Collaboration

Тело слегка дрогнуло, вытягивая из плотного крепкого сна на поверхность, где ощущается каждая мышца и каждый нерв. Его веки сонно моргнули, при этом оставаясь еще прикрытыми от сонливой тяжести. Когда он последний раз так крепко спал и не помнил вовсе. Ощущает лишь некую скованность и осознает, что лежит на боку, крепко сжимая руками хрупкую ценность, и от сознания накатывает такое волнительное послевкусие. — Тэхён… Он разлепляет веки следом за глубоким и четким осознанием, за её мягким зовом, который она повторяла в полустоне вчера, дыша ему в рот, скользя влажной спиной по стеклянной кабинке, сотрясаясь ритмами, отдаваясь всецело и уверенно. Он перевел взгляд на охапку волос, осознавая, что зарылся в неё практически всем лицом, и позволил себе тихо вдохнуть аромат блестящего черного шелка. Она сопела ему в плечо, лёжа так же лицом к нему, и он чувствует её теплые ладони на собственной спине, ее руки, стискивающие в нежности, и её ногу, закинутую на собственное бедро. Тэ позволил себе на секунду прикрыть глаза, удерживая на месте взрыв восторга, накатившего из ниоткуда и разлившегося по всем внутренностям странным теплом. Она тоже тёплая. Ему тепло внутри и тепло снаружи. Жмурит глаза, не веря, подавляя в себе желание смеяться, радоваться такой простой мелочи. Его руки не шевелятся, он так крепко стискивал миниатюрное тело, что боялся — если расслабится, то она исчезнет. Растворится в такой реальной иллюзии и он снова останется один. Он позволил себе слегка отстраниться, опустить взгляд на её умиротворенное лицо и не может удержаться от долгого созерцания любимых черт. Просыпающееся солнце играет мягкими лучами в ее пушистых ресницах, ровным красным оттенком ложась на мягкую кожу, очерчивая ее, согревая теплом сквозь большое окно. На секунду ему показалось, что тоскливые стеснения в груди ослабли и впускают в раскуроченную душу нежный трепет, разливаясь светом в каждой внутренней клеточке. Девушка слабо хмурится, а нежные веки начинают едва заметно трепетать, впуская внутрь лучи сладкого рассвета. Он замер, задерживая дыхание, ощущая, как ворочается хрупкое тело в его руках, будто устраиваясь более уютно. Ее ладонь слегка сместилась вниз, вызывая неконтролируемую рябь по поверхности, тянущуюся вдоль всего тела до самых пят. А потом её веки слегка приоткрываются и она с некой сонной дымкой глядит на него, оглаживая каждый изгиб лица своими очаровательными радужками, разливая внутри Тэхёна новую порцию беззвучного восторга, который трепещет в его глазах. — Ты пялишься. — Бормочет своё заключение, расслабленно переваливаясь на другой бок, потягиваясь на пути. — Прости. — Хрипло проговаривает голос, забираясь по атласной шее прямо в ухо, которое он не спеша обводит губами, умещая уютную ладонь ей на живот, прижимая слегка к себе. И они не делают больше ничего. Просто лежат в уютной тишине. Тэхён внимательно наблюдает за медленным движением ее ресниц, она сонно моргает, вглядываясь в большой стеллаж с достаточным количеством рамок с множеством самых разных фотографий. Даже с самых маленьких до нее доходила лучезарная улыбка Тэхёна. На каких-то изображениях он помладше, обнимает маму и машет детской ладонью в камеру на вершине какого-то холма с живописным пейзажем, где-то он уже взрослый, стоит с отцом плечом к плечу в одинаковых эстетичных позах, а на некоторых фото добродушная женщина улыбается так ослепительно и доброжелательно, держа на руках милого малыша, в котором она узнает Тэхёна. Ёнтан на руках улыбающейся мамы, фото Тэхёна с бантанами на общем пикнике. Там с краю даже она улыбалась сама себе, на совместном селфи из далекого годовалого прошлого, где он так громко смеялся и прижимал её щеку к своей, фотографируя их лица совсем близко. Целая история, и он подарил ей место в ней. В своей жизни. Он знал, что она заметит и даже слабо улыбнулся, зарываясь носом в ее волосы, притягивая к себе сильнее, после того как она проморгалась и миловидно поморщила носик, пытаясь разглядеть себя. — Эта фотография ей тоже очень нравилась. — Проговаривает приглушенно, бережно поставив подбородок ей на обнаженное плечо. — Она очень хотела познакомиться с тобой, предлагала привезти тебя сюда на семейный пикник, допытывала, что из еды ты больше всего любишь, а потом долго причитала о том, что я должен о тебе лучше заботиться, ведь ты такая худенькая. Джи повернула голову, пропитываясь печалью его голоса. Он замолчал, как будто пытался проглотить ком в горле, опуская глаза, и ей оставалось только развернуться в его объятиях и отвлечь от душащей грусти, прикладывая ладонь к бархатному лицу. И в его грустных глазах вновь загораются звёзды и копятся ярким искрящимся блеском в самых уголках. Он поджимает губы, забираясь своей тоской ей под кожу. — Я так скучаю по ней… Джи смещает пальцы к его затылку, наблюдая, как скорбь ломает его снова, и девушка слегка надавливает, целуя невесомо и нежно в губы, которые инстинктивно расслабляются для неё. Он сгребает ее в охапку, жмется сильнее, делясь своей болью, доверяя ей свои раны, и она умело затягивает их, едва касаясь своими губами, и это действует точно как пластырь, притупляя пульсирующие спазмы, невыносимо скручивающие нутро. Через мгновение Джи отстраняется, зачесывая его беспорядочные волосы своими тонкими пальчиками, вглядывается в лицо, а в глазах зреет мысль, которой он подпитывается и зияющая дыра на время затягивается. В этот самый момент он понимает, что она — его обезболивающее. Самое сильное и действенное. Ведь она так по-доброму изгибает сочные губы в слабой улыбке. — Как насчёт пикника? Он какое-то время смотрит в упор, гоняя шальную мысль по кругу, будто пытается понять весь смысл сказанного и ей кажется, что его задумчивость — самое невообразимое и прекрасное, что она могла наблюдать. — Пикник? — Моргает так часто, вызывая в ней шквал умиления. — Трава еще может быть мокрая, да и у меня в холодильнике кроме батона с колбасой и бутылочного пива шаром покати. — Судя по тому, как ты вчера скакал по лужам, влажность не представляет особой проблемы, а бутылочка пива и бутерброды очень даже заманчиво звучит. — Она забавно взлетает глазами к потолку, прислоняя палец к губе, словно задумалась. — Но сначала мы должны выпить кофе и позавтракать. Он шумно хмыкнул, его глаза горят позитивом и она краснеет, переводя наивные глаза обратно. Совершенно точно краснеет от его нахождения в поразительной близости, от того, что он занял практически всё её пространство, подмяв под себя, и заметить не успела, как оказалась под ним, окольцована и сейчас смотрит в океан его карих глаз и сердце выскакивает, множит приятное тепло, вальяжно протекающее вдоль собственного тела, когда он осторожно прислоняется губами к кончику её носа, касается, и её пронзает такое ясное смущение. Она стыдливо мнет сочные губы, которые он искусывал вчера и касается точно так же, невесомо и осторожно. — Доброе утро забыл сказать. — Его тихий тембр пробежался по нервам и она слегка сжалась, пронизывается насквозь такой странной нежностью от него, волшебной сладкой аурой после пробуждения и ёжится, каменея в его плотных объятиях. Конечно он понял и с таким довольным видом отстраняется, наблюдая, как ее отпускает и как она подтягивается, придерживая одеяло на груди. Он даже успел с потайным наслаждением узреть и внимательно изучить парочку синих отметин на ее ключице, и с королевским видом завалиться на спину, глядя, как она встает с кровати, тянется к его футболке и на ходу надевает на себя, следуя в сторону кухни. Ткань аккуратно оглаживает фигуру, пока она идёт. Он видит лопатки, соблазнительные напряженные мышцы аккуратной спины, округлые ягодицы, на которых красуются синие отметины от пальцев, и ноги. Эти ноги. Такие красивые и стройные. Они обвивали его вчера, пока он вбивал это ахуительное тело в стекло кабинки. Тэхён неотрывно наблюдает за ее летящей походкой, и в момент, когда она скрылась, схватил подушку, уткнулся и приглушенно заревел, выпуская фейерверки чувств, разрывающих, переваливающих через края кислотными красками. На кухне она уже гремела посудой и слышался тихий ритм God’s Menu из телевизора. Плетётся на кухню, еще до конца не осознавая, что не один плавится в звенящей пустоте, да и наличие телевизора пригодилось только когда она порхает по кухне, пританцовывает с лопаткой в руке. Запах свежей яичницы и кипящей турки с кофе встретили его на подходе к гостиной. Он облокотился на дверной косяк, стараясь не нарушать идиллию, которая зарождает в его опустошенной душе головокружительные порывы. Она подпевает, двигает бедрами, стоя спиной к нему, а Тэхёна душит собственный восторг. Он словно неясная ватная субстанция, готов растекаться по полу и в глазах будто сердца кувыркаются и пульсируют, как у глупого влюбленного школьника. Она ставит тарелку с завтраком перед парнем, как только он взгромоздился на стул, следя словно в плену гипнотической волны за тем, как она роется в рюкзаке, выкладывая на край стола зубную щетку, телефон, блокнот и перекидывает на плечо маленькое полотенце, что-то проговаривает, и чмокает Тэхёна в щеку, ускользая в сторону ванной комнаты. Кажется это было «скоро вернусь». Тэхён слишком был занят созерцанием ее обнаженных ног и сногсшибательных бедер, когда активно кивнул, на автомате отпивая кофе из кружки, наслаждаясь ее уходящей фигурой, залип, не имея желания отводить наглый взгляд. Теперь он понял, как это, когда жрут глазами, когда можно желать кого-то, едва попробовав, и не иметь сил остановиться, когда хочется трогать 24/7 и быть рядом чаще, чем много. Даже ненавистный кофе кажется ему самым вкусным на всем белом свете и обычная яичница совсем не кажется обычной. Она тает во рту, и давным-давно опустевший желудок горит неприятной тяжестью. Тэхён даже представляет удивление собственного организма, когда смог запихнуть в себя что-то еще кроме алкоголя. Лежащий на краю стола телефон атакован по меньшей мере сотым сообщением за те короткие минуты, что он ел, смотря в тарелку. Первые пять коротких вибраций он проигнорировал, ковыряясь в еде. Когда навязчивые длинные вибрации сотрясали помещение надоедливым жужжанием, он опустил вилку, уговаривая себя не смотреть в ту сторону, проезжаясь кончиком языка по зубам, пережевывая остатки завтрака. А раздражение всё росло в геометрической прогрессии, и пища с трудом проглатывалась, вставая комом в горле. Несколько минут заминки, когда он пытается смотреть какой-то дурацкий сериал, доедая, и следующая череда стойкой вибрации обрушивается на его терпение. Он отодвигает тарелку, вынуждено и бессильно игнорируя короткие взрывные очереди уведомлений, смотря перед собой, дожёвывая со скрипом зубов, невольно насчитывая количество сыпавшихся вибраций. Он протянул руку к телефону после седьмого раза, очень надеясь на то, что это общий чат или расписание на год вперед, и ему не придется сокрушаться от чувства вины за то, что она бездумно сбежала, не предупреждая менеджеров. Экран загорается крайним сообщением, Тэхён сводит брови, вчитываясь в конце последнего уведомления. Мудак 12:15. Пошла ты! Тело автоматически напрягается, чувствуя некую болезненность в районе солнечного сплетения. Здесь вовсе не нужно быть гением дедукции, чтобы выстроить логические выводы, кто «мудак» и куда она пошла. Парень зыркнул в сторону ванной, прислушиваясь к отдаленному шуму журчащей воды, опуская глаза на множественные полотна смс, заполнившие экран гаджета, наплывая на улыбающиеся лица Джи и Чимина. Четыре пропущенных от Со Ёна, один от Намждуна и Чимина, восемь от Мудака. Тэхён стискивает руку в кулак, уже сожалея о том, что сообщения как на ладони. Можно читать, не снимая блокировку. Мудак 22:04. Открой дверь, я стучу уже минут пятнадцать, ты не спишь, я знаю. Мудак 22:15. Джи? Выйди хотя бы на минуту, я не буду прикасаться, просто хочу поговорить. Мудак 22:54. Я зайду утром, нам нужно поговорить о том, что было в коридоре. Тэхён замер, вчитываясь несколько раз в это сообщение, а по голове будто кувалдой прошлись, тяжелой, выбивая непринужденное легкое настроение из тела и превращая мозг в желе. Со Ён 23:45. Какого хрена ты не обсудила это со мной? Ты хоть знаешь, что будет утром?! Со Ён 8:32. Ох и влетит тебе, юная леди, советую не попадаться мне на глаза по приезду! И да, я позвонил твоему отцу. Мудак 8:38. Почему твой менеджер злой, как собака, и бегает ругается с персоналом гостиницы? Ты где вообще? Со Ён 9:51. Мои поздравления, ты влипла на штраф и отстранена от группы на неделю. Веселитесь теперь на пару! Ким Намджун 9:54. Джи Су, ты могла хотя бы предупредить меня?! Я как сраный школьник в кабинете у директора обтекал целый час! Юнги-оппа 9:55. : D Мудак. 9:59. Тебя блять весь персонал гостиницы ищет, ты где?! Чимин-а 9:02. Куколка, ты обязана была сбежать со мной! Юнги-оппа 10:11. Мне нужен попкорн, ебать ты даешь, мелкая, как там Ви? Сильно ахуел? Мудак 10:15. Ты с ним, да? С ним?! Трубку возьми! Мудак 10:15. За ним побежала? Где твоя гордость, скажи? В той же жопе, как и моя? Господи какой же я идиот! Мудак 10:16. А он знает КАК ты его нашла? Я дал тебе номер не для того чтобы ты приползла к нему, а удостоверилась что он не сдох блять! Мудак 10:16. Уверен что нет, он же ебаная истеричка, которая просто любит внимание, и передай чтоб телефон включил. Мудак 10:17. А знаешь хуй с ним, и с тобой тоже! Блять, ты реально прыгнула ему на член, после всего того, что случилось по его вине?! Мудак 10:17. Ты меня целовала! Сама! Ты отвечала мне и тебе было похуй что нас увидят! Тэхён моргнул, пытаясь стряхнуть наваждение с дрожащих ресниц, глаза пробежались по строчкам, еще и еще раз, как будто смысл слов должен измениться. Фантазия уже рисует образы в воспаленном сознании, картинки, в которых Джи сосётся с невзъебенным макнэ, закидывает руки ему на шею, тянется, шепчет его имя, сталкиваясь с его ртом. Как вчера. С твоим. Дебил. Тупой олень. Действительно думал, что она так просто отпустит его и прибежит к тебе? И под ребрами стремительно что-то рвется и трещит от познания, рушится и превращается в сгустки ненависти и слепой ярости. Его тошнит, он против воли листает вниз, давит пальцем на экран, уламывая себя не разбить эту хрень об стену или не раздавить дисплей от натиска. Мудак 10:20. Я знаю что ты всё еще любишь меня, когда так целуют, не может быть похуй. Ты тоже это знаешь и чувствуешь! Юнги-оппа 10:45. Гук свой номер разнёс, просто ебать, его щас твой Ён успокаивает…и наш самолет до Нью Йорка отменили, летим домой. Мудак 11:05. Сука… ну почему, просто скажи почему, я люблю тебя дура блять, люблю! Ты понимаешь это?! Чимин-а 11:08. Куколка, ты пиздец, у Чона истерика, расписание в жопу, самолет отменили, даже Юнги в ахуе. Мудак 11:10. Знала бы ты как я тебя ненавижу… Мудак 11:25. НЕНАВИЖУ!!! Мудак 11:26. Я веду себя как мудак, это я во всём виноват… Мудак 11:45. Возьми телефон! Так сильно занята, что не можешь ответить на один ебучий звонок?! Мудак 12:08 А знаешь что, катись! Катитесь оба, вы просто сука обязаны быть вместе чтобы разлагаться в лицемерии! Мудак 12:09 Мрази! Когда будешь ебаться с ним, обязательно скажи ему что вчера было, он оценит твои методы. Мудак 12:15 Пошла ты! Тэхён проклял себя за излишний интерес, вчитываясь в злые буквы, в которых отражается столько безвыходности, которую он буквально ощутил поверхностью кожи, откладывая телефон. И на смену летящему легкому настроению как по заказу приходят злобные импульсы, скручиваясь внутри в ревностные вспышки. Он терпеливо ждет её, и она выходит в белом махровом халате больше на пару размеров, с мокрыми волосами, и воодушевленно начинает рыться в холодильнике, на лету хватая разделочную доску и нож, сложив пару огурцов, помидоры, колбасу и сыр рядом с контейнером для продуктов. — Думаю, мы могли бы расположиться в беседке около дома. — Девушка начинает аккуратно нарезать хлеб, не поднимая глаз. Если бы подняла, увидела, как напротив пульсирует подавленная аура, он внимательно наблюдает за ней, игнорируя ее манипуляции с едой и позитивные вибрации, с которыми она приветливо улыбается, демонстрируя смущение. А в голове скрежетом, словно пенопластом по стеклу, разносится яркой бегущей строкой подозрения. Самые отвратные и мерзкие, в которых он накручивает себя, разглядывая ее, дурея и закипая на низких оборотах. А он знает КАК ты его нашла? — …я тысячу лет не ходила в походы, мы с папой до моих девятнадцати лет каждые выходные взбирались на какую-нибудь гору, ты бы видел, как он радовался, как будто Эверест покорил… Я люблю тебя, ты понимаешь это?! Она непринужденно улыбается, ее веки опущены, она слегка жестикулирует ножом, а слова обрывками вклиниваются в сознание, в котором каша творится. Он пытается дышать ровно и смотрит безлико. Стоит узреть его взгляд хотя бы вскользь, она бы точно проглотила все слова разом, не выдерживая пронизывающего взора, от которого в ее лице бы прожглась сквозная дыра. Его холодность и серьезность похоже давит только на него самого, потому что она занята только ебучими бутербродами и рассказами о спасении зайца из капкана. Ты целовала меня, ты отвечала мне, и тебе было похуй что нас увидят! — Я думаю, было бы неплохо покататься по озеру в той лодке около пирса. — Щебечет так воодушевленно, игнорируя тихое бешенство напротив, комкая его в собственном лице и отражая только в пронзительных потемневших глазах. — Мне кажется это романтичным. — Смеется, всё также не поднимая головы, а он откровенно бесится, отводя глаза в сторону, откинувшись на невысокую спинку стула, прокручивая в мыслях горящие стенды из смс Чонгука, представляя суть слов и усугубляя, надумывая в красках. Обязательно скажи ему что вчера было… Вчера. Тэхён дошел до точки кипения, цепляясь за слова, прекрасно осознав, что это выгоревшая соломинка и Тэхён уже летит в пропасть, где будет плавиться в лаве. Один. — Знаешь, забудь про беседку, хочу насладиться солнцем… — Как ты меня нашла? Его тон был больше, чем строгим, самым безжизненным и отстраненным, словно он вложил в вопрос всю суть и важность, будто от ответа что-то действительно зависит. Джи дрогнула в улыбке, подняв глаза, в которых плещется восторг и зарождается явное непонимание. Его взгляд и правда состоит из осколков льда. Она запнулась, нож застыл на месте, и опять эта тишина гнетущая и неправильная осела на их плечи. — Я… — Теряется под его едким вниманием, тупит взгляд, и кожа по всему телу зудит от пристальной тяжести. Не выдерживает, хлопая ресницами в сторону, будто напрягая память. — Я звонила твоей маме… — Я не спрашивал, кому ты звонила. — Последующие слова бьют в солнечное сплетение остротой тембра, она пропитывается его грубостью и более внимательно смотрит в упор, осознавая, что он несет в себе гнетущую злую ауру. — Мне дали номер твоей матери, она сказала, где ты. Он не двигается, смотрит и даже не моргает, будто застыл, а ей вовсе становится неуютно от внимательной тяжести созерцания. Его голова слегка наклонена вбок, грудь тяжело вздымается, но настолько ровно и четко, что на первый взгляд он как будто в момент стал неким бездушным сосудом, в котором есть только этот злобный взгляд, прикрытый обманчивым спокойствием. — И каким образом номер моей матери попал к тебе? Джи отодвигает запястье в сторону, осознавая, к чему он клонит, на столе рядом с ним трезвонит ее собственный телефон, и ей остается сложить дважды два, чтобы понять причины его переменчивого настроения. А он всё таращится, слегка щурит глаза, пытается разглядеть в ней ответы на вопросы, покрытые каверзной пылью. — Это важно? — Джи храбро отзеркаливает тяжесть его взора, чувствуя прилив раздражения. — Я здесь, и этого достаточно. Тэхён какое-то время разглядывает ее, опускает глаза к дребезжащему телефону, толкнув его пальцами. — Тебе пора собираться, такси думаю вызовешь сама. Джи хмуро и безмолвно наблюдает за его действиями, чувствуя, как закипают собственные бесы. Она недоверчиво ковыряет отстраненную фигуру взглядом с потрясенным видом. — Это шутка? — Вопрос на выдохе и он неуютно ерзает на стуле, расслабляя плечи и снова смотрит. Так, что она понимает — в его действиях ни грамма иронии. Лишь уверенность, стойкая, прочная и ранящая ее до глубины шаткой души. И он молчит, снова так громко, так понятливо, всем своим видом выказывая ей намерения. В его глазах истина, та самая, которую он выдает своей лживой явью, обликом бездушного чудовища, в которое умеет превращаться. — После того, что было между нами, ты гонишь меня? Джи буквально искажает собственное лицо, взывая к пониманию, требуя, ведь она может, она имеет теперь на это право. — А что было? — Спокойно произносит Тэхён, а у неё дыхание сперло, она даже моргнула, будто чушь услышала. — Ты сейчас серьёзно? — Не выдерживает девичье терпение, она явно ломается под гнетом истерики, сжимая рукоять ножа до побелевших костяшек, так, что рука дрогнула. — Вполне. — Тэхён вальяжно разваливается на стуле, лишая ее дара речи, скрещивает руки и не слышит, как ломаются ее собственные ребра под ударом его руки, которая выдирает куски трепещущего сердца. — Вернёшься обратно, навешаешь лапши Мудаку, он охотно поверит, вы обсудите наконец то, что было в коридоре вчера, он трахнет тебя в каком-нибудь ссаном углу, и все счастливы. — Тэхён, прекрати. — Она взывает к его совести, к его разуму, своим дрогнувшим голосом, и с этим ножом в руке она действительно казалась устрашающей. Ее отчаяние оттолкнулось от каменных стен, он, сидя на первом ряду, может узреть, как оно впитывается в окружение, в него самого. Скользит в каждый изгиб лица, мягкого, которое уродуют его жестокие слова. Давай, воткни его мне в глотку и закончи мои страдания, потому что, сука, не могу смотреть на то, как тебе больно из-за меня… Он думает об этом и выпускает будоражащий оскал, защитный, злобный, чтобы смертельно ударить по ней, потому что не способен созерцать ее явную боль. — Кстати, теперь могу спросить. — Его улыбка пугает, словно издевательски давит в кровоточащую рану, предварительно присыпав ее солью. — У кого больше? Он чертовски неправдоподобно давит из себя улыбку, наблюдая, как размазывает ее, вводя в ступор. Она насытилась его провокациями и он ждал еще большего удара в ответ, только удар принимает разделочная доска, она воткнула нож, стаскивая руку, тупит пустой взгляд и, будто парализованная, оглушенная и разрушенная до основания ядерной бомбой, плетется прочь, а его триумфальная наигранная улыбка гаснет, он впадает в секундное замешательство, слушая, как она шуршит в комнате, ходит из угла в угол, рассержено трамбует вещи в рюкзак, тащит его с собой, набирая обороты дыхания, ускоряя резкие движения, хватая со стола блокнот и телефон, небрежно скидывая их внутрь. Он не смотрит на нее, боится узреть объемы фатального разрушения, терпеливо ждет, когда собственное эго перестанет назойливо выть над ухом. Брось нахуй свои игры, еблан, останови её, видишь, что ты наделал?! Она сейчас уйдёт, бросит тебя одного в этом сраном одиночестве, к которому ты так стремился. — Ну так всё же. — Тэхён злится на себя больше, чем на неё, складывает ладони вместе, выставив локти на стол, искоса наблюдает, как она дергает свои просушенные вещи с бельевой веревки. — Что же всё-таки произошло в коридоре? Мне даже интересно стало. — А тебя не учили, что трогать чужие вещи нехорошо? — Рявкает злобно, остервенело дергая замок рюкзака, чем вызывает в нем еще большую тягу к яростным конвульсиям. — Я виноват, что ты сбежала и Чонгук волосы на жопе рвёт? Твой ёбарь не унимается ни на секунду, так что я даже пожрать нормально не могу! — Тэхён хватается за лямку рюкзака, не позволяя ей вихрем кружиться по комнате, дергает к себе, не скрывая яростного мерцания в глазах. — Что было, я спрашиваю?! Ебалась с ним за то, чтобы прибежать туда, где тебя не ждут?! — Зачем?! — Задыхаясь, вклиниваясь своей ненавистью, которая душит, терзает ее, она словно тонет в слепой ярости, гневно уставившись в его лицо, дергая рюкзак на себя, пытаясь вырвать из цепких пальцев. — Зачем ты всё портишь?! — Хочу знать, что ты такого сделала, что он снова на коленях готов к тебе приползти, или на коленях вчера стояла ты, в коридоре? Тэхён шипит ей в лицо, издевательски выделяя окончание, стискивая лямку рюкзака, который болтается в её руке и дергает ближе, покрывая ржавчиной всё то, что так бережно выстроилось между ними в минующие двадцать четыре часа. Из её головы разом выбивается способность складно мыслить, она способна лишь изрекать жалкие буквы, обижено выплюнуть, скрипя зубами. — Катись к черту. — Как банально, — усмехается молодой человек, выкорчевывая в ней весь трепет, который гаснет на дне ее горящих глаз, и из них вот-вот собираются прыснуть яростные слезы, — увиливаешь, — дергает рюкзак сильнее, готовый вырвать его из ее рук или вовсе разорвать на мелкие лоскуты и шипит, шипит, шипит, — хаваешь всё, что я говорю, лишь бы не признаваться, да? — Ты не хочешь этого знать! — Срывается в отчаянии криком, подогревая сантиметры между ними до взрывных искр. Бьёт своими словами хлеще, чем ударила бы в реальности своей ладонью прямо по лицу, а он и рад бы был получить затрещину, чтобы мозги на место встали, чтобы понял, как она пытается защитить его, чем жертвует. — Это мне решать! Он плохо соображает, выдирая рюкзак из ее рук, отшвыривая в сторону, вскакивает и стул валится на пол, она отпихивает его руки, которыми он хватается за неё, и ревёт оглушительно и строптиво. — Отвали от меня! Кричит, пытаясь оттолкнуться, а он всё стискивает, хватает, дыша сквозь зубы и мелкая потасовка кружится вокруг ее остервенелого дыхания, вокруг этих горящих злобой глаз, вокруг его рук, а она извивается змеёй, толкается, рычит так, что ярость забирается в каждую жилу и разливается жидким свинцом в зудящих клетках. — Ты действительно думаешь, что я сойдусь с ним после всего?! Ты действительно думаешь, что я позволила бы прикасаться к себе, если бы вернулась к нему?! Боже, какая я дура, что связалась с тобой! — Выкрикивает, неумело дерется, смазано лупит ладошками, куда дотянется, дергается в стальной хватке и натужно мычит, когда он прибивает ее силой к столу, махом снося со стола полупустую тарелку, кофе, который разлилось из расколотой чашки, заливая ноги. Рывком усадил ее на край, бьющуюся в тисках, скручивая руки за спину, плотно прижимаясь к ее трепыхающемуся телу. — Жалеешь? Измученным выдохом, прямо ей в лицо, задыхается после мелкой борьбы, удерживая на месте ее импульсы, и она слабнет под пристальным взором, вглядывается в него с той же внимательностью, осознавая, что смысл ответа для него имеет громадный вес. Её сердце умирает в гневе, чертыхаясь и будто замирает, когда она видит всю глубину его ярких глаз. В них тлеет горечь и грусть, и он будто с извращенным наслаждением созерцает то, как она не в силах утвердить его вопрос, и губы ее дрожат, парень завороженно смотрит на них, ожидая услышать самое невыносимое слово. Она разглядывает бездну в его глазах, окольцованная его крепким хватом. Запястья жжет от его пальцев, она хватает воздух, который он сорвано выдыхает, лаская ее лицо горячим потоком. — Скажи, что жалеешь. — Умоляет, напряженно ползет ладонью по ее пояснице, чувствуя мягкий ворс халата, по прямой спине, к лопаткам, собирая влажные волосы, слегка сжимая, тянет и млеет от легкого жалобного выдоха, который он судорожно хватает, втягивает собственными губами. — Скажи, или я никогда уже больше не смогу тебя отпустить. Она медленно моргает, чувствует, как причиняет ему существенный дискомфорт своим существованием, слегка заваливая голову назад и вид, будто она собирается закатить глаза, ведь он в критической близости, жмется сильнее, заставляя раздвинуть колени, впуская его как можно ближе. И он дуреет, сжимая пальцами волосы, бегая нечитаемым взглядом по ее вытянутой шее, ее зефирным губам, а внутри зарождается истощение, вырывая с корнем его самообладание, физический и моральный комфорт. И он думает, что умрёт вот так, смотря на её обездвиженное тело, плотно прижатое к себе и плевать, что она чувствует, как влияет на него, как Тэхён вязнет в бесстыдном вожделении. Скверна опаляет каждую частичку пространства, забираясь в отравленную душу через ее взгляд, выжигает всё тепло и сменяет невесомость нежных ощущений на тяжесть грязного бытия. В котором она придвигается плотнее к его бедрам, закусывая губу, и выпускает едкий смешок, ощущая Тэхёна. Джи пленена этими падкими чувствами. Она умерла в сладкой любви, захлебнувшись в приторности. Приобрела очертания погибели, в которую переродилась. Стала творением, которое автор не задумывал. Превзошла своего учителя. Она стала такой, как ты, Тэхён Она переродилась в нечто, напоминающее одинокую черствую душу, и это виднеется в её глазах, в них проскальзывает сладкий вожделенный туман. Она на шаг ближе к тебе, Тэхён, показывает это, прислоняясь ладонью к столу, не отталкивает, не дерется, цепляется другой рукой за его футболку в районе груди, скручивает пальцами и будто бы хочет толкнуть или притянуть ближе. Тебе нравится. Ты принял это. Готов принять всё, что она сделает или скажет, и всё равно упадешь к её ногам жалким бесформенным куском, умоляя простить. Слабак, чертов слабак. Этот театр абсурда приобрел новые сценические образы, в которых хрупкая фарфоровая девочка раскололась вдребезги, подарив адскому огню всю полноту своих незрелых чувств. Её сосуд опустел и заполнился густой вязкой гадостью, в которой утонешь, как в трясине. Выжженная сажа и смолистая копоть. Она мрачна и холодна с этой усмешкой. Она безнравственна и бесстыдна в своих бесподобных эмоциях, и в её лице невозможно прочесть то, что он так отчаянно ищет, а она молчит, жестоко издеваясь над тем, кто сейчас всматривается в её приоткрытые губы и жмет к себе, обнимая рукой вокруг талии. Здесь и сейчас она стала чем-то иным. Когда смогла заглянуть в его напуганные глаза, в одиноком жесте проглядывается печаль, ведь она выпускает ткань, ползет рукой по его плечу, пробегаясь неспешно ладонью по мягкости бархатной шеи, прямиком к щеке, и его пустота в скорбящих глазах приобретает смысл. Тот, который он старательно прятал, отталкивая её, запирая на замок эти реальные эмоции. Джи делится своими собственными для него. Они проглядываются и искрятся в красивых глазах мерцанием, копятся в них. — Так не отпускай… — Выразительным шепотом в давящие сантиметры, ломая его баррикады, разнося в щепки гаснущую ярость, преобразовывая его боль в цветастую гамму взрывных ощущений. Его взгляд наполнился, он пронизывающе смотрит сквозь нее, блуждая терпеливым взглядом по губам, подрагивающим в трепете и в момент, когда ворвался в них, стискивая пальцами ее волосы, затылок, ликовал, потому что вмиг отпустило. Потому что она позволила. Потому что остро выдохнула скопившееся напряжение ему в рот, отвечая с тем же голодом, кусая в ответ, скручиваясь внутри, словно узел, рассекая тело яркими импульсами. Девушка хватает воздух, шумно дыша, распахивая влажные губы, в которые он врезался, беспощадно зубами кромсая нежную кожу и чувствуя такую же отдачу, и стон обрушивается на его терпение, тихий и жалобный, такой потрясающий, прямо с ее губ, по которым блуждает языком, быстро, сильно, чувствуя, как горячо, как грязно он может хватать ее припухшую кожу и изувечивать ее, вбирать полностью, пробовать жадно и быстро, как будто беспощадные скоротечные секунды отберут её и она исчезнет. Растворится во сне, как делала это раньше. — Боже… — Тихое мычание дребезжит на мужских губах, пока девушка сцеловывает с шершавой кожи жар. Его рука держит в крепких тисках, ему страшно оставаться наедине и до ужаса страшно потерять её. Мужские пальцы впиваются в бедро, откинув край халата, ползут, дергают на себя, и она будто содрогается током, слегка подпрыгнув на месте, упираясь в окаменевший член, давящий на преграду в виде тонких домашних штанов. И она дарит ему первый удовлетворительный и нерешительный стон, ощутив, как скомкался халат и как ее касается мягкость его фаланг на оголенной коже бедра, будто выискивая что-то на бедренных костяшках. Что-то, должно быть. То, чего нет. Белья нет. Ее кожа абсолютно оголена. Он был не готов познать простую истину, в которой она была абсолютно обнажена под махровой тканью. В его взгляде вырисовывается вопрос, в скользящем взгляде, когда он отрывается от ее рта, судорожно сглатывает, сканируя наспех ее тело, выглядывающее из мягкости, стиснутое тонким поясом. Он завороженно наблюдает, как она развязывает свой пояс, скатившийся тонкой змейкой к ногам, спускает халат с плеч, открывая ему вид на большие сантиметры атласного тела, на розовые аккуратные ореолы. Тэхён блуждает своими подушечками вдоль ее ключицы, создает приятную рябь на округлостях, спускаясь к животу, пробираясь ниже, упираясь во влажные складки входа и замирает на секунду, в деталях узрев всё то, что старательно представлял в бессовестных фантазиях. И это «что-то» оказалось неописуемым, то, что заставляет пересохшую глотку поджиматься и комкать густую слюну в горле, тяжело сглотнуть, слегка мазнуть нежными подушечками, аккуратно, не так напористо, с каким остервенением вгрызался в её рот. Всё ещё не уверен, что может касаться её так. И уже иной вопрос безмолвно зарождается в глубине его выразительных потемневших глаз, которые смазано касаются ее порозовевшего лица. Можно? Девушка слегка качнулась в его сторону, притесняясь, мелко насаживаясь на подушечки, впиваясь в предплечье дрожащими пальцами, выдавая мелкую дрожь в горячем, возбужденном теле. Тэхен плавится в лихорадке, хватает ее губы, закатывая глаза, а она раскрывается перед ним, стонет приглушенно в поцелуй и позволяет ему в ответ узреть себя настоящую. Ту, что была хорошо спрятана в самом дальнем уголке собственного познания. И внизу живота расцветает трепет, курсируя вокруг его пальцев, болезненно медленных, твердых, проникающих в ее тело неспешно, с невесомой нежностью. Девушка показывает ему, что пределов нет, слегка выгибаясь, опираясь ладонями о столешницу, стискивает его талию коленями, и неконтролируемо елозит бедрами по столу, чувствуя каждый изгиб твердости его фаланг. Они осторожно набирают обороты, входят глубже, разливая через края пульсирующий туман, он тонет в вязкости, скользит осторожно, пробуя чувствовать ее, распределяя влажность по поверхности стенок, стимулируя, эгоистично хватая воздух с ее губ, не давая ей сделать значительных вдохов, сквозь которые она гудит. Тэхен растворяется в тихом шепоте её имени, расслабленно прикрывая глаза, встречаясь с новой порцией сладостного поцелуя. Неумелого и смущенного, совершенно не пошлого и не требовательного. Пробует её так, как никогда не пробовал. Медленно, внимательно. Чувствуя легкую отдачу, сплетаясь языком с её собственным. Он тысячу раз представлял себе их первый настоящий поцелуй, и он оказался таким реальным и правильным. Таким, каким должен быть. Будто эти губы — все, что ему нужно, все, чего он болезненно хотел. Парень отстраняется, смотря на её соблазнительный вид приоткрытых губ, которые выглядят так красиво, дрожат после поцелуя, мерцающие искрящейся влагой. То, что всегда должно быть и существовать. Один воздух на двоих, одна вселенная, где есть только он и она. Ему нужно больше. Так нужно. Слишком нужно. Губы находят её подбородок, желанно хватают каждый сантиметр обнаженной кожи, оглаживают её губы, пробуют на вкус мягкость шеи, она едва всхлипывает, жмется сильнее, стискивая пальцами рукава его футболки, зарываясь в шелк его волос, позволяя идти дальше, через грань этого сумасшествия, купаясь вместе с ним в омуте заражающего вожделения. Пальцы Тэхёна аккуратно входят до основания, он опускает глаза, смотрит на это интимное действие, вбиваясь ощутимее, тянется, касается губами её дрожащего плеча, настырнее впиваясь клыками, вызывая неконтролируемые и более глубокие стоны, срывающиеся с её уст. Тэхён хватается за её тембр, мягкий, просящий, двигаясь к ключице, оставляя более заметный след. Помечая её кожу, смотря, как приятно она краснеет после его прикосновений. Ее всхлипы ласкают слух, она хватается руками за его плечи, содрогаясь ритмичными толчками в себя, стонет, просит большего, скулит тонким голосом прямо ему в шею, покрывая пульсирующую жилку трепетным жаром. То, как она жалобно вздыхает, то, как постыдно хлюпают его пальцы в ней, сочной и жаркой, бьётся в мозгу отбойником, распределяя в изнывающем члене волну болезненного удовольствия. Она хватается за его шею, бормочет что-то несвязное, заставляя прогнуться от тяжести ее объятий, упасть ладонью на стол, против воли разрывая тесный контакт пальцев с ее телом, сдергивая ткань штанов, приспустив к бедрам, хватает пальцами ягодицы, дергая на край стола, вслушиваясь, как она едва заметно охнула ему в шею. Тэхён стискивает в ладони основание члена, проезжаясь каменной плотью по промежности, будто играясь, не входя, дразня чувствительную кожу легким трением, наблюдая, как разламывается ее тело, карабкается сильнее, стискивая его шею руками, и жалко терзает свои голосовые связки всхлипами, умоляюще стонет своё судорожное «пожалуйста», а у него крышу срывает от этой множественной мольбы. — Тэхён… Пожалуйста… Теряется в её просящем сумасшедшем шепоте, плотнее жмурит глаза, чувствуя её, граница смазана, её больше нет, только в ушах гремит бешеный пульс, который разносит ее шепот по венам. — Тэ… Дико, слишком дико и сорвано. Она карабкается, тонет в его шее, вынужденно трясется о скользящее основание головки, в бреду его красивого имени, подрагивая, и тает от легкого ритмичного движения по скоплению нервов. Он обреченно хмурится, глубоко толкнувшись в её тесноту одним рывком, параллельно с ней выпустив сдавленные стоны, пропитав стены звонким дребезжанием качнувшегося стола. Низкий рокот ей прямо в ключицу и поступательные движения вокруг её тесноты, несдержанные, властные, пробует её по-другому, резко проникая, насаживая на себя плавными жесткими движениями, стиснув одной рукой талию, практически до хруста, и она закидывает голову, протяжно хныча, выбивая весь дух из задыхающегося парня. Задыхающегося ею, дышащего в шею тихим воем, наращивая темп, лавируя на грани немыслимого терпения. — Блять… — Задушено рычит басом, вслушиваясь в её вой, резче врываясь, жестче. — Боже, блять… Вдалбливаясь, ловя ее лихорадочные вопли в районе вспотевшего виска, рассекаясь и раскалываясь с каждым разом, когда врывается в неё до основания. Тугие и громкие шлепки обрушились на помещение, давно забытые овощи посыпались со стола на пол, она жалко вскрикивает, рывками скачет на пульсирующем члене, хнычет, плотно стискивая его ногами, растягиваясь, сотрясаясь, почти подскакивая. Он вытрахивает её впервые, упорно цепляясь за момент, в котором рассыпается образ нелепой ссоры, судорожно сглатывает, стараясь оттянуть пульсацию в основании головки, кусает губы, дыша загнанно сквозь зубы, оттягивая волну постыдного оргазма, чувствуя себя девственником, кончающим от пары движений. Ее крик, шлепки их тел сводят с ума, в плотно закрытых глазах мерцание опаляющей страсти, и он распахивает глаза, чувствуя, как ее изводит крупная дрожь, как сильно она хватается пальцами за плечи, царапает ногтями, а у него мурашки по позвоночнику, словно мелкие множественные укусы, блуждают, мигрируют и скапливаются внизу живота, преобразуются в тягучее тепло. Боже, она так кричит, и он снова хмурится, почти слепнет от нехватки воздуха, чувствуя как она пульсирует, сжимается вокруг него и это слишком тесно в неясном выбросе, она стискивает, взгромождается и мелко трясется, толкнув Тэхёна в пекло, за границу чего-то немыслимого, острого вынуждая вдалбливаться до упора в судорожно сжимающиеся стенки и излиться, скудно выстанывая свои яркие страдания ей в шею, задыхаясь ее влажной кожей. И они застыли в объятиях друг друга, замирая на мгновение тянущегося понимания. Такого приятного и покалывающего кончики пальцев. Он запоздало осознал, что почти упал на неё, прижавшись в мелких мучительных судорогах, и замер в невесомом моменте, приводя в повседневные ритмы выжатое дыхание. Она дышит ему в висок, всё еще обнимая ногами, и он чувствует трепетное прикосновение к волосам. Она зарывается в них, ерошит взмокшие пряди и слышит едва слышный смешок в районе ключицы. — Собиралась сбежать от меня без трусов? Хриплый голос заставляет ее приоткрыть веки, она беззвучно улыбается, очерчивая носом маленькие узоры по его виску. Он пахнет летней вишней и уютом, а она чувствует, как всё еще потряхивает тело. — В них или без них. — Заключает девушка, парень вынуждено поднимает заинтересованный взгляд на нее, и ее нежные пальчики очерчивают линию его челюсти, губы удовлетворенно вытягиваются в лисью улыбку. Во взгляде трепет и что-то еще. Что-то важное. Необъяснимое и чертовски искреннее. Он понял, что посмотрел в самый нужный момент. — Я уже никуда не денусь от тебя, Ким Тэхён.

***

Она не врала. Она находилась рядом в самый нужный момент его жизни. Самый болезненный и мрачный, раскрашивая его черно-белый мир яркими фломастерами. Улыбалась, когда мыла пол от липкой кофейной жижи, стоя на четвереньках, смущенно опуская ресницы, когда он застыл около мусорки с расколотой чашкой в руках и ногой на педали мусорного ведра, нахально сканируя ее блаженным взглядом. Улыбалась, когда он разглядывал ее тонкую талию, на которую она натягивала легкое платье. Она взяла его за руку, шла следом к высокому дереву около дома, прижимая плед к ребрам и невесомо мурлыкала на ухо, устроившись под уютной тенью зеленой листвы. Жалась к его уху губами, заставляя парня лениво мотылять головой из стороны в сторону, потому что щекотно. Они лежали на мягкой ткани цветастого пледа, его рука закинута под голову и он думал лишь о том, что его ладонь покоилась в ее руке. Они пролежали так довольно долго, расслабляясь под приятное щебетание птиц, под мягкое оглаживание ветра и шелест листвы. Она заснула, уткнувшись носом в его плечо, пока он читал «Виноваты Звёзды», вытянув книгу перед собой. На ее медовое плечо присела бабочка, медленно взмахивая крыльями. Он повернулся, разглядывая ее умиротворенные черты, опустив книгу на грудь. Подставил палец под тоненькие ножки нежного существа, разглядывая волшебные узоры на прозрачных крылышках. Бабочка взмахивает крыльями, уносясь прочь по легкому ласковому потоку, и он думает в этот момент о том, как же всё-таки прекрасно это время года. Как прекрасна девушка, сопящая рядом. И в душе расцветают яркие бутоны, тяжелый груз скорби чахнет и рушится, устанавливая прочное равновесие. Которого так не хватало. — Я понял… — Нежно бормочет Тэхён, оглаживая ее щеку пальцами. — В чём виноваты звёзды. Она отключила телефон и закинула его в самый глубокий карман рюкзака и терпеливо ждала его всю неделю, которая казалась самым прекрасным сном из многих. Знала, что послезавтра предстоит предстать перед жестокими реалиями вселенских проблем. Вместе. И знала, что они справятся. А еще она не могла спокойно завтракать за столом, бегая глазами по пространству, как только он садился напротив. Семь дней неуверенных взглядов и стыдливых ужимок. Она неуютно ёжилась, сидя на стуле, смотря в свой кофе, разглядывая дымку напитка, а он довольно глядел на нее через стол, вспоминая, что делал с ней эти ночи, позволяя лишь проваливаться в сон от критической усталости. На кровати действительно удобнее. Он думал об этом, вдавливая ладони в простыни, осторожно, бережно лаская ее рот, неспешно исследуя её тело который раз, сминая опухшие в сотом поцелуе губы. Так и должно быть. Всегда. И мало. Чертовски мало даже теперь. Чувствуя ее под собой, и это не выдернуть из него. Это не покинет его сознание, даже если хорошо приложиться башкой. Он будет помнить каждый стон, каждый изгиб, каждую капельку пота. Джи тихонько проговаривает в поцелуй осипшим голосом, как ей хорошо, оставляет полосы на его спине, и он лелеет восторг в разбитой душе, чувствуя, как приумножается неутолимое желание быть с ней. В ней. Каждую минуту, каждый сладкий миг впитывать её обессиленные вздохи и сгребать её измученное им же тело. Он вытравил из неё всё чужое. Теперь она пахла им. Полностью впитала запах всей имеющейся кожей. Ее тонкие ключицы наверняка болели от множественных ярких отметин, их было так много и ему всё равно казалось мало. Слишком мало. Парень оставляет мокрые дорожки поверх цветастых пурпурных пятен, словно пытается залечить. Попросить у тонкой изувеченной кожи прощения. Эта мольба слетает с губ едва слышно, растворяясь в легкости воздуха и в шумном дыхании обоих людей. — Прости меня… Так тихо, мягко, ласково. В это «прости» вложено столько, что ей не осилить. И это «прости» такое же нежное, как его легкие движения внутри желанного тела. Осторожные, проникновенные, и приходит чуткое понимание важности слов, как это — «заниматься любовью». Он цепенеет, который раз, отстраняется, потому что она безмолвно просит, стискивая лицо легкими ладонями, чтобы заглянуть в глаза. Распахнутые, горящие во мраке глубокой ночи. И тянется к его губам, жмется к ним так робко, как будто целует впервые. И ему нужно лишь слегка качнуться в ней до упора, хватая приглушенные стоны губами в какие-то доли минут, чтобы распластаться под тяжестью множественного сладостного и головокружительного ощущения, заканчивая целостные мучения их собственных тел, долгие тягучие минуты. Снова и снова щуриться, гудеть ей в губы, сбивчиво и осторожно утопая в приторных ощущениях, в плавных, немного тугих ритмах, вымученно скуля, выжимая из тела последние вспыхивающие импульсы. Она лежала на животе, выжатая, словно долька лимона, сопела в подушку и скалилась в расслабленной улыбке, чувствуя губы Тэхёна в районе плеча. Он водил шершавой искусанной кожей, едва дотрагиваясь, ведя пальцами по выступам позвоночника, вызывая на мягком сатине рой мурашек. Оставляет ощутимый поцелуй между лопаток, в сосредоточение чернил с аккуратной маленькой цифрой. — Почему семёрка? — Спрашивает насытившийся севший голос, измученный множественными стонами в последние семь очаровательных дней. Она пропитывается вялым осознаем того, что он разглядывает символ с явным интересом, поглаживая своими невесомыми прикосновениями. — Семь дней недели. Тэхен искажается мягкой улыбкой, выпуская шумный смешок. — И кто я из этих семи дней? — Улыбчиво интересуется приятный, слегка вымотанный мужской голос. — Суббота? Теперь уже смешок вырывается из неё, она игриво ворочается, будто подготавливая его к сокрушительной реальности. — После всего того, что ты делал, ощущения от тебя, как от понедельника. — И что я делал? — Тянет парень ей на ухо, заставляя сжаться в объятиях. — Вы чем-то недовольны, мадмуазель? Она тихо смеется, подрагивая плечами. — Ты такой забавный. Тэхён разорвал уютную тишину легкими смешками, продолжая ласково дарить телу волны мягких ощущений. Словно током проходится, легкие волоски на руках тянутся к прикосновениям, словно магнитятся, стараясь быть как можно ближе к источнику острых ощущений. Вздрагивает, купается в уютной тишине и череде заботливых поцелуев, обдумывая его вопрос. Так хотелось подарить ему что-то в ответ. Истину, которую он заслуживал всё это время. — Хотелось быть частью чего-то важного, прекрасно понимая, что никогда не стану, — честно отвечает мягкой грустью, вглядываясь в очертания своих пальцев, сжимающих край подушки. — Ты стала. — Тянет усталый голос, подкрадывающийся к уху, он слегка наваливается тяжестью своего тела, устроив большую ладонь поверх ее поясницы, целует мочку, вкрадчиво шепча слова, которые вызывают крупную дрожь. — Частью меня. Она перекатывается на бок, тянет ленивые пальцы к его шее, чувствуя, как ползет ладонь к животу, жмет ближе к обнаженному телу, к горячей груди, а его нос вырисовывает мурашки на изгибе тонкой шеи. — Так люблю тебя. Его голос прокрался под кожу тяжелыми словами, осел на сердце, впитываясь в кровоток замирающим послевкусием.

***

Он вынырнул из завесы сна, вытягивая руку на соседнее место, обнаруживая себя в полном одиночестве, дыша в подушку. Пальцы огладили пустующую холодную простынь, и Тэхён резко разлепил веки, концентрируя смазанное зрение на одинокой промятой подушке. Что? Вскочил, резко подкинув тело, заспанно оглядываясь вокруг. Ищет, а тревога ворвалась в него со скоростью сверхсветовой, заставляя еще не проснувшееся тело перекатиться, вглядываясь в каждый угол, в мелкой панике моргая глазами. В доме витает утренняя тишина, он огляделся, яростно стирая с глаз остатки сонливой пелены и неподвижно застыл, смотря в окно, успокаивая трезвонящий над ухом страх. Она сидела на краю пирса в мешковатой футболке. Его футболке, которая доходила ей почти до колен. И даже с такого ракурса выглядела задумчивой. Она слышала его легкие шаги, продавливающие древесину, смотря на легкую рябь волн, лениво раскачивая ноги в воздухе. — Джи? Тревожно зовёт, усаживаясь рядом, заглядывая в профиль. Она кажется уставшей и слегка вымотанной. Красивой и трепетной. Ее волосы развеваются на ветру, блестят под искрящимся солнцем и он смотрит, так внимательно разглядывает ее приятные черты. Задумчивые, эстетично красивые. Протягивает пальцы, чтобы освободить скулы от пляшущих прядей, и сердце трепетно колышется от ее реакции на этот жест. Она прикрывает глаза, следует за его прикосновениями, оглаживаясь лицом о его ладонь. — Я сделал что-то не так? И она смотрит. Просто смотрит. Поднимая свои глаза, укутанные тоскливой пеленой. — Я боюсь… Её шепот скручивается спазмом внутри молодого человека, он тянет ее к себе. Такую уязвимую, ладонью укрывая от всего мира, позволяя тонуть в своей ключице, покрытой льняной приятной тканью. — Ты не должна бояться, я не дам тебя в обиду, глупышка. — Парень гладит ее волосы, запуская пальцы в мягкость волос. Тонкие женские ручки окольцовывают его в стиснутых объятиях, и движение губ, едва слышные слова, подаренные его телу. — Я не за себя боюсь, за тебя… Стискивает сильнее, обнимает, выдыхает признание, такое, что разрывает его в умиротворенном моменте на сотни и тысячи ярких искорок, от которых хочется растягивать губы и неконтролируемо улыбаться, подставляя лицо под лучи утреннего солнца. — Что потеряю тебя… Гладит ее по спине, там, где выступают изящные лопатки, укрывая собой. Радуясь, как ребенок, которому подарили самый лучший подарок на рождество. Тот, которого он ждал. Тэхён действительно ждал весь год, получая мечту, хватая её руками, держит крепко, познав всю суть предельного счастья. — Кан Джи Су, — его официальный тон заставил поднять взгляд на его лицо, улыбающиеся глаза, расслабленные черты прекрасного лика, — не окажешь ли мне честь стать моей девушкой? Она так забавно моргала, разинув рот, а он расхохотался, в деталях позволяя узреть свою улыбку. Такую, которая принадлежит только ему. Непринужденную, чистую, живую. В первый раз, пока она здесь, он позволил себе искреннюю улыбку. Ее было так много, она была такой ослепительной. Даже тогда, когда усадил ее в лодку, хватая вёсла, сунув в руки батон, бубня что-то про «не отвечай сейчас», «я подожду». И хохотал так же громко, остановившись на середине озера, наблюдая, как она откусывает кусок. И эти её выпученные глаза и едва разборчивое «Что» сквозь надутые щеки. — Вишенка, — хохочет парень, — это для рыбок. Вишенка Джи медленно прожевала кусок, хлопая глазами. — Как ты меня назвал? Его улыбка дрогнула. Он слегка щурится, будто бы задумавшись. — Ну… Ви, я — Ви. Боже, эта его улыбка. Он так ярко никогда не улыбался ей, указывая пальцем на себя, а следом на неё. — А ты — девушка Ви, следовательно Вишенка, ну если ты конечно согласишься, и я смогу тебя так называть. Он слегка замялся, а она с усилием проглотила кусок, невольно вспоминая отца, который звал ее, стучась костяшками в дверь. Вишенка-а, в школу опаздываешь… Вишенка! Завтрак! Не бойся, Вишенка, всё хорошо… я рядом… Папа говорил ей это, поглаживая по голове мягкой ладонью, после похорон матери, пока она отчаянно рыдала у него на плече.

***

Тревога укутала её своей черной тяжестью. Она стояла позади Тэхёна, сжимая лямку рюкзака, опустив голову как можно ниже. Мимо проходили работники агентства, вглядываясь в людей, застывших перед дверью в студию звукозаписи. Легкий шум смеха, хорошо различимые голоса бантанов доносятся из помещения. Джи зажмурилась, когда прозвучал удовлетворительный писк замка. Тэхён хватает ее трясущуюся ладонь, стискивает, она до хруста цепляется за его пальцы, сплетает до тупой боли, уткнувшись в плечо лбом. — Не бойся, Вишенка, я рядом… — Проговаривает Тэхён, толкая дверь ладонью.