Порывы ветра и удары дождя на пути через горы

— Братец Вэй! — воскликнул Ши Цинсюань и в мгновение ока нагнал только что названного. — Постой-ка минуту. Ты сильно спешишь? Вэй Усянь склонил голову на бок и против воли расплылся в шкодливой улыбке, столь идущей его сияющему лицу и подвижным чертам. — Смотри, смотри, я стою! — отозвался он радостно, взмахивая руками. — Ни сколько не тороплюсь и готов тебя выслушать. Давай же! Что у тебя стряслось? Ши Цинсюань изящно взмахнул ресницами и засмеялся. — Что ты, братец Вэй! — воскликнул он. — У меня все в порядке. А вот ты!.. Ты умеешь хранить тайны? Вэй Усянь лукаво сощурился. За время, проведенное на Небесах, он изрядно оправился и отдохнул, приняв облик ещё лучше и краше того, что был прежде. Небесные мастера соткали ему новое ханьфу из драгоценных шелков и тканей, а мечники и иные умельцы выковали клинок, изукрашенный чудной резьбой и сложным узором. Однако Вэй Усянь не имел душевных сил прикоснуться к нему. Внезапно и необратимо опротивел ему вид булата и стали, морок жестокой и властной силы, вкус крови и смерти. Вэй Усянь оставил это и бежал от памяти прошлого, всецело сосредотачивая себя на одном настоящем. В титуле небожителя прожил он около трёх-четырёх лун, и за это время видел лишь самую малость, окруженных вниманием и заботой служащими дома Вэнь Цин. Неотступно и терпеливо заботились они о своем подопечном, пестуя и лелея его искалеченную душу, трепещущую под гнётом сомнения и печали. А Вэй Усянь научился смотреть прямо и вспомнил, каково это — дышать ровно и легко, полной грудью. Спустя время он смог переломить свою боль и обратить в нежное сострадание скорбящего божества. Воистину, он был готов войти в сан и принять сущность бога, в которого обратился. Но сам Вэй Ин понимал в том до ничтожного мало. Он испытывал подвижную лёгкость, и был счастлив ею, довольный, что мука безумия осталась далеко позади, в пыли и прахе давным-давно пройденного. Днями напролет Вэй Усянь блуждал по покоям небесного чертога или по улицам Столицы, смотрел и слушал, но ещё чаще проводил время с Ши Цинсюанем. С последним они мало-помалу сроднилась и свыклись, превратившись в добрых приятелей, близких сердцем и разумом подобно единокровным братьям. — Что это, у тебя есть какие-то тайны, братец Ши? — звонко рассмеялся Вэй Усянь, стукнув себя пальцем по кончику носа. — Но даже если так, я обещаю, что никому в целом свете о том не скажу!.. Уж прости, мне неоткуда взять теперь палки, чтобы переломить ее в знак подтверждения. И проговорив все это, он сложил пальцы в жесте, коим всегда сопровождаются слова о серьезных и обстоятельных обещаниях. Ши Цинсюань негромко хихикнул, и схватив товарища за руку, потянул за собой. Они миновали своды долгих и гулких коридоров и галерей, свернули по лестницам вниз и оказались перед рядами дверей, ведущих в жилые помещения младших служащих и спальни прислуги. Тут Ши Цинсюань обернулся к спутнику и приложил палец к губам. — Я хочу познакомить тебя кое-с-кем, — проговорил он вполголоса. — только тихо! И не говори никому, особенно госпоже Вэнь, о том, что он сюда приходил. Госпожа Вэнь строга и проницательна, да и ее отношение к... Словом, она не желает видеть моего друга в своем доме. Но я бы все же хотел представить вас друг другу. Вэй Усянь с интересом склонил голову и сложил на груди руки, без слов давая понять, что заинтересован и ждёт продолжения. Ши Цинсюань негромко хихикнул и толкнул тяжёлую дверь, перед которой они как раз встали. Та открылась внутрь с протяжным, смеющимся скрипом, и отрез золотистого света пролился по полу темного коридора. Ши Цинсюань мягко скользнул внутрь, махнув полой неброского ханьфу, и поманил за собой Вэй Усяня. Тот улыбнулся и бросился вслед за другом, не задумываясь для чего и куда его привели. В комнате было тихо и холодно. Несколько неровных свечей из орехового воска слабо горели, разливая вокруг себя жидкое золото сияния и тепла. Но их было мало, а сам свет мерцал слишком ничтожно и слабо, чтобы осветить всю комнату целиком, а потому, смешанный полумрак нет-нет да и скапливался по углам и щелям. Сама комнатка была обставлена просто и скромно, но была чистой и прибранной, если исключить несколько пар верхних одежд, разбросанных по поверхностям, да нестройные рядки пустых и полных бутылок с рисовым вином и байцзю. Вэй Усянь замер в дверях и с интересом завертел головой. Сперва ничего не привлекло его внимание, ничто не показалась чужеродным и подозрительным. И только после, когда Ши Цинсюань с радостным визгом метнулся в угол, Вэй Усянь углядел расплывчатый силуэт сидящего там человека. Последний же был высок и худ, облаченный в добротное платье из ткани темных оттенков. Ни его лица, ни каких-либо прочих деталей разглядеть пока не представлялось возможным. Ши Цинсюань замер и вдруг сделался каким-то виноватым и тихим. Он опустил голову и осторожно присел на краешек циновки, по-детски поджав ноги и сцепив руки между собой. — Извини, — сказал он негромко и как будто заискивающе. — Я помню, что ты не выносишь шум, Х... Мин-сюн. Неизвестный повел головой и сделал рукой некий жест, который, по всей видимости, означал, что Ши Цинсюаню не о чем переживать. — Кто это с тобой? — спросил он ровно и мерно голосом, который поболее всего был похож на степенное волнение черных вод на самой поверхности омута. Ши Цинсюань оборотился к Вэй Усяню и расплылся в широченной улыбке от уха до уха. — Братец Вэй! — позвал он задорно. — Закрой-ка дверь поплотнее и иди сюда. Я познакомлю тебя с Мин-сюном. Мин-сюн, я хочу представить тебе моего нового друга... если ты не против, конечно. Его зовут Вэй Усянь, и он такой замечательный, что просто чудо! Мы с ним очень похожи, будто у нас одна душа на двоих. Названный Мин-сюном издал насмешливый звук. — Мне и тебя одного всегда было много, — проговорил он как бы между прочим. — а двое таких будет равнозначно повторному прохождению резни в медной печи Тунлу. Ши Цинсюань метнул быстрый взгляд в сторону Вэй Усяня, и удостоверившись, что тот ничего не слышал, с облегчением выдохнул. — Не говори ничего об этом, — взмолился он, глядя на Мин-сюна большими глазами. — Он не должен этого слышать. Иначе он догадается. Тот же только лишь хмыкнул, вложив в один этот звук все то, что только мог подумать в связи с озвученной просьбой. Между тем, к ним присоединился и Вэй Усянь. С радостным, но несколько громким хихиканьем он схватил на бегу одну из свечей, и приблизившись со спины к Ши Цинсюаню, по-свойски опустил руку тому на плечо. Робкий язычок огня качнулся в порыве и осветил неровным светом до того момента остававшийся в тени угол. Взгляду не в меру развеселившегося Вэй Усяня предстало бледное, но привлекательное лицо небожителя, тонкое и холодное, как лик мраморной статуи. Иссиня-черные волосы, в контрасте с которыми лицо неизвестного казалось будто сияющим призрачно-лунным цветом, были собраны в прическу и убраны с лица. Да и весь вид этого божества выдавал в нем личность предельно собранную и серьезную, не терпящую глупостей и ребячества. И тем страннее от того было наблюдать его в добровольной компании с Ши Цинсюанем. — Рад назвать свое имя, Вэй Усянь из... — привычно заговорил назвавшийся, но осёкся, запоздало поняв бессмысленность подобного рода фразы. Прозрачные глаза светло-голубого оттенка прищурились, изучая лицо Вэй Усяня с ледяным интересом. — Я знаю тебя, — вдруг произнес гость равнодушно, но мягко. — ты тот талантливый мальчик из числа молодых заклинателей, с шестнадцати лет почитающийся не только, как один из числа самых одаренных юношей своего поколения, но и третий по красоте во всей Поднебесной. Ты тот, что был так наивен и благороден, что возомнил, будто способен спасти всех обездоленных и униженных. Ты тот, что отдал свою человеческую судьбу и драгоценную силу другому, а после пал жертвой безумия. Хорошо хоть, тебе было неведомо, что твоя жизнь с первого крика и часа рождения явила себя судьбой будущего небожителя, иначе ты отдал бы и ее очередному страдальцу. С тебя бы сталось, глупый и блаженный герой, в народе прозванный нечестивым Старейшиной Илин. Вэй Усянь замер, как окаменел, и веселые колкости в единую долю мгновения растаяли на его языке. Глухая боль, прорвавшись через едва затянувшуюся душевную рану, вновь засочилась, отмеряя тяжёлые капли вины и отчаяния. Усилием воли Вэй Усянь подавил в себе все горькое и ужасное, преследовавшее его по пятам, как позорная тайна проследует иные рода. Ши Цинсюань завозился и перевел странный взгляд, полный нерешительного осуждения и пугливой вины, с одного лица на другое. — Будет тебе, Мин-сюн, — сказал он негромко, но твердо. — Ты жесток. У него нет в запасе времени и мудрости, которые есть у других. Напоминать о таком столь юному существу так же бесчестно, как мстить неразумному ребенку за грехи рода. Тогда его безжалостный друг подпёр щеку рукой и невесомо усмехнулся, пристально поглядев на Ши Цинсюаня, самую малость сощурившись. — Иные до гроба остаются непонятливыми детьми, — проговорил он с расстановкой, особо наседая на последнее слово. — а иным и веков не хватит для потери младенческого простодушия. Ши Цинсюань вздрогнул всем телом и опустил голову. Душное, неприятное ощущение повисло в пространстве. Вэй Усянь глядел на притихшего друга и изнывал от беспомощности, не зная и не понимая, что сделать и как именно себя повести, чтобы разрядить ситуацию, причины которой он не мог ухватить. Однако разрешение случилось так же внезапно, как и накал — и вновь Вэй Усянь отметил это несколько запоздало. Мин-сюн поглядел с минуту на съёжившегося Ши Цинсюаня, а потом вдруг нахмурился, и склонившись к последнему, осторожно коснулся губами его макушки. — Извини, — проговорил он, и в его ровном голосе скользнули мягкие нотки. — И в мыслях не было причинять тебе боль. Ненароком вырвалось. Ши Цинсюань шмыгнул носом, но после сразу хихикнул, и как котенок, ласкаясь, ткнулся лицом в чужое плечо. — А как же братец Вэй? — протянул он жалостливым голосом. — Его ты тоже обидел! Или это было нарочно? Мин-сюн глубоко вздохнул. — И его тоже не нарочно, — успокаивающе заговорил он, будто нянька, возящаяся с шумным ребенком. — Но было бы правильно теперь перед ним извиниться! На этом моменте Вэй Усянь будто бы обрёл дар речи. — Целовать меня вовсе не обязательно! — воскликнул он, сопровождая свои слова коротким смешком. — Обойдусь без этого, правда-правда, спасибо большое. Уже если с кем целоваться, то я скорее поцелую братца Ши, тем паче, что он умеет обращаться в прекрасную деву, способную затмить своей красотой бессмертную славу наложницы Си. Мин-сюн дёрнул уголком жёсткой губы, а лицо его приняло странное, будто бы отрешённое выражение. Рядом с ним сдавленно хихикал раскрасневшийся Ши Цинсюань. — И в мыслях не было, — сказал Мин-сюн холодно. — Братец Ши, — проникновенно заговорил Вэй Усянь, чье безбашенное вдохновение уже пробудилось и теперь было воистину неудержимо. — скажи-ка, а кем тебе приходится этот подозрительный господин, как его там, Мин?.. — Мин И, — подсказал ему Ши Цинсюань. — он же Повелитель земли. — Вот-вот, именно, — продолжал болтать Вэй Усянь без тени смущения. — он самый, очень приятно. Но все же. А то неудобно выходит. Живёшь так себе, живёшь в чужом доме, обретаешь близкую душу, пускаешь в свою жизнь нового человека, обладающего массой достоинств и добродетелей, а также, бесценным навыком обращаться из юноши в девушку и назад. А тут выясняется, что у твоей близкой души есть ещё и некий друг подозрительный, против которого возражает даже хозяйка сего хлебосольного дома... — Вообще-то, только она, — ввернул свое Ши Цинсюань, слабо хихикая. Мин И же отрешённо пялился в потолок, будто бы и знать не знал двух остолопов по обе стороны возле себя. При этом у него, нет-нет, да и начинал в раздражении дёргаться глаз. — А чего это она возражает? — подозрительно сощурился Вэй Усянь. — Что, в таком случае, мог сотворить этот почтенный, в чьем лице я нахожу следы подозрительного? Ши Цинсюань тихо взвыл, давясь хохотом. — Мин-сюн — лучший из моих знакомых, — сказал он уверенно. Вэй Усянь картинно всплеснул руками. — Вот так дела! — с досадой выдохнул он. — А как же я? А как же все то, что было между нами? Неужто для тебя это все не более, чем пустой звук? Да ты жесток, братец Ши! Мин И резко поднялся на ноги, потирая виски. — Хватит с меня вас обоих, — произнес он устало и раздражённо. — Вэй Усянь, ты ещё хуже Ши Цинсюаня, хотя, нельзя не признать, в умении болтать всякий вздор вы похожи до ужаса. Ши Цинсюань закрыл руками лицо и ещё какое-то время продолжал беззвучно хихикать, будто бы ожидая, когда Мин И отойдет подальше. И лишь спустя какое-то время он склонился к самому уху Вэй Усяня и проговорил еле слышно, одними губами: — А ведь ты довел его, братец Вэй. В неприступном Мин-сюне заговорила ревность. И Ши Цинсюань вновь радостно захихикал. Вэй Усянь же, воспользовавшись создавшейся паузой, принялся все обдумывать. Он сидел, изобразив на лице веселое и бесхитростное выражение, но острый ум работал, как чудной, но отлаженный механизм: цедил крохи известного, соединяя их между собой. «Мин И, Повелитель земли, не тот, кем кажется, — помнится, проболтался Ши Цинсюань в веселую ночь их знакомства. — Он приходит, потому что обезумел настолько, что полюбил однажды причину своего проклятия». Вэй Усянь глядел в спину Мин И, стоящего у занавешенного окна, а сам все думал и думал. Было ясно, как день, что никакого Повелителя земли нет и в помине. Под личиной всегда хмурого и нелюдимого небожителя скрывался некто иной — а если как следует подумать и припомнить суть того самого разговора, то и вовсе, конкретный. В комнате Ши Цинсюаня с ними был демон, из тех, что будто бы лезут в волки, а все одно — собачий хвост выдает. Ради чего этот неизвестный гость из Третьего мира затеял подобного рода игру и вовсе не требовало отдельного разъяснения: Вэй Усянь отлично помнил путанное упоминание некоторой истории о проклятии, вине и любви. Теперь же и вовсе — все стало понятно. Вэй Усянь догадался, что некий демон был влюблен ни в кого-нибудь, а в самого Ши Цинсюаня. Тем же объяснялась и странная реакция последнего на разговоры на подобную тему, и некая напряжённость в взаимодействии этих двоих. Вэй Усянь наморщил лоб, припоминая каждую мелочь, произносившуюся при нем. Припомнил упоминание брата, убитого как-то и кем-то. Сравнил. Быстрой мыслью невольно мелькнуло, уж не этот ли демон в порядке отмщения стал причиной чужого несчастья... Но Вэй Усянь моргнул и одумался, решив не ворошить чужие дела глубже рассказанного. Ни к чему это. Ши Цинсюань, меж тем, легко подскочил с места, приблизился к Мин И, и обняв последнего, принялся что-то тому быстро-быстро рассказывать, заглядывая в глаза с трогательным интересом. — Братец Вэй! — радостно воскликнул последний, спустя пару минут. — Хорошая новость! Мин-сюн больше не сердится. А за такие дела надо выпить! Как ты считаешь? Часом или двумя спустя Вэй Усянь сидел подле небрежно разобранной постели, и покачиваясь из стороны в сторону, наблюдал, как засучивший рукава Мин И укладывает дремлющего Ши Цинсюаня. — Шел бы ты восвояси, а, старейшина из Илина? — вдруг произнес Мин И, даже не взглянув на Вэй Усяня. — Чего на полу расселся? Ещё и тебя укладывать я не нанимался. Вэй Усянь криво усмехнулся. — А я и не прошу, — сказал он на удивление ровно. — Но раз уж ты сам начал с любезностей. Скажи-ка, Мин-сюн или как там тебя, что за демон будет денно и нощно шастать на Небеса, будто ему здесь медом намазано? Рука Мин И на мгновение замерла в воздухе, а черты лица заострились. — А тебе не отказать в проницательности, почтенный старейшина, — произнес он, давя в интонациях неприкрытую издёвку. — Сам догадался или кто подсказал? Вэй Усянь фыркнул и сел поудобнее, подперев рукой щеку. — Сам, — откликнулся он, помедлив. — однако не без того, как прежде услышал кое-что о демонах, которым Третьего мира мало. Так что же. Что движет такими, как ты? Что это за демоны? Мин И коротко хмыкнул. — Полагаю, что совершенно безумные, — наконец ответствовал он. — И при этом, могущественные. Сам посуди. Во всех трёх мирах осталось лишь двое князей в ранге Непревзойденный, и оба они, побросав дела в Третьем мире, вьются ужами, чтобы сойти на Небесах за своих. Вэй Усянь издал удивленный возглас. — Вот теперь мы квиты, — сказал он, лукаво улыбнувшись и состроив на лице веселую гримаску. — Я понял, кем является Повелитель земли на самом деле. Так значит, я имею честь говорить с Черноводом? Мин И вновь усмехнулся, на этот раз чуть более остро и желчно. — И где же были твой острый ум и дивная логика, когда ты разбазаривал таланты и подставлялся под разящий меч интриганов? — спросил он, снова прищуриваясь. Вэй Усянь фыркнул, но удар снёс без гнева, будто его и не было вовсе. — И как же тебя ещё не разоблачили? — задал он резонный вопрос. — Смею предположить, что ты разгуливаешь по Небесам в таком виде уже больше ста лет. — Куда дольше, — кивнул головой Черновод. — Но ты не учел, что я не один такой, а значит, кому-то выгодно, чтобы боги ничего не знали, а моя мистификация продолжала жить даже после того, как утратила смысл. — И кому же? — вырвалось у Вэй Усяня. Черновод раздражённо поморщился. — Брось эту пагубную привычку спрашивать обо всем, что только не делается вокруг, — сказал он серьезно. — Такое поведение идёт разве что юным девицам, не обременённым излишним умом. С этими словами говоривший поднялся и вновь отошёл к окну. Вэй Усянь поразмыслил с мгновение и присоединился к нему. — Ума не приложу, чем я успел тебе не угодить, — начал он вдруг. — Мы едва-едва познакомились, а ты уже насмехаешься надо мной, поминаешь мои ошибки и неудачи, а после и вовсе, берешься поучать, будто старик-наставник своенравного ученика. Черновод бледно усмехнулся и покачал головой. — Мне нет до тебя дела, — сухо откликнулся он. — или почти нет. Так будет вернее. Окажись ты на моем месте, ставлю на свой прах, что и тебя донимали бы мысли такого рода. Видишь ли. Некогда, много веков назад, и я был живым человеком. Я был молод, счастлив, а моя судьба была истинным подарком Небес. Я имел все: любящую семью, красавицу-невесту, какой-никакой достаток, острый ум и талант. Моя линия жизни сулила мне сдачу государственного экзамена с первой же попытки, а если ты хоть сколько-нибудь смыслишь в такого рода делах, ты должен понимать истинное значение этого. Я был рождён, чтобы стать великим учёным, а после вознестись в зените своей славы и расцвете таланта. Вэй Усянь прикусил губу, обдумывая только что сказанное, где под шуршащим равнодушием скрывалась гнойная рана страшного значения и трагичной развязки счастливо начавшегося рассказа. — Догадываюсь, что твоя судьба не осуществилась, — сказал он осторожно, кинув на собеседника пронзительный взгляд. Черновод издал сухой и болезненный звук, похожий не то на хрип, а не то на смех. — А знаешь что, Старейшина Илин, — произнес он вдруг резко и ядовито. — Я ведь следил за твоей судьбой долгие годы. Услышал я о тебе впервые от речных гулей Цзяннань, а заинтересовался — после встречи с Черепахой-губительницей, которая, будучи существом древним и своенравным, все равно относится к моей части Третьего мира. Я видел, как безумие пожирает тебя, мягкосердечие и благородство подставляет и губит, а жестокость судьбы вкупе с человеческой подлостью не даёт тебе раскрыться в полную силу и показать, чего ты стоишь на самом деле. Временами, я видел в тебе себя. Сам посуди: рождённый быть богом стал демоном, вместо признания получил лишь ненависть и осуждение, вместо счастья — тяжёлое бремя безумия и голодную смерть в заточении. Как и тебя, меня погубили порождения Третьего мира, доведя до помешательства. Как и ты, я пал жертвой чужой интриги, стал необходимой и малой кровью во имя чужого успеха... Но даже ты был спасён и стал богом. Я живу много веков, и вижу, как тут и здесь спасаются блаженные и безумные, как вскрываются чужие интриги и как некая высшая сила останавливает руку безжалостных палачей, давая шанс на свободную жизнь ее стоящих. И только я один, как видно, был недостоин спасения. Только мою судьбу можно было извратить, изломать, и прежде выдрав с кровью и мясом, украсть для иной цели. Я не виню тебя, не держу обиды и не исполняюсь мучительной завистью, как это могло показаться. Я смирился с этим и свыкся, что несправедливость будет со мной до конца. Однажды я придумал отомстить кровью за кровь, но и тут судьба надо мной подшутила, переплетя нити тлеющих чувств, и смешав в моей душе ненависть и любовь воедино. Нет, я не завидую и не виню. Но я не могу не думать об этом теперь, видя тебя: павшего, обезумевшего, изломанного и брошенного, ставшего костяной ступенью на пути к кровавому трону, и тем не менее, стоящего передо мной в ореоле божественной благодати. Вэй Усянь с трудом перевел дух и вдруг ощутил, что потерял счёт времени, всецело поддавшись чужому рассказу, а теперь стоит, едва сдерживая крупную дрожь и ощущая горечь на языке и колючую боль в глазах. Не имея сил отвернуться, следил он, как Черновод вновь подходит к спящему Ши Цинсюаню, как садится возле него и задумчиво перебирает мягкие локоны, вновь и вновь касаясь их тонкими, гибкими пальцами. — А может... — начал Вэй Усянь, сам не зная, что хочет сказать. Черновод резко оборотился, и глаза его сверкнули во тьме двумя желтыми искрами. На мгновением густой морок свился вокруг него дымными кольцами, и сам он переменился. Вместе светлого небожителя на оторопевшего Вэй Усяня взглянуло величественное, но ужасное существо, худое и мертвенно-бледное, чья тонкая и блестящая от ручьями текущей воды кожа была туго натянута на скелет. Волосы разлились по плечам долгой волной и мерно зашевелились, извиваясь подобно сотням речных угрей. Лицо и повадка приобрели хищную и беспощадную манеру истинно демонического вида, а в ушах с холодным перезвоном качнулись долгие серьги, похожие на два золочёных рыбьих скелета. Мгновение длилось это кошмарное наваждение, а потом оно растворилось само по себе, и взгляду ошарашенного Вэй Усяня вновь предстало тонкое и отрешённое лицо Повелителя земли. — Подбери челюсть с пола, как уходишь надумаешь, — съязвил Черновод, и повернувшись к Ши Цинсюаню, погрузился в задумчивость, рассеянно поглаживая кончиками пальцев изгиб чужого лица. Вэй Усянь же молча взирал на эту картину, поневоле задумываясь, что происходит в душе у этого демона: веками страдающего в агонии смерти и ненависти, одинокого и несчастного, потерявшего все и не получившего с тех пор ни единого дара от жестокосердной судьбы. Каково это на самом деле: найти смысл лишь в мести, совершить ее, но осознать страшную истину, а потому, не обрести облегчения и покоя, а просто существовать, предполагая только века одиночества и удушающей боли, где нет ничего вовсе? Вэй Усянь предпочитал не думать о чем-то настолько ужасном и сумрачном. Поневоле на ум ему приходила и иная, полынная память, пахнущая горечью и водой, отзывающаяся сомнением в разуме и болью в страдающем сердце. Сам по себе перед внутренним взглядом возник и поплыл светлый и чистый образ призрачно-белой фигуры, затянутой в уборы вьюжной зимы, как в достоинство и оголённую строгость. Память точно и ловко отразила лицо, в породистой тонкости своей превосходящее многое в мире, а в твердости и недоступности являвшее себя подобно драгоценной породе нефрита. Долгое время Вэй Усянь запрещал себе вспоминать это лицо и ощущать на языке пронзительный вкус имени, похожий на две хрусткие снежинки и два ласкающих поцелуя. Лань Чжань. Имя вонзилось в самое сердце, отравляя все существо Вэй Усяня, опаляя и обжигая его, пронзая насквозь и разбивая на миллиарды захлёбывающихся в судорожном крике частиц. Имя застыло на кончике языка, а после, своенравно соскользнуло, устремилось в призрачную высоту великого Неба, тихо звеня и голубовато бликуя. Лань Чжань. Вэй Усянь в изнеможении закрыл глаза, судорожно вздохнул, и боль в сердце, пробудившись и развернув широкие крылья, оказалась разом и нестерпимой, и страшной. Он равно выдохнул, ощутив, что пламя любви идёт через все его существо накатом и громом, а потом вдруг улыбнулся сквозь слезы и покачал головой. Вэй Усянь не верил в саму возможность этой любви, а потом гнал ее от себя в злобном остервенении. Этим он был похож на прежнего Черновода, не знавшего как любить брата своего палача, как мстить, подменив в душе одно чувство другим и как любить, не умея рассчитывать на взаимность. Непохожие до смешного, сейчас они двое, Черновод и Вэй Усянь, имели великое множество общего, но не могли понять этого. А потому каждый молчал, отвернувшись в разные стороны и озаботившись только своими проблемами. Вэй Усянь вспоминал прошлое и тосковал по невозможному, думая, что с юных лет грезил Лань Чжанем и был бы не против совершить с ним совместно все, что угодно, а после в скомканном поцелуе отразить и сохранить на двоих одну-единственную, но действительно страшную тайну. Черновод глядел в спящее лицо Ши Цинсюаня и думал о немыслимо щедром подарке судьбы, что позволила ему в трепетном и малопонятным порыве прикоснуться к любви и искрометному счастью, которое жгло и терзало его, но было вот тут, рядом. Его любовь была изломана и пахла пролитой кровью, и этого было уже не изменить, не исправить. Но Черновод не смел даже думать, что могло быть иначе. Он метался между привычным отчаянием, виной и любовью, а потому, готов был вечность держать в руках малую часть возможной любви, неловко ограждая Ши Цинсюаня от образа косматого зла, который сам же и подселил в его душу. Внезапно Вэй Усянь оборотился и повел долгим взглядом по комнате. Лицо его было сухим и спокойным. В молчании он наткнулся взором на сгорбленную фигуру повелителя водных гулей. Вэй Усянь чуял, что между последним и Ши Цинсюанем отшумело нечто страшное и необъятное, памятное лишь из кратких упоминаний и чернильной глубины жгучей боли, разлившейся во взгляде и одного, и другого. Но Вэй Ин и думать не хотел о чужих неурядицах, поскольку, и его сердце не знало покоя. Вэй Усянь желал счастья своему ветренному другу, однако же, он понимал и другое — разбираться с чувствами Ши Цинсюань и Черовод должны сами, без помощи посторонних. И потом, у них как-никак были шансы завершить этот путь на скромной и всепрощающей ноте. Сам он подобной роскоши не имел. Тем более Вэй Усянь думал себе что-то такое, чем чаще он подмечал осторожную нежность, с которой Черновод прикасался к Ши Цинсюаню, а потому, смел надеяться, что в бесконечную пустоту существования этого демона проник всё-таки слабый луч чистейшего света.

***

Утро выдалось светлым и чистым, как ключевая вода. На высоком накате Небес мерно и плавно покачивались белые облачка, круглые и пушистые, похожие на венчики водяных лилий. Светлое сияние дня струилось, обнимая и охватывая благословенную Столицу Небес, и будто бы укутывая ее в уборы тончайшего шелка. Совершенный владыка Линвэнь сидела у письменного стола, ломящегося от высоких груд, стопок и башен из отчётов и документов. За ее спиной возвышались широкие окна, переливающиеся миллиардом сияющих бликов и открывающие завораживающий вид на утреннюю столицу. Вэй Усянь стоял напротив стола и взирал на совершенного владыку с радостным интересом. Золотисто-розовый цвет утра лежал на его лице. — Смею напомнить, — строго произнесла Линвэнь. — что на вас по-прежнему долг за тот ущерб, что был нанесен Столице и Небесным чертогам. Не хотелось бы вас торопить, однако же, я вынуждена поинтересоваться: коль скоро вы собираетесь выплатить возложенное на вас колличество заслуг? Вэй Усянь смущенно хихикнул и в затруднении почесал макушку. — Видите ли, — начал он с сомнением в голосе. — Я бы с радостью... Только вот... Совершенный владыка Линвэнь мягко усмехнулась. — Вы не знаете как, — проговорила она, не отводя взгляд от отчётов. — Понимаю. Не беда, я объясню вам. Любое божество имеет волшебные силы, которые приходят к нему через колличество верующих и искренность их подношений. Заслуга — это ни что иное, как палочка благовоний, зажённая в честь того или иного бога. Таким образом вам нужно заработать всего лишь... Тут совершенный владыка замолчала, и порывшись в отчётах, назвала сумму столь громадную и впечатляющую, что Вэй Усянь в ужасе схватился за голову и издал прерывистый возглас. Линвэнь прикрыла ладонью лицо и мягко усмехнулась. — К вашему счастью, в прошедшие месяцы были воздвигнуты пять или шесть храмов, славящих вас, — медленно проговорила она. — В них воскуриваются благовония и приносятся подношения. Сдается мне, коль вы решите в ближайшие сроки приняться за божественные дела, в скором времени с лихвой покроете долг. Глаза Вэй Усяня расширились, а рот приоткрылся в тихом недоумении. — Пять или шесть храмов?.. — переспросил он обескураженно. — Но откуда им было взяться? Да и кто станет молиться мне, проклятому Поднебесной Старейшине Илин? Совершенный владыка Линвэнь пожала плечами. — Мне это неизвестно, — ответствовал она. — Я знаю только то, что храмы есть, и люди в них возносят молитвы. Если вам нужно узнать ещё что-то, то только о новом чертоге, который был возведен неподалеку от дворца госпожи Вэнь по личному распоряжению Его Величества. Вам стоит отправится туда сейчас же, иначе получится неуважительно и бестактно. А после советую сразу же приняться за ваши непосредственные обязанности. На этом все. Не смею больше задерживать, господин Вэй. Последний же коротко, однако, не без почтения поклонился, и перед тем, как выйти вон, задержал пристальный взгляд на Линвэнь. Ее лицо было тонко и бесспорно красиво, как и у всех небожителей. Однако она была худа и строга, в деловитости и аккуратности оставляющая Вэнь Цин далеко позади. Она казалась усталой и затормошённой, а черты ее сдержанного лица хранили следы многих часов напряжённой работы. Вэй Усянь вышел из ее дворца, обременённый множеством разных мыслей, которые, однако же, с лёгкостью вытесняло искреннее недоумение. Вэй Усянь все думал и думал, но не мог даже отдаленно представить, кому бы могло придти в голову воздвигать в его честь храмы и жечь благовония. Следом за ним увязался некто из младших служащих совершенного владыки Линвэнь, которому, как оказалось, было велено сопроводить господина Вэй до его нового дворца. И надо сказать, дар Небесного Императора воистину превосходил все самые смелые ожидания и поражал воображение. Внешне он мог показаться сдержанным и неброским, однако, в его архитектуре крылась неоспоримая сложность и тонкость, а многие башенки, балконы и галереи были будто созданы для того, чтобы пленить душу подобного Вэй Усяню. Не без тайного удивления и восторга Вэй Ин вошёл под своды небесного чертога — стало быть — своего нового дома. Там было просторно и тихо, чисто убранные и вымытые до блеска поверхности сочетались с уютной простотой обстановки и сложной многочисленностью нестройно разбросанных комнат и соединённых между собой не столько широкими переходами, сколько тайными и угловыми дверями. Вэй Усянь почти что бегом миновал ряды светлых комнат, встречающих его гулкой и ласковой тишиной. Все вокруг было инкрустировано нефритом и ценными сортами дерева, выкрашенного в белую, золотую и красную краску. Потолки в некоторых из помещений имели под своими сводами причудливые кессоны, изукрашенные причудливой росписью и резьбой, все больше повторяющими образ сливового дерева в обильном цвету, феникса и извивающегося дракона. Вэй Усянь взлетел вверх по лестнице и обнаружил на верхних этажах ряд галерей, по стенам которых были выбиты сюжетные барельефы, несущие в себе сакральный и символический смысл. Вэй Усянь носился туда и сюда, в изумлении вертя головой, и ощущал себя малолетним ребенком, оказавшимся во власти истинно сказочного великолепия. Одна из комнат оказалась сравнительно небольшой и аскетичной в убранстве даже по меркам этого дома, в отделке которого как будто бы поучаствовал мастер со связанными руками, не имеющий дозволения изукрасить чертог в соответствии с привычным желанием Верхних Небес в лишний раз подчеркнуть свою властность и значимость. Вэй Усяню в глаза бросились огромные окна высотой чуть ли не от потолка и до самого пола, за которыми простирался столь роскошный и потрясающий вид на Небесную столицу, что и словами не описать. Вэй Усянь издал приглушённый вздох радости и удивления, а после, как заворожённый, приблизился к окнам. Так он стоял какое-то время, рассматривая покатые крыши, будто бы облитые солнечным золотом, и причудливые узоры тоненьких улиц, окаймлённых пышным цветением. Небесная синева охватывала, как обнимала, это дивное великолепие от края до края, смыкаясь высоко вверху наподобие купола и расползаясь ярким цветом трепетной прозрачности, схожей в своей технике с тушью. — Как вижу, во всем чертоге нашлось одно место, которое вам действительно по душе, — вдруг проговорил кто-то, и в голосе этого неизвестного плескалась забота и простота. — И это воистину славно. Признаюсь, мне самому по душе это вид. Вэй Усянь резко оборотился. Позади него стоял статный и гибкий юноша, одетый в траурные одежды простого покроя наподобие тех, что носят странствующие монахи-даосы во всех концах Поднебесной. Незнакомец был красив и довольно высок, а налитая сила в движениях и осанке выдавала в нем воина, да при том, мастера меча исключительных навыков. Его лицо и манеры были столь тонки изящны, что поневоле трепетное восхищение завладевало душой видящего его. Он стоял, сложив руки в мягком и скромном жесте, и при этом взгляд его глаз, похожих на самые ясные и чудесные звёзды, ласкал Вэй Усяня теплым, чарующим светом любви и благодати истинно божественного, возвышенного источника. Вэй Усянь оробел. С усилием он поклонился, не имея сил отвести глаз от прекрасного небожителя, обманчивого в своей скромности и простоте. — Благодарю вас, — отозвался он непривычно спокойно и тихо. Монах одарил его неожиданно мягкой улыбкой. — Значит, — сказал он учтиво и ласково. — Это вы — молодой господин Вэй, вознёсшийся столь триумфально и оглушительно. Прошла малость времени, а иные уже нарекли вас светлым заступником и сопроводителем заблудших и отчаявшихся душ. Иные же приписывают вам другое. В их понимании вы даёте высокое покровительство мечтающим изобретателям, для которых — ничто рамки достигнутого. Я воистину рад познакомиться с вами. Монах повел ладонью в лёгком и как будто указующем жесте, и Вэй Усяню бросилась в глаза алая нить, обвитая вокруг среднего пальца чужой руки. — Благодарю вас, — вновь повторил Вэй Усянь. — Стыдно сказать, но до этого мгновения я и знать не знал, каким титулом нарекли меня в мире людей и что известно растревоженным Небесам. Быть может, я рассчитывал на издевку, а получил восхваление, от того и слова подбираю с трудом. Монах покачал головой и задумчиво улыбнулся. — Лишь одного небожителя презирали настолько, что в уничижении нарекли мусорным богом, — сказал он чарующе-тёплым, струящимся голосом. — Но да то дело прошлое. В настоящем же не было дня, чтобы то или иное божество было осмеяно толпой и предано жестоким гонениям. И тем более вы, молодой господин Вэй, этого не заслуживаете. Вэй Усянь смешался и не знал как ответить. — Меня мучает это, — неожиданно для себя проговорил он, хотя до этого и в мыслях не имел говорить о чем-то подобном с едва знакомым ему небожителем. — поскольку я не понимаю, за что был одарен столь исключительной милостью. Я совершил бессчётное множество ошибок, на моих руках кровь, а мои действия привели к совершению многих трагедий. Разве может бог быть таковым? Улыбка монаха стала сочувственной и трепетно-кроткой. — Не смейте сомневаться в себе, молодой господин Вэй, — сказал этот завораживающий в своей простоте и изяществе незнакомец. — Небеса отнюдь не безгрешны. Многие из нас совершали ошибки и в дерзновенном желании тягаться с судьбой и жестокостью несовершенного мира породили лишь больше крови и боли. Вы милосердны и жертвенны, вы отдали всего себя на защиту других, а потому, были отмечены Небесами и избраны, как достойнейший из достойных. Вы стали богом, ибо люди нуждаются в том, кто утолит их печали и защитит блуждающие во мраке одиночества души. Вы были нужны им, и потому вы сейчас здесь. Не печальтесь. Вы осознали тяжесть совершенного вами, вы смогли прозреть и понять, что кровь некоторых из ушедших легла не на ваши руки. А грех незнания вы искупили жертвенностью и любовью, пойдя на все ради спасения невинных людей. Дайте им то, в чем они так нуждаются, и даю вам слово, ваша душа в скором времени излечится от скорби и ужаса. Вэй Усянь согнулся в поклоне. — Благодарю за науку, — сказал он торжественно. — Я слышу. И я понимаю. Этот Вэй Усянь сделает так, как вы ему предлагаете. Он понимает, что в этом и есть его смысл и цель. Уголки губ монаха затрепетали в улыбке. — Что ещё терзает вас, молодой господин Вэй? — спросил он как будто бы между прочим. Вэй Усянь стыдливо потупился. — О, — только и сказал он. — Вы так проницательны. Но я не знаю как заговорить о таком. Утонченное и нежное лицо монаха осветилось золотом внутреннего сияния. Неспешно он приблизился к Вэй Усяню и положил тому руки на плечи. — Я знаю, кто занимает ваши мысли и отравляет душу недоверием и призрачной грустью, — очень тихо проговорил он, весь становясь участием и ласковой негой. — Послушайте же меня, чтобы оставить на пороге былое. Этот мужчина дерзнул пойти против целого рода и ушел в изгнание, отстроив маленький храм у самого подножия горы Луаньцзан. Вэй Усянь прерывисто вздохнул и весь обратился в слух, мертвой хваткой вцепившись в гибкую руку монаха и сам не поняв этого. — Но отчего он поступил так опрометчиво и не схоже с самим собой? — спросил он в великом волнении. Монах-незнакомец опустил взгляд, но губы его улыбались. — Он любил больше жизни мужчину, что был огнем и росчерком света, но не умел признать этой любви и сказать о ней прямо, — наконец откликнулся он. — Теперь этого мужчины нет средь живых. Сперва он думал, что его любимый погиб, а потому, в помутнении и тоске скрестил клинки со старейшинами своего клана, поправ тем самым священный закон Сяо. После он повел себя недостойно, за что был наказан. Он не стал оставаться в доме своей семьи и ушел в добровольное изгнание сразу же, как оправился и смог ходить. Некое время назад он набрёл на маленький храм, и изображение бога показалось ему смутно знакомым. Так он вернулся туда, где осталось его сердце — к подножию горы Луаньцзан и возвел там скромный храм из двух крошечных помещений. И тем не менее, именно в этом храме не угасает огонь и не перестают воскуриваться благовония. Вэй Усянь издал прерывистый вздох и сам не заметил предательской слезы, сбежавшей по его щеке к шее. — А... — начал было он. — Дитя из дома Вэнь он забрал с собой, потому как видел в нем напоминание о любимом, — прежде вопроса нашелся с ответом монах. — Этого мальчика ждёт великое будущее, о нем не страшись. Немалое число богов к нему по-особенному благосклоны. Вэй Ин шмыгнул носом и быстро кивнул. — Спасибо!.. Спасибо вам... — только и смог сказать он, так как его голос позорно сорвался. Монах коснулся лица Вэй Усяня мягкой рукой и отер быстрым движением неловкие слезы. — Не плачьте, не надо, — сказал он понимающе и тепло. — И они, и вы будете счастливы. Вэй Усянь засмеялся как через силу. — Гэгэ! — раздалось внезапно в гулкой тишине комнат, разом нарушив застой воцарившейся атмосферы. И Вэй Усянь, и монах разом обернулись на звук. В комнату заглянул стройный юноша в обманчиво скромных одеждах дорогого покроя. Он удивлённо и подозрительно сощурился, глядя на растерянного Вэй Усяня, а потом, все осознав, обидно расхохотался. — Сань Лан, будет тебе, — укоризненно покачал головой монах, бросив долгий взгляд на смеющегося юношу. «Чудеса да и только, — мысленно отметил Вэй Усянь, не сводя глаз с названного Сань Ланом. — Демон. Ещё один. Не много ли демонов встречается мне на пути?» Вэй Усянь повел носом, вдыхая едва различимый аромат демонической ауры, который в силу необычности своих прежних занятий почуял бы и с расстояния выстрела, и при сильной простуде. А после он вдруг замер, разом припомнив все то, что слышал о слоняющихся по Небесам демонах и, как видно, кое-что для себя осознал. — Ваше величество! — воскликнул он, глубоко поклонившись. — Благодарю за науку! Нежное лицо небесного императора Се Ляня заалелось в лёгком смущении. Сань Лан же, напротив, широко ухмыльнулся и вошёл в комнату. — Гэгэ не должен утруждать себя излишними хлопотами, — произнес он уверенно. — Он и так делает для других слишком много. Пусть гэгэ не сердится, а пойдет с этим мужем и позволит ему о себе позаботится. А после, обратившись к недвижно стоящему Вэй Усяню, Сань Лан произнес с нахальной усмешкой: — Будьте здоровы, молодой господин Вэй, и до скорой встречи. Не сомневайтесь, мы ещё свидимся, и не раз. А пока, не смотрите так на меня и подберите челюсть — вы выронили ее впопыхах.