ca sent l'amour ici

Гарри никогда не считал, что он сделал для мира что-то невероятное. Никогда не считал себя героем. Не считал, что все те жертвы, на которые ему пришлось пойти, исключительные. Каждый чем-то пожертвовал в этой войне. Каждый что-то потерял. Гарри не был особенным. Он верил в это так же свято, как в то, что все плохое, как и хорошее, когда-нибудь заканчивается, стоит только подождать. И он ждал, когда плохое наконец закончится. Ждал так долго, что вера его угасла, оставив лишь пепел в глазах и на кончиках пальцев. Гарри не признавал свои заслуги. Он просто пытался выжить и помочь выжить тем, кто нуждался в его помощи. Но его такого, каким он являлся, всегда было недостаточно. Он мог бы сделать намного больше, спасти намного больше. Он мог бы, если бы он был другим. И несмотря на это, все, о чем Гарри мог думать, в который раз загибаясь от боли где-то в груди, было:

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели недостаточно было его ужасного детства, полного безразличия, боли, криков и пинков, издевательств и оскорблений? Недостаточно было всех тех кошмаров, которые ему пришлось пережить еще младшекурсником? Недостаточно было расти всю жизнь сиротой, одного за одним теряя единственных близких людей в его жизни? Недостаточно было сделать все возможное для спасения Англии? Недостаточно было расти как чертова свинья на убой? Неужели всего этого было недостаточно, чтобы заслужить счастье? Хотя бы немного, он большего и не просил. Он в большее и не верил. Почему, даже когда, казалось бы, единственное, для чего он вообще был рожден, осталось позади, вселенная не могла оставить его в покое? Почему он не мог не чувствовать эту гребаную боль? Почему он не мог быть нормальным? Гермиона записала его к психиатру, и Гарри даже не пытался противиться. Он исправно посещал мозгоправа каждый выходной между завтраком и подготовкой к очередной контрольной. Это даже превратилось в рутину. Это не помогало. Психиатр пополнил его карточку букетом не самых приятных диагнозов, а прикроватную тумбочку кучей не самых вкусных зелий. Они прогоняли боль, но не прогоняли мысли. Гарри чувствовал себя из-за них почти мертвым. Он все еще считал, что боли, похожие на то, что его магическое ядро разъедает его изнутри, страшнее, потому молчал и продолжал исправно принимать зелья. Он, едва чувствуя тело, часами мог лежать, уставившись в потолок, без конца задаваясь вопросом:

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели я сделал недостаточно?

Неужели я сделал недостаточно?

Иногда ему хотелось закончить всё это. Возможно, он был прав, думая, что был рожден лишь для смерти. Он выполнил свой долг, и неясно было, не заслужил он награду за это или просто она ждет его по ту сторону платформы. Бесконечное спокойствие. Однажды он выбежал из класса зельеварения, когда Симус почти по привычке взорвал свое зелье, а Гарри внезапно снова оказался на поле боя, глядя на то, как взрыв забирает с собой жизнь Фреда. Он задыхался, продолжая бежать, куда глаза глядят, чудом не сломав шею на лестницах. Вся его жизнь была похожа на бег с препятствиями, и он чувствовал, что его сердце вот-вот остановится от перегрузки. Гарри сам не понял, как оказался во внутреннем дворе, где они с Хагридом еще на пятом курсе установили обыкновенные маггловские качели. Гарри вновь почувствовал себя самим же собой, но до войны. Таким же отчаявшимся, но еще не таким сломленным и потерянным. Все еще имеющим цель. Он всегда сбегал от Дурслей в неприметный двор, где кроме качелей ничего и не было. Он мог часами раскачиваться на них, представляя, что он вот-вот отрастит крылья и сможет улететь от всего ужаса, что его окружает. Гарри было больно почти до слез, когда Дадли со своими ублюдочными друзьями обнаружил это место. Гарри провел на качелях неизвестно сколько времени, пытаясь перестать стучать зубами от мороза и называя в уме десять слов на букву «а», девять на букву «б», восемь — на «в», семь… Каждый раз, когда перед глазами снова мелькала макушка Фреда, черная от крови, он начинал сначала. Когда он услышал шаги, он почти готов был увидеть Дадли со своими дружками. Из-за кустов вышел Малфой в белой мантии, почти незаметный в слепяще-белом снегу, покрывавшем все поверхности толстым слоем. В руках он держал черную шерстяную мантию. Гарри не отреагировал ни тогда, когда Малфой закончил сканировать его долгим непонятным взглядом; ни тогда, когда тот наконец решил приблизиться; ни тогда, когда он накинул на Гарри теплую мантию, от которой пахло самим Драко — табак, мята и что-то пряное; ни тогда, когда тот сел на свободные качели, что жалобно скрипнули под его маленьким, для парня его возраста и роста, весом. — Ты справишься, — выдохнул он хрипло вместе с облачком пара после бесконечного молчания. Гарри задумался о том, виноваты ли в этой хрипотце сигареты, которые Малфой скуривал пачками. — Кому это нужно? — спросил Гарри то, о чем думал нередко, но никогда не произносил вслух. Перед Малфоем почему-то было можно. — А тебе так важно, чтобы это кому-то было нужно? — спросил Малфой, все же нетерпеливо доставая сигарету. Гарри посмотрел на его длинные пальцы, и почему-то вспомнил о том, как сильно был влюблен в Малфоя до того, как судьба иссушила его до дна, оставив место лишь для боли, апатии и, к сожалению, жалости к себе. — Да. — Тогда мне это нужно, — сказал Малфой и протянул Гарри пачку. — И что мне нужно сделать, чтобы справиться с… со всем этим? — спросил Гарри после долгого молчания, наполненного горьким дымом и привкусом вишни на губах. — Это нужно мне, так что оставь это на меня. Ты сделал достаточно, Гарри. И Гарри на мгновение даже поверил, что он сделал достаточно. И что плохое действительно заканчивается.