ca sent l'amour ici

      После войны в Гарри рождается какая-то болезненная ненависть к любым прикосновениям. Он больше не хлопает Рона по плечу, не сжимает Гермиону в утешающих их обоих объятиях, не держит Джинни за руку и с горящим от стыда лицом уворачивается от распахнутых рук Молли. Что-то важное сломалось в нем в очередной раз, и он, как и всегда, понятия не имеет, как это починить.       Он ходит к колдопсихологу все лето перед началом дополнительного учебного года, почти через каждый чертов день проделывая путь «очередной суд — Мунго — Гриммо». Это тяжело, это непривычно, это настойчивая инициатива Гермионы, но это помогает. Правда помогает. Но не в случае с прикосновениями.       Гарри разрывается между тактильным голодом и жутким отторжением, и уже в Хогвартсе это все лишь усугубляется. В конечном итоге он ссорится с Джинни, доводит Гермиону до слез и опрокидывает котёл на зельеварении лишь потому, что интуитивно уворачивается от руки Рона, потянувшегося за корнем колокольчика.       Гарри все ещё посещает психолога, директриса сама предлагает ему свой камин для связи с Мунго, и на очередном сеансе он невольно задумывается о том, а получил ли хоть какую-нибудь психологическую помощь Малфой.       Как и раньше, Гарри не может не думать о нем. Не может не следить, не сверлить взглядом его голову, пытаясь понять, что в ней.       Малфой совершенно не похож на себя. Даже на суде он выглядел живее, потому что лишь живые существа могут так дрожать от страха, лишь живые могут так отчаянно краснеть от стыда, выслушивая очередного обвинителя, лишь живые могут с такой отчаянной силой держаться за поручни стула, что белеют костяшки.       Теперь Драко, кажется, не испытывает ничего. Профессора с большего игнорируют его, как и всех немногих слизеринцев, присоединившихся к восьмому курсу, но, даже если кто-то и спрашивает Малфоя о чём-то, тот отвечает громким, словно выстрел, молчанием, зарабатывая очередной минус к письменной работе. Он вообще не разговаривает. Если бы Гарри не видел, как Малфой изредка ест в Большом зале, то подумал бы, что его губы срослись намертво.       Малфой всегда один, даже если его окружает толпа людей. Он без конца бродит по территории школы, сидит над фолиантами в библиотеке и делает домашнее задание. Скрип пера — самый громкий звук из всех, что он издает за всю осень.       Малфой похож на призрака, и иногда у Гарри болят руки от того, как сильно он хочет прикоснуться к Драко и убедиться, что он живой, что рука не пройдёт насквозь и сам Малфой не окажется галлюцинацией. Лишь то, что все остальные тоже видят, хоть и игнорируют Малфоя, сдерживает Гарри.       Но Гарри все равно не может успокоиться. В моменты, когда разум обманывает его, и Гарри всего на одно бесконечное мгновение может видеть сквозь Малфоя предметы, ему сносит крышу.       — Ты можешь подойти к нему, знаешь? — как-то говорит Джинни, когда они вдвоём сидят в гостиной у камина. Гарри видит, как сильно она хочет, как в прошлом уложить голову ему на плечо. И от этого ему не менее сильно хочется пустить Аваду себе в лоб. Прямо туда, где белеет молниеобразный шрам.       — К кому?       — Не держи меня за дуру, Гарри, — отрезает Джинни, и Гарри молчит о том, что единственный дурак здесь — это он сам. И, пожалуй, Малфой, раз до сих пор не обратился за помощью. — Все уже давно все заметили. Иногда я смотрю на твои руки, и на них будто написано, как ты хочешь дотронуться до него.       Гарри смотрит на кривое «Я не должен лгать» и сглатывает ком в горле.       — Иногда мне кажется, что он мне мерещится, — надломленно шепчет он. — Что он умер и призраком бродит по замку.       — Гарри… — Джинни выглядит так, будто вот-вот заплачет. — Он жив, Гарри. В самом простом смысле этого слова.       Гарри долго молчит, пытаясь не думать о том, как вчера ему померещилось, будто сквозь Малфоя видно лес. Пытаясь не вспоминать сон, в котором Драко бродит среди густого тумана, в один момент оседая на землю и сливаясь с этим кусочком млечного пути воедино.       — Иногда ты так слеп, Гарри… Но порой ты видишь то, чего никому другому не дано увидеть. Возможно, твои галлюцинации и страхи — это знак. Предупреждение. Никогда бы не подумала, что скажу это, но подойди к нему. И не только ради себя самого. Мы все пережили войну не для того, чтобы хоть кто-то из нас сдался сейчас. Даже если речь идёт о Малфое, — шепчет Джинни и укладывает голову на дальнюю от плеча Гарри подушку. Он не может заставить себя хотя бы погладить ее по плечу.       «Подойди к нему».       В лунном свете Малфой абсолютно белый и словно излучает свет. Сердце Гарри пропускает несколько ударов от ужаса, потому что живой человек не должен выглядеть так. Не должен словно бы парить в дюйме над землей и светиться в ночном мраке.       Даже тогда, когда световой день уменьшается настолько, что пролетает быстро, как юркий снитч, Драко не перестаёт ходить к опушке перед отбоем. А Гарри не перестаёт выходить и приглядывать за ним в тени так густо посаженных кустов, что даже отсутствие листвы не выдает его присутствия.       Гарри дрожит, но не от колючего мороза, и совершенно игнорирует стихию, забрасывающую снежинки ему за шиворот. Гарри не может оторвать взгляд от Малфоя, по колено утопающего в сугробе и то и дело почти скрывающегося за плотной стеной снега.       Гарри держится на месте из последних сил до того момента, как Малфой падает на колени прямо в густой снег. Сон вспыхивает перед глазами Гарри, и вот уже Малфой сидит не в снегу, колотясь от холода, а медленно растворяется в парящем над самой землей облаке, ускользая навсегда.       Гарри срывается с места, ничего не видя и не ощущая. Сердце колотится, как сумасшедшее, пока он бежит через вязкие сугробы, словно хватающие его за ботинки, задыхаясь от животного ужаса и сгорая от желания схватить Малфоя и удержать на этом свете.       Малфой замечает его лишь тогда, когда Гарри падает рядом с ним на колени, судорожно хватает за плечи и смотрит прямо в глаза, дыша тяжело и громко, будто на своих двоих гнался за снитчем.       Плечи у Малфоя твёрдые и костлявые даже через плотную ткань мантии. Глаза совсем не удивленные, больные, совершенно больные и полные слез, и Гарри хватает его за запястья, ледяные, но реальные. И сердце начинает биться снова, когда Гарри понимает, что пальцы не проходят насквозь, что все внутри дрожит и взрывается, и Малфоя хочется трогать, трогать бесконечно и безгранично.       — Ты тёплый. Ты такой тёплый, — полным слез голосом шепчет Драко. — Мне постоянно так холодно, что кажется, будто я мёртв.       Но Гарри трогает его тонкие запястья, окоченевшие пальцы, ледяные щёки и трепещущие веки, все ещё убеждая скорее себя, чем Драко — он живой. Он правда живой, и это словно все, о чем Гарри только может беспокоиться, о чем может мечтать.       — Ты живой. И я живой.       — И ты тёплый.       — И я теплый. А тебя можно потрогать. Можно? — запоздало спрашивает Гарри, в глубине души понимая, что ответ ничего не изменит — теперь, попробовав, он больше не может не трогать Драко. Он так сильно хочет обнять его, что это отзывается во всем теле почти болью.       — Да, — и Гарри прижимает худое, колотящееся тело к своей груди, гладит руками острые лопатки и чувствует прикосновение ледяных рук к своей шее, даже не дергаясь.       — Я помогу тебе согреться, — шепчет он, и по глазам слегка отпрянувшего Драко видит — тот понял все правильно.       И безропотно идёт за Гарри в замок, держа свою руку в хватке Гарри и шерстяном тепле его кармана.