакомый звук.       Клац...       Клац...       Клац.              Душераздирающий миг переживания собственной смерти наконец явил долгожданное пробуждение, заставив тело в ужасе вскочить с кровати. Ночной кошмар сорвался с глаз, скатившись по склону белой щеки скупой слезой. В памяти сохранились лишь яркие обрывки кратких мгновений ночного видения. Огата во что б это не стало стремился вытеснить из памяти прочь всю травмирующую информацию. Спросонья он так и не припомнил отчего на губах до сих пор железным послевкусием ощущается тепло. Впрочем, это уже не важно, ведь грядущий день будет трудным не только из-за бессонной ночи. Как-никак получив карт-бланш от Цуруми на вербовку, следует быть осторожным в своих желаниях, иначе они рискуют исполниться в самом неожиданном виде. В раздумьях дожидаясь команды «подъем», Огата уже четко решил для себя какую тактику действий стоит применить на предстоящей практике.