Исповедь для Девятого Круга

      Утренний свет просачивается между пластинами деревянных жалюзи — серый, блеклый, угнетающий, от того хочется прямо сейчас повесить плотные тканевые шторы, чтобы погрузить спальню в полноценный уютный мрак. И не выходить из него, пока не наступит время багряно-черничной ночи; шорох за спиной заставляет Адама медленно разомкнуть веки, впуская в зрительную периферию больше однородных бурых красок, но не пошевелиться, не выдать себя, чтобы источник дыхания, бьющего по седьмому позвонку, так и находится рядом.       Он остаётся тих, и вместе с ним замирает Фрэнсис. Он не двигается, а тем временем дыхание снова касается кожи: ночью будучи разгоряченной, сейчас она тоже является концентратом физической остроты, предельной чувствительности. Адам ощущает, как давление громоздким и тяжеловесным питоном медленно спускается от груди до живота. Как сворачивается там, у самого паха, пока вздох застревает в волосах на затылке. Взгляд в невидимую точку впереди начинает выглядеть несколько беспомощным. Окрылённым. Уголки тонких губ приподнимаются, когда возобновившийся шорох подсказывает внезапно обратное обычному движение — не к краю постели.       Фрэнсис его касается. Самыми кончиками пальцев создаёт контакт с позвоночным центром, после чего плавно кладёт ладонь полностью и скользит ею вверх, пока не накрывает трапециевидную мышцу. Сразу же производит томное надавливание, сжатие пальцами. Бережное, будто на пробу, пока ещё через полминуты не смелеет: тогда Адам чувствует зарождающиеся бледно-розовые следы.       Ладонь плавно перетекает на плечо, почти заходит вперёд. Движется медленно дальше, гладит дельтовидную мышцу и так возвращается к шее. Огибает входы для портов, чернеющие навечно высушенными огнестрельными ранениями. Фрэнк поднимается, вдруг согнув пальцы, оставив только выставленным большой; его подушечкой и костяшками он словно наносит племенной узор, который хранит в себе молитву предков и голос их, пропущенный через века. Тихим шёпотом веющий — таким же, каким произносится:       — Я знаю, что ты не спишь, Адам.       Это заставляет улыбнуться. Адам продолжает лежать неподвижно, покуда Фрэнсис вплотную к нему придвигается, прижимается. Покуда рука его вдруг оказывается на груди и туманом гуляет по ней, с недостаточной щедростью уделяя внимание всё тем же зияющим входам под биоэлектронику. Зато пальцы обводят выступающие под кожей детали каркаса экзоскелета. Почти что нежно скользят туда и обратно. Вновь поднимаются к шее, теперь уже с передней стороны. Дженсен чувствует, как Фрэнк прячет своё лицо у основания, и его длинные волосы щекочуще ложатся на висок.       — Скажи что-нибудь, — бормочет он глухо, но с ярко передаваемым капризом. Вторая рука врезается в поясницу, вызывая у Дженсена блаженный трепет, лёгкий сбой на кончиках аугментированных пальцев, в оптических имплантах, так что проникающий в спальню свет видится неоднородным. Выявляются лучи разной длины, и каждый из них стреляет выше постели; свой удар Адам получает, когда Фрэнк дарит полноценные объятия. Пленит одной рукой, так и пересекая ею грудь. Не остывшей не остывшую. До сих пор кровь обоих гонит адреналин и выжигает парные неведомые значения зависимости. Поэтому вместо слов — ответное касание.       Не оборачиваясь, Адам находит чужое бедро и мягко стягивает его, вызывая дрожащий вздох.       Утренний свет становится ещё прекраснее.