Порывы ветра и удары дождя на пути через горы

Через золотисто-пыльный прямоугольник двора бежал маленький мальчик, облачённый в холщовую ткань нижних одежд. Позднее утро разливалось от края до края небес, касаясь земли, как поцелуями, солнечными лучами. Мрачные и молчаливые отроги горы Луаньцзан были объяты туманом и подёрнуты смиренным молчанием. Некогда её узкие тропки служили пристанищем для мелких духов и демонов, карауливших в темное время тут и там ничего не подозревающих путников. Теперь же здесь стало тихо. Никто из нечистых не смел и близко подойти к горе, что близ Илина, даром, что слава о ней шла нехорошая, горькая. Но то меж людей, в их умах и пустых пересудах. Истинное же положение дел изрядно отличалось от кажущегося. Под сенью горы, у самых ее корней, располагался крошечный храм в один этаж вышиной. Как видно, некое другое строение изрядно улучшили и дополнили, обратив в священное место, чистое и ладное, несмотря на его небольшие размеры. Изящную четырёхгранную крышу устилала тёмная черепица, а углы подпирали деревянные столбики, выточенные, как видно, с усердием и мастерством чьей-то неутомимой рукой. Вход пролегал сквозь узкую дверь, выкрашенную алой краской, а там уже, в душистой, курящейся полутьме, выступал вперёд, представая во всей красе перед верующими, четырёхсторонний алтарь. Позади него возвышалась чудесная статуя, выточенная из дерева и расписанная позже с величайшей тщательностью и почтением. Статуя представляла собой образ юного божества, чье лицо ласково улыбалось, а движения будто бы замерших в шкодливой игривости рук стремились обнять весь мир и утолить звонкой радостью и теплом тяжёлое бремя печалей. У ног его покоились инструменты для письма и расчета, а за спиной, распрямляя и разворачивая долгие ветви, цвело сливовое дерево роскошным буйством неувядающей прелести. При храме жили двое: молодой настоятель и маленький мальчик, бывший своему защитнику и благодетелю кем-то заместо если не сына, то хотя бы младшего брата. Настоятель был статен и дивно красив, но при этом всегда нелюдим и погружен в глубокую думу. О нём знали лишь то, что он был усерден в работе, терпелив в обхождении и неутомим в истинно монашеском совершенствовании тела и духа. Никогда он не носил ничего, кроме глубокого траура и простого ханьфу из недорогой, но прочной и теплой ткани. На женщин и мир не глядел, с мужчинами не заговаривал, новостей и сплетен не знал, да и постичь не стремился. Единственное, что делало его человеком, была искренняя и трепетная забота о рано осиротевшем ребенке. Мальчик же, растущий при храме, был весел и жив, однако, послушен и скромен. В ту пору шел ему десятый годок, и звали его А-Юанем. Иногда он приходил в Илин, часто по рыночным дням в сопровождении своего покровителя, но иногда заявлялся и сам. В нем чувствовалась порода ребенка, рождённого кровью и призванием стать заклинателем великой судьбы. В женщинах и девушках он неизменно пробуждал сладкое умиление. Именно он, как можно было догадаться, и бежал тем солнечным утром наискось через задний двор скромного храма, силясь поймать яркую бабочку и рассмотреть поточнее. Однако же бабочка в скором времени улетела, будто бы ей наскучило забавляться с ребенком. А-Юань остался один. Некоторое время он ещё бродил по двору, с весёлым спокойствием ощущая, как перекатывается под ногами золотисто-красный песок, а после скользнул в тесную дверь заднего хода. Там, миновав узенький коридорчик, и пройдя мимо двери в крошечную пристройку, оказался он в храмовой зале, где денно и нощно не угасало пламя в бумажных фонариках и курились тяжёлые благовония. В этот час в храме было тихо и пусто, но А-Юань все равно прокрался на цыпочках к выходу, не решаясь повернуться к статуе бога спиной или отойти от стены. Наконец, он отворил дверь и вышел на улицу, глотнув свежего воздуха, пронизанного солнечным светом и напоённого лазурью небес. У входа в храм обнаружился и настоятель, который вооружился некоторыми инструментами и чинил прохудившееся крыльцо. Рукава его сорочки были закатаны, а лицо хранило следы продолжительного, однако, размеренного труда. Когда А-Юань приблизился, отшельник поднял голову и поглядел на него долгим взглядом, в котором смешались тихая грусть и едва различимая нежность. — Я почти закончил, — сказал настоятель, обращаясь к ребенку. — ступай пока, подмети в храме. После мы с тобой воскурим благовония нашему милостивому божеству в знак преданности и почтения, а после станем обедать. Порыв шаловливого ветра налетел на них со спины, и траурное ханьфу отшельника, перекинутое через низкий забор, всколыхнулось и надулось в рукавах, как паруса маленькой лодки. А-Юань упёрся руками в колени и поклонился, быстро кивнув. Потом он оборотился и побежал назад в храм — исполнять поручение. Там, в сонливой и бархатной полутьме, озаряемый лишь красноватым огнем, льющимся из фонариков, малыш А-Юань тщательно подметал пол, елозя по углам старой метёлкой. Быстрые огоньки света, ещё более яркие и завораживающие в контрасте с жёскостью плотных теней, играли на деревянном лице божественной статуи, и от того она казалось живой. А-Юань за последние годы привык видеть лицо вечно юного и веселого бога, характерно щурящего глаза и приподнимающего уголки губ в принимающей, теплой улыбке. Однако же раньше мальчика преследовало неясное и тихое чувство знакомости божественного лица. Он не мог дать этому имени и постичь природу своего узнавания, однако оно жило в нём какое-то время, пока взгляд не замылился окончательно. В ту пору А-Юаню казалось, будто он позабыл нечто важное и дорогое, но память молчала, будучи не в силах одарить его хоть какой-либо подсказкой. Закончив подметать полы, А-Юань юркнул в заднюю дверь, отгороженную ширмой. Крадучись и будто бы опасаясь, что отшельник с улицы расслышит его шаги и разгадает намерения, он прокрался в крошечное помещеньице, застеленное циновками. Прикрыв за собой дверь и прислушавшись, А-Юань быстрым шагом приблизился к одному из углов и отодвинул две хлипкие доски, потянув за наиболее расшатанную из них. И вновь он замер на какое-то время, ощущая колкую дрожь в руках и вслушиваясь в жужжащую тишину. А после А-Юань засунул обе руки в открывшееся подполье и шарил так, пока его пальцы не нащупали нечто твердое и холодное. Тут он дёрнул что было силы и вытащил на поверхность длинный и тонкий клинок завораживающей работы в искусно отделанных ножнах, светлый гуцинь, перетянутый серебряными струнами и чёрную флейту, расколотую надвое, с опалённой алой кистью на одном из концов. Некоторое время А-Юань сидел в боязливом безмолвии, разложив сокровища перед собой и стыдливо любуясь ими. Он наткнулся на все эти вещи около года назад, и с тех пор не единожды доставал их украдкой, подолгу держа в руках, трогая и любуясь. Он догадывался, что с ними связано нечто давнее и глубокое, некая тайна, источившая душу молчаливого настоятеля. А-Юань был слишком мал, да и как говорил сам отшельник, в детстве перенес страшную хворь, изломавшую его память. Быть может, в его собственных воспоминаниях некогда тоже была часть этой тайны, привкусом крови и горечи оставшейся на вещах. Но А-Юань ничего не мог вспомнить, а потому понятия не имел, кем являлся его защитник и покровитель, откуда он прибыл и кем был до того, как удалился от мира и сделался настоятелем храма. Быстро, будто решившись, А-Юань протянул руку и вынул клинок из ножен не более, чем на ладонь. Холодное и светлое лезвие блеснуло завораживающим свечением, запело и зазвучало, окрашиваясь слабым потоком духовной энергии. А-Юань в испуге вернул клинок в ножны и сбросил в подполье. Некое время он просидел в недоумении, переводя дух и желая унять громко стучащее сердце. После он со вздохом поднялся, отправил к клинку сначала гуцинь, а после и разбитую флейту, вернул доски на место и тщательно укрыл сверху циновкой. Справившись с этим, А-Юань помотал головой, оправил одежды и вприпрыжку бросился назад, в помещение храма. Ещё издали, только приоткрыв боковую дверь, он услышал голос отшельника и замер, снедаемый любопытством. Медленно выглянув из-за ширмы, А-Юань не без удивления обнаружил, что настоятель стоит перед статуей божества на коленях, и по щекам его катятся слезы. Малыш присел на пол, подперев подбородок руками, и прислушался, вдруг испугавшись и решив не давать знать о своем присутствии. Отшельник же молча смотрел на прекрасную статую, временами в изнеможении опускаясь и упирая взгляд в пол, но каждый раз вновь поднимаясь и принимаясь бормотать что-то малопонятное. Речь шла о прощении и любви, о принятии и снисхождении. А-Юань зажал рот ладонью, чтобы задушить удивленный возглас. Он слушал шёпот настоятеля, и чем дальше, тем страшнее становилось его сбивчивое бормотание. А-Юань не знал, что и думать, а потому, просто сидел и смотрел в высокий потолок, вдыхал сладкие благовония и терпеливо ожидал, когда отшельник закончит со своей странной молитвой и сам его позовет. ...А меж тем, к старым воротам, коими и начинался Илин — маленький городок у подножия горы Луаньцзан, подошло четверо путников. Все они были молоды, и как видно, легки на подъём. Со стороны могло показаться, что это молодые представители двух разных родов решили отправиться в неизвестное никому, кроме них самих, путешествие. Во всяком случае, так решили жители Илина, когда путники остановились у дверей первого попавшегося трактира. Компания была одета просто, однако же, хорошо, по всему видать — дети богатых родителей. Их ханьфу неброских цветов реяли на ветру, а пряди волос то и дело выбивались из несложных пучков, увлекаемые порывами веселого ветра. Все четверо путников были высоки и белокожи, однако, ни в их лицах, ни в их голосах не было ничего исключительного. Девушек нельзя было назвать ни красавицами, ни дурнушками, а юноши были несколько помяты и простоваты в чертах, чтобы привлечь хоть какое-то внимание поселянок. Про каждого из пришедших можно было сказать только то, что в чем-то они были попарно схожи. Двое из них остались стоять у порога, и при этом у девушки вид был настолько скучающий и раздраженный, что ее брат лишь раз за разом произносил какие-то тихие и ласковые слова, будто бы уговаривая ее не сердиться и простить спутникам их крошечную слабость. Двое других же, напротив, давясь смехом и шумно переговариваясь, вбежали в трактир и наперебой загалдели, споря сколько и чего взять на дорожку. Они переругивались так бесстыдно и громко, что поневоле обратили на себя чужое внимание. — И бывают же на свете такие дурные и невоспитанные девицы, — покачала головой какая-то старуха, и отворотившись, неодобрительно цокнула языком. — А братец её тоже хорош! — поддакнула другая. — Что за дурновкусие? Что за отвратительные манеры и отсутствие хотя бы мало-мальского понимания, где они оба находятся и какое впечатление производят. И кто только воспитывал этих ужасных детей? И потолковав ещё какое-то время между собой схожим образом, старухи сошлись во мнении, что нынче молодежь вся сплошь пошла дурна и невыносима, и — о Великие Небеса! — куда катится Поднебесная? Порешив на этом, они разом утратили к путникам интерес. А те с громким хохотом выскочили на улицу, и содрав печати с глиняных кувшинов, принялись пить с горла пряное рисовое вино, то и дело давясь, обливаясь и выхватывая сосуды друг у друга. За этой веселой возней некоторое время наблюдали их спутники, а потом строгая девица не выдержала. Она поднялась и резко окрикнула и одного, и вторую. — Уймитесь вы, ради Небес! — увещевала она их. — Ши Цинсюань! А ну брось это дело, и коль вырядился девицей, будь добр, не веди себя так, будто ты в Весеннем доме родился. И В... И дружку своему передай, чтобы он кончал верещать на всю улицу. Таким вот незамысловатым образом без лишних слов стала понятна вся причудливость ситуации: четверо небожителей, троих из которых суматошный Илин помнил ещё во время земного пути, стояли у городского трактира солнечным полднем одного ничем не примечательного дня в самый разгар часа Лошади и пререкались на чем свет стоит по той только причине, что двоим из них сделалось невтерпеж вести себя сдержанно и прилично, а потому, они решили не уходя с места проверить на крепость нервы простых обывателей. Наконец, золотистая пыль осела на дороге, а почтенные господа-странники убрались восвояси. Они прошли городишко насквозь по главной улице и удалились, держа путь к подножию горы Луаньцзан. — Братец Вэй! — проговорил вдруг Ши Цинсюань, закидывая руки за голову и смеясь грудным, щекочущим смехом в переливе женского голоса. — Сдается мне, мы держим путь в твой храм, что был построен чуть больше пяти вёсен назад на этом самом месте. Яркая и сияющая улыбка Вэй Усяня блеснула росчерком молнии на чужом лице, ненадолго украсив его. — Так и есть, — не стал спросить он. Ши Цинсюань наморщил нос и игриво хихикнул. — Ой, братец Вэй, какой ты у нас теперь страшненький! — обрадовался он. — Я только сейчас разглядел. — Ой, братец Ши! — в тон ему отозвался Вэй Усянь. — Какой ты оказывается... девушка. И они, переглянувшись, расхохотались, как умалишенные. Вэнь Цин устало покачала головой. — Как я понимаю, вы оба порешили забыть о всех правилах и делах, чтобы вдоволь порезвиться во Втором мире, — проговорила она. — К сожалению, себе я не могу ничего такого позволить. А потому, вынуждена вас покинуть. И с этими словами она коснулась плеча молчаливого брата, который только и успел кивнуть головой на прощание, и растворилась в воздухе. Вэнь Нин остался стоять один, глядя прямо перед собой ничего не выражающим взглядом. — И от чего братец Вэнь такой странный? — удивлённо прошептал Ши Цинсюань Вэй Усяню на ухо. Тот тихо хмыкнул. — Он стоит между двумя мирами, — негромко заметил он. — Вэнь Цин, вознёсшись, забрала брата с собой, так? — Так, — подтвердил Ши Цинсюань. Вэй Усянь ударил одну ладонь о другую. — В этом и дело! — сказал он запальчиво. — К этому моменту Вэнь Нин уже не был живым человеком. Видишь ли, его убили люди из... одного богатого и властного клана — ни к чему сейчас углубляться в это и называть их по имени. Вэнь Цин тогда едва не обезумела от горя и ужаса. И так уж случилось, что с ними в то время оказался и я, уже ступивший на путь тьмы и пожираемый бесконечным безумием. Словом, я нашел способ воскресить Вэнь Нина, и при том, поднять не только смертную оболочку, но и пробудить разум. Однако при вознесении повреждённая смертью и черным искусством душа надломилась. Вэнь Нин, как и прежде все понимает, вот только ему с каждый годом становится всё сложнее концентрироваться на деталях и много говорить обо всем, что только не взбредёт в голову. Ши Цинсюань наморщился, обдумывая сказанное. Потом вдруг встряхнулся, и подбежав к растерянно улыбнувшемуся Вэнь Нину, потянул последнего за рукав ханьфу. Другой рукой он ухватил и Вэй Усяня, но того почему-то за волосы. — Ай! — только и смог выдохнуть Вэй Усянь. — Айда, кто быстрее до храма! — засмеялся Ши Цинсюань и радостно взвизгнул, подставив лицо теплой ласке солнечных лапок-лучей. И они трое действительно побежали наперегонки, смеясь, как малые дети, и подзадоривая друг друга. Быть может, все дело было в их бессмертной природе — ведь только истинно мудрые и огражденные от суеты человеческого бытия в тлене и пыли земли могут позволить себе смех и ребячество, недоступное многим другим. У самых ворот они замерли и простояли какое-то время, переводя дух. Вэй Усянь слышал стук живого сердца в физической оболочке, и при этом скрытая чарами сила божественной благодати билась и циркулировала во всем его существе. И ему казалось, что в мире сложно найти нечто схожее с подвешенной теплотой подобного ощущения. Очень медленно, как бы желая при случае не спугнуть возвышенной строгости тех настроений, что обыкновенно царят в храмах, пошли они по неширокой тропинке, уходящей несколько круто наверх, в горы. У самой двери, ведущей в святилище, им повстречались две женщины в изящных ханьфу из дешёвого шелка. Они тихо шептались, то и дело поглядывая по сторонам. — Сестрицы! — обратился к ним Ши Цинсюань, махнув рукой в несколько вольной манере. — Не подскажите ли вы мне, чей это храм и какому богу в нем поклоняются? «Твои слова были как будто оскорбительны и обидны, — фыркнул Вэй Усянь, прибегнув к разговору по духовной сети. — Как можно так!.. При живом божестве рядом!..» «Ну так и что ты встал подобно столбу, божество? — беспечно отозвался Ши Цинсюань, и звук его голоса в голове Вэй Усяня звенел и журчал, полнясь заразительным смехом. — Шёл бы в святилище, а ещё лучше, сразу на Небеса — исполнять пожелания этих очаровательных дев!» Вэй Усянь отвернулся и искусно скрыл весёлый смешок. Девицы, меж тем, оглядели каждого из прибывших и сосредоточились на Ши Цинсюане. — Этот храм посвящен Светлому Заступнику Отчаявшихся и Заблудших — Вэй Усяню, — наконец проговорила одна из девиц. — Некогда этот господин жил здесь и, говорят, был поразительно добр со всеми маленькими и обездоленными. После он вознесся в небесные чертоги, а потому, если прийти в его храм с горестью и болью на сердце, то он услышит и облегчит страдание. «Ишь ты, — лукаво прозвучало у Вэй Усяня в голове. — знатный титул, ничего не скажешь. У тебя, братец Вэй, губа не дура и скромности целые рукава!» Последний же слегка улыбнулся и незаметно пнул Ши Цинсюаня ногой. — Благодарим вас, сестрицы, — произнес он ласково, обратившись к девицам. — Раз так, сдается мне, что этот бог в скором времени услышит голоса ваших сердец и поможет в разрешении горестей. Ну, будет, будет, мэй-мэй. Идём. Помолимся светлому Заступнику Вэй Усяню, чтобы он ниспослал тебе скорейшее разрешение от душевного недуга. Как думаешь, если я скажу ему, что моим великим страданием является необходимость созерцать кислую физиономию Хэ Сюаня, этот бог сделает так, что вы с ним в конце концов свяжете друг друга узами брака и исчезнете с глаз моих?.. Несколько позади раздался приглушённый звук. Это смеялся Вэнь Нин, будучи не в силах более сдерживаться. — Молодой господин Вэй, вы по-прежнему столь веселы и дерзки в обхождении, что слушать без смеха не выйдет! — воскликнул он шепотом, стремительно сокращая расстояние между собой и двумя спутниками. Однако Вэй Усянь ему не ответил, так как именно в этот момент был вынужден отбиваться от несильных шлепков, которыми от души награждал его Ши Цинсюань. — Господа, — прервал их весёлую суету негромкий, но сдержанно-строгий голос. — да будет вам известно, что вы ступили на землю священного храма. Чем могу помочь? Вэй Усянь и Ши Цинсюань, которые, как казалось, ещё мгновение — и непременно бы подрались, разом замерли и повернулись на звук. Вэнь Нин протиснулся между ними и отвесил церемонный поклон, сложив руки перед собой. — Прошу простить моих друзей, даочжан, — проговорил он покаянно. — Они славные люди, пусть иногда и забываются. Клянусь вам, мы вошли под своды этого святилища без дурного умысла, питая глубочайшее уважение к обитающему тут божеству. Мы не из тех, что берут на себя дерзость хулить священные места и поджигать храмы, воображая, будто бы Благословение Небес стоит ниже, чем дурная молва, придуманная завистниками и клеветниками в адрес молодого господина Вэй ещё при жизни... Однако в одном вы правы, мы набрели на ваше святилище абсолютно случайно. Мы сбились с пути, устали и проголодались, а потому, решили зайти к вам. Мы рассудили, что настоятель храма, чей бог помогает всем заблудшим и оказавшимся в беде, не выставит нас за порог... Вэнь Нин собрался сказать что-то ещё, но поднял взгляд, да так и замер, будто бы все слова разом истёрлись из его памяти. Ши Цинсюань удивлённо поглядел на него, не понимая, что могло стать причиной такой перемены. Он повернулся к Вэй Усяню, желая сказать ему что-то, но и тут его ждало нечто странное. Вэй Усянь стоял сам не свой, стиснув руки до боли и поджав губы в тонкую линию. Лицо его было смертельно бледно, а глаза странно, болезненно полыхали. Настоятель задумчиво кивнул головой и отворотился. — Следуйте за мной, — сказал он. — в монастыре не так много места, но вам найдется где отдохнуть. Если вы голодны, я скажу А-Юаню принести вам поесть. Вэй Усянь крупно вздрогнул всем телом. Ему вдруг мучительно вспомнилось, как несколько лет назад Небесный Владыка Се Лянь поведал ему о судьбе Лань Чжаня, ушедшего от мира и ставшего настоятелем маленького храма, что у подножия горы Луаньцзан. До той минуты это знание ненароком выскользнуло из памяти, позабылось. Теперь же оно вспыхнуло вновь, сияя красками полудня и переливчато отражаясь в беспокойной душе. Только увидев, Вэй Усянь запоздало понял, куда пришел так неожиданно и бесцеремонно. И теперь он глядел в холодное и прекрасное лицо того, кто некогда был Вторым молодым господином и гордостью клана Лань. Знакомые черты, чьё нефритовое свечение успело смазаться в памяти, врезались в нее теперь с новой силой, нещадно мучая и кромсая, впиваясь в робкую душу миллионами обжигающих игл. За время разлуки, если это только можно было назвать таким словом, Лань Чжань будто бы мучительно постарел. Тень великой скорби и глубокой печали лежала на нём, а траур простого монашеского одеяния указывал на некую душевную трагедию и годы непроходящего горя, следующего по пятам за тем, кто некогда был одним из самых талантливых заклинателей поколения. «Он любил больше жизни мужчину, что был огнем и росчерком света, но не умел признать этой любви и сказать о ней прямо...» — разом пришли Вэй Усяню на ум слова, коими одарил его Владыка Небес. И теперь Вэй Усянь жестоко ругал себя за долгое промедление. От чего он не отправился на поиски Лань Чжаня сразу же, как услышал об этом? От чего усомнился и гнал прочь саму мысль о возможной взаимности чувств, рождённых в душе Вэй Усяня одной далёкой весной, в самую пору юности и цветения? Как мог он позволить Лань Чжаню пребывать в сомнениях и страдании и почему страшился прямо взглянуть на молитвы, которые приходили на Небеса от него? Вэй Усянь чувствовал себя теперь идиотом, да так оно и было, пожалуй. — Даочжан! — заново воскликнул Ши Цинсюань, осознав, что оба его спутника вступать в беседу более не планируют. — Простите нас за недостойное поведение! Не нужна ли вам помощь? Будет дурно, если мы отяготим вас своим пребыванием и ничего не оставим взамен. Настоятель замер, прислушиваясь к его словам. — Мне ничего не нужно, юная госпожа, — наконец откликнулся он. — Но коль вы будете настаивать... Что же. Воскурите благовония в честь божества, которому молятся в стенах этого храма. Мудрые говорят, что людские молитвы идут на благо их богу. А у меня нет другого желания, кроме как, чтобы он был счастлив. Ши Цинсюань слабо улыбнулся и хотел было что-то ответить, но как назло оступившийся Вэй Усянь навалился на него сзади и не дал ничего сделать. — Что это с тобой сегодня? — раздосадовано спросил Ши Цинсюань, морщась и тут же стараясь как можно более ненавязчиво отпихнуть от себя Вэй Усяня. — Верность последователя вскружила голову? Тот лишь нервно хихикнул и покачал головой. Ши Цинсюань непонимающе причмокнул губами и собирался было пойти вслед за отшельником, но Вэй Усянь схватил его за запястье, удерживая. Вэнь Нин тоже не двигался с места. Он медленно повернул голову и крайне выразительно поглядел в глаза Вэй Усяню. Последний сразу же отвёл взгляд, скрипнув зубами. — Может, вы двое всё-таки объясните мне, что происходит? — сердито выдохнул Ши Цинсюань, понижая голос до шёпота. Вэнь Нин смущённо переступил с ноги на ногу. — Видите ли, господин Ши, — начал он. — настоятель... Он не совсем настоятель... Точнее, сейчас-то да, но раньше... — Это Лань Чжань, — неожиданно твердо произнес Вэй Усянь, в чьем голосе послышалась дрожь. Ши Цинсюань наморщил лоб, припоминая. — Кто это? — спросил он удивлённо. — Не припомню что-то такого... Лань Чжань, Лань Чжань... Хм. Ох! Глаза Ши Цинсюань расширились в изумлении. — Это тот самый? — спросил он трагическим голосом. Вэй Усянь болезненно кивнул. — Во дела, — вздохнул Ши Цинсюань и ободряюще сжал плечо друга. — Нехорошо получается. Но именно в этот момент настоятель, успевший дойти до ширмы в самом конце помещения, обернулся и смерил непрошеных гостей долгим взглядом. Вэнь Нин пошевелился и сделал шаг в сторону. Вэй Усянь тоже помотал головой, и будто бы ему действительно от этого полегчало, несколько прояснился в мыслях. Он глубоко вздохнул и поплёлся вослед за монахом, увлекая за собой все ещё озабоченного нежданно свалившимися на голову размышлениями Ши Цинсюаня. Они прошли сквозь узкий проход и вскорости оказались в небольшой комнатке, в которую через небольшое окошко проникал дневной свет. Настоятель молча проследил взглядом за ними, а после вышел, так ничего более не сказав и не удостоив гостей каким-то особым вниманием. Ши Цинсюань с размаху плюхнулся на циновку, подобрал подол верхних одежд и заёрзал, устраиваясь поудобнее. — Молодой господин Вэй, — сказал Вэнь Нин, нарушая затянувшееся молчание. — Второй молодой господин Лань выглядит несчастным. — Сам вижу, — хмуро отозвался Вэй Усянь и принялся расхаживать взад-вперёд из угла в угол. — но не могу же я просто так пойти и поговорить с ним? Что я ему скажу? А если ему встреча со мной будет не к месту и не в радость? Да и посуди сам: Небесам строго-настрого запрещается вмешиваться в дела смертных. Я не могу просто так взять и предстать перед ним в своем истинном воплощении. В конце концов, есть ли во всем этом смысл? Теперь, когда он — смертный человек из плоти и крови, а я — бессмертное и осенённое благодатью божество, стена между нами ещё более высока и неприступна, чем прежде. Так есть ли смысл? Если я являюсь ему однажды, я сделаю только хуже. Он ведь загубит себя, проведет жизнь в бесплотном мечтании, теша себя неясной надеждой! Ши Цинсюань внезапно хлопнул ладонью об пол и тонко улыбнулся. — А если ты этого не сделаешь, он проведет жизнь в бесплотном мечтании, изнывая под тяжестью вины, — сказал он, как отрезал. Вэй Усянь схватился за голову и издал прерывистый звук, более похожий на жалобный стон. — Я не могу! — воскликнул он, в изнеможении опускаясь на циновку. — Я не знаю! Но в этот момент дверь растворилась вновь, заставив всех участников этого спора встрепенуться и замолчать. В комнату протиснулся мальчик лет десяти от роду. Он был ещё очень мал, однако же, белокож и большеглаз, а черты его лица уже сейчас казались утонченными и прекрасными. Не нужно было и пяти возов, полных наукой, чтобы увидеть: в жилах этого ребенка течёт кровь некой благородной семьи. Мальчик внёс поднос с мисками и приборами, поставил его на низенький столик, стоявший посреди комнаты и поклонился всем присутствующим. — Настоятель присоединится к нам за трапезой позже, — серьёзно и со значением произнес он. Вэй Усянь глядел на ребенка расширенными глазами, будто бы не имея сил отвернуться. Руки его подрагивали. Побелевшие губы шептали едва ли различимо, раз за разом повторяя только одно: «А-Юань, А-Юань, А-Юань...» Он обернулся и поглядел на Вэнь Нина, а после перевел взгляд, одними глазами указывая на ребенка. Тот понял все верно и кивнул с тем особенным выражением, которое ясно давало понять о глубоком внутреннем переживании, похожем на смешение радости со скорбью. Разумеется, и сам Вэнь Нин, и его сестра в силу божественной природы были осведомлены о судьбе каждого из своих родичей, да и Вэй Усянь знал о судьбе малыша А-Юаня, к которому был так привязан. Однако видеть его вживую теперь для них обоих было и радостно, и тяжело. Ши Цинсюань весело улыбнулся и украдкой ущипнул Вэй Усяня за руку. — Благодарим за гостеприимство, — выдавил из себя тот, поклонившись. Они расселись вокруг стола, однако, притрагиваться к пище не спешили. А-Юань сидел ровно и смотрел прямо перед собой, как видно, стесняясь обществом малознакомых людей. Вэй Усянь же, напротив, не сводил с него взгляда, ощущая с мало-помалу растущим отчаянием, что перед лицом памяти и теплотой скорбящего сердца не властно ничто, ни выдержка, ни доводы разума. — Как твое имя, дитя? — невинно поинтересовался Ши Цинсюань, поглядев на ребенка прямо и ласково. — Откуда ты здесь? Ты слишком пригож, чтобы быть обычным подкидышем из маленького храма, что стоит близ крошечного городишки. — Мое имя А-Юань, благородная госпожа, — степенно, совсем как взрослый, откликнулся мальчик, практически никак не реагируя на прочие замечания. — Я живу здесь, у горы Луаньцзан, сколько помню себя... При этих словах Вэй Усянь вздрогнул и кашлянул. —... К сожалению, в раннем детстве я перенес некую болезнь, — продолжал между тем А-Юань. — а потому, не помню откуда я родом, где и как родился, кем были мои отец и мать и живы ли они до сих пор. Я помню лишь этот храм и статую доброго бога, помню настоятеля и торговок из Илина, к которым мы ходим за рисом и овощами. Я знаю свое имя, потому что так меня зовёт настоятель, но я не могу поручиться, что так же был наречен при рождении. Моей фамилии он не называл никогда, а потому, я не знаю, кем являюсь по крови. Его имени я тоже не знаю. Вэй Усянь слушал его с интересом и горечью, изнывая от желания принять истинный облик и поговорить по душам и с возлюбленным, и с ребенком, которого некогда полу-шутя, полу-всерьёз называл своим сыном. И время текло для него мучительной тишиной, отмеряя каплю за каплей. Конец этому пришел неожиданно. Дверь отворилась повторно, и вошёл Лань Чжань. Кивком головы он поприветствовал всех собравшихся и предложил приступить к трапезе. Вэй Усянь взирал на него из-под полуопущенных ресниц, не желая быть обнаруженным. Он был не в том положении, чтобы разглядывать кого-то с абсолютным бесстыдством и не думать о грядущих последствиях. Однако он не мог не восхищаться ледяной тонкостью и естественным совершенством чужого лица, великолепную и возвышенную породу которого нельзя было скрыть ничем, ибо оно озарялось, подобно жемчуга в грязи, еще более сильным внутренним светом. — Откуда вы? — вдруг нарушил молчание Лань Чжань, оторвав взгляд от мисочки с рисом и бегло оглядев присутствующих. — И куда держите путь? — Мы идём с запада, — не моргнув глазом, соврал Ши Цинсюань, изображая на своем миловидном лице самое тихое и трогательное выражение из возможных. — там находится небольшое поместье нашего рода. Мы небогаты, однако, на жизнь не жалуемся. Я и мой брат — меньшие дети в семье. А этот братец прибился к нам по дороге. А наш путь не имеет конкретной цели. Мы хотим поглядеть на людей, показать себя и узнать воистину ли центральные земли великой Поднебесной полнятся нечистыми тварями и прославленными родами искушённых в искусстве борьбы заклинателей. Лань Чжань неодобрительно покачал головой. — Дурное, — произнес он. — Глупо и недостойно проводить в праздности отведённое вам время. А уж бродить где вздумается без оружия и защиты — и того хуже. Одумайтесь и возвращайтесь назад, покуда целы. Вэй Усянь несдержанно хмыкнул. — Стало быть, мы прошли этот путь напрасно? — сказал он, изображая обиду. Лань Чжань сухо кивнул, вновь возвращаясь к еде. — А от чего даочжан уверен, что мы в случае чего не сможем за себя постоять? — спросил Вэй Усянь, не то чтобы желая подразнить Лань Чжаня, как это случалось ему делать раньше, а подчиняясь привычке. Однако Лань Чжань продолжал жевать рис, как прежде он выводил тушью черты иероглифов, сидя в библиотеке Гусу: размеренно и с достоинством. — Даочжан! — позвал Вэй Усянь насмешливо и нетерпеливо. Рука Лань Чжаня дрогнула, замерев на мгновение. Вэй Усянь вскинул подбородок и вновь засмеялся, дав голосу силу и волю переливчато-звонкого говора. Его глаза, узкие и некрасивые, посаженные слишком широко на чуждо вылепленном лице, внезапно сверкнули двумя ясными звёздами и окрасились холодной, бледно-лиловой сталью небес в пору дождливого вечера. — Пусть даочжан ответит, от чего он к нам так строг и предвзят, — вновь заговорил Вэй Усянь, болтая в несколько иной, смелой и живой интонации, которая передавалась и его фальшивому лицу, оттеняя чужую манеру неуловимыми переменами в движении губ и глаз. — от чего он, сперва сам спросив о наших помыслах, после сразу же принялся бранить и ругать. От чего он считает нас глупее и слабее новорожденных котят, коль велит убираться откуда пришли и найти занятие более достойное, чем странствие и желание набраться мудрости от людей Поднебесной. Даочжан! Я жду. Я хочу... Вэй Усянь осекся, так и не договорив, потому как Вэнь Нин в этот момент жестом что-то показал Ши Цинсюаню. Тот, благо располагался подле самого Вэй Усяня, изловчился и незаметно ударил последнего по руке. Вэй Усянь моргнул, зашёлся в притворном приступе кашля и с удивлением осознал, что и вправду немного увлекся. Потом он поднял взгляд и осознал, что увлекся прилично. Лань Чжань сидел напротив него, застывший, будто закостенелый, и смотрел долго и жадно прямо в лицо, будто ища и не имея сил найти там чего-то. И от того, что мгновением ранее он едва ли удостаивал Вэй Усяня взглядом, тот испытывал неприятное подозрение о причине столь неожиданного снисхождения. — Чем могу помочь? — спросил он несколько резко, потому как мучительно испугался быть обнаруженным. Лань Чжань прерывисто вздохнул и быстро отвёл взгляд, стиснув руки до боли. — Нет, ничего, — ответствовал он. — только вот... — и с мгновение помолчав, тут же прибавил. — ваше лицо. — Мое лицо? — изумился Вэй Усянь, мысленно обзывая себя идиотом. Лань Чжань украдкой облизал пересохшие губы. — Когда-то я знал человека, и этот человек был мне дорог, — проговорил он, как будто оправдываясь. — Его манера говорить и держать себя на людях была исключительной. Никто более так не умел. Да и сам он был существом исключительного обаяния и живости, а его лицо и глаза… увидев один раз, сложно было после забыть. Не подумайте, внешне вы совершенно на него не похожи. У вас другое лицо, другие глаза, другой голос и образ мыслей. Но в тот момент, когда вы заговорили, мне на мгновение показалось, что я слышу его. Движение в вашем лице и колебания в голосе были теми, что всегда подкупали меня, когда я видел и слышал его. Как видно, я обознался, о чем сожалею. Прошу меня извинить. И с этими словами Лань Чжань поднялся на ноги и стремительно вышел вон. Вэй Усянь впервые заметил, что двигается он иначе, чем прежде, с лёгким усилием, будто бы некая давняя боль, как от ранения или физического недуга владела им время от времени. И тут же нечто мучительное и горячее, похожее на ужас и трепет, овладело его истерзанной душой, жаждущей любви и покоя. Вне себя Вэй Усянь вскочил на ноги, и не обращая ни на кого более внимания, закрыл лицо руками, издав звук, похожий на вой раненого животного. Он постоял так какое-то время, а потом тоже бросился вон, и увидев крошечную дверцу заднего входа, выскочил через нее на улицу. По дороге брели ранние сумерки, обвитые многими слоями холодных туманов. Вечер заявлял свои права, окрашивая горизонт в коралл, пурпур и перламутр, а воздух как будто сгустился, став тяжелее и слаще. Вэй Усянь дико огляделся по сторонам и бросился вон, не разбирая дороги. Одним моментом он сбросил себе чары, уничтожив опостылевшую личину и понёсся вперёд по безмолвным простором, незримый для глаз множества множеств людей. Он летел будто бы над землёй, желая кричать, но не имея силы и голоса, а горло меж тем мучительно душило слезами. Вэй Усянь остановился лишь после того, как очутился за многие мили от крохотного святилища и смог перевести дух. Дальше он пошел куда проще и медленнее, все ещё трясясь и едва держась на ногах от абсолютной и оглушающей боли, протянувшейся от гулко стучащего сердца. В голове было пусто, душа угнетённо молчала. А Вэй Усянь все шёл и шёл, не разбирая дороги. Думал он о многом. О том, что было и миновало, и о том, что пришло. Думал о храмах брата и сестры Вэнь, статуи в которых долгое время были ничуть не похожи на истинные воплощения Светлой Покровительницы Врачевателей и ее чуткого младшего брата. В одно время, придя в неописуемую ярость от подобной несправедливости, Вэй Усянь истратил множество духовных сил в одну ночь, однако же смог переменить черты лиц на всех статуях, фресках и барельефах. Вспоминал он и о том, как в первые год или два горели его собственные храмы, а люди не верили в доброту и божественную природу невесть куда пропавшего Старейшины Илин. Было ещё много чего, и хорошего, и плохого. Но припомнить все разом у Вэй Усяню не хватало выдержки и интереса. — Глядите-ка, что это за несчастный и всеми покинутый божок идёт в сумерках по дороге, опустив голову и коленями касаясь земли, — раздался вдруг чей-то насмешливый голос. Вэй Усянь замер на месте, оторвал взгляд от песчаной тропинки и огляделся. Издали навстречу к нему неспеша, как будто прогуливаясь, шли двое: первый в белом, как счастье и свет, второй — в алом, как клёны и кровь. Над их головами был раскрыт большой зонт, а порывы лёгкого ветра проказливо, но не без почтительной скромности теребили темно-красные ленты, которыми он был увит. Вэй Усянь узнал их тот час же, поскольку не признать было трудно. Он облегчённо расхохотался и присел, как был, в пыли у края дороги, дожидаясь, когда двое путников с ним поравняются. — Сказывай уж, так и быть, не таи, да только быстрее, — насмешливо проговорил князь демонов Хуа Чэн, когда он и его венценосный супруг достаточно приблизились к Вэй Усяню. — что опять с тобой приключилось? — Здравствуй, — мелодично и солнечно проговорил между тем и пречистый Владыка Се Лянь, окинув Вэй Усяня с ног до головы сияющим взглядом и уже только этим будто бы его приласкав. — Быть может, не ошибусь, если скажу, что давняя тоска вновь ожила в твоём сердце? Вэй Усянь поглядел на них, прекрасных и завораживающих, будто бы созданных друг для друга и не способных существовать порознь. Хуа Чэн галантно придерживал Се Ляня под локоть, а тот, в свою очередь, ласково и доверчиво прижимался к супругу, позволяя держать над собой алый зонт. Вэй Усянь не мог дать имени тому впечатлению, что пробуждал в нем образ бога и демона, идущих по вечерней дороге в мире людей рука об руку и будто бы уже только этим признаваясь друг друга в вечной любви и доверии. Но впечатление это безусловно было сильно. — Я, — начал Вэй Усянь и запнулся, перебежав потерянным взглядом с одного лица на другое. — Я не знаю как поступить. Все знают, что богам не стоит вмешиваться в дела Второго мира и являться перед смертными в своем истинном воплощении. Однако... В мире под звёздами живёт человек, и вы, Владыка, конечно же знаете, что я люблю его, а он любит меня. Этот человек терзается от непонимания и вины, а я задыхаюсь от боли и невозможности прийти к нему лично. Меня страшит мысль, что однажды этот человек состарится и умрет, а моя бессмертная жизнь не закончится никогда, покуда люди обо мне не забудут. Но ещё более меня страшит понимание, что его срок пройдет в скорби и бесцельном смятении духа, коль скоро я не смогу поговорить с ним с глазу на глаз. Но даже так я не знаю, что стану делать дальше. Се Лянь и Хуа Чэн переглянулись, и в их лицах было одинаковое понимание и ласковое тепло. — Не думаю, что твой возлюбленный умрёт, как умирают иные из недолговечных людей, — наконец сказал Хуа Чэн, а сам в это время, будто пользуясь случаем сжал руку Се Ляня к своей и поднес к самым губам. — У него иная судьба. Поверь уж мне, я не так молод, и повидал всякого. Не бывает такого, что в мире рождаются исключительные заклинатели, подобные ему и тебе, чтобы малость пожить и скучно угаснуть. Вечность — отнюдь не дура. Она любит такие союзы. Да и к тому же. Если он прямо узнает, что ты обратился в бессмертное божество и вопреки всему любишь его, сдается мне, он горы свернёт ради тебя и вашего общего счастья. Я знаю, где пролегает эта дорога, и что чувствуют души, ступающие на нее. Се Лянь опустил взгляд, и его щеки налились нежным румянцем. — Думаю, — сказал он мгновением позже, ласково и лукаво взглянув Вэй Усяню прямо в глаза. — что если ты единожды нарушишь установленное правило и явишь себя смертному человеку, дурного не произойдет. Да и Небеса... закроют на это глаза. Вэй Усянь вскинул голову и весь вспыхнул от радости, поняв к чему клонит каждый из них. Он повернулся к Се Ляню и склонился в поклоне. —Благодарю вас за понимание, Владыка! — после Вэй Усянь круто развернулся и взглянул на снисходительно усмехающегося Хуа Чэна. — И вам спасибо за сказанное, Градоначальник Хуа! — Бывай, — кивнул головой Хуа Чэн. — Будь счастлив, дитя, — улыбнулся Се Лянь. Вэй Усянь уже давным-давно сорвался с места и растворился в сумерках и пыли, а они двое, демон и бог, так и стояли посреди дороги, держась за руки и по-особенному улыбаясь друг другу. — Бестия, — наконец проговорил Хуа Чэн. — А избранник его — ну как на потеху всем Трём мирам! — один из племянников вредного старикашки Лань Цижэня. И надо же им было так увязнуть друг в друге... Люди не умеют любить так искренне и глубоко, как удалось этим детям. Удивительно. Се Лянь мягко погладил его по плечу, не то урезонивая, не то напоминая о чем-то. — Подождем, как отшумит первая сотня лет, — сказал он неизменно спокойно и ласково. — С годами опыт приходит. Со временем эти двое обратятся в легенду о прекрасной и вечной любви, для которой не существует оков и преград. И это будет истинная история, потому что так все и есть. Не больше, не меньше. Хуа Чэн с мягкой усмешкой покачал головой и склонился, ласково и трепетно целуя, приоткрывшиеся губы возлюбленного супруга.

***

Алое пламя свечей задумчиво и печально колебалось, ласкаемое поцелуями шаловливого ветра. Вэй Усянь, незримый для мира живых, сидел на своем алтаре, скрестив ноги и подперев щеки руками. За окнами храма выл ветер и шелестел дождь, однако, внутри было тепло и сонливо от курящихся сладких запахов. Лань Чжань стоял на коленях перед священным алтарем и глядел, как горит палочка благовоний. Лицо его было строго и устало, глаза смотрели ровно и пусто, болезненно. Вэй Усянь слышал звук его бьющегося сердца, и отчего-то замирал, преисполняясь любовью и жалостью. Вдруг Лань Чжань со вздохом пошевелился и поднял взгляд, остановив его на лице божественной статуи. Миг, и сам его облик чудесно переменился, сделавшись непривычно робким и мягким, полным какой-то затаенной, задушенной нежности, рвущейся единым моментом наружу. — Прости мне все это... — вдруг произнес Лань Чжань, и звук его голоса был хриплым и слабым. — Прости за слабость и трусость, прости за жестокость сказанных слов и ледяную грубость мнимого презрения. Быть может, ты думаешь, что я говорю с тобой теперь, потому что мною движет страх перед твоей природой... О, это не так. Ты вправе винить меня за многое, но не за это. Я прошу у тебя прощения, потому что не нашел в себе сил сказать это прежде, когда и ты, и я ходили по твердой земле. Быть может, я заблуждаюсь, но мне хочется верить, что ты стал небожителем и дела земли не доступны твоему уму, а потому, ты теперь спокоен и счастлив, и ничто тебе не грозит, и ничего не тревожит... О, знал бы ты, как я хочу, чтобы ты был спокоен. Я ведь люблю тебя, хотя и на это тоже не нашел смелости, когда было нужно. Не думай, я не прошу тебя о великой милости. Мне не нужно знака, не нужно явления, не нужно иных свидетельств твоего присутствия здесь. Думается мне, что ты никогда здесь и не был, и может быть, даже не знаешь, что этот храм существует. Но я хочу только, чтобы ты услышал меня. Я желаю, чтобы молитвы этого недостойного достигли твоего слуха, и ты бы узнал, что я винюсь перед тобой и глубоко сожалею о всем между нами случившемся. Я хочу, чтобы ты знал, что дня не проходит без того, чтобы я не просил твоего прощения... От всего услышанного у Вэй Усяня в единый момент перехватило дыхание. Он сидел, не помня как пошевелиться и заговорить, и лишь смотрел безотрывно в бледное лицо возлюбленного, ловил каждое слово, срывающееся с чужих губ, и улыбался, как полоумный, чувствуя, как в горле собирается тугой и влажный комок. — Прости меня, — вновь повторил Лань Чжань, глядя на статую умоляюще и открыто, и в этом было так много всего, что Вэй Усянь не смог больше сдерживаться. — Нет! — воскликнул он, стремительно обретая облик и плоть, становясь видимым для Лань Чжаня. И только после, поняв, что сказал, поспешил смущённо исправиться: — Это не тебе надо просить прощение. Лицо Лань Чжаня окаменело, посерев и осунувшись, будто бы став в мановение ока посмертной маской без понимания и души. Теперь он глядел прямо на Вэй Усяня, будто бы не имя сил принять и осмыслить происходящее. Вэй Усянь соскочил с алтаря, и в два прыжка оказавшись возле него, принялся тормошить и трясти, то смеясь, то позорно хлюпая носом, а то и вовсе принимаясь нести несусветную чушь, и при этом умудряясь покрывать чужое лицо быстрыми, влажными поцелуями. Наконец Лань Чжань повел головой, и взяв Вэй Усяня обеими руками за плечи, слегка отстранил от себя. С мгновения они оба молчали. — Скажи это, — вдруг попросил Лань Чжань, в то время, как его руки и губы недостойно дрожали. Вэй Усянь неуверенно улыбнулся и прильнул к нему, обнимая за шею. — Я люблю тебя, — прошептал он в самое ухо Лань Чжаню. — И я не сержусь. Мне не за что тебя прощать. А ты, Лань Чжань?.. Ты... — Лань Чжань любит Вэй Ина, — горячо, и находясь будто бы в сладком бреду, отозвался Лань Чжань, судорожно обнимая Вэй Усяня и прижимаясь лицом к его плечу. — И Лань Чжань не может поверить, что Вэй Ин вернулся к нему. Вэй Усянь смущенно шмыгнул носом, не зная, как устроиться поудобнее в этих несколько неловких объятиях. Наконец он потянул голову Лань Чжаня на себя, вынуждая того взглянуть вверх, и тут же, не размениваясь больше на ерунду, прижался губами к удивлённо приоткрывшимся губам Лань Чжаня. — Вэй Ин никогда более не уйдет, — выдохнул он, быстрым движением руки убирая со лба досадливо выбившиеся пряди волос. Лань Чжань издал короткий, странный для него звук и теперь уже сам подался вперёд, целуя Вэй Усяня с азартом и жадностью, принимаясь ласкать его сильное, полное юношеской прелести тело, и видимо, не имея сил остановиться или же вспомнить о мало-мальских приличиях. Вэй Усянь тепло смеялся ему в губы и лишь коротко, влажно вздыхал, когда руки Лань Чжаня проникали ему под одежду, распахивали, растягивали и развязывали, захватывая внимание и без слов говоря о желании оказаться как можно ближе со своим вновь обретённым возлюбленным. Железные оковы души, выстроенные годами, падали и разбивались вдребезги, но Лань Чжань не замечал этого, а если и замечал, то ничуть не жалел. Внезапно Вэй Усянь замер, и схватив Лань Чжаня за руки, сжал, не давая двигаться и тем самым принуждая остановиться. — Кто-то идёт, — прошептал он хрипло, на выдохе. — Мой слух теперь куда острее, чем у тебя. Я слышу шаги человеческих ног на дорожке, ведущей к центральной двери. Не дело, если нас с тобой здесь застанут. Людям не втолковать, что происходящее между мной и тобой теперь вполне можно счесть за служение богу. Заканчивая последнюю фразу, Вэй Усянь тихо и луково смеялся, а Лань Чжань ощущал, что губы его непривычно растягиваются в улыбке. — Скроемся за ширмой, — предложил он. Вэй Усянь кивнул и встал на ноги, не размыкая объятий и кое-как придерживая груды распахнутых и примятых одежд. Бегом они оба добрались до ширмы и юркнули за нее, там уже, в спасительной темноте вновь забываясь в страстном объятии и молчаливом, пламенном поцелуе. — А что А-Юань?.. — вдруг припомнил Вэй Усянь, вновь замирая. Лань Чжань огладил его бока и мокро поцеловал в основание шеи. — В такое время он давным-давно спит, — откликнулся он. — Не тревожься, мы не сможем сделать ничего такого, из-за чего нас немедленно обнаружат... А, вот теперь и я слышу, что кто-то идёт. И после этих слов дверь храма распахнулась настежь, и вошли двое: молодой мужчина в богато расшитых одеждах из прекрасного пурпурного шёлка и маленький мальчик, разодетый с ног до головы в золото и парчу. Мужчина неспеша подошёл к алтарю, ведя за собой дитя, и постоял так какое-то время, оглядываясь по сторонам. — Настоятель! — позвал он наконец. Вэй Усянь вздрогнул, признав этот голос, однако тут же зажал Лань Чжаню ладонью рот и шкодливо шепнул на ухо: — Нас здесь нет. Веди себя тихо. Лань Чжань молча накрыл чужую руку своей и влажно поцеловал чуть дрогнувшую ладонь. Вошедший же, так и не дождавшись ответа, передёрнул плечами и перевел взгляд на статую божества, не спеша становиться перед ней на колени. — Что, — начал он резко. — думал, станешь богом и сбежишь от меня? Думал, все изменится и я разом все позабуду? Думал, что твое вознесение смягчит мою душу? Мужчина в пурпуре с мгновение помолчал, будто что-то обдумывая, а затем выкрикнул в самое лицо статуи: — Да будь ты проклят, Вэй Усянь! Ты хоть раз подумал, что испытаю я, если ты вознесёшься на эти трижды клятые Небеса и оставишь меня одного?! Думал, я не узнаю, откуда ты взял то золотое ядро, что отдал мне заместо сожжённого?! Ты... Ты... Ответь, как мне жить без тебя, Вэй Усянь?! Как мне быть с этим всем одному?! Вэй Усянь повторно вздрогнул, услышав эти слова, и зябко закутался в полу измятого ханьфу. — Я должен буду сказать ему что-то, — пробормотал он смущённо, едва шевеля губами. — Однако не знаю, простится ли мне на Небесах ещё одно нарушение. В любом случае, я должен подумать, что могу для него сделать. В конце концов, я до сих пор считаю Цзян Чэна своим младшим братом. А пока Вэй Усянь говорил это, Цзян Чэн закончил изливать душу и отошёл в сторону, мечась по святилищу из угла в угол, как дикий зверь в клетке. В это же время малютка Цзинь Лин, понявший лишь самую малость из путанных объяснений дяди, подошёл к алтарю и замер,глядя в лицо божественной статуи и не зная, что делать дальше. — Пожалуйста, — сказал он непривычно тихо, смягчая свой резкий и звонкий голос. — сделай так, чтобы дядя подарил мне собаку! Я мечтаю о ней, как ни о чём другом! Пожалуйста, пожалуйста, услышь меня и сделай, как я прошу! В этот же момент Лань Чжань ласково обнял Вэй Усяня за плечи, а тот, вслушиваясь в невинные речи ребенка, не знал, в самом деле, плакать ему или смеяться.