Исповедь для Девятого Круга

      На губах сохраняется дух пороха и стали, и крепкого виски с налётом дурманного никотина. Они расходятся, пропуская наружу беспомощно-громкий стон, в то время как анус охватывает нестерпимой чарующей наполненностью. В тело проникают глубоко, одним плавным толчком, низводя на нет все стены самообладания. Под собственными пальцами — плечи, пышущие жаром, завораживающе крепкие мышцы, и затуманенный взгляд вновь старается пуститься в исследование соблазнительных рельефов.       Становится темнее, когда к нему ниже опускаются. Губы вновь оказываются в захвате поцелуя, на тело довлеет и вес, и повторяющееся головокружительное движение…       — Ты выглядишь неважно, Фрэнсис. Всё хорошо?       Сморгнув с глаз пелену задумчивости и липкой сонливости, он обращает взор к Меган Рид, умудрившейся каким-то чудным образом незаметно и бесшумно подобраться к нему на расстояние вытянутой руки. Причём не только она: техническую лабораторию оглашает самозабвенно-радостный лай, следом становится слышимым топанье больших лап да лёгкий скрежет когтей по полу. На лице Фрэнсиса Притчарда волей-неволей появляется улыбка, и он крутится на офисном кресле, чтобы наклониться вперёд да опустить руки к примчавшемуся псу. Едва ли какому человеку позволит к себе прикоснуться, а тут с удовольствием наблюдает, как активно лижут пальцы.       — Ну привет, Брейн*, — судя по повторившемуся лаю, Кубрику очень нравится его очередное новое прозвище, — и тебе привет, Меган. Я просто высыпаюсь в последнее время плохо, ничего особенного.       — Дэвид мог бы давно тебя в отпуск отправить, — непонятно, то ли с искренним сопереживанием она вздыхает, то ли из вежливости оное изображает. С Меган Рид вообще всегда многое остаётся непонятным. Такая уж эта женщина. — Сейчас ведь отсутствует нехватка в кадрах по контролю кибербезопасности.       — Я пока сам изъявляю желание работать.       Фрэнсис говорит сухо и сдержанно. Но это всяко лучше его саркастичных выходок, яда и издевательских спектаклей, которые он может устроить по любому поводу и без повода вообще. Значит, к собеседнику он относится более-менее дружелюбно, коль не язвит. Но улыбается сейчас только Кубрику, болтающему своей косматой башкой туда-сюда и вертящему великолепным мохнатым хвостом от того, сколь активно ему чешут за ушами. Нет ничего плохого, что пёс здесь, по лаборатории, будет гулять и бегать, однако вопрос о том, в чём причина его появления, всё равно звучит.       — Да просто… просто не с кем оставить. Ну, если ты сейчас сильно занят…       — Я всегда сильно занят, мисс Рид. Или уже «миссис»?       Взгляды встречаются, и Фрэнсис замечает огорчение. Возможно, даже неподдельное.       — Нет, не «миссис». Так уж получилось. — Меган по старой и уже известной всем привычке тянется к нити жемчуга, что украшает её шею, начинает перебирать. В целом выглядит спокойной, стойкой, вот только данный жест выдаёт её с потрохами. Однако благодаря нему же Притчарду удаётся окончательно отвлечься от своего желейного состояния и его источника. Переключиться на наблюдение за чужими тяжбами. — Хотя, скорее всего, стоило нашего «ребёнка» оставить с ним, а не присваивать себе. Тогда бы и к коллегам с просьбами присмотреть не приставала бы.       Фрэнсис молчит, опускает взгляд на Кубрика. Тот примостился головой к его колену и, энергично шумно дыша, смотрит то на лицо, то на край стола, то снова на лицо, донельзя прелестно строя из себя ангельскую невинность. Явно рассчитывает на какое-нибудь угощение, но в технической лаборатории что вообще есть? Не кофеином же пса подкармливать. И даже не энерго-батончиками.       Впрочем, об этом можно подумать после. Пока Меган говорят, чтобы она оставляла пса здесь и ни о чём не беспокоилась. Если, конечно, она не нацелена вовсе бросить дитя на попечение человека, к родительству пока не совсем готового.       — Правда? Ох, спасибо, Фрэнсис! Я обязательно за тебя замолвлю слово перед Дэвидом. Всё-таки ты должен отдохнуть, правда.       Что он точно должен сделать, так это прямо сейчас вызвать Синди и хамоватым командным тоном потребовать, чтобы она принесла три бутерброда с мясом из офисного кафе. Один ему и два Кубрику, естественно. За то, что славный пёс отвлекает его от не шибко славных фантазий.       Голубые глаза обжигают, несмотря на отсутствие неоновой яркости. Несмотря на их нежность, дымчатость и пастельность, кожа покрывается предательскими мурашками, дыхание сбивается, а колени вот-вот не удержат, так что приходится вжаться лопатками в стену. И потом он сам же тянется, чтобы впиться в губы, укалывая себя волосками чёрных усов и бороды. Довлеет на чуть обветренную тонкую кожу, в упоении и безудержности кусает, вызывая чужое желание во всех его красках. По паху проходится налитый кровью член, задевает его собственный — не сноп искр, но целый фейерверк за плотно сомкнувшимися веками возникает. Одна рука тянется к макушке, к таким же чёрным волосам, требовательно их сжимает, но затем всё с большей мягкостью перебирает, оглаживает.       Голубоглазый брюнет — лицо с обложки, лицо с элитного глянца, обладатель которого опускается на колени, а ладони его ласкают бёдра в ярко выраженном приказе развернуться. Стена теперь перед глазами, к ней же приходится прижаться грудью, внутри которой сердце вытанцовывает канкан. Пульс в запястьях слишком тяжело ударяет, словно силится разорвать слой кожи. От ощущения губ и языка, касающихся поясницы, вот-вот можно сойти с ума; то один, то другой участок средней ягодичной мышцы всасывается и украшается следом зубов.       Дрожь по телу от предельно пошлого сжатия и разведения ягодиц. Их не просят расслабить, напротив — максимальное напряжение мышц завлекает, доносится хрипловатая усмешка, оттеняющая всю элегантность движений. Следом язык вдруг ложится у нижнего конца ложбины, чтобы неспешно заскользить вверх. Манипуляция повторяется, язык затем кружит вокруг стянувшегося внешнего кольца мышц, и потом в одно из полукружий вонзаются ртом, чтобы нарисовать наливной красивый засос.       Опущенной рукой находятся те самые волосы, что вечно бунтарским торчком, вечно, хотя только сегодня удалось их разглядеть…       И уже в следующее мгновение градус возбуждения подскакивает — губы вдавливаются в контур прохода, а внутрь толкается язык.       Громогласный хлопок у самого его лица явно создаёт мощную ударную волну, из-за которой далекие Аппалачи окончательно превращаются в равнины. Однако сам Фрэнсис лишь подскакивает на месте, с трудным преодолением дезориентации возвращаясь в реальность. В лице Дэвида Шарифа она строга, обидчива и почти разгневана: ведь как можно засыпать во время демонстрации нового предмета великого гения?! Фрэнк, сглотнув, вновь прижимается плечом к колонне, выступающей из стены, скрещивает руки, поначалу путая правую с левой. Затем зыркает в сторону лаборантов, дружно обернувшихся к нему и начальнику. Тем самым он заставляет их вновь переключить всё внимание к окну наблюдения. В обрамлении насыщенных фиолетово-коричневых синяков взгляд кажется убийственным.       — Фрэнк! — причитает в это время Шариф. — Я позвал тебя сюда не для того, чтобы ты смотрел сны об идеальной материнской плате. Тут ведь важная для меня вещь!       — Материнская плата, в смысле, деталь компьютера или годы, которые женщина моментально теряет, если рожает в шестнадцать? — Заметив, как начальника распирает до покраснения шеи, Фрэнсис поспешно, пусть и без виноватости в тоне, добавляет: — Ладно, прости, Дэвид. Плохо спал, вот и…       — Кажется, что-то такое мне Меган говорила ещё на прошлой неделе. Ты заболел? Почему не пришёл и нормально не сказал, что тебе нужен отпуск?       — Я… хотел увидеться с Кубриком. Да.       Естественно, ему не верят. Как бы сильно ни любили забавного и шаловливого пса всей компанией, но это же бред! — то, что Фрэнсис специально дожидался момента, когда Меган снова его приведёт. Однако Шариф таки отстаёт, снова подходит ближе к лаборантам и, величаво приосанившись, руки в бока уперев, командует им продолжать выставлять показатели нагревания и накаливания, с помощью чего проводится не первый тест-драйв для нового протеза военного типа. Детали конечности, изображающей ногу, обдаёт пульсирующим оранжевым. Он проступает от коленного сгиба до сымитированных бёдер и на последних проявляется особенно активно, порождая в голове донельзя больную параллель со следами, оставленными хваткими, властными и очень жаркими пальцами…       Фрэнсис Притчард снова сглатывает, его почти мутит. Он отворачивается, затем сжимает двумя пальцами переносицу, морщась в мучении — всеми фибрами души силится вытолкнуть из себя больные полночные видения. Внимание вновь на протезе, который искрится по краям, из стыка пластин рвутся электрические искры. Почти такой же эффект, как от поцелуев то грубых, то мягких. То сладострастных или вовсе… Фрэнсис раздражается, едва ли слушая, как Шариф спрашивает по поводу состояния каких-то внешних проводов и скрытого в протезе оружия. Бледное и осунувшееся лицо искажает тень откровенного смущения. Он сам себя вгоняет в краску, когда слышит, что «порог проникновения внешних раздражителей оптимален для проведения дальнейшей нагрузки». Не понимает весь этот научный бред — у самого уха будто раздаётся уже до дрожи знакомая хриплая усмешка… — понимает по-своему, и его передёргивает.       При взгляде на искусственную ступню вовсе хочется провалиться сквозь землю: чёртов мозг подкидывает влажную картинку, как тот самый голубоглазый брюнет с нежностью целует щиколотку.       — Дэвид! Я выйду, — и не дожидаясь ответа, Фрэнсис пулей вылетает из помещения.       Теперь он видит яснее — очертания бороды-эспаньолки, лёгкую небритость до самых выделяемых скул и более густое прорастание вдоль нижней челюсти. Густые брови с заострённым углом, нос с лёгким искривлением хряща, которое нисколько не умаляет в строгой ровности. Нижнюю губу, что чуть толще верхней, но в целом обе тонкие, утончённые. И снова их приближают за порцией ласки, снова прижимаются ими сначала к щеке, затем к шее, после чего плавно смещаются к углу плеча, в то время как руки…       Он видит яснее — осознанность взора, не просто выдуманное им самим вожделение, но как будто в сознание вторглось нечто всесильное и незримое, хватающееся за возможность его заполучить. Он острее считывает уже давно изученные запахи — порох, сталь и виски, — среди них не менее волнительным духом теперь летает аромат сигарет, марку которых не разобрать, не узнать. На выдохе будто тот самый жар сжирает, что притворяется крошечным огоньком на краю фитиля. Запахи дурманят, пока огрубевшие шершавые подушечки пальцев заставляют дрожать при контакте с членом. У самого основания его стягивает кулак, после чего медленно и лениво принимается двигаться.       Изогнувшись, чувствуя бедром бедро, лопаткой — широкую грудь, и стараясь надавить прямо на область сердца, на один из центров сопряжения. Оборачиваясь и резко втягивая живот, по которому проходится вторая рука, пока в попытке бережности склоняются и продолжают целовать. Крыло ключицы, яремную впадину, снова шею; до тумана в глазах и мгновенной рассветной ясности, позволяющей ответно дотянуться. Слышать вибрирующий низкий стон от одного лишь поцелуя возле уха — награда. Взгляды снова встречаются, когда движение кулака заметно ускорилось, когда обтекание вздувшихся вен приводит к столь же быстрому дыханию, отзвук которого беспомощно тает. Ближе, тело к телу. Вжаться друг в друга, почти вцепиться.       Его рука поднимается, находит чёрный непослушный ворох волос и пропускает сквозь пальцы, кромкой ногтей беспокоя кожу головы. На это отзывается всё чужое тело, и в голубых глазах зарождается удивительный блеск.       «Назови… имя».       Впервые сложенные здесь слова. Не стоны и вскрики, но полноценная просьба выполнить важное.       «Назови своё имя». Почти тут же кусаются губы, из горла исторгается надломленный восторг, но кулак не останавливается, даже запачканный в сперме. Услаждает ещё, возвращает градус и напряжение.       Всё ещё тело к телу.       К уху прижимаются тонкие губы.       И шёпотом…       Он больше не курит. Не курил. Внезапно забивает на попытку бросить.       Фарида Малик находит Фрэнсиса именно в столь жалком положении, когда он, стоя возле склада у вертолётной площадки, взирает на раскинувшийся в россыпи золота Детройт. Холодно, а он даже не додумался прихватить с собой куртку; одна надежда на белый свитер.       — Если Шариф тебя уволил, я прямо сейчас пойду и устрою ему взбучку, — бодро и решительно заявляет Фарида, тем самым заставив Фрэнсиса обернуться.       Ответно усмехается он чересчур запоздало. Как будто операционная система мозга только-только начала подгружаться.       — Ну, просто я не знаю, что ещё должно такого произойти, чтобы стоять вот так. И здесь. Совсем одному.       — Мысли. Очень много дурацких мыслей.       — Разве мысли великого Притчарда могут быть дурацкими? — улыбнувшись, спрашивает Малик, подходит ближе и становится по правую руку. На город не смотрит — её как будто заинтересовывает жестяная сетка, спасающая от случайного падения с небоскрёба. Когда же усмешка Фрэнсиса повторяется, Малик кажется собой очень довольной: вскидывает подбородок, горделиво отводит плечи назад. — Вот и я о чём. Так что если тебя запоздало нагнал кризис среднего возраста, то пошли ты его. Для закрепления эффекта можем сходить в бар.       — Согласен, так и быть.       — Замечательно.       Некоторое время они продолжают стоять молча. Не испытывая обоюдного дискомфорта, неудобства и неловкости. Проникаясь одним лишь присутствием друг друга, укреплением некой ментальной связи, которая чудным образом сотворилась между той, кто тянется к небу, и тем, кто вечно глубоко погружён в киберпучины. Фрэнсис даже перестаёт смолить, просто удерживая сигарету на вытянутой опущенной руке, пока другой обхватывает живот. Он бросает на Фариду взгляд и получает ответный — судя по возникшей вновь улыбке, коллега радуется, что видит перед собой куда менее ужасающее из-за затянувшейся «болезни» лицо.       — Фарида.       — Что?       — Ты веришь в вещие сны?       — В вещие сны? — её глаза округляются, на лице возникает выражение недоумения. Выглядит прелестно. — Ты имеешь в виду…       — Ну или в осознанные, не знаю. — Зажмурившись, Фрэнк ребром ладони трёт лоб, затем бросает сигарету перед собой и придавливает носком ботинка. — Или, наверно, и в осознанные, и в вещие. Меня беспокоит микс из этого бреда.       — Как давно?       Он протяжно и с присвистом выдыхает, прежде чем обозначить месяц. Целый месяц сплошных мучений, от которых он ничем не может избавиться. Снотворное помогает только не просыпаться посреди ночи. Оно не вырубает до победного, и преследующие образы хотя бы маленькими лоскутами да обрывками вторгаются в сознание, продолжают жить в нём.       Фрэнсис сообщает, что уже месяц его таким образом преследует один человек.       — Я не знаю его, говорю сразу, — звучит заявление, в то время как руки поднимаются в сдающемся жесте. — И навряд ли видел его когда-то раньше. Уж слишком внешность запоминающаяся. — «Голубоглазый брюнет» из собственных уст точно прозвучит по-блядски, поэтому приходится пуститься в более подробное описание, почти хирургическое. Слыша после этого присвист и довольное: «Ну да, тот ещё красавец». — Красавец или нет, но вот он ко мне является. Ничего не говорит. И я ничего не говорю. Всё бы ничего, пусть снится дальше, но…       — Но что?       — Он рядом со мной слишком ощутим, — произнося это, Фрэнк снова смотрит на Фариду, и ухмылка той мигом сменяется сочувствием, поскольку он-то демонстрирует полнейшую беспомощность. — Да и срок его появления меня всё-таки пугает. Это какое-то больное наваждение! Может, мой биочип хакнули? Хотя я бы заметил.       — Ну а… может, он представился тебе по имени? Раз ты называешь свои сны и вещими, и осознанными, то, наверно, хоть какое-то осознанное действие с твоей стороны в его сторону было?       «Если бы ты только знала, какие там осознанные действия творились», — так и хочется съязвить, да не можется, поэтому Фрэнсис только криво улыбается. Потом говорит, что вот в одном из последних снов он точно сумел спросить об имени. И, кажется, незнакомец даже ответил. Но что? Сейчас всё выветрилось из памяти.       — Однако ты теперь ждёшь, когда он уже в живую явит себя. Громом среди ясного неба.       — А ты знаток высокой литературы, Фарида. Такие высокопарные выражения используешь.       — Хочешь, удивлю тебя ещё сильнее? Да, я верю в вещие сны. А теперь, видимо, и в осознанные.       Фрэнсис опять поворачивает к ней голову. Фарида мечтательно смотрит вдаль, как будто предавшись воспоминаниям о чём-то очень приятном. Возможно, так оно и есть; её рука вдруг мягко сжимает локоть, а затем Малик подступает ближе и замирает, прижавшись. Определённо, так спокойнее принимать очевидно развернувшуюся био-ментальную аномалию, с которой никак невозможно справиться.       Фрэнсис тоже смотрит вперёд, вслух озвучивая шутку, что большим девочкам пора переставать верить в чудеса.       «Когда чудо само к тебе приходит, Фрэнк, от него никак нельзя отказываться».       Мелодичный звон предупреждает быть осторожнее во время открытия дверей лифта, но Фрэнсис Притчард проскакивает между ними раньше, чем они полностью погружаются в пазухи стен. Его встречает одухотворённая и что-то себе под нос мурлычущая Афина Маргулис, которая кажется королевой этих мест. Огромный письменный стол прямо напротив лифта, световые направляющие вдоль пола, в конце соединяющиеся у трона-кресла личного секретаря Шарифа. Симметрично расположенные шарообразные подвесы, золотые лучи — нарочито подчёркнутая важность персоны, приветствующей гостей вперёд главы компании. Фрэнсис подходит, говорит, что пришёл занести кое-какие бумаги и поговорить с Дэвидом, на что ему прилетает для начала: «Ну наконец-то вы выглядите отдохнувшим! Магия отпуска спасает, не правда ли?»       — Магия отпуска за счёт начальства, — не чурается саркастично подметить Фрэнк. — Ну так что? Дэвид сейчас принимает кого-то у себя?       — Принимает, но я думаю, что вы можете зайти. Он говорил, что я должна буду обязательно пропустить чрезвычайно важного человека, ни в коем случае не обидеть его.       — Хотите, чтобы я тоже взглянул на новоявленный бриллиант? — Получив в ответ хитрые деликатные кивки и плотное поджатие губ, так что щёки Афины слегка надуваются, Фрэнсис прыщет и качает головой. — Ох, Афина. Чувствую, такими темпами мы с вами заработаем статус главных сплетниц всея «Шариф Индастриз».       Оставив бумаги у неё — там ведь подписания, проставление печатей и подписей, этим Шариф никогда не занимается, — он сворачивает направо, лёгким нажатием заставляет стеклянные двери открыться и проникает в небольшой коридор, который выводит его в святую святых здания компании. Шариф оказывается не сидящим за столом, но присевшим на его край и лицом к выходу, благодаря чему второй гость сразу попадает в поле его зрения.       — Фрэнк! Ты как раз вовремя. Это хорошо, что ты пришёл.       — Хорошо, говоришь, — отзывается Фрэнсис и бросает взгляд на человека, что стоит к нему спиной. Высокий и крепко сложенный мужчина в спортивной толстовке, бойцовских брюках и берцах. Никакого проявления разумности в выборе одежды для встречи с самим «Пророком Детройта», как частенько о Дэвиде пишут в газетах. Хотя уже через секунду замечается опрятность вещей, выстиранность и вычищенность. Берцы хорошо смазаны обувным кремом (наверно, армейским брутальным методом потом по ним водили тряпкой). Да и дополняет картину вполне ухоженная голова, украшенная короткой стрижкой. Короткими, по-бунтарски всклоченными волосами. Чёрными.       Притчард чувствует, как ему внезапно сложно сделать ещё один шаг.       — Собственно, к разговору о создании отдела физической безопасности. Раз уж ты зашёл сейчас — что очень удобно, между прочим, всегда бы так! — то смею тебе представить…       Незнакомец смотрит через плечо. Затем разворачивается полностью. Суров, как поступь робота из мира будущего. Угрюм и холоден, но не отстранён. Взирает на Фрэнсиса с живым интересом, чуть изогнув одну бровь. Густую. Заострённую у угла. Взирает и сам вдруг движется вперёд, пока перед ним вынуждены стоять столбом, окаменев и чувствуя мучительное онемение на кончиках пальцев. Колет. Жалит. Кажется, на лице Фрэнка слишком явно читается шок, потому как мужчина куда ярче выказывает любопытство. В глазах — дымчато-голубых… — застывает немой вопрос, а в чём, собственно, дело. Чем он умудрился напугать, пока Дэвид называет его должность — начальник отдела физической безопасности.       — Адам Дженсен, — звучит из уст нового сотрудника монотонно и хрипловато, что намекает на явное пристрастие к алкоголю, сигаретам.       …чёртова борода. Чёртов прямой красивый нос.       Фрэнсису протягивают ладонь для рукопожатия. Ладонь, покрытую мозолями от многолетней дружбы с оружием. Ладонь, что волнует шершавостью такой же, как и в тех сучьих снах.       — Можно просто Дженсен.       — Можно просто Притчард.       И задерживая свою кисть в чужой слишком долго — или это Дженсен специально её пленит? — Фрэнк, наконец, вспоминает, как ему шёпотом на новом пике наслаждения говорили:       «Моё имя — Адам». ⠀⠀⠀⠀