Дикий кот

Короткий зимний день подходит к концу. Он уже начал разлетаться яркими осколками заката, отражаясь в льдинах снежной кромки. Багряное солнце лучистыми руками тянется последним прикосновением к ледяной земле, словно длань царя Мидаса, обращая в злато все, на что упадет свет. Воистину золотое божество. Недаром такие моменты называют прощальным золотым часом. Время, когда резкие контуры теней смягчаются, становясь почти прозрачными, а предзакатное солнце уже не слепит зоркие глаза. В этот момент открываются дополнительные возможности для хитрого снайперского маневра. Прощальный же этот миг тем, что вслед за ним резко, словно морок, непроглядной пеленой расстилаются сумерки. Тени, слившись в саван, накрывают собой цель, делая ее практически недосягаемой для взора. Золотой час – последняя возможность для решительных действий. Тот самый миг, что заставляет с головой погрузиться в атмосферу момента, здесь и сейчас. Пропуская через все свое естество мистерию последних лучей дневного светила, разум очищается, отрешаясь от потока сознания и хаотичных мыслей. В миг катарсиса взору открывается все доселе скрытое, будь то полная картина местности, цель и ее позиция, а иногда и нечто большее… В такие моменты время останавливает свой стремительный бег, и личность вместе с ее границами перестает существовать, растворяясь в пространстве. Кажется, будто все происходившее до этого момента – нереально, даже ты сам. Есть только миг, который в полной мере созерцать возможно только извне. Теряя себя – обретаешь истинное виденье. Чтобы достигнуть цели, ты сам должен пройти через маленькую смерть. Из этого состояния есть только один выход – выстрел! Бабах! Гулким эхом разлетелся на все четыре стороны резкий звук, разбивший на осколки тишину. Один за другим, оглушительной очередью, выстрелы насквозь прошивали замаскированные мишени ровно по центру. Гильзы от пустых патронов, будто золотые монеты, градом стали сыпаться к ногам. Ритмичными толчками по телу проходится волна отдачи, за годы успевшая стать привычной. Словно триггер, она после каждого выстрела заставляет снова биться замирающее сердце. Такие моменты дают возможность ускользнуть от всепоглощающей суеты. Наблюдая картину боя в отдаленной позиции, оставшись один на один с собой и своей целью, испытываешь истинное удовольствие, наслаждаясь уединением. Воистину, стрельба – занятие, идеально подходящее для интроверта. — Только взгляните, человек настолько низкого происхождения может выдавать нечто подобное, удивительно! — У диких кошек и котята одичалые, не стоит забывать. Его держат здесь только как живую винтовку, — за спиной раздался глумливый ропот рядового. Возгласы и перешептывания сослуживцев окончательно заставили Огату возвратиться из глубоких дум к армейской действительности. Временами кажется, будто стрельба – единственное, за что можно держаться в этой жизни. Ведь несмотря даже на кровное родство с генералом Ханадзавой и его военной династией, будучи сыном блудной гейши, пробиться даже в седьмой дивизион японской армии чертовски сложно. Исключительное знание своего дела и навыки, что оттачивались годами, лишь приоткрыли заветные двери, полностью войти в которые без помощи покровителя было практически невозможно. Но в самый отчаянный момент появился человек, что протянул руку помощи и изнутри распахнул те самые двери настежь. Там, за ними скрывается грандиозный театр, с собственной актерской труппой, сражающей наповал шоу программой и творцом-режиссером, создававшим причудливые своей изощрённостью сюжеты. В них нередко приходится принимать прямое участие, облачаясь в чужие образы, не брезгуя отыгрывать роли мерзавцев. Приходится, подобно нитке в узоре персидского ковра, каждой своей ролью вырисовывать мандалу, загадочный орнамент которой, полностью открыт лишь ее автору. Этот человек воистину способен вдохновлять, вселяя в душу своими речами благоговейный трепет. Но если томно всматриваться в черные омуты его раскосых глаз, то можно узреть, как там, на дне, крохотной искрой, что готова в любой миг вспыхнуть бушующим пожаром, тлеет всепоглощающее, инфернальное безумие. Лишь созерцание этой искры уже способно животным страхом сковывать нутро, заставляя тело буквально цепенеть, а разум возбужденно метаться по клетке черепной коробки. Поддаться его искушению, втянувшись ролевые игры – отчаянный поступок, что отдает мазохизмом, Огата Хякуноске это полностью осознавал. Стоит лишь одной мимолетной мысли о старшем лейтенанте Цуруми промелькнуть в потоке сознания Огаты, как горящие холодом мурашки, будто влажный кусочек снега брошенный за шиворот, леденящим прикосновением обожгли спину. Машинально разрядив и сдав винтовку, старший рядовой строевым шагом направился в сторону офицерского корпуса. Проходя сквозь толпу сослуживцев, Хякуноске ловил на себе острые изучающие и порой насмешливые взгляды, что преисполнены ноткой пренебрежения и зависти одновременно. То были не глаза врагов или недоброжелателей, а всего лишь опустошенные взгляды людей, что ведомы коллективным желанием колко поддеть любого, кто хоть чем-то был приметен. В этот раз перст судьбы указал на Огату. Казалось, будто каждый смешок и надменный взгляд адресован ему лично, омерзительное параноидальное чувство. Определенно быть в чем-либо инаковым – непросто, нет иного выбора, кроме как за годы выработать красноречивую ответную реакцию. Уголки сухих и бледных губ растянулись в острой ухмылке, а рука отточенным движением провела по глади волос. — Да ты и сам охоч до бордельных кисок, смешно, что даже винтовка тебе не дается! — колко усмехнулся Хякуноске, проходя мимо. Одарив высокомерным, даже презрительным взглядом сослуживца, снайпер самодовольно сверкнул зубами, когда увидел, как на покрасневшем от злости лице недоброжелателя, заиграли налитые кровью жилки. Видимо и эту мишень Огата поразил точно в яблочко, задев за живое. Шептания, возгласы и обсуждение только что брошенных им слов, так и встали гулом за спиной. Вбросив толпе тему для оживленной дискуссии, Огата довольно надел армейскую фуражку и летящей походкой зашагал по направлению в главный офицерский корпус. Созерцание собственноручно посеянного конфликта дает пьянящее ощущение черных крыльев за спиной. Ведь хаос – это именно тот рычаг, что выводит человека на чистую воду, заставляя на краткий миг показать истинное лицо. Есть еще много масок, которые желал сорвать Огата, вид скрывающегося под ними уродства, не был так ему отвратителен, как сам маскарад. Войдя в теплое здание, окрыленный Хякуноске потер слегка замерзшие руки друг об друга, и уже было уверенно зашагал по коридору. Как вдруг, черные угли хищных глаз внезапно застыли в пристальном взгляде исподлобья. Все внимание приковал к себе силуэт, стоявший у окна в противоположном конце коридора. Контрастный свет очерчивал четкие линии, складывающиеся в образ статного юноши-солдата, как будто сошедшего с картин и военных плакатов. Младший лейтенант светился лоском, на его поясе гордо сияла новая, еще не испившая крови сабля, армейская фуражка была надвинута на глаза, а лицо украшала лучезарная улыбка. Словно живая икона, он окружен группой верных товарищей, что громогласно поздравляли свежеиспеченного знаменосца со вступлением в должность. Отныне ему предстоит торжественно проносить священное знамя, дарованное самим императором, чрез кровавое поле брани, спускаясь в преисподнею одним из первых, и вдохновенно вести солдат за собой в черную бездну войны и смерти, впрочем, чаще всего знаменосцы в этой же бездне остаются навсегда... Картина прекрасна в своем трагизме, как не крути. Зрелище не оставило и шанса сохранить так полюбившееся, саркастически-мятежное расположение духа. Этот образ, что еще при первой встрече въелся в память – идеальный, прекрасный и недостижимый, он словно оставлял своим светом ожоги в воспаленном разуме. Осталось только остановиться и жадно впитывать глазами каждую деталь. Отвести взгляд так же невыносимо, как и продолжать наблюдение. — Так вот каков человек, что вырос в любви своих родителей... — с губ Огаты сорвалась мысль, облаченная в тихий непроизвольный шепот. Внезапные чувства, что нахлынули как волны прибоя после затяжного отлива, своей противоречивостью стали причинять почти физическую боль. К берегам сознания, подобно монструозным рыбам, что всплывали из самых глубин океана, грохочущей волной вынесло обрывки мыслей и воспоминаний об отце. В памяти его образ размыт. Порочная связь с блудной гейшей и внебрачный ребенок от нее, для генерала седьмого дивизиона были чернильным пятном на репутации, которое с рождением сына от законной супруги, он изо всех сил пытался вывести из своей жизни. О существовании отца напоминает лишь прогорклый привкус столь любимой им ухи из морского черта, сию секунду ставший комом в горле, ведь именно это незамысловатое блюдо изо дня в день готовила мать, помешавшись на отчаянной мысли, что наступит день, когда отец снова вернется к ней. Но увы и ах, он отсутствовал даже на ее похоронах. Рука Огаты машинально потянулась к голове, чтобы провести по волосам и поправить непослушную шевелюру, но наткнувшись на жесткую фуражку – лишь надвинула козырек, прикрыв им застывший взгляд. Все никак не отделаться от смутного ощущения, будто взгляд чужих глаз, упал оковами на плечи. Словно кто-то из вне пристально наблюдает, и уже, кажется, проникнув в голову, читает помыслы как открытую книгу. Паранойя? А может интуиция? Черт его знает. Уже позабыв зачем шел по коридору, Огата изо всех сил пытался восстановить снайперскую хладнокровность. Как вдруг оцепенел заметив, что юноша-знаменосец направляется в его сторону, нет, прямиком к нему! Всегда привыкший оставаться незамеченным, Огата ощутил себя ребенком, застуканным за непристойным занятием. Мысль о том, что объект столь пристального внимания узрел этот взгляд полный замешательства, или еще фантастичнее – услышал его шепот, нервным импульсом мурашек прошлась по спине, заставив на секунду вздыбиться подобно шипящей кошке. То, что снайпер, выдавший свою позицию мертвец – Огата знал железно. Рассудок заметался в тщетной попытке понять действительно ли это совпадение, или же младший лейтенант изначально наблюдал за ним. «Близко. Слишком близко...» — мысленно процедил Огата. Парень инстинктивно вжался в стену, когда лицо младшего лейтенанта оказалось напротив его собственного. — Хякуноске! — воодушевлённо воскликнул юноша, положив руку на плечо Огаты. Казалось будто его звонкий голос преисполнен щенячьим восторгом. — Старший брат! Наконец я могу увидеть вас воочию! Я долгие годы с нетерпением ждал нашей встречи! — закончил парень, расплывшись в беззаботной улыбке. — Юсаку-сама, сэр, разрешите обратиться, — по-армейски официально ответил старший рядовой, игнорируя приятельский настрой своего младшего брата. Как и положено младшему по званию, он отдал честь и застыл по стойке смирно. Мертвенно бледное лицо Огаты в миг стало подобно фарфоровой маске, лишь холодные и черные глаза, что обычно не проницаемы для эмоций, сейчас вскрывали юношу взглядом острым как обсидиановый кинжал. Немного опешив, Юсаку кивнул, аккуратно убирая руку с братского плеча. — Я приятно удивлен встрече с вами, — продолжил парень, слегка натянутая улыбка скользнула в уголках обветренных губ, — примите мои поздравления со вступлением в почетную должность знаменосца, сэр! — Огата старался вести себя как можно более официально, чтобы по оплошности не выдать ту бурю, которая уже буйствовала в чертогах его, доселе спокойного и чистого от эмоций, разума. — Благодарю за поздравления, я сам несказанно рад возможности служить отечеству, тем более бок о бок с вами! — лучезарная улыбка, словно слепила своим блеском, снова растянувшись на светлом лике юноши. — Прошу простить обращение не по уставу, видите ли, я с самого детства мечтал о брате или сестре, о человеке, близком мне по крови и по духу. Крепко надеюсь, что мы станем не только боевыми товарищами, но еще и хорошими друзьями! — вдохновенно закончил Юсаку, протягивая открытую ладонь. Холодная и шершавая от постоянного обращения с грубой сталью винтовки, рука Огаты сплелась в крепком рукопожатии с теплой и словно бархат мягкой рукой Юсаку. На лицах обоих красовались улыбки, одна сияет искренностью, другая лишь тенью упала на бледный лик, что омрачен глубокой думой. — Юсаку-сама, разрешите откланяться, сэр. — Рад был встрече, брат, надеюсь мы скоро увидимся! — радостно произнес Юсаку и легкой походкой вдоль коридора направился к выходу. Смятенный Хякуноске колким взглядом провожал своего доселе невиданного так близко родственника. Это был их первый разговор. Мятежный разум очарован видом и речами юноши. Казалось, будто живое божество сошло с иконы, и излучая благородство, преподносило свое открытое сердце — опиумная услада для глаз и ушей. Но Огата знал, что любая икона имеет обратную сторону, которая зачастую скрывает за собой лишь изъеденную термитами гнилую деревяшку. Как не крути, божественного в таких вещах нет, есть только иллюзия, создаваемая художником. А художник, писавший эту икону, ему до боли знаком… Рука снова потянулась к голове, устранив препятствие в виде фуражки, которая, казалась, будто сдавила буйную голову. Огата провел ладонью по черной как смоль шевелюре. Бледные, иссохшиеся губы, будто мрамор треснули, растянувшись в саркастической ухмылке. Еле заметные капли крови словно сок граната, выступили на обветренной коже. «Таков значит жертвенный агнец, взращённый тобой? Или же это твоя любимая игрушка, отец..?» — по животному жадный, рысий взгляд, брошенный в след отдаляющемуся силуэту, стал медленно пожирать знаменосца. Хоровод омерзительных, грязных мыслей, смёл последние остатки самообладания, кружившись в инфернальном танце на границах сознания. Образ Юсаку въевшийся в память недостижимой идеальностью, будто ослепляет своим светом. Хякуноске тотчас же начало овладевать жгучее желание содрать живьем эту идеальную оболочку, как кожу с мученика, и взглянуть воочию, какие внутренности скрывает этот оловянный солдатик под образом святоши. Мысль сломать отцовскую игрушку принялась до дрожи будоражить пытливый ум. Перед глазами резко пронеслись изощренные в своей откровенности образы, сладкая горечь, которых заставила невольно облизнуть кровоточащие уста. От легкого привкуса собственной крови, нервный холодок снова пробежался по напряженной спине. Потеря полного контроля над эмоциями и помыслами, к которому снайпер так отчаянно стремился, в миг выбила почву у него из-под ног. Вдруг, на миг Хякуноске померещилось, что где-то под потолком, над его головой, чья-то хищная челюсть, как будто вторя его усмешке, сомкнула острый ряд зубов, издав характерный звук. «Должно быть показалось» — отгоняя параноидальные мысли, отрезал Огата, тяжелым шагом удаляясь вглубь коридора, и изо всех сил стараясь вернуть хладнокровное самообладание. Ведь в скором времени ему еще предстоит утомительный отчёт перед старшим лейтенантом, имя которого Хякуноске старался не упоминать в суе. На это есть свои причины, любая оплошность рядом с ним может стать фатальной. Внезапно вспыхнувшая жажда творить зло – дурной знак, ведь в один прекрасный момент она может стать сильней тебя… Хищная улыбка, словно луна из-за туч, показалась серпом из-под лощеных, черных как смоль усов, настолько острая, что ей в пору вскрыть вены на запястьях. — Все-таки этот взгляд тебя выдает, ефрейтор Огата... — старший лейтенант Цуруми довольно свесил локти с балюстрады второго этажа. Подобно царской особе, восседающей в ложе бенуара, он с интересом наблюдал сцену воссоединения братьев. В воздухе эхом раздался глухой звук... Клац... Клац... Клац.