Исповедь для Девятого Круга

      Набросился сразу, немедля. Не дав разлить кофе по кружкам, уведя к кухонному острову, на который тут же рывком усадил. Как какую-то чертовку-старшеклассницу с не шибко развитой разборчивостью в парнях; данное сравнение проскочило мимолётно, казалось бы. Однако чем горячее Адам целовал, тем чаще среди остального сумбура именно она светилась ярко и трепетно. Губы заныли под давлением моментально, ощущением тяжести быстро ударило вниз, а узел возбуждения затянулся едва ли не насильственно. Если бы только самому не хотелось вонзаться пальцами в плечи и…       Фрэнсис было повернул и наклонил голову, стоило только Адаму переключиться на шею, как вдруг принялся похлопывать его между лопаток. Всё активнее и энергичнее, хотя и дыша прерывистее из-за получаемого удовольствия. Дженсен, одним только сиплым рыком подсказывая, как сильно он недоволен, оторвался от изукрашенной розоватыми следами кожи и обратил взгляд донельзя угрюмый. Как будто игрушку взялись отобрать, ей богу!       — Давай не здесь, — суетливо произнёс Фрэнк. Толкнулся бёдрами вперёд, чтобы слезть со столешницы, однако Адам напирал всем своим непререкаемым авторитетом. Но в большей степени просто телом. — Это не отказ, господи. Научись считывать посылы и умей, наконец, в проницательность.       — Пока я не вижу ничего такого, что можно было бы проницать.       — Тогда я ещё раз поражаюсь, как Дэвид в те славные далёкие времена умудрился сразу взять тебя на высокую и предельно ответственную должность, — несмотря на взвинченность и распалённость, предельную заряженность на утехи, Фрэнк не растерял ехидства в своём тоне. И губы изогнулись язвительно, и взгляд донельзя колючий. — Видимо, сыграла на руку его ранняя старческая сердобольность.       — Сколько же в тебе неуважения, Фрэнсис. А ведь когда-то…       — Дай слезть, говорю тебе.       Однако возобновившемуся поцелую помешать не успел, лишь кулаком ударил выше крыла ключицы — Адаму плевать. Адаму на всё было плевать, когда он обласкивал губы одновременно требовательно и головокружительно, когда распускал руки до задирания футболки и прямого касания к бокам, животу и спине. Его невероятно много, и от этого очень хотелось!.. Кричать? При буквальном толчке в голую грудь почти так и произошло, поскольку Фрэнк уже начинал раздражаться.       — Повторяю — в спальню. Немедленно. Как тебе ещё это донести?       — Да в чём, собственно, проблема? — вопрос дополнил взгляд сердито-изумлённый. До чего же всегда выразительно Дженсен изгибал брови. — Объясни, наконец.       — В нём.       Оборот вслед за направлением указательного пальца. И взгляд наткнулся на плюшевую игрушку, до сих пор важно восседающую на полке возле микроволновки, маленьким пушистым солнцем украшающую кухню. Глаза-пуговки действительно обращены к паре, так ещё вечно высовывающийся язычок из фетра создавал впечатление какого-то подтрунивания, ехидного издевательства. Глаза мерцали, ловя на себе блеск работающего телевизора, протискивающихся сквозь щели жалюзи солнечных лучей. Из-за чего могло показаться, будто плюшевый зверь живее всех живых.       Только когда Адам вернул внимание Фрэнсису, на лице его красовалась смесь из скепсиса и насмешки.       — Вот только не начинай, — сказали ему, удивительным образом считывая мысли. Фрэнку, наконец, удалось слезть с кухонного острова, да только чужая фигура не позволила отступить дальше. — Ты сам дал ему силу одушевления, когда принёс сюда. Забыл? «У него нет друга, поэтому я подумал, что ты им мог бы стать», — пародирование никогда не было его сильной стороной, и распустившаяся широкая улыбка на лице напротив послужила тому очередным доказательством. — Поэтому мне теперь неудобно… в общем, хватит. Заканчивай сцену, и пошли.       — Но я не дотерплю, Фрэнк. Я не дотерплю до спальни.       — На диване слишком тесно.       — Раньше ты был иного мнения.       — Раньше я… — дыхание опять перехватило от того, сколь страстно и собственнически Адам обхватил руками пояс, — раньше я заботился… чтобы не занимать много места. Чёрт… — Сколь страстно и знойно он принялся целовать там, где ещё совсем недавно взрывалось фейерверками наслаждение. И долгожданный шаг в сторону комнаты… — Теперь ты должен считаться с моими желаниями, понятно? Раз т-ты… спишь со мной. Я позволяю это…       В конце концов, дотерпеть действительно не удалось. Благо, что хотя бы у стены возле прихожей. Не так страшно попасться пытливому взору хитрого Пикачу.       …хитрого, но теперь потухшего светила.       Аугментическая ладонь долго не сходит с места, прежде чем скользнуть вдоль столешницы и зацепиться пальцами за гранёный стакан. Показывается звук образования мелких трещин. Ноль внимания на, по сути, мелочь — менее крепким и сказочно терпким от этого виски не станет. А только и нужно, что не разлить его.       Дженсен, наконец, подносит стакан ко рту, касается самой его кромки и вновь глядит на игрушку Пикачу, с дотошной внимательностью будто бы выявляя подозрительные микро-движения. Признаки жизни. Прежней. Пьёт, наконец, заглатывает спиртное полностью, а в тоске и унынии разлетаются вокруг крупицы пыли, оседают на других мёртвых вещах, теперь не имеющих никакого смысла. Когда-то Фрэнсис снизошёл до восхищения собранной коллекцией картин. Дескать, каким бы Адам ни был остолопом, а некоторое понимание вкуса он всё-таки имеет.       Живописные полотна, завёрнутые в листы коробок и перевязанные жгутом, дожидаются прощания у входной двери.       — Забрал бы он тебя с собой, так не пришлось бы мне выбрасывать, — негромко произносятся слова, которым подсознание противится всё менее отчаянно. Игрушка Пикачу никак на это не реагирует. Было бы удивительно, случись оно по-другому. С другой стороны, коль игрушка явно воспротивилась бы принятому решению, то исключилась б окончательно её незавидная участь.       Совсем скоро Адам Дженсен снова останется в квартире совсем один.