Цвета

Кухулин разгорячён и жаждет, будто уличный пёс. Собственно, псом он и был. Красивым. И он прокладывает дорожку из поцелуев асфальтом, спускаясь от шеи, артерий; задевая языком ложбинку ключиц и вылизывая декольте. Потому что ему можно. Потому что Медуза позволяет. Запрокидывает голову и забывает о смерти, выставляя горло под зубастую ухмылку и шумные вздохи. Держит глаза за повязкой и это, наверно, единственное, что огорчает Кухулина. Ему хочется, чтобы она видела. Его глазами или мистическими, не от мира сего. Как изумительна красота её не весна. Именно сейчас. Покрасневшая, с учащённым дыханием. Медуза потирается о выставленное им колено, что гвоздит её к обшарпанной стенке, мокнет и Кухулин отводит ткань её трусиков в сторону. Слушая, словно песню, первые стоны и первое хлюпанье вожделеющей киски. Гормоны в крови пузырятся, вынуждают рычать и он рычит, приближаясь и кусая Медузу. За ушко и шепчет, опаляя жаром: — Ты маленькая сучка, ты не это должна оседлать. Рывок — и Медуза прокусывает вену на его шее, словно суфле. И пьёт, пьёт жадно, ласкает рану языком и зализывает, поглощая прану, не видя и не ощущая, что он бледнеет и картинка мира перед взором его начинает плыть. Лодочкой. Кружится всё и воздух в лёгких теряется, но это возбуждает, теснит трико, и металлический запах крови повсюду. И багровая эссенция — тоже. На одежде, на грязном полу, руках, щеках и волосах. Сил сдерживаться больше нет. У Кухулина; у Медузы — немножко. Силёнки на развернуться и прижаться грудью к анклаву заброшки, выгнуться дразняще. Кошкой. Что знает: хороший пёсик позаботится о ней, не обидит, ведь пёсик любит женщин, а прелестных — особенно. Позаботится, да. Умостит мозолистые ладони на упругих ягодицах, сжимая. Шлёпнет раз. Вырывая тяжкий, предвкушающий вздох. С уст всегда хмурой амазонки. Шлёпнет два. И она выгнется сильней. Шлёпнет три. И Медуза раздвинет длинные ноги шире, раскрывая половые губы. Уже изрядно пропитанные соком. Для него. Мужененавистница желает его члена... вот это история. Одним слитным движением входит. Давая буквально пару неспешных толчков в мягкое лоно, пробных и щадящих пред тем, как в одночасье вбиться грубее. Быстрее. И заполучить в награду неприличный, плохо сдерживаемый стон. Он усмехнётся довольно. И схватится руками за её таз, продолжая, наращивая бешеный, животный темп. Дёргает Медузу на себя и в моменте погружает длину до упора, до нежных стеночек, сжимающих его так сильно и хлюпающих. Похабно и стыдно. Пока её имеет вражеский слуга среди разрухи, будто распоследнюю дворнягу. Медуза подрагивает всем телом. Колени не слушаются, подгибаются и уже не выносят сладостного, бесконтрольного траха. Череда стонов, что теперь не просто льстит мужскому уху, но подначивает вонзаться в её распухшие, покрасневшие складки усиленней, вытаскивать, водить головкой по клитору и капать на него смазкой. Размазывать. О, Медуза готова держать пари, что если бы не их сжатые сроки, он бы раздел и обкончал её с киски до лица. Она просит, Боги, сама Медуза просит, чтобы он поменял позу. Кухулин не медлит и ставит её в коленно-локтевую, на пол, и Медуза задирает бёдра высоко, распутно, Вавилонской Блудницей. Новый угол проникновения — интенсивный, возбуждающий — заставляет её выть и закатывать глазные яблоки под тканью. Принимать каменную плоть, что уже не покидает её лишь для того, чтобы вбиться разом и полностью — всё время находится в ней, всё время толкается маленькими, страждущими фрикциями, шлёпая по ягодицам и показывая, как она, женщина, на самом деле слаба перед мужчиной. Ещё пару мгновений, ещё чуть-чуть и... Пик собственного наслаждения перемежается с чужим оргазмом. Дрожащий член взрывается натянутой струной, пуская горячие струи глубоко внутрь. Глубоко, глубоко... прямо в её бесплодную матку. Из которой они вознесутся частичками праны и накормят её. И, быть может, немного магической энергии перепадёт Кухулину из слизи. Взаимный энергообмен. И похотливая ленца, венчающая закорючкой слово «перемирие», пусть даже на бесславную, бесчестную ночь. Вдали от глаз господ. И Медуза с остывающим поцелуем на виске. Неожиданным, сиюминутным и... ласковым. С прощальным подарком Кухулина. Одна. Да. Снова одна. Мастера, наверное, дозваться до них не могут: и правда надо спешить. Пока изнутри вновь не образовалась пустота, что не заткнуть ни единой унцией праны.