Порывы ветра и удары дождя на пути через горы

В тот день небеса были алыми, как кровь или вино, пролитые на отрез белоснежного шёлка. Призрачная дымка окутала тончайшим убором зыбкую линию горизонта, а от нее шла уже во все стороны, наваливаясь, как волна, лиловая ночь. То был день суда, тоски и великого произвола. Он был душен, тяжёл и туманен, исполненный молчаливого отвращения к миру людей. Осада горы Луаньцзан явила себя тяжело и жестоко, абсолютная и предосудительная в бессердечном неравенстве сил. Но день в конце концов кончился — отгорел и истлел, как палочка благовоний на алтаре домового храма. И пришла ночь: пурпурная и прекрасная, трепетная в своей нежности и отчаянной простоте, похожая на хрупкую женщину, усмиряющую руку ревнивого мужа. Ночь пришла неслышной и лёгкой поступью, едва касаясь земли и будто целуя ее по приходе. Она была — точь-в-точь — гибкий цветок сливового дерева, ласкаемый солнцем и хранимый луной. Ночь была тонка и недвижна, и влажный свет лился сквозь нее, как будто из-под воды. Это была ночь возрождения и тайного торжества. Среди детей Поднебесной принято с особым значением относиться к цветению сливы. Ее цветы являют собой образ гордой души, кристальной чистоты духа и несгибаемой силы воли. В народе идёт молва, что лишь редкие из живых способны в жизни своей уподобиться сливе — выстоять наперекор всем невзгодам, и раскрывшись потом, цвести ещё сильнее и ярче. Сливовое дерево распускается по зиме, в лютые холода, подобно надежде — ее путь тоже лежит через боль и погибель. Однако в тот год слива изменила себе и расцвела в ночь кровавой осады — в тот миг, когда разверзлись тяжёлые небеса и ослепительно-белая молния ударила в землю. Илин в те часы не мог сомкнуть глаз, однако, даже ему осталось неведомо истинное значение свершившегося правосудия. Чуть свет люди заговорили о победе союза заклинательских орденов над порочным Старейшиной Илин — Вэй Усянем. Бессмертные увлекли эту весть за собой, разнося как пепел по ветру, и давая другим вдохнуть ее и уверовать. Их голоса час от часу все крепчали и наливались твердостью стали. — Хорошие новости! Вэй Усянь умер! — слышалось тут и там, и гул голосов отдавался воем разрушительной бури, громогласной, как удары по священному гонгу. Заклинательский мир внимал этой новости с восхищением и надеждой. Свидетели случившегося, однако же, пребывали в недоумении, близком к священному ужасу. Многие из них с первыми лучами рассвета заполонили храмы Небесного императора и в немом трепете отбивали поклоны, не скупясь на подношения и молитвы. Им было невдомёк, что случилось в ту великую ночь, а потому они верили: сам Небесный Владыка проклял нечестивого Старейшину Илин. Уже позже, когда час Змеи плавно перетек к часу Лошади, у кабаков и трактиров зазвучали первые россказни пригубивших хмеля и оправившихся от вящего потрясения. — Не сойти мне с места, коль дадут великие боги соврать моему языку! — говорили бессмертные, подливая друг другу байцзю из высоких кувшинов. — Да только Вэй Усянь стал столь распущен и нечестив, что сама земля отказалась носить его, а небожители вмешались в дела недостойных людей! В миг самой темной ночи, когда богомерзкие твари, призванные из Третьего мира, предали смерти госпожу Цзинь и осиротили малолетнего наследника золотой ветви, величественная молния сошла с непогрешимых Небес. Ничего более ужасающего и прекрасного, недоступного для описания человеческим языком, не было еще более на нашем веку. Глазам многих предстало бесподобное доказательство власти и силы Небес! Вэй Усянь был наказан по делам: его настиг гнев оскорбленных богов. Той молнией поразило его и сожгло в пыль без остатка. Ни кусочка одежд, ни осколка души не осталось. Вот как всё было. В суматохе бессмертные и думать позабыли о жалких остатках некогда могучего клана Вэнь. Те же разбежались по глуши кто куда и затаились, не желая напоминать о себе и провоцировать союз Четырех Орденов на свершение новой мести. Поднебесная гудела и трепетала, как улей свирепых пчел, растревоженных сорванцами из близлежащего поселения. Расспросы, споры, разговоры и сплетни не утихали еще множество лун, сосредоточившись вокруг произошедшего у подножия горы Луаньцзан, в час, когда божественный свет прорубил непроглядный мрак ночи, а сухое сливовое дерево вдруг ожило и покрылось обильным цветением. В ту ночь — и вот уж воистину хорошая новость! — Вэй Усянь получил по делам своим, но не наказание, а награду. Великая молния, прорубившая Небеса, точно каленый клинок, была не яростью, а благословением, пришедшим из чертогов Первого мира. Вэй Усянь не был проклят и уничтожен, напротив: под оглушительный звон и неописуемый грохот вознесся он на Небеса небожителем. И в то время, как Великая Поднебесная полнилась пересудами и бушевала в смятении, Небесная столица тоже замерла, поражённая силой и мощью движения. В Первом мире дрогнули чертоги Верхних небес, пошли трещинами стены домов и плиты сверкающих улиц. Казалось, даже ляпис-лазурь рисованного небосвода треснула и скололась, а многовековой колокол рухнул на землю, погребя под собой множество множеств дворцов. Тут и там, сквозь облака нефритовой пыли, виднелись руины некогда величественных строений. Во многих твердынях были выбиты двери и окна, золото и нефритовая облицовка обратились в черепки и труху, а колонны, фонтаны и каскадные лестницы треснули и развалились на части. Воистину, такого переполоха Небесная столица не знала с тех самых пор, как легендарный Се Лянь — наследный принц ныне забытого государства Сяньлэ — в третий раз вознесся в пределы Первого мира! Надо ли говорить, что морок столпами курящейся пыли был столь густ и глубок, что добрую четверть часа не давал взгляду кинуть? Но когда он всё-таки развеялся и улёгся, посреди всеобщего хаоса взгляду изумлённых и затаивших дух небожителей предстал Вэй Усянь — печально известный Старейшина Илин. Его вознесение было столь стремительным и нежданным, что многие из бессмертных богов ещё долго не имели силы прийти в себя и осмыслить произошедшее. В тот миг же они глядели с великим изумлением на ладного юношу с печатью отчаяния на некогда прекрасном лице. Тяжёлые для мира людей события минувших годов были в красках известны обитателям Великой столицы. Всякий и каждый знал о кровавой Анигиляции Солнца и последовавшей за ней череде жестоких гонений. О делах Вэй Усяня говорили то там, то здесь, то одни, то другие. Иные осуждали его за кощунственный выбор пути, но побольше части — сочувствовали. Число трагических испытаний, выпавших на долю талантливого заклинателя, трогали души и размягчали сердца. О судьбе Вэй Усяня гадали долгое время, но никто не мог представить такого исхода. Но вот теперь проклятый Поднебесной Старейшина Илин стоял посреди руин священных чертогов и дико озирался по сторонам затуманенным взглядом. А весь Первый мир глядел на него со смертью облегчения, непонимания и сочувствия, единым мгновением осознавая, как непредсказуема и неоспорима бывает судьба в своих внезапных решениях. Вдруг по рядам праздно столпившихся небожителей пошла рябь. Протиснувшись сквозь пёструю толпу, в центр выбежала высокая небожительница в простых одеждах смертного лекаря. Среди толпы роскошно и щегольски разряженных божеств она казалась невзрачной павочкой среди множества горделивых павлинов. Но милое лицо и строгое, несколько сдержанное и высокомерное, как у женщины императорской крови, выражение выделяли ее, делая возвышенной и недоступной, а потому, привлекательной. Небожительница взмахнула руками и в мгновение ока оказалась перед застывшим вне себя Вэй Усянем. Ее руки схватили его за плечи и неожиданно с силой встряхнули. Голова Вэй Усяня качнулась из стороны в сторону, но взгляд немного очистился и прояснился. Он вздрогнул и недоуменно моргнул, как вырванный из череды сновидений ребенок. — О... — слабо, но без сомнения удивлённо проговорил Вэй Усянь мгновением позже, заглянув в лицо небожительницы и сумев отличить ее от иных дев бессмертного статуса. — Вэнь Цин... Но как?.. Откуда ты здесь? Я оплакивал тебя, точно мертвую, а ты стоишь предо мной, как живая. Вэнь Цин коротко рассмеялась, но вышло у нее ломко и нервно. Она отступила на шаг и принялась разглядывать Вэй Усяня, пристально щурясь и покачивая головой. — Из нас двоих, Вэй Усянь, — отозвалась она наконец. — не я, а ты выглядишь так, будто пришел из посмертия, изломанный ужасом мучительного угасания. Бескровные губы Вэй Ина дрогнули в слабой улыбке. Он прерывисто вздохнул и опустил голову, в изнеможении и тоске прикрывая глаза. — Твоя правда, — неслышно откликнулся он, и вздрогнув, изменился в лице. — Глаза обманывают меня, но я знаю сердцем и разумом: сегодня я умер. На моих руках кровь шицзе и ее супруга, на моей душе бремя вины за сиротство их несчастного сына. Многое горе я принес Поднебесной. Я не достоин ничего вовек, кроме истребления и забвения. Лицо Вэнь Цин приняло строгое, но сочувственное выражение. — Ты не умер, не мели вздор, — сказала она. — С тобой случилось иное. Ты вознесся. Глаза Вэй Усяня расширились и заслезились. С мгновение он отупело озирался по сторонам, а после осел на землю с ужасающим воплем, и закрывшись руками, закачался, временами вздрагивая всем своим существом. Глухие рыдания, неконтролируемые и безжалостные, горячие, как агония, рвались из него. Вэнь Цин звал его так и эдак, но Вэй Усянь сдался, провалившись в отчаяние, и не имел сил услышать ее. Собравшиеся вокруг небожители вовсю перешептывались. За всю историю великих Небес ещё не было случая, чтобы новоприбывшие божество оказалось рабом собственного безумия и реагировало на величайшую благость отрицанием и слезами. Вэнь Цин обернулась и резко шикнула, бросив на на толпу уничижительный взгляд. Ее непоколебимая суровость и жесткость возымели действие — спорить с грозной небожительницей по столь ничтожному поводу охотников не нашлось. Вэнь Цин казалась многим, не смотря на свой юный возраст, кем-то, вроде старшей сестры по обучению, имеющей влияние и власть в соответствии с принципом Сяо. А помимо того, прекрасная небожительница покровительствовала лекарям и врачевателям, а даже бессмертным богам известно почтение, внушаемое всем от мала до велика людьми подобного ремесла. — Вэй Усянь! — требовательно произнесла Вэнь Цин, вновь повернувшись к бывшему Старейшине Илин. — Собери остатки воли и мужества, наскреби в душе хоть малость благоразумия. Не время давать волю слезам и предаваться самобичеванию! Где это видано, чтобы новое божество вело себя схожим образом, сидя на руинах чужого чертога, как бы не велико было горе, постигшее его на земле?! Но ответом ей был новый крик, ещё более отчаянный и гнетущий. Тогда Вэнь Цин коротко вздохнула и с размаху отвесила Вэй Усяню на редкость звонкую оплеуху. Ряды небожителей ответствовали на то изумлённым выдохом — никто и помыслить не мог, что милосердная целительница способна на нечто такое. Однако Вэй Усянь вздохнул, завозился и проглотил слезы, ошалело хлопая глазами и потирая ушибленную щеку. Вэнь Цин нагнулась к нему, и притянув к себе, принялась ласково поглаживать по голове, как ребенка. — Не сердись, — сказала она, смягчая свой резкий голос. — Я не умаляю твоего горя и не желаю тебе вреда. Но я хочу знать, что ты слышишь меня и готов размышлять трезво, не погружая себя в тоску и отчаяние, из которых ни для кого во всех Трёх мирах не было и не будет достойного выхода. Ты слышишь меня? Ну-ну, вот так, хорошо. Уже лучше, уже куда лучше, уж поверь мне, я знаю. Идём со мной. Не дело это — сидеть на глазах у всех и позволять им смотреть на себя такого, будто ты уличный плясун, а они — ленивая публика. Нехорошо, Вэй Усянь. Идём, я уеду тебя с глаз, а там уже видно будет, как порешим и поступим. Вэй Усянь поднялся на ноги, и пошатнувшись, замер на месте, потерянно и печально взирая на Вэнь Цин. Та же взяла его под руку и увлекла за собой, окриками требуя толпу расступиться. Вэй Усянь шел доверчиво и неловко, непохожий на себя столь сильно, что случись бы увидеть то кому из знавших Старейшину Илин раньше, они бы глазам своим не поверили. — Скажи, — вдруг произнес он, с трудом выдавливая из себя каждое слово, тем более, что губы у него дрожали, а зубы стучали. — я... я и вправду вознесся? Вэнь Цин хмыкнула. — Куда уж правдивее! — отмахнулась она. — Вознесся, да так ошеломительно и внезапно, что Небесная столица будет поминать это к случаю и без ещё много веков. Но да будет с тебя. Не думай об этом, не мучай себя. Вэй Усянь благодарно кивнул и вцепился ей в руку, как утопающий в единственный и последний шанс на нежданное избавление. ... В чертоге Вэнь Цин все было обставлено просто и было к месту. Во всем, на что только не падал взгляд, сквозил приятный уют и деловая практичность. Здесь мягко и пряно пахло неизвестными травами и курились растительные благовония нежного и неяркого аромата. Вэй Усянь сидел на циновке в одних лишь нижних одеждах и глядел прямо перед собой, сцепив руки до боли. — Выпей, — велела ему Вэнь Цин, сунув под нос пиалу с каким-то отваром. — от этого тебе должно полегчать. Вэй Усянь поглядел на предложенное. Пиала была небольшой, выточенная из слоновой кости и окрашенная по краю лазурным пигментом. Налитое в нее имело приятный и завораживающий цвет янтарной смолы, бликующий в разреженном свете. Вэй Усянь протянул дрожащие руки и сделал глоток, давясь и спеша. Питье не имело острого вкуса и запаха, но было приятным и разливалось по всему существу Вэй Усяня неожиданно сладким теплом. Первые три глотка были глотками жизни и тишины, принесшими с собой умиротворение и вожделенный покой. Вэнь Цин внимательно следила за Вэй Усянем, покуда он не осушил пиалу до самого дна. И пока он был занят этим, сама она думала все о прежнем — о изворотливой хитрости любящей посмеяться над ними судьбы. Как никто, понимала она Вэй Усяня. Небеса практически не знали другого примера, когда неожиданное благословение снисходило на голову отчаявшегося и уносило с собой, отрезая от ужаса смерти и неминуемой кары. Однажды и саму Вэнь Цин великая милость постигла за мгновение до кончины, как бы наградив за абсолютную жертвенность и раскаяние, за любовь к ближним и желание отдать всю себя во имя других. Однако ей было не в пример легче, чем теперь Вэй Усяню. Она имела в своем распоряжении время, чтобы смириться с утратами и напастями, чтобы принять и осмыслить свою горькую участь, чтобы свыкнуться с ней и победить саму себя, став сильнее и выше. В Вэй Усяне же, напротив, от всего пережитого надломилось нечто значимое и основное, накатившись грузом вины и обилием жестоких ударов, не давая возможности собраться с силами и принять, как должное, все случившееся. А потому, она отчаянно жалела его, а жалея, не могла позволить себе потакать его ужасающему отчаянию. Она должна была, как истинная целительница, дать ему силу вновь подняться на ноги и побороть все дурное и темное, обрести уверенность и прежнюю любовь ко всему сущему в мире. Она умела врачевать не только ранения тела, но и души, а потому, должна была держаться сталью и силой, удерживая потерявшего надежду Вэй Усяня над бездной. — Спасибо... — слабо произнес последний, выводя Вэнь Цин из задумчивости. Она коротко улыбнулась и сжала его трясущуюся руку своей. — Слушай меня очень внимательно, — поговорила она. — не смей сдаваться и жаждать забвения. Борись, как боролся всегда, как боролся с несправедливостью целого мира, как боролся с самой смертью за душу моего бедного брата. Борись, Вэй Усянь. Ты понял? Вэй Ин неуверенно кивнул головой и понурился. — Я буду, — очень тихо сказал он, но без особенного выражения. Вэнь Цин со вздохом покачала головой, но говорить ничего свыше сказанного не пожелала. — Отдохни, — только и произнесла она. — И не думай ни о чем больше. Вэнь Цин встала, и прихватив с собой пиалу, вышла из комнаты. На пути ей встречались небесные служащие низшего ранга, отданные ей под начало. Четко и быстро она раздавала им указания, а сама все бегала глазами с одного лица на другое, будто искала кого-то. Наконец взгляд ее выхватил одинокие фигуры в дальнем углу, у окна. Там беседовали двое: ее милый брат и звонкий, как трель соловья, юноша, несущий в глазах страшную боль разочарования и вины. Вэнь Цин поспешила к ним, а те, в свою очередь, завидев ее встали и склонились в приветственных поклонах. — Сестра! — воскликнул Вэнь Нин, осветившись истинно детской радостью. Его собеседник склонил голову и улыбнулся тихой улыбкой. — Госпожа Вэнь, — сказал он почтительно. Этот юноша был красив столь ослепительно и совершенно, что ничего не могло скрыть его дурманящей прелести. Одет он был просто даже по меркам обычного служащего Средних небес, а держался и того проще. Роскошные волосы, полные медового золота и каштанового перелива, были убраны в простую прическу, и лишь редкие пряди вились у шеи крупными кольцами. — Молодой господин Ши, — проговорила Вэнь Цин, остановив свой взгляд на последнем. — Как вижу, вам день ото дня становится лучше. Последний же вновь поклонился, влажно блеснув глазами, в которых, как казалось, водили хрустальные хороводы созвездия ярких светил. — Не жалуюсь, — скромно откликнулся он. — Сделайте одолжение, — обратилась к нему Вэнь Цин, мгновенье помедлив. — Сходите к нашему гостю. Ему дурно, и не дело быть одному. Да и вам, как мне кажется, не помешало бы поговорить по душам с тем, кого вы не знали в иное время, но чье сердце нуждается в знахарстве столь же сильно, что и ваше собственное. Ши Цинсюань, а это действительно был не кто иной, как он сам, быстро кивнул. Все его лицо осветились задумчивостью и согласием. — До меня доходили слухи о жизни и делах Старейшины Илин, — сказал он негромко. — И мне было жаль этого бедного мальчика, столь одаренного и чистого в сердце, но павшего жертвой чужих интриг и желаний.... О, в мире так много этого, и столь много истинно одаренных становятся разменной монетой в играх безжалостных и великих. Ужасно, ужасно! Я пойду к нему прямо сейчас. Вэнь Цин кивнула головой, соглашаясь. Вэнь Нин поглядел вослед стремительно уходящему Ши Цинсюаню, а после подался вперед и прижался к руке сестры, ласкаясь, точно котенок. Та смягчилась в лице и погладила брата по голове, исполняясь щемящей и почти что болезненной нежности. — Пойдем со мной, — сказала она ему. — Мне нужна помощь. — Госпожа! — тут же окликнул ее кто-то из младших служащих, поспешно приблизившись и склонившись в поклоне. — Простите меня! Но господин Мин вновь пришел. Он стоит на пороге и говорит, что не уйдет до тех пор, пока ему не позволят увидеться с молодым господином Ши. Лицо Вэнь Цин приняло строгое выражение, а темные глаза неожиданно жёстко сощурились. — Передайте тогда, — ровно сказала она. — что если господин Мин продолжит торчать у меня на пороге и не найдет в себе благоразумия внять моему запрету, то я самолично сброшу его с Небес, и ему не поможет никто, будь тот заступник даже нашим великим и благостным Императором, благоволящим всякому и каждому, кто заявляется на Небеса из глубин Третьего мира. И проговорив это, она пошла прочь, увлекая за собой брата.

Здесь же стоит на время прерваться и рассказать о делах Небес, кои по истечении века постигли многие перемены. Людям того вовек не узнать — иные дела до них доходят мельком и урывками по прошествии времени. Бывает, однако, что та или иная история из мира богов становится известна смертным, и тогда бродячие артисты сочиняют на свой вкус песни и пьесы, прославляющие или, напротив, насмехающиеся. Но подобное случается крайне редко и похоже на дождь, мягко проливающийся по утру на благодарную землю. Больше ста лет миновало с тех пор, как был повержен Цзюнь У — печально известный Безликий Бай, Белое бедствие. Его место пустовало недолго — престол Небес занял Се Лянь, о котором никто теперь не мог молвить дурного или же в насмешку назвать Мусорным божеством. Новый Владыка был столь добр и душевно прекрасен, что многие почитали его с искренней радостью. А немногим другим, поначалу смевшим шептать и думать неладное, укоротил языки его супруг — князь демонов Хуа Чэн, владыка города призраков. И быть может, именно благодаря их союзу поуменьшилась злая вражда между Первым и Третьим миром. Как можно жить в ненависти и злобе с теми, кому благоволит Небесный Владыка? Точно так же порешили и многие. Трагический разлад между двумя братьями Ши и хозяином Черных вод был в скором времени позабыт. Он остался в памяти лишь тех, кто был к этому близок. Принявший добровольное изгнание Ши Цинсюань вскорости был возвращен на Небеса лаской и уговорами. Его взяли с земли, как иные берут на руки малолетних детей или беспомощных зверьков, и перенесли на прежнее место с необыкновенной внимательностью. Се Лянь искренне беспокоился за него и желал блага. Черновод, временами появлявшийся на Небесах под личиной Мин И, также не высказал недовольства. Сам он прямо сказал Владыке Небес, что обиды на Ши Цинсюаня не держит. Одно лишь переменилось: бывший Повелитель ветров не принял высокого титула и остался в ранге служащего Средних небес, неприметный и скромный, выделяемый из толпы подобных себе лишь сочетанием ослепительной красоты с студёной тоски в чертах и сиянии глаз. Его душа была полна страха и противоречий, слова — покорности и вины. Полынная горечь выстраданного понемногу улеглась и затихла. И только душа кровоточила, отзываясь памятью о гибели брата и земной участи Черновода. С самим Князем гулей он, однако, вскоре сошёлся. Была ли виной тому память о прежней дружбе и теплая привычка — сказать невозможно. Однако он, виня себя беспрестанно за такое решение, признал наконец, что невозможно в ненависти и отчаянии лить слезы по брату, когда сердце открылось и отдалось его коварному убийце. Ши Цинсюань никогда не передавал светлую память Ши Уду, но ведь говоря честно и прямо — он любил Черновода. И отказываться от любви не стал, не желая и не умея. Благостная столица Небес отстроилась и стала роскошнее прежнего, при этом будто бы обретя лёгкость и простоту во многих вещах. В ней стало дышаться свободнее, а правление Владыки Се Ляня было справедливо и ревностно: он никого не обделял и готов был выслушать каждого, вне зависимости от его статуса и достатка. Меж тем, время шло своим чередом, унося на крыльях ночи старое и приводя новое на зыбких гранях рассвета. Иные боги забывались и гасли, но на смену им приходили другие. Старики с интересом и подозрением взирали на молодежь, но попривыкнув, забывали о немилости, и каждому находилось место среди других. Такова была из себя Столица Небес и в час вознесения Вэй Усяня. Он прибыл в нее, но не имел душевных сил и желания все осознать и увидеть. Глаза его застилала пелена, а на сердце был камень. Вэй Усянь избежал смерти, но ее мучительный яд пустил в нем свои корни, лишая способности дышать полной грудью и верить в хорошее. Тоскливым и терпким укором являлась ему память о покойной шицзе, малыше А-Юане и несчастных остатках клана Вэнь, а также о многих других, кто был убит по его вине или воле в пылу сражения или ещё как иначе. Вэй Усянь утопал в этих раздумиях, и погружаясь в них все сильнее, уже не имел сил отличить правду от вымысла. Он считал себя виноватым, и чем дальше, все сильнее и горше укоренялся в том убеждении. А потому, будучи противным самому себе, он не видел смысла в своем вознесении и не считал себя достойным снизошедшего благословения. Внезапно дверь скрипнула, вырывая его из задумчивости. Вэй Усянь поднял голову и удивлённо потянулся на звук. Из мягкой полутьмы он выхватил тонкую и гибкую фигурку, облаченную в простые одежды мелкого служащего. Вошедший же замер на пороге и нервно хихикнул. — О, — сказал он. — как вижу, ты не спишь и ничем не занят. В таком случае, разрешишь мне войти? Вэй Усянь оторопело кивнул, а сам напрягал глаза что есть силы, стараясь разглядеть гостя. Тот подошёл ближе и оказался изящным, как ветвь ивы, и при этом — дивно красивым. Вэй Усянь не без затаенного интереса вглядывался в точёные черты, ловил движение складывающихся в робкую полуулыбку губ и трепет пушистых ресниц, из-под которых прекрасными самоцветами блестели завораживающие глаза, светлые и ясные, как лазурь весеннего неба. Отчего-то вдруг Вэй Усянь решил, что перед ним девушка. Быть может, лёгкая и ласковая манера стала для того основой. Вэй Ин поднялся на ноги и поклонился. — Здравствуй, сестрица, — сказал он учтиво. — Я рад нашей встрече ничуть не меньше от того, что не ожидал ее. Твоя красота столь несравненна и головокружительна, что я не погрешу против истины, если скажу, что рыбы тонут в пучинах озёр, а цветы в стыдливом отчаянии закрывают свои лепестки и увядают, случись им увидеть тебя рядом с собой. Но одаренная столь щедрыми и лестными похвалами красавица, сперва неловко хихикнула, а потом смущённо потупилась. — Мне было бы приятно слышать это в иное время, — мягко и быстро, как будто волнуясь, проговорила она. — но сейчас я вынужден указать тебе на досадное недоразумение. Мое имя Ши Цинсюань, и я не девушка... Услышав твои слова, могу прибавить, что к моему величайшему сожалению. И договорив это, нежданный гость приблизился к Вэй Усяню настолько, что сомнений в его природе больше не оставалось. Последний же озадаченно помотал головой и издал смущённый смешок. — Извини, извини меня, братец! — тут же исправился он, принявшись размахивать руками. — Сам не знаю с чего взял это! Ши Цинсюань поглядел на него долгим взглядом и вдруг заразительно рассмеялся. Мгновением позже Вэй Усянь с изумлением осознал, что присоединился к нему, хотя не смеялся до этого вот уже долгое время. — Послушай, — вновь заговорил Ши Цинсюань, отсмеявшись. — я проходил мимо и вдруг подумал, что тебе должно быть очень одиноко сидеть одному в тишине. Если я не прав, то скажи мне, и тогда я... Вэй Усянь опустился на циновку и жестом предложил новому знакомому присесть рядом с собой. — Мне было больно, но сейчас тоска отступила, — честно откликнулся он. — ее унесли с собой отвар девы Вэнь и твой смех. А потому, если ты желаешь остаться и говорить с подобным мне... Изволь. Я буду счастлив. Ши Цинсюань поспешно сел и хлопнул в ладоши. — Я тоже, — проговорил он. — Когда-то я очень любил заводить новых друзей, и знакомился со всеми подряд, вокруг меня всегда было много-много народу. Но потом... Ши Цинсюань умолк и покачал головой. — Что случилось потом? — не подумав, спросил у него Вэй Усянь. Ши Цинсюань погрустнел и тяжело вздохнул, отводя в сторону взгляд, а после принимаясь нервно теребить край рукава. — Потом случилась беда, — совсем тихо сказал он. — Большая беда. Пришло горе, разочарование, страх, боль и смерть. Я потерял одного близкого мне человека и узнал, что ужасно виноват перед другим. Это старая история, случившаяся не вчера, не неделю и даже не сорок лет назад. Нет нужды поминать ее снова. Вэй Усянь закусил губу до боли, впредь зарекшись задавать необдуманные вопросы. На лбу у него залегла глубокая складка, и он беспомощно смотрел на Ши Цинсюаня, который как-то весь вдруг съежился и потерялся. — Прости меня, — только и выдавил из себя Вэй Усянь. Ши Цинсюань очнулся от невесёлых размышлений и уверенно покачал головой. — В твоём вопросе дурного нет, — сказал он просто. — да и кому говорить о таком, как не тебе. Я живу на земле куда дольше твоего, мне следует знать и помнить о многом. К слову сказать, именно поэтому я знаю кое-что про тебя, Вэй Усянь. Не думаю, что мои слова способны тебе помочь, но я всё-таки рад, что твой путь завершился на Небесах. Это достойно и справедливо. Теперь уже настала очередь Вэй Ина отводить в сторону взгляд. — Я в это не верю, — сказал он с досадой и выдавил из себя кривую усмешку. — Днём — думы, ночью — сны, — примирительно отозвался Ши Цинсюань и ободряюще похлопал Вэй Усяня по плечу. — Все образуется, вот увидишь. Дай себе время, дай своей душе миг тишины и возможность излечиться от ран. Живи, сохраняя покой. Придет весна, и цветы распустятся сами. Однажды ты поглядишь вокруг себя и поймёшь, что когда было, от чего приключилось и чего стоишь ты сам. Вэй Усянь помолчал, обдумывая сказанное, и вынужден был признать, что находит этот совет дельным. Он слегка улыбнулся, и подперев щеку рукой, некое время смотрел прямо перед собой. — Пожалуй, мне стоит повременить с этим, — вновь заговорил он. — и если получится, отбросить прочь сожаления и сомнения. — В этом ты сам, — вдруг произнес Ши Цинсюань, и подняв взгляд на собеседника, смущённо улыбнулся и передернул плечами. — Кому, как не тебе, восстать из пепла и стать лучше, чем был? Твое имя, если я правильно трактую его, завещает тебе не держать в душе сожалений. Я знаю, что вернуть себя прежнего мучительно сложно. Быть может, подобное и вовсе невообразимо свыше наших стремлений. Я сам лишь ступил на этот путь, но конец мне пока что неведом. Но оно стоит того, чтобы попробовать. Мудрые люди однажды уже показали мне, что добровольно сдаться на милость отчаянию — недопустимая слабость. Минувшего не воротить, совершенное не уничтожить. Твое падение не исправит ушедшего, а быть может, лишь усугубит его свершением настоящего. Вэй Усянь против воли засмеялся. — После таких слов остаётся лишь выпить! — воскликнул он. Ши Цинсюань поднял голову, сверкнул глазами и заметно оживился. — А что? — произнес он. — Это мы можем! Я велю принести вина. И четвертью часа спустя они двое представляли собой весьма забавное зрелище. Вэй Усянь и Ши Цинсюань сидели в обнимку на голом полу возле циновки и негромко хихикали, то и дело глотая пряный напиток с горла высоких кувшинчиков. Им обоим было весело и тепло, вино забрало с собой боль и тоску, оставив только блаженное спокойствие и дружескую симпатию друг к другу. — Послушай-ка, братец Ши, — вдруг произнес Вэй Усянь, которому внятная речь стала даваться несколько труднее обычного. — мне кажется, нам стоит и дальше встречаться вот так и пропускать бутылочку-другую. Ши Цинсюань поднял голову и поглядел прямо на Вэй Усяня с лукавой полуулыбкой. — Ты абсолютно прав, братец Вэй! — воскликнул он, быстро-быстро кивая и принимаясь хлопать в ладоши. — Мы так и сделаем! Новоиспечённые приятели обменялись понимающими взглядами и лукавыми возгласами, а после вновь приложились к вину, восторженно хихикая, как малолетние дети. — В конце концов, — вновь начал Вэй Ин, быстрым движением руки вытирая рот. — теперь все не кажется таким непонятным и страшным... Хотя нет, мне всё ещё больно, и я так виноват перед многими... Но здесь и сейчас я могу пить вино и не думать, что я — это я, проклятый Поднебесной Старейшина Илин. И знаешь, братец Ши, знаешь... Это очень приятно. Ши Цинсюань подпёр кулаком щеку и печально поддакнул. — Ужасно приятно, — откликнулся он согласно. — Я знаю, как это бывает. Я тоже могу пить и не думать о гибели брата, который был наказан за давнее преступление — отнятую судьбу и покалеченную жизнь молодого ученого... За забвение, братец Вэй. Выпьем? Вэй Усянь передернул плечами, а после, радостно хихикнув, вдруг выхватил фарфоровую бутылочку из ослабевших рук Ши Цинсюаня. — Эй! — воскликнул тот, хлопая глазами, и недовольно надул губы. — Что ты делаешь, братец Вэй? А ну отдай! Вэй Усянь в ответ лишь громко расхохотался и залпом допил содержимое до конца. — А вот и не отдам, не отдам! — захохотал он, строя уморительные гримасы. Ши Цинсюань замахал руками и попытался забрать сосуд с вином, принадлежавший самому Вэй Усяню, однако, у него это не вышло. А потому, поборовшись некоторое время со своим новоиспечённым товарищем, Ши Цинсюань ощутил неожиданный приступ усталости и повалился на пол, радостно хихикая и тешась лёгким головокружением. Великое множество пустых бутылочек и прочих сосудов сгрудилось вокруг него. — А знаешь, — вдруг сказал Ши Цинсюань, и по интонациям его голоса было понятно, что он уже едва ли соображает о чем говорит. — я могу рассказать тебе кое-что... интересное. Ты ведь только-только вознесся! Небось, тебе кажется, что Небеса непогрешимы и благостны... Признайся, кажется ведь, не так ли? Вэй Усянь нахмурился, и помедлив, кивнул. Ши Цинсюань поймал его жест и звонко расхохотался, ритмично ударяя одну ладонь о другую. — Да будет тебе известно, — начал он важно, ничуть не обращая внимания на заплетающийся язык. — что на Небесах свободно разгуливают... демоны. Вэй Усянь подпрыгнул на месте и поперхнулся. — Демоны? — переспросил он, как видно, решив, что ослышался. Ши Цинсюань раскинул руки в стороны и тихо хихикнул. — Демоны-демоны, — проговорил он нараспев, и звук его голоса разносился по комнате ласковым отзвуком серебра. — а кто же ещё? Подумай-ка сам. Супругом Се Ляню, нынешнему Императору Небес, приходится ни кто иной, как демонический князь Хуа Чэн. Думаешь он безвылазно сидит за стеной Призрачного города? Да как бы не так! Он приходит на Небеса часто-часто, иногда под личиной кого-то непримечательного, однако, может и просто так. Он зорко следит своим единственным глазом за делами Столицы, он вслушивается в разговоры и мысли — не молвит ли кто дурного о его возлюбленном. И он не один здесь такой. Вэй Усянь запрокинул голову и подул на прядь волос, смешно оттопыривая губу. — А другим чего надобно? — полюбопытствовал он. На этот раз Ши Цинсюань медлил. Вэй Усянь перевел на него блуждающий взгляд и не без удивления обнаружил, что лицо его собеседника порозовело в смущении, губы улыбались против своей же воли, а ясные глаза бегали по сторонам, заволакиваемые то нежностью, то сомнением. — Чего это ты? — подозрительно прищурился Вэй Усянь, разворачиваясь всем корпусом и подбираясь, как дикая кошка. Ши Цинсюань повел бровью и медленно повернул голову, но лишь для того, чтобы увидеть Вэй Усяня, скрестившего ноги и подперевшего щеки руками. На лице последнего явственно читалось смеющееся выражение. — Мин И, Повелитель земли не тот, кем кажется, — пробормотал Шт Цинсюань, растирая лицо ладонями и уводя взгляд вверх. — Он приходит, потому что обезумел настолько, что полюбил однажды причину своего проклятия. Вэй Усянь постучал по щеке кончиком пальца и сложил одно к одному. — Значит, Повелитель земли — демон, — сказал он задумчиво, не без труда отходя от хмеля. — Интересное дело. Чудные они, эти Верхние небеса. Что не бог, то демон. Прежний император оказался Бедствием, нынешний — с Бедствием в браке. Ши Цинсюань с интересом прислушался к его болтовне. — А тебе откуда известно про прошлого императора? — проговорил он с мягким нажимом и лукаво сощурился. Вэй Усянь хмыкнул и встал на ноги, поведя руками, как цапли поводят крыльями. Ши Цинсюань наморщил нос, глядя на него, и звонко захохотал, не имея сил сдерживаться. — Я слышал, — вдруг отозвался Вэй Усянь, припомнив о заданном вопросе. — давно это было. Я узнал кое-что о делах Третьего мира и судьбе падшего принца Уюна, когда был сброшен с Мертвого Нагорья, и вечная тьма вошла мне в сердце и разум. Думаю, я излечился от нее только теперь, когда Небеса столь неожиданно миловали меня. Ши Цинсюань издал удивленный возглас и покивал головой. — Теперь понимаю, — проговорил он. Вэй Усянь тем временем думал о чем-то ином, едва шевеля губами. — Скажи-ка, — вдруг начал он, весь звеня от игривой насмешки в интонациях. — а что же это, все демоны только и делают, что влюбляются и сходят с ума? Ши Цинсюань пожал плечами. — Не знаю, — отмахнулся он. — Возможно. Некоторые влюбляются. Но я знаю не многих, ты не подумай. Быть может, мне попросту не везло иметь дело с безумнейшими из представителей демонической расы. Вэй Усянь хмыкнул, покачав головой. — Стало быть, любовь — это яд и безумие? — проговорил он тихо, но странно. Ши Цинсюань понурился и вздохнул, поджав ноги и глядя прямо перед собой. — Не знаю, — вновь повторил он, ещё тише, чем прежде. — Когда-то я был убежден в священной роли любви. Тогда я и сам любил, и у этого чувства были прозрачные крылья и был привкус настоящего счастья и сладость капельного перезвона. А теперь мои крылья сгорели, и я больше не умею летать. Вэй Усянь присел рядом с ним и похлопал по плечу. — Однажды я тоже полюбил, — сказал он совсем тихо. — Я был мальчишкой, и мы вместе учились, хотя и были различны, как ледяная вода и жгучее пламя... Но он всегда презирал и стыдил меня, относясь как к ничтожеству. А я, признаться, был слишком мал и глуп, чтобы усмирить собственную дурость и попытаться найти ключ к его сердцу. Я бы сказал сейчас, что все это прошлое и пустое — хотел бы. Но почему тогда я думаю об этом, почему вспоминаю его? Почему так больно щемит в груди?.. Вэй Усянь осекся, совершенно запутавшись и смешавшись. Ши Цинсюань смотрел на него широко распахнутыми глазами. И именно в этот момент неловко скрипнула дверь. Вошедшая Вэнь Цин не без удивления обнаружила веселую парочку в компании пустых и полных сосудов, а потому, тут же вмешалась. Нескольких громких окриков хватило вполне, чтобы оба виновника безудержного веселья подскочили на месте и бросились кто куда, делая вид, будто бы заняты чем-то удивительно важным. Однако Вэнь Цин до их ребячеств не было дела. В душе она была даже рада, что рассчитала все так верно и дала возможность двум самым суматошным и беспечным созданиям встретить друг друга. Каждого из них поразило недугом острой душевной боли и переломило множеством ударов судьбы. Но несмотря на это, как оказалось, они и вправду могли находить утешение друг в друге, на недолгое время забывая о горестях. И тем не менее, Вэнь Цин разогнала их в разные стороны и отправила отдыхать, поскольку, любое лекарство, пусть даже самое действенное, в больших дозах может стать ядом. А дать двум подобным друг другу отравиться совместным обществом Вэнь Цин в силу врождённого благоразумия не могла. Как истинный лекарь она понимала: все ещё будет, все изменится и придет в норму. Однако следовало подождать. Время всецело было на ее стороне. ... Вэй Усянь внезапно пробудился, и поведя взглядом, осознал, что вокруг царит ночь. По двум сторонам от входа тускло горели масляные огоньки, пробиваясь, как любовь из души, из-под абажуров красных фонариков. Золотистые блики, имеющие в полукружии своем темную киноварь, плясали по стенам и полу. Вэй Усянь потянулся и неспешно встал на ноги, лишь слегка пошатнувшись. В голове у него было сумрачно и тяжело, а внезапно оставленный сон безжалостно сдавливал плечи, будто бы мелкий бес, имеющий обыкновение забираться на спину спящего путника. Вэй Усянь потер руками лицо, вздохнул, разгоняя сонливую хмарь, и пришел в себя на удивление быстро. Силы влились в него буйным и свежим потоком, похожим на сказочный шлейф переливчатых звёзд и стройные цепи дивных созвездий. Вэй Усянь удивленно моргнул и почти что бегом бросился к окну, чтобы тут же растворить его настежь. Холодный и сладкий воздух опьяняюще-мирной ночи, каких Вэй Усяню давным-давно видеть не доводилось, ворвался в комнату, подобно щенку. Язычки пламени в бумажных фонариках вздрогнули и мигнули. Вэй Усянь высунулся в окно по пояс, разглядывая во все глаза невыразимую и потрясающую воображение в своем величии и богатстве Столицу Небес. Роскошные площади и чертоги, храмы и здания, и все, куда только взглядом не кинь, сплошь было облицовано золотом и нефритом, отделано дорогими тканями, ценными древесными породами, самоцветами, роскошными росписями и изваяниями. В жизни своей Вэй Усянь не только не видел, но и подумать не мог, что в пределе Трёх великих миров существует такая абсолютная роскошь и такая дивная царственность вечного восхваления. Он все смотрел и смотрел, а небо над головой в это мгновение изучало его, лукаво подмигивая мириадами крупных и мелких звёзд, похожих на щедрую россыпь лучших алмазов из императорской казны. Таких звезд, воистину, не увидишь с бренной земли. Их красота ничуть не уступает великолепию Небесной столицы и призвана ублажать взгляд небожителей, таких же дивных и поразительных в лицах и взглядах. Вэй Усянь все смотрел и смотрел, но не только открывшаяся перед взглядом роскошь занимала его. До того истерзанный кровопролитной осадой и переполненный полынной тоской, а после убаюканный снадобьем и крепким вином, он не имел силы почувствовать нечто до той минуты неведомое и незнакомое. Теперь же он чувствовал поразительные перемены, случившиеся с ним самим. Он будто стал разом старше, могущественнее и сильнее. Все тело налилось лёгкостью и теплом, в котором ощущалась нечеловеческая стать и сноровка, умения столь поразительные и впечатляющие, что всей глубины и сложности их природы невозможно познать, являясь простым человеком. Многие чувства и ощущения, на первый взгляд будто оставшиеся при нем, теперь отступали и не мучали разум излишними неудобствами, стоило только Вэй Усяню этого захотеть. Вдруг он понял, не услышал от кого-то другого, не узнал, а именно понял, молчаливо и честно, всей душой, всем сердцем, всем своим существом. Вэй Усянь осознал, что стал небожителем, что слился с высшей расой обитателей Первого мира и утратил несовершенную сущность того, кто некогда был прозван Старейшиной Илин. Будто бы небо над пустошью по окончании тяжёлой грозы, прояснился его разум и открылся для истины: ему, Вэй Усяню, ставшему великим бессмертным, стало видно то многое, что было неясно и недоступно. Щемящая пустота в груди растворилась, потерянное золотое ядро перестало напоминать о себе, а безумие улетучилось, поскольку благословением Небес была изгнана тьма. Осталась лишь лёгкая боль, похожая на печаль, ссаднящая воспарившую душу. То была вина перед многими из невинно убитых и подвергнутых страшным страданиям, то было желание забрать их боль себе, ведь от бессмертного не будет, а живым то принесет облегчение. И всё-таки, Вэй Усяню открылись и иные пути, уродливые узоры заговоров и интриг, похожих на тела ледяных змей, что вились да вились у него за спиной до поры, а после взяли — и единым моментом затянулись на шее петлей. И узрев это, он испытал ужас и облегчение, он воспылал ярым сочувствием к оставшимся на земле и отчаянной жалостью к тем, иным, вершащим злые дела не столько из алчности и гордыни, сколько из боли и страха, из желания отомстить своим прежним мучителям. Вэй Усянь стоял у окна, глядя в звёздное небо, и слезы, похожие на жемчужины, катились сами собой из его широко распахнутых глаз. Он плакал безмолвно, с достоинством, и в этом было столько задушенной прелести, что, казалось, сам мир замер, притихли горделивые Небеса, а звёзды засияли ярче, но мягче, поддавшись смирению и тихой печали. Вэй Усянь плакал слезами истинного божества, и они опадали на землю, звеня, как чистейший хрусталь. Эти слезы принесли ему столь нужный и желанный покой, и в то же время, отдалили от мира. Он не заметил, как охватило его ласковое свечение, и как потекло оно по воздуху, являя себя в упругих потоках божественной энергии. В Небесной столице же тут и там невольные свидетели того прислушивались и приглядывались, а после с понимающими улыбками обращались друг к другу. — Вот родилось новое божество, вот оно познало свою суть, — сказал кто-то, и эта мысль потекла, струясь по улицам и со звоном перелетая все дальше и дальше: по крышам чертогов, по поющим фонтанным струям, по кронам деревьев и острым каскадам лестниц. В это же мгновение хмурый Повелитель земли, озираясь подобно нечестивому вору, стучался в окно одной из спален, расположенных на этажах у самой земли. Он то и дело оглядывался, а после вновь переводил взгляд в темноту чужой комнаты, будто желая увидеть кого-то. Ночные тени скрадывали его фигуру, делая неразличимой и едва ли заметной. А ещё дальше, за квартал или два от чертога Милостивой и Благодетельной госпожи Вэнь, на одной из шумных городских площадей гуляли бессмертные, наслаждаясь дивными песнями сладкоголосых птиц и восхищаясь красотой ясной и тихой ночи. Между собой многие из них, как и другие в этот миг по всей столице, говорили о рождении нового бога. — Как славно, что этот талантливый мальчик нашел в себе силы не угаснуть и расцвел вопреки домыслам многих, подобно тому, как расцвело в час его вознесения сухое сливовое дерево, — сказал молодой небожитель, задумчиво и удивительно ласково глядя в звёздное небо. Он был облачен в простые монашеские одеяния, а потому, в толпе был едва ли заметен и мало чем отличим от многих других божеств, коих почитают лишь в отдельных местах небольшим кругом верующих. Один из его спутников, похожий на младшего служащего, фыркнул и покачал головой. — Что ты думаешь, он прямо так взял и излечился? — спросил он с сомнением. Стоявший от него по правую руку, и как видно, тоже являющийся кем-то из младших служащих, но только иного бога — на что указывал цвет и покрой его одеяний — прислушался к разговору и поспешил поддержать собрата: — Я слышал достаточно о Старейшине Илин. Его душа истерзана так, что брось ты об землю хрустальный сосуд, и тот не расколется на большее количество черепков. Возможно ли, что этот юный бог протянет хоть сколько-то, пребывая в столь плачевном положении и имея в мире людей крайне дурную славу? Одетый в монашеское платье небожитель со вздохом покачал головой. — Боль не ушла из него, нет, — сказал он, помедлив. — Но он сумеет от нее исцелиться и искупит вину, которую имеет перед некоторыми людьми и многими душами. Он сделает так, что его полюбят и примут. Он уже победил, поскольку сумел осадить себя и сделал шаг не к ненависти, но к искуплению и любви. Я боялся за него, но теперь он меня не тревожит. Этот мальчик несомненно будет в порядке. Младшие служащие переглянулись и пооткрывали рты, как будто желая хором возразить, но подле монаха внезапно возник статный юноша в простых одеждах черного цвета и ловко взял последнего за руку, ласково сжав. — Если гэгэ говорит, что юный божок оправится, значит так оно и случится, — промурлыкал он низким, бархатным голосом, струящимся точно шелка, и текущим будто вино. — Иного и быть не может. А вы, Сюаньчжэнь и Наньян, что же это, возомнили, что разумеете больше Совершенного Владыки Небес? Небожитель, обряженный монахом, быстрым и лёгким движением коснулся пальцами губ своего спутника в черном, как бы прося замолчать. — Не так громко! — попросил он, глядя ласково и смущённо. — Мы столько времени потратили, чтобы оставаться неузнанными и свободно гулять по Столице. Не хочу, чтобы нас признали. Его спутник смиренно опустил взгляд, а после взял своей рукой ладонь ласкового монаха и трепетно поцеловал прохладные пальцы. — Все будет так, как хочется гэгэ, — сказал он, и все его лицо сияло в этот момент ярче алмазных звёзд, и было столь ласково и влюблено, что не узнать под личиной истинного воплощения было решительно невозможно.