Дикий кот

Вопреки отчаянным усилиям воли, череда навязчивых и порочных мыслей с остервенением терзала сознание снайпера, порождая в нем внутриличностный конфликт. Образ, что отблеском яркой вспышки света застыл перед глазами, медленно стал заполнять собой мысли, стягивая к себе все тропы, которыми блуждал петляющий разум. Этот образ и его форму преисполняла чистая одухотворенная возвышенность, что призвана своим примером вселять в черствые сердца надежду, преисполняя их добродетелью. Но свет этой лучезарной звезды лишь причинял своим сиянием сладкую боль. Хякуноске воистину охватил страх, когда его собственное сердце исторгло свой жестокий ответ этому иконописному явлению. В попытке смахнуть со взора красную пелену безжалостного искушения: творить зло, снайпер пулей выскочил прочь из здания офицерского корпуса. Очутившись на заднем дворе, Огата неспешным, прогулочным шагом побрел вдоль стены, на ходу касаясь пальцами ее шершавого рельефа. В такие моменты волей–неволей приходится знакомиться с самим собой гораздо ближе чем хотелось бы, открывая самые неприглядные глубины собственной личности. Хякуноске уже не раз успел в красках представить какими изощренными способами можно запятнать чужую добродетель, воображение терзали будоражащие своей жестокостью откровенные сцены. Все естество страстно желало надругаться над недостижимым идеалом новоявленного живого божества, в то время как осознание собственной испорченности почти физической болью отдавалось в теле. Кажется, будто, петляющий разум, утратив привычную хладнокровность, принялся сражаться сам с собой, изо всех сил стремясь отделиться от подступившего к горлу горького кома эмоциональных переживаний, который кошачьими когтями раздирал нутро в клочья. Прислонившись спиной к холодным кирпичам, закрыв лицо ладонью, Хякуноске нервно усмехнулся и медленно сполз вниз по стене. Мороз незримой пощечиной окатил бескровное лицо, выжигая на белых щеках тусклый румянец. А кристальная чистота, что царит в чертогах по-зимнему ясного неба, медленно пронизала тело сотнями крохотных ледяных иголок, заставляя сущность вторить ее стерильной свежести. Чувства, эмоции, навязчивые мысли – все это застыло, подобно спящей под снежным саваном земле, лишь холодный рассудок северным ветром блуждал внутри черепной клетки. Взбодрившись, Огата продолжил свою вечернюю прогулку. Наконец, долгожданная хладнокровность начала понемногу возвращаться, все-таки мороз – отличная анестезия. Вечерние тени в считанные минуты накрыли задний двор офицерского корпуса, скрывая собой очертания предметов, лишь тусклые маячащие огоньки виднелись за углом здания. Это прячущиеся от начальства солдаты, что придавались табачной неге, раскуривая добытую у гражданских пачку сигарет. Огата привык держаться поодаль от коллективных сборищ, а курение никогда не прельщало острый нюх. Он почти прошел мимо, оставив сослуживцев за спиной, как вдруг, был окликнут. — Эй! Хякуноске, подойди сюда! — громким эхом раздался знакомый голос, – Смотри, что есть! — с довольной ухмылкой Усами выглянул из-за угла, потряхивая полу пустой пачкой сигарет. Огата уже было хотел проигнорировать приглашение знакомого и побрести обратно в корпус, как вдруг, вздрогнул, вспомнив о старшем лейтенанте, ожидающем его отчета. То ли от холода, то ли от предвкушения грядущей психологической пытки, по шее снова пробежали леденящие мурашки. Ведь стоит лишь единожды оступиться, обнажив слабое место, как Цуруми неминуемо заметит брешь и без зазрения совести воспользуется ей в своих целях. Огата неохотно свернул за угол кирпичной стены, надеясь, как можно дольше оттянуть момент встречи с неизбежным. Едкий дым, стоявший столбом, резко ударил терпким запахом в нос, притупляя обоняние. — Вот, возьми, — сказал Усами протягивая снайперу пачку с торчащей из нее сигареткой. — Мишима выменял армейские обноски на сигареты, до построения перед отбоем нужно избавиться от улик. Помогай! Окинув скептическим взглядом сослуживца и пачку, до этого обходивший курение стороной, Огата с неохотой решился опробовать на себе действие табачного яда. — Огниво есть? — спросил он, поднося папироску, немеющими от холода пальцами, к растрескавшимся губам. — Конечно нет, но прикурить я тебе всегда дам! — съязвил Усами, обдав снайпера густым дымом и, придвинувшись вплотную, он подставил тлеющий уголек своей сигареты. Издав нервный смешок, Хякуноске с осторожностью коснулся кончиком своей папироски огонька, что тлел в нескольких сантиметров от его лица. Сделав пару неглубоких затяжек, он безразлично наблюдал как тусклый свет от чужого угля медленно зажигает набитую табаком бумажную трубку. Не отрывая взгляда от стеклянных глаз знакомого, Огата аккуратно затянулся истлевающим табаком. Легкие обжег едкий, вскруживший голову дым, пропитывающий нутро дурманящей гарью. Кажется, будто бы, своей горечью кумар принялся разъедать, застрявший в горле ком подавленных эмоций. По крайней мере, хотелось так думать. — Ну и дрянь, — выдыхая клубящуюся дымку через ноздри, ухмыльнулся снайпер. — А то! Надеюсь, старший лейтенант Цуруми не застукает нас здесь! — резко оживился Усами. — Ведь если он узнает, то точно отчитает меня! — от каждого упоминания старшего лейтенанта, лицо парня все ярче заливалось пунцовым румянцем. — Так не все ли равно? Если он и отчитает, то тем самым уделит свое внимание лично тебе! — ехидно ответил Хякуноске и искоса окинув знакомого глумливым взглядом, встряхнул себе под ноги пепел, опадающий с уголька чадящей сигареты. — И то верно, — глаза Усами хитро сверкнули в полумраке, а под румяными щеками сверкнула блаженная улыбка. Он тут же похлопал Хякуноске по плечу и откланялся, скрывшись в толпе солдат. Забавно наблюдать как в мгновение ока вокруг одного человека собирается культ личности. Его последователи подобны верным псам, что готовы за сладость мяса с рук хозяина, разорвать в клочья весь мир. Огата всегда наблюдал эту картину извне. Не принимая прямого участия во всеобщем поклонении местному божеству Хякуноске пристально изучал со всех сторон это притягательное явление. Он с первого взгляда охотничьим чутьем приметил волка в овечьей шкуре. Эта маска была одной из тех немногих, срывать которые действительно опасно. Одна лишь мысль об этом, воистину, будоражит и пугает одновременно. Ведь обнажив манящий лик безумия, что пока лишь бесовским огнем мелькает за глазницами золотого руна овечьей шкуры – неминуемо угодишь в волчью пасть, и кропя ее собственной кровью, падешь первой жертвой хищника. В лучшем случае… Еще с детства, Хякуноске не раз расплачивался побоями за свою пагубную страсть к обличению. Многие сослуживцы предпочли обходить снайпера стороной, списывая эту причуду на дурной характер. Но хаос, что был посеян провокационными поступками, служил для Огаты хирургическим скальпелем, с помощью которого он стремился отделить истинный лик человека от притворной маски, враставшей в личность корнями догм, морали и социального одобрения. Только в моменты созерцания неприкрытого естества темной стороны человека, он мог отыскать в ее гранях знакомые отблески своих пороков, что избавляли от жрущего изнутри чувства собственной неполноценности. Ведь дитя, рожденное от распутной связи, тяжким бременем проносит чрез свою жизнь чернильный отпечаток чужого греха. Как не лезь из кожи вон, эту печать не перекрыть заслугам и талантам. Остается лишь обнажить свой собственный лик, и смирившись с болью, учиться находить красоту в его уродстве. От того котята и дикие. Злободневные разговоры, служившие для сиюминутного заполнения пустоты и бессодержательности, белым шумом растворялись в табачном смоге. Огата полностью отрешился от молвы сослуживцев, погрузившись вглубь своих тяжелых дум. В такие моменты все ярче ощущается гнетущее отсутствие тесных взаимоотношений с кем либо, и одновременно яростное нежелание их заводить, по крайней мере, не здесь. Клубы дыма завораживающе изгибаются, очерчивая собой до боли въевшийся в память образ, что продолжал терзать сознание, несмотря на все отчаянные попытки изгнать его прочь. Все-таки, семейную драму не стереть куревом на морозе. Злость, ядовитая горечь обиды, восхищение, отбрасывающее завистливую тень, и всепоглощающее одиночество — все это сплелось в один ком, что немым удушающим вопросом подкатился к горлу. "Благородный, непорочный, чистый… Таким я мог бы стать, отведав родительской любви? Или же истинное лицо Юсаку похоже на мое?» — в надежде притупить чувства, причинявшие боль, Хякуноске почти насильно, затяжка за затяжкой, давился горечью табачного дыма. Но поток мыслей был неожиданно прерван резкими звуками ругательств, а внезапно начавшаяся между солдатами перебранка, заставила отвлечься от поиска ответов на терзавшие вопросы. — Да как ты посмел сказать что-то про старшего лейтенанта?! — слышался гневный голос Усами в глубине толпы, — Ты и мизинца его не стоишь, кусок дерьма! — вне себя от ярости прокричал он, кинувшись на солдата, с которым болтал минуту назад. За парня сразу же начали заступаться его друзья, которые всеми силами пытались оттащить от него разъярённого Усами, но в сию же секунду, они были атакованы другими ярыми обожателями старшего лейтенанта, вступившими в завязавшуюся потасовку. Импровизированное место для курения в миг обратилось шумным побоищем, где под взмахи кулаков и звуки грязных ругательств, в воздухе стали летать солдатские фуражки и помятые сигареты. — Ха–ха, — «Ну и придурок же ты, Усами!» — усмехнулся снайпер и манерно провел замёрзшей ладонью по глади своих угольно-черных волос. Стремясь свернуть за угол и как можно быстрее скрыться с места происшествия Огата тенью скользнул вдоль стены. Должно быть патрульные уже услышали шум, доносящийся из закутка и уже спешат разведать обстановку. Внезапно чья-то тяжелая рука, впившись в плечо, резким рывком заставила Огату развернуться, плотно прижав его к краю стены. — Куда собрался, сын дешевой шлюхи?! Мы, кажется, с тобой еще на стрельбище недоговорили! — предвещая схватку, неприятной неожиданностью проехался по ушам гневный голос сослуживца. — Ах, про бордельных кисок я угадал? — злорадно усмехнулся Огата и дерзко вглядываясь в разъяренное лицо, метнул догорающий окурок себе под ноги. Снайпер сию секунду был схвачен за шиворот. В омутах черных глаз, что обычно не выражают никаких эмоций, бликами заиграли веселые чертята, когда перед его лицом пронесся дрожащий от злости кулак. Оглушительный удар мигом рассек переносицу резкой болью, но в ответ обидчику была брошена лишь инфернальная усмешка, что передернула острый контур запятнанных кровью губ. Адреналин острой ноткой дополнил долгожданное ощущение дьявольского веселья. Сделав резкий выпад Огата, что есть мочи, кинулся на обидчика, отвечая на удары и валя его с ног в снежный сугроб. Солдаты, увлечённые своими разборками, не обращали никакого внимания на сослуживцев, что подобно сцепившимся в драке мартовским котам, кубарем покатились по усеянной окурками снежной каше. В какой-то момент, оказавшись сверху, Хякуноске попытался оглушить своего оппонента ударом в челюсть, но в сию же секунду, цепко схваченный за шею, он был сброшен и с силой впечатан лицом в колкий сугроб. Огата попробовал сразу же резко вскочить, но рука, сомкнувшаяся на его затылке, не дала возможности выбраться из ледяного плена. — Только с винтовкой в руках можешь выебываться?! Без нее ты просто ничтожество! — злорадно процедил запыхавшийся солдат и глумливо потрепав обездвиженного снайпера за загривок, потушил чадящий бычок, валявшийся под рукой, прямо о воротник его кителя. Вдруг, приближающиеся звуки шагов патрульных заставили оживленный балаган резко замереть, солдаты тотчас же бросились в рассыпную, и заметались в попытках скрыться. Ведь наверняка можно получить строгий выговор за нарушение дисциплины, если попасться на глаза начальству отлынивающим от обязанностей. Почувствовав, что его больше никто не держит, Огата стремительно поднял помятую голову из усеянной окурками горы снега. В мгновение ока от сослуживцев и обидчика не осталось и следа. Тем временем шаги за углом кирпичной стены неумолимым маршем приближались, и подобно метроному, отсчитали последние секунды для возможности побега. Яркий свет от керосинового фонаря стремительно заполнил опустевший закуток. Снайпер неторопливо отряхнулся и едва поднявшись на ноги, принялся нехотя стирать с лица кровавые разводы. — Старший рядовой Огата! — тишину прервал строгий голос патрульного. В полумраке за пронзительными лучами фонаря скрывались два силуэта, отбросивших на притоптанный снег длинные тени, — будь добр объясниться! И что, черт возьми, у тебя с лицом?! — возмущенно изрек Цукишима, стоявший в компании старшего лейтенанта. Тот молча с нечитаемым выражением лица, окинул лисим взглядом снайпера. От вида Цуруми сердце молнией метнулось в пятки, а разум застыл в попытке понять, не мираж ли это. Худший вариант для встречи и вообразить сложно. Пытаясь собрать воедино мысли, спутанные столь стремительным развитием событий, Хякуноске глухо усмехнулся своему невезению и выпрямился по стойке смирно. — Прошу простить за мой неопрятный внешний вид, я был неосторожен и споткнулся, поскользнувшись на льду, — спокойным тоном ответил Огата, пряча слегка подрагивающие сбитые кулаки за спину. — Значит и эта гора окурков твоя работа? Не мудрено, что ты свалился с ног! — усмехнулся Цуруми, подняв из снежной кромки полупустую пачку сигарет, что лежала у него под ногами. В ответ Хякуноске лишь тихонько шмыгнул разбитым носом, втягивая каплю крови, что так и норовила выступить на бледном лице. Он изо всех сил старался держаться уверенно, но мелкая дрожь, которую снайпер хотел списать на холод, красноречиво выдавала его. «По крайней мере, получить нагоняй за нарушение дисциплины лучше, чем отвечать за последствия драки…» — пытался успокоить себя он. — А в целом, я впечатлен, ефрейтор Огата! — театрально зааплодировал Цуруми, — продемонстрируешь мне сегодня перед отчётом этот трюк с курением, ведь скрывать такой талант – преступление! — каждое слово пропитывала саркастическая издевка, но на непроницаемом лице не дрогнула ни одна мышца, лишь коварный взгляд из-под лисьего прищура испепелял рядового. — Есть, сэр! — понимая, что спорить бесполезно, ответил Огата. — Вот и славно! Я буду ждать тебя в своем кабинете, там и решим, что с тобой делать — спокойным тоном закончил Цуруми, удаляясь медленным шагом. — А теперь живо приводи себя в порядок! — прикрикнул вдогонку Цукишима, проследовав за старшим лейтенантом. Продолжая вечернюю прогулку, они оба скрылись за углом. А ошарашенный Огата пулей выскочил из злополучного закутка. Стараясь как можно меньше привлекать к себе внимание, он забежал в кирпичное здание офицерского корпуса с черного входа. В попытке привести себя в чувства, снайпер тут же заметался в поиске уборной, где можно смыть остатки крови с разбитого лица, но вспомнив, что придется в таком виде идти в казармы, тут же отбросил эту идею прочь. Мрачный коридор растянулся чередой запертых дубовых дверей, свет редко мог проникнуть в это место. Темные холодные стены, подпирающие собой высокий потолок, сдавливали пространство, подобно прутьям клетки, из которой тотчас же хотелось вырваться. Лишь сумеречные отблески лунного света отражались от единственного окна за спиной, косыми лучами разрезая полумрак, они рассыпались о квадраты мраморной плитки, подчеркивая ее незамысловатый черно-белый узор. Эта доселе неприметная деталь иронично выделяла вычурность атмосферы, витавшей вокруг кабинета старшего лейтенанта. Ступая по шахматным клеткам, волей-неволей примеряешь на себя роль пешки, которая наперегонки с собственной тенью, бредет к противоположному краю игральной доски. Какова цель этой фигуры? Дойти до самой дальней горизонтали и превратиться в ферзя? Поставить мат королю? Или же погибнуть в бесславном размене, жертвуя собой ради спасения более ценной? «Будешь ли пешкой в чьей-то игре… Зависит от твоей натуры… Есть в жизни два вида людей: одни в ней игроки, другие лишь фигуры» – глумливо в мыслях изрек Огата. Искоса окинув взглядом дверь кабинета Цуруми, хотел он было криво ухмыльнуться, но боль от удара по лицу, тут же дала о себе знать. До вечернего построения перед отбоем оставалось чуть меньше двух часов. Обычно солдаты в это время уже радостно вкушают ужин, Огата же тем временем застыл в самом конце коридора у черной дубовой двери. За граненым стеклом мутным пятном света виднелся дрожащий огонек керосиновой лампы. Но как ни странно, причиняющие боль думы больше не витали в истерзанном разуме. Ныне Огата пытливым любопытством предвкушал ту психологическую пытку, что уготована ему в чертогах мрачного кабинета. «Видимо, клин клином вышибать – это по мне», — глубоко вдохнул он и выдержав паузу, как будто готовясь к выстрелу, сбитыми костяшками пальцев легонько постучал о матовое стекло. Но ответа не последовало. Выждав еще несколько секунд, Огата с опаской дернул за железную ручку – заперто. Облегченно выдохнув, он уже хотел направиться прочь от закрытой двери, как вдруг, остолбенел, услышав за спиной тихие, едва уловимые для слуха шаги. Огата, привыкший быть по другую сторону баррикад в игре охотника и жертвы, терпеть не мог это вязкое ощущение хищного, выслеживающего добычу взгляда, глухой шорох чужих крадущихся шагов, ввергал снайпера во искушение начать охоту в ответ. Хякуноске, тотчас же был готов встретить лицом к лицу хищника, идущего за ним след в след. Волосы на затылке нервно зашевелились, когда на плечи властным прикосновением легли длинные пальцы ухоженной руки. А отголоски тепла чужого дыхания, обжигающим бризом прошлись по мертвенно бледной шее, оставляя на коже отметины в виде мурашек, что спускались под китель. В попытке застать врасплох стоявшего сзади, Огата резко обернулся, колко сверкнув глазами через плечо. И тут же напрямую столкнулся с изучающим взглядом Цуруми. Старший лейтенант с интересом впитывал каждую реакцию, что читалась на лице подчиненного. Осталось лишь в ответ всмотреться в бездну, что раскосыми глазами командира, неотрывно глядела прямиком в душу. В воздухе повисла оглушительная тишина. — Долго меня ждешь? — умиротворяющий спокойствием голос прервал напряженное молчание. Цуруми легким движением ключа открыл резную дверь, и по–театральному вычурным жестом, поманил за собой рядового. — Никак нет, — сухо, по-армейски ответил Огата, и с опаской проследовал за лейтенантом вглубь распахнутого кабинета. Под гнетом неотрывного взгляда, он неторопливо вошел в заполненное мраком помещение, изо всех сил борясь с тягучим желанием поскорее убраться отсюда прочь. За окном уже полностью смерклось, лишь серп луны точеным острием разрезал облачное марево, отбрасывая тусклые отблески на прозрачную занавеску, что подобно маленькому приведению колыхалась на ветру. В комнате царит вязкий полумрак, скрывающий очертания предметов в глубине своих непроглядных теней. Только танцующий огонек керосиновой лампы, стоявшей на письменном столе, сотнями золотых бликов рассыпался о бумагу разбросанных документов, тускло освещая это темное царство. Осмотревшись, старший рядовой отдал честь и натянутой струной, застыл по стойке смирно. В мыслях он судорожно выстраивал тактику, которая в идеале должна была помочь избежать выговора. — Ну что ж, ефрейтор Огата, я в ожидании отчета о сегодняшнем происшествии, можешь начинать излагать! — старший лейтенант, уселся в изящное кресло, стоявшее за резным дубовым столом, и лукаво усмехнулся, разглядывая помятого подчиненного с ног до головы. — Докладываю: я вышел на вечернюю прогулку и проявил неосмотрительность неудачно споткнувшись на льду, в следствии чего получил травму, — лаконично отчитался рядовой, сквозь боль втягивая воздух разбитым носом. — Должно быть табачный дым вскружил тебе голову? — достав из ящика стола, покрытую замысловатыми узорами трофейную зажигалку, Цурумии не отрывая взгляда от подчиненного, принялся высекать из нее золотистые искры. — Так точно, сэр, — кивнул Огата, — разрешите отчитаться по вопросу… — Цуруми тут же громко поцокал языком, перебив речь подчиненного. — Можешь не утруждаться, сержант Цукишима, увидев твое состояние, предусмотрительно взял эту работу на себя, обязательно поблагодари его позже! — блестящая крышка угрожающе звякнула о металл, накрыв собой трепещущий огонек, — смирно, рядовой! Огата моментально застыл по строевой стойке, на несколько секунд в воздухе повисло затруднительное молчание, а старший лейтенант, выйдя из-за стола, вплотную приблизился к подчиненному. — Всё-таки, лично я нахожу курение омерзительным явлением, ведь порабощающая зловредность табачного дыма зачастую побуждает солдат отлынивать от своих обязанностей, — Цуруми достал из кармана, добытую на месте происшествия, пачку сигарет и принялся изучающе крутить ее в руке, — но ты, Хякуноске Огата, действительно смог меня поразить, воистину, как старший рядовой ты – пример сослуживцам даже в этом нехитром деле! — кажется, до боли знакомая безуминка промелькнула в глазах цвета мрака, или, быть может, так играют с воображением извивающиеся блики? Но сомнения рядового в миг исчезли, когда старший лейтенант чиркнул искрящимся колесом зажигалки прямо перед его разбитым носом. Скользящим прикосновением руки, очертив острый контур застывшего перед собой мертвенно-бледного лика, Цуруми принялся огоньком выжигать воздух. Пламя принялось плясать в считанных сантиметрах от напряжённого подбородка юноши. Огата с силой сжал кулаки, впившись до крови ногтями в ладони. Жар, грозящий обжечь кожу, начал пропитываться едким запахом плавящихся волос. Огонь сулил спалить к чертям некогда опрятную бородку. Но ужас вселяло не это, а застывший напротив черным зеркалом, взгляд, что вожделел считать страх. — Надо же, я еще не встречал на своем веку снайпера, что так мастерски стреляет сигареты, — бумажная трубка набитой табаком папироски, перекатываясь меж перстами ловкой руки лейтенанта, пустилась в пляс близ лица рядового. В ответ Подчиненный лишь беззвучно усмехнулся, отчаянно стараясь скрыть под тенью ухмылки животный страх. Огата, во чтоб это ни стало, стремился не дать старшему лейтенанту почуять хоть малейший отблеск того ужаса, что уже подступал оцепенением к рваным границам сознания. — Требую выхода на бис! — легким движением, Цуруми зажавший меж двух пальцев сигарету, играючи вложил ее в растрескавшиеся губы рядового, что вздрогнули под нежданным прикосновением чужой руки. Ошарашенный Огата, хотел было сию секунду рефлекторно отстраниться, и тем самым, пока еще не поздно, оборвать, настороживший своей близостью, контакт. Но стремительно выйти из-под контроля не дал давний интерес. Хякуноске всегда тайно грезил обнажить блазнящий лик безумия, что звездой Люцифера отражался в глазах волка, облаченного в овечью шкуру. Но Огата знал, что если долго всматриваться в бездну, обличая ее суть, то она взглянет в ответ и обнажит твою собственную. Юноша с ужасом осознал, что пойман в капкан самоубийственного любопытства. Снайперу ничего не оставалось, кроме как, искоса окинуть взглядом, своего командира и обхватить губами табачный патрон. Пламень зажигалки, жаром блуждавший близ напряженной шеи, скользнул вдоль сомкнутой до скрежета челюсти и принялся плясать вокруг плотно зажатой в зубах сигареты. Огонь при попытке прикурить от него, каждый раз глумливо ускользал, вынуждая унизительно тянуться к себе. Цуруми снова саркастично поцокал языком. — Удиви меня, скурив эту сигарету на одном дыхании, ведь для прожжённого курильщика вроде тебя, это совсем несложно, верно? — сжалившись, он поджёг скрученные в папироску сухие листья табака, и резким движением сверкнул зажигалкой прямо перед носом подчиненного. Металлическая крышка звонко накрыла огонек. С трудом подавляя позывы кашля, под неустанным взглядом лейтенанта, Огата понадеялся закончить эту экзекуцию за один присест. Он изо всех сил постарался залпом втянуть тошнотворный дым, и как можно быстрей, испепелить чертову сигарету. Едкий дым разъедающей горечью обжог нутро, с каждой секундой заставляя всё сильнее кружиться свинцовую голову. Огата не успел дойти даже до трети папироски, как удушающий кашель тошнотворным спазмом подкатил к горлу, и стал выворачивать легкие наизнанку. Выбившись из стойки смирно, старшй рядовой судорожно откашлялся и выронил чадящую сигарету прямо под ноги своему командиру. Пепел, разбившись о кожаный мысок идеально надраенного ваксой блестящего сапога, искрами разлетелся по шахматной плитке, заставляя Огату усмехнуться сквозь навернувшиеся от кашля слёзы. — Прошу простить, сэр… — запыхавшись пробормотал он. Непредсказуемый абсурд происходящего заставлял разум судорожно метаться в клетке острых ощущений. Огата хотел было официально по-армейски просить о снисхождении, но желание приоткрыть истинное лицо местного божества, заставило юношу замолкнуть на полуслове. — Ничего, не расстраивайся, батарея снарядов еще не опустела! — будто погремушкой перед плачущим ребенком, Цуруми утешительно встряхнул над ухом снайпера пачкой, в которой звонко громыхала последняя сигарета. Старший лейтенант принялся медленно прохаживаться по кабинету, раздавив подошвой дымящийся окурок, что пеплом испачкал его лощеную обувь. Потеряв из поля зрения командира, Хякуноске напряженно застыл, продолжая послушно, исполнять команду «смирно». Тем временем, за спиной раздался нервирующий скрежет кремниевого колеса зажигалки. Ощутив затылком приближение тепла, Огата напрягся. Все крепче сжимая расцарапанные ладони, парень уже начал предвкушать как извивающееся пламя болью ожога оставит на теле свой отпечаток. Огата невольно вздрогнул: по покрывшейся мурашками коже прошелся обжигающий поток чужого дыхания, что наполнил воздух вокруг табачным ароматом. Огата изо всех сил старался сохранить хладнокровие, когда рука Цуруми медленно обвела бумажным фильтром папироски острый контур его губ. — Ты еще не отстрелялся, — старший лейтенант властно вложил в бледные уста уже раскуренную дымящуюся сигарету, — в этот раз можешь не торопиться, — держа промеж двух пальцев табачное изделие, Цуруми плотно прикоснулся ими к обветренной коже, не дав Огате возможности отстраниться. Дым стал плавно окутывать серой вуалью бескровное лицо, а изгибающиеся клубы принялись размывать очертания окружающих предметов. Плотнее прижимаясь губами к теплым пальцам чужой руки, Хякуноске сквозь стиснутые зубы затянулся сизым дымом. Ощущение потери контроля над ситуацией выводит из себя, заставляя из последних сил превозмогать жгучее желание обернуться. Ведь под образом местного божества, в чадящей завесе сладкого фимиама благородных изречений, скрывается лжепророк, культу которого Огата никогда не возносил искренних молитв, лишь в редкие моменты жертвоприношений, снайперу удавалось ощущать, сакральную порочность связи с истинным воплощением того, кто старательно прячется под иконописным ликом. Рассудок с тягучей болью припомнил сегодняшнюю встречу с братом, невольно проводя параллели между ним и старшим лейтенантом. Огата твердо решил невзирая на последствия отдёрнуть алтарную завесу и обнажить лик истины. Всё-таки искра безумия, что не раз была замечена им в глазах Цуруми, сулила красноречиво продемонстрировать обратную сторону живой иконы. Стоило лишь немного задуматься, как нежданное прикосновение заставило снова вздрогнуть. — А это еще что? — Цуруми обвел оплавленные края дыры, прожженной в воротнике кителя, и ловко просунул в нее палец, — неужто свои же подстрелили тебя табачным патроном? Весьма ироничное воздаяние за пренебрежение дисциплиной, ты так не считаешь? — Вы, сэр, как всегда зрите в корень, мелкие стычки между сослуживцами – не редкость, — обдав ладонь командира терпкой струей дыма, Огата хрипло усмехнулся, — прошу простить, я лишь оказался не в то время, не в том месте и расплатился за собственную неосмотрительность, — с этими словами Хякуноске плотнее притиснулся к бумажному фильтру, вновь затягиваясь табачной горечью сквозь чужие пальцы. — Звучит почти как чистосердечное признание, а я–то надеялся услышать нечто подобное уже после того как воочию увижу скуренную тобой гору сигарет, но раз ты утверждаешь, что пал жертвой обстоятельств, то придется отвечать за их последствия! — легким движением рука лейтенанта скрылась из поля зрения, выдернув папироску из уст рядового. Хякуноске рефлекторно дернулся ощутив, как прикосновение жара болью обожгло затылок, перед глазами сию секунду пронеслась картина того, как истлевающий окурок искрами рассыпался о кожу напряженной шеи, но на удивление, за прикосновением не последовало неприятных ощущений как от ожога. Над ухом металлическим звоном захлопнулась крышка узорчатой зажигалки. Рядовой снова постарался скрыть волнение в тени напускного спокойствия, но уголки обветренных губ непроизвольно дернулись нервной усмешкой, когда старший лейтенант рукой обхватил его подбородок и заставил подчиненного поднять голову вверх. — Видимо, прожжённый китель – не единственный твой трофей сегодняшнего вечера! Хочу увидеть их все, раздевайся! — неотрывный взгляд, пристально изучавший каждую царапину на белесом лице, красноречиво прожигал бесовским огнем обсидиановую черноту застывших напротив глаз. Опешивший Хякуноске, прокручивал в своей голове множество вариантов развития событий, но этот поворот, что в миг заставил мнимое спокойствие улетучиться, он не предугадал. Сбитые костяшки холодных пальцев принялась медленно вынимать блестящие металлом пуговицы из петель. Снайпер опустил взгляд, стараясь не всматриваться в лицо перед собой, ведь нельзя допустить, чтобы пронзительный взор лейтенанта вогнал его в краску смущения. Стянув с себя китель, Огата хотел было сложить его аккуратной стопкой на край дубового стола, но цепкие руки Цуруми сразу же прибрали прожжённый пиджак. Старший лейтенант расправил в руках его края, и продолжил сквозь оставленную сигаретой зияющую дыру испепелять взглядом снимавшего покровы подчиненного. Когда ткань белой рубашки упала с плеч, обнажив напряженные контуры мертвенно бледного тела, снайпер с ужасом ощутил, как волнение, разлилось по венам нервным хладом и донельзя обострило чувствительность кожи. — Как считаешь, ты достаточно нагрешил, чтобы отправиться выздоравливать в карцер караульного дома? — обводя края причудливого орнамента кровавых разводов, Цуруми плавно указательным пальцем очертил контур разбитой переносицы, — ведь если кто–то из управления заметит тебя в таком неприглядном виде, то точно решит, что у нас в полку творится сущий бардак! — Кажется, место живой иконы в полку уже занято. Я вряд ли смогу быть для вас полезен, находясь под арестом, да и жертва для показательной казни из меня так себе — спокойно ответил Огата, из последних сил стараясь отвлечься от происходящего и сохранить хладнокровность. — Интересно, как бы отреагировал генерал Ханадзава, ведь его сын как-никак должен быть образцом для сослуживцев! — задумчиво заключил Цуруми. В ответ Хякуноске лишь инфернально сверкнул зубами. Горящий взор командира с алчным интересом впитал эту, опрометчивую реакцию. Кончиком большого пальца Цуруми аккуратно обвёл острое лезвие хищной ухмылки, что гримасой рассекла фарфоровую маску безучастного лица, доселе тщательно скрывавшую под собой любые эмоции. — Вы правы сэр, но у генерала уже есть примерный сын, моя судьба вряд ли будет ему хоть сколько интересна! — колко усмехнулся снайпер, с болью вкушая горечь просочившейся злобы, которую он отчаянно пытался подавить весь вечер. — Будет весьма досадно, если это недоразумение помешает нашим общим планам. Ведь тогда ты не сможешь провернуть заветную рокировку, — Цуруми взял пузырек со спиртом, что стоял на столе и достал из кармана расшитый узорчатой вышивкой платок. Обмакнув ткань в горючую жидкость, мужчина принялся аккуратно стирать кровавые разводы с лица рядового, — и все–таки этот рысий оскал выдает в тебе палача, ефрейтор Огата, — довольной улыбкой под смоляными усами блеснул лучезарный серп. Цуруми довольно чиркнул указательным пальцем поперек жилистой шеи подчиненного, оставляя на коже обжигающий след спирта. — Так вот какая роль мне уготована в следующем акте вашей постановки, — заключил Хаякуноске, осознав, что открытой книгой разложен перед старшим лейтенантом, и сейчас тот читает именно те запретные страницы, в существовании которых, Огата страшился признаться сам себе. Юноша вздрогнул, ощутив на своем плече изучающее прикосновение ухоженной руки. Коснувшись ключицы, длинные пальцы принялись обводить короткими ногтями каждый синяк, что пятнал белоснежную кожу. — Для достижения поставленной цели как раз необходима выдержка снайпера, — бархатная ладонь змеей скользнула меж лопаток и, спускаясь вдоль позвоночника, начала обводить рельеф напряженных мышц спины. Кожа тотчас же покрылась дорожками ледяных мурашек, следовавших за прикосновениями руки, — уж тут ты точно не должен меня разочаровать! — Можете на меня положиться, старший лейтенант Цуруми! — кивнул Огата, слегка прикусывая губу. Парень снова мысленно соврал сам себе, списав мелкую дрожь на холод. — Кстати говоря, сегодня в наш полк прибыл многообещающий знаменосец… — старший лейтенант скользнул ладонью по обнаженному торсу, и проспиртованным платком начал вырисовывать на стройном теле замысловатые узоры. Испаряясь они обжигали прохладой покрывшуюся мурашками кожу. Внутри тотчас же что-то оборвалось, ужас кандалами упал на напряженные плечи и начал заковывать в паралич бренное тело. Казалось будто, выпущенные внутренности сию же секунду омерзительной лавиной плоти хлынули под ноги, и разлетевшись по мраморному полу кровавыми потрохами, окропили собой квадраты шахматной плитки. Эта леденящая кровь картина, красной пеленой пронеслась перед глазами, заставив снайпера крепче сжать расцарапанные кулаки. — Наверняка тебя уже давно терзает желание увидеть воочию любимого сына генерала, — продолжил Цуруми, с упоением наблюдая как с лица рядового сползают последние остатки самоуверенности, — ведь с его помощью можно разыграть блестящий гамбит. Сердце забилось быстрей, не в силах спокойно превозмочь обескураживающий ужас разоблачения. Страх тесно сплелся со сладостью будоражащих прикосновений, которые с каждой секундой начинали казаться все более двусмысленными. Хякуноске хотел было списать порочные мысли на испорченность собственной натуры, но, когда чужая ладонь прошлась по груди, и как бы невзначай кончиком пальца коснулась соска, сознание в агонии заметалось по клетке черепной коробки. — Думаю, сэр, я смогу переманить его на нашу сторону! — максимально сдержано процедил Огата,изо всех сил стараясь побороть зарождающееся возбуждение. Как только старший лейтенант снова оказался за спиной, пытливый разум юноши, в попытке обуздать бурю противоречивых ощущений, стал припоминать древние легенды. Сказанья старины гласили о путниках, что забредали в замогильные чертоги подземного царства и плутали там, преследуемые всевозможной нечистью. Единственный способом для них вернуться в мир живых было пройти свой тяжкий путь ни разу не обернувшись, игнорируя все оклики, ужасы или даже чудеса, что творились за спиной. Старший лейтенант с непроницаемым выражением лица продолжал исследовать тело, что напряженно замерло под прикосновениями его рук. Аккуратно царапая короткими ногтями чувствительную кожу, Цуруми обрисовал контур мышц груди. Слегка прищипывая, он покрутил меж пальцев затвердевшие соски, заставив подчиненного невольно вздрогнуть, и податься навстречу прикосновениям. От мысли, что происходящее лишь часть психологической пытки, мороз прошелся по коже. Хякуноске изо всех сил старался сохранить власть разума над материей, отчаянно цепляясь за те мысли, которые сулили увести истерзанное сознание прочь от возбуждения. Но судорожно припоминая все злоключения сегодняшнего дня, Огата вновь наткнулся на камень преткновения. Встреча с братом. Порочные мысли, порождённые его светлым образом вопреки ожиданиям, начали облекаться в эротические формы, соблазняя во всех красках представить каким соблазнительным может стать момент грехопадения живой иконы. Снайпер натянутой струной стоял по стойке смирно, пытаясь не дать возбуждению сбить дыхание и начать пробиваться сквозь оцепенение. Единственным спасением было – напрочь отключить мыслительный процесс. Огата до крови прикусил нижнюю губу, стараясь отвлечь внимание легкой болью, но в паху все же призывно заныло, когда старший лейтенант начал томно скользить пальцами вдоль рельефных мышц его пресса и плавно опускаться прикосновениями к низу живота. — Будь осторожен, все-таки тебе придется иметь дело с человеком благородных кровей, — бархатная рука своими ласками продолжила медленно пытать рядового и провела подушечками пальцев по тонкой дорожке волос, что от пупка спускалась к паху. — Нет такого понятия как благородная кровь! — прерывисто вздыхая заключил снайпер. Не в силах больше сражаться сам с собой, он колко сверкнул глазами, устремив опустевший взгляд в полумрак. Разум лелеял призрачную надежду на то, что тени своей непроглядной чернотой скроют очертания того что, находится под ремнем, и не позволят командиру заметить насколько сильно возбужден его подчиненный. — Как считаешь, ефрейтор Огата… — Цуруми едва коснулся губами раскрасневшегося уха, — правдиво ли поверье: что чем выше моральные устои человека – тем меньше он подвластен искушению? — его будоражащий шепот разлился горячим дыханием по покрывшейся мурашками шее. — Это все… просто херня! — сквозь стиснутые до скрежета зубы прошипел юноша. Огата едва подавил стон, когда в ответ на эту дерзость мужчина властно обхватил его затвердевший член, что вызывающе выпирал сквозь ткань армейских брюк. Объяв собой упругий ствол, чужая ладонь неподвижно застыла. — Как и ожидалось… — вслушиваясь в прерывистое дыхание юноши, старший лейтенант медленно соскользнул рукой вдоль напряженной мышцы бедра, и плавно отстранился от разгорячённого тела, — ты меня не разочаровал! — заключил он, и усмехнувшись хищным взглядом всмотрелся в обескураженное лицо юноши, что так старательно пытался скрыть смущение. Не в силах поддерживать зрительный контакт, Огата тут же отвел взгляд. Он стоял неподвижно, сгорая под неотрывным взором раскосых глаз цвета мрака. Казалось будто сама бездна насквозь прожигает порочное естество, выуживая из его черноты потаенные страхи и желания. Усмехнувшись, раскрасневшемуся румянцу на бледных щеках подчиненного, Цуруми аккуратно вытер каплю крови, что выступила на обкусанных устах и звучно зашагал в сторону дубового стола, на котором блеклой лучиной догорал огонек керосиновой лампы. — Но, за пренебрежение дисциплиной мне всё-таки придется придумать для тебя наказание, — продолжил Цуруми, расположившись в кресле напротив — пожалуй, сегодня удача на твоей стороне, ведь вместо ссылки в караульный дом, на этот раз ты отделаешься лишь чисткой обуви! — мужчина изящно положил ногу на ногу, и обворожительно сверкнул зубами. Утратив дар речи, Огата наконец смог выбиться из стойки смирно. Снайпер лишь беззвучно кивнул, послушно усаживаясь подле ног старшего лейтенанта. Сладкая истома возбуждения контрастировала с холодящим ужасом осмысления происходящего, Хякуноске уже не мог и не хотел подавлять свои желания, что были столь умело разоблачены, но сам факт того, с какой охотой его тело приняло чужие ласки и отозвалось на них столь красноречивой реакцией, дико смущал юношу. Огате не оставалось иного выбора, кроме как отыграть до конца этот маленький спектакль, ведь только так можно удовлетворить свой пагубный интерес,сорвав с живого божества маску иконописного лика. Юноша издал нервный смешок, увидев перед своим носом надраенный до глянцевого блеска кожаный сапог, что был испачкан пеплом от упавшего окурка. Слегка опешив от неимения инструментов для чистки, Огата поднял вопросительный взгляд на старшего лейтенанта, но ответом был лишь лисий прищур горящих бесовским огнем глаз и оглушительное молчание. Стараясь по возможности прикрыть руками призывно ноющий стояк, Огата принялся аккуратно сдувать частички пепла с лощеной кожи сапога, что застыл в считанных сантиметрах от его лица. Терпкий аромат сдобренной ваксой кожи, сладкой горечью принялся дразнить обоняние, а абсурдность ситуации порождала порочное желание на зло старшему лейтенанту переступить запретную черту. Юноша не мог поверить в реальность того, что сейчас собирается сделать, но колеблясь Хякуноске вспомнил слова Цуруми о благородной крови и искушении, и сию же секунду дерзнул, попирая свои моральные принципы. — Хотите меня обескуражить этим? — с вызовом окинув старшего лейтенанта хищным взглядом исподлобья, Огата что было мочи плюнул на блестящий мысок его сапога, — не надейтесь! — не сводя глаз с лица командира, Хякуноске начал аккуратно слизывать остатки пепла с блестящей черной кожи, кончиком языка оставляя на ней блестящие дорожки слюны. Брезгливость и отвращение к этому омерзительному действию с полна компенсировались предвкушением изобличения порочности командира, ведь если нечто настолько мерзкое способно искусить столь благородного человека, то моральные принципы точно не зависят от происхождения и поддаться греху сможет даже живая икона. Заметив, как под лощеными усами Цуруми подрагивает острая ухмылка, Огата едко усмехнулся и в пылу страстей приласкал себя рукой. Блестящий мысок кожаного сапога вдруг скользнул по подбородку, заставляя подчиненного поднять голову вверх. Старший лейтенант беззастенчиво развёл ноги и властно обхватил подбородок подчиненного, притянув его ближе к себе. Цуруми с упоением бросил взор на инфернальный оскал, которым одарил его юноша. Огата лишь издал тихий смешок, плотно вжимаясь пахом в изогнутую ножку резного кресла, он даже в дурном сне не мог вообразить, что однажды его лицо окажется меж ног старшего лейтенанта, но моральных сил для паники смущения уже не осталось. — Похоже наказание пришлось тебе по вкусу, — усмехнулся Цуруми, пристально вглядываясь в обсидиановое зеркало хищных глаз. — Уверен, среди ваших подчинённых найдутся те, кто счел бы подобное великой честью, — съязвил Огата, сплевывая на пол частички пепла. — Ты явно не из их числа, иначе бы это действо утратило свой первоначальный замысел, — мужчина аккуратно провел по растрескавшимся губам юноши проспиртованным платком, и стирая следы ваксы, бесстыдно проник за их контур, поглаживая влажный язык кончиком пальца. В ответ Огата охотно принялся ласкать губами бархатную руку, проведя языком по чужим перстам, он ощутимо прикусил Цуруми за большой палец и ухмыльнувшись одарил наглеца неотрывным по-охотничьи сосредоточенным взглядом. — Это действительно так, но не беспокойтесь, благодаря Вам я многое узнал о благородных людях и их моральных принципах! — Хякуноске вальяжно положил голову на бедро старшего лейтенанта. Слегка потершись щекой о ткань брюк, Огата колким взглядом скользнул по выдающемуся контуру чужого паха, — жду ваших дальнейших указаний! — Быстро учишься, ефрейтор Огата… — старший лейтенант, с присущим ему нечитаемым выражением лица, обвил ладонями горящие бледным румянцем щеки юноши, и наклонившись к нему в плотную, аккуратно кончиком языка провёл по мочке раскрасневшегося уха, — наверняка ты справишься на ура с вербовкой, — прошептал Цуруми, а его ухоженная рука заботливо провела длинными пальцами по глади угольно черных волос снайпера, — вольно, рядовой! — Так точно, сэр! — выдержав рваную паузу, официальным тоном ответил Огата, мрачная ухмылка тенью скользнула в уголках его губ. Медленно сползая вниз, юноша плавно отстранился от старшего лейтенанта прочь. Цуруми довольно клацнул зубами, наблюдая как подчиненный набросил на себя рубашку и неторопливо принялся застегивать пуговицы, с его лица считывались лишь непроницаемое спокойствие и концентрация, ни намека на дерзкую игривость, которую он демонстрировал минуту назад. — Вот, возьми, всё–таки сегодня тебе не посчастливилось остаться без ужина! — старший лейтенант достал из резного ящика аккуратно завернутую в салфетку булочку и положил ее на край стола. — Премного благодарен, — изрек снайпер, взяв в руки сверток с анпаном цукисапу. Сладкая горечь свежих воспоминаний об издержках вербовки новых адептов для культа личности старшего лейтенанта, тут же отдалась почти физической болью в разбитой переносице, заставив Хякуноске беззвучно усмехнуться, — разрешите откланяться. — Разрешаю! — кивнул Цуруми, выдержав короткую паузу и внимательно вглядываясь в лицо подчиненного сложил на столе запястья рук в замок. — Честь имею! — откланялся Огата, и развернувшись зашагал по квадратам шахматной плитки к выходу из кабинета. — С нетерпением буду ожидать отчет о результатах проделанной тобой работы. Жди дальнейших указаний, ефрейтор Огата, больше права на оплошность у тебя нет, — провожая рядового неотрывным взглядом бездонных глаз, спокойным тоном добавил старший лейтенант.