Пока окурки в банке ещё тлеют

Сайно терпеть не может проявления привязанности на публике, даже если этого хочет собственная мать или — боже упаси — бабушка Хайтама, которые, например, на той же линейке первого сентября жаждут сделать пару (сотен) снимков для фотоальбома, который никто кроме них не увидит — обязательно целуют в щёку от любви великой. Все эти телячьи нежности не стыкуются с образом, который Сайно создаёт, когда сначала строит из себя сурового и гордого, чтобы произвести впечатление взрослого и мудрого, а затем думает, почему все обходят его стороной. Шутит, чтобы немного разбавить атмосферу, и видит, как и без того зашуганные лица окрашиваются отчуждением, непониманием и теряются в толпе. Тогда Сайно настырно лезет в их личное пространство со своим сейчас объясню, а в морду прилетает вежливый отказ, клишированные фразы о срочных делах и внезапный звонок телефона, на который нужно ответить, иначе случится апокалипсис. В такие моменты за спиной ещё стоит Хайтам, который вроде не при делах и вообще в наушниках, но, в случае чего, задушит терминологией и матчастью — комбо приколистов от создателей ты поймёшь нашу шутку, даже если этого не хочешь. Их по дефолту выпирают с вечеринок и посиделок на улицу хотя бы разок, потому что, если они не выйдут остудить голову после алкогольных шотов от недобармена в лице Венти, то от их напора обязательно разрыдается какая-нибудь девчушка-десятиклассница, которая до первого секса была отличницей и умницей, а после, якобы, познала прелести жизни и теперь со спокойной душой пишет перманентным маркером матные фразочки на подъездных стенах, будучи уверенной, что это — верх вандализма. Обычно им вежливо предлагают выбраться на балкон. Для надёжности ещё выдают по лд-сотке на хлеборезку, чтобы задержать минут на двадцать. Иначе в расход пойдёт задохлик или мамкин джентельмен, у которого сленг вместо мозговой жидкости булькает. Подростки: недавно исполнилось лишь шестнадцать или семнадцать, — а уже мнят, что им всё дозволено. Распивают алкоголь, купленный старшим братом у знакомой татарки, курят то, что под руку попадётся, причём так, словно это в порядке вещей — часть взросления, не более, о которой родственникам, тем более близким, знать не стоит. И если у Сайно с этим проблем точно не будет, ведь маманя объявляется в его жизни по праздникам, то Хайтама спалили бы на раз-два, не будь он шибко умным. Страшно этих гопников вообще хоть в чём-то упрекать, потому что их не трогают даже те, у кого на зоне родственники наркотой торгуют под ментовским началом. Если какой-нибудь бандюган не с этого района встретит их под разбитым фонарём, то подумает, что отобрать кошельки или мобилки будет проще, чем у ребенка чупа-чупс. На крайняк, можно стрясти пояснение за шмот и совместные прогулки чё вы, как педиков — не на тех нападёт, бедняга. Чревато реанимацией (если наткнуться на Сайно) или, что хуже, полуторачасовой лекцией о вреде насилия, как такового. Физического, естественно, потому что пытки философскими высказываниями и морализаторством никто не отменяет. У Хайтама эти взрывы информационных бомб особо не контролируются, поэтому никого не волнует, что довольно-таки прохладно на том незастеклённом балконе, куда их с Сайно отправляют остужаться и трезветь. Мурашки по коже ползают неприятной дрожью, пока один ищет зажигалку по карманам, а второй уже знает, где конкретно в этой квартире заныкан коробок спичек. Наблюдает за другом с удовольствием и наслаждением бога, ведь нравится смотреть, как работает чей-то мозг. Вот только Сайно не робкого десятка, поэтому, чтобы организовывать себе такие представления, Хайтаму приходится иногда спасать светлую голову ещё и от сотрясов, принимая судьбоносные удары по башке на себя, потому что: вдруг мозги всё же есть — что значит вдруг? — Я точно помню, что она была в кармане, — ноет Сайно, хлопая себя по бёдрам и с силой дёргает белую пластиковую ручку. На балконе уникумов ещё и запирают специально, чтобы без внезапных я не договорил или вспомнил шутку, ну и для того, чтобы добрая половина тех, кто их провоцирует и раздражает, уехала с затянувшейся вечеринки без последствий. — У тебя есть другие карманы кроме тех, что на шортах? — уточняет Хайтам и вульгарно вздёргивает брови, намекая, что можно поискать в другом месте, например, в жопе. Опирается локтями на железные прутья проржавевшего балкона, что скрипит страшнее лифтовых дверей в хрущёвках, когда курить выходит больше трёх отморозков. Ловит пальцами ягоды черёмухи, что в свете далёкого фонаря всё же отливают фиолетовым, и пахнут не пыльцой, а, скорее, приближающимся дождём. Сайно нервничает, злобно сверлит взглядом плотные шторы за стеклянной дверью — эти преграды доблестно справляются со своей задачей: прячут людей обычных от тех, кто душнит. Можно, конечно, стучаться в соседские окна, свесившись с балкона, или, на худой конец, спрыгнуть с третьего этажа так, чтобы не сломать конечности и таки подняться в квартиру, да забрать зажигалку из толстовки на молнии. — Делать что будем? — Курить, — выдыхает Хайтам, у которого нет никотиновой зависимости, но из-за этого он точно не откажется остаться наедине с другом там, где их никто не увидит. С ловкостью фокусника достаёт спичечный коробок, из щели между ободранными кирпичами, побитыми жизнью и чьими-то адидасовскими кроссовками. — Раньше не мог? Я уже вспотел, — бурчит Сайно, зажимая фильтр сигареты зубами, и по привычке пробегается языком по верхнему ряду с внутренней стороны. Без задней мысли кладёт ладонь на плечо Хайтама, чтобы быть к нему поближе, ведь в такие моменты всегда закуривают одновременно — давно такого не было, но вот опять. Не сразу доходит, что придётся ещё и на носочки встать. — Чирк, — пародирует тот самый звук, от которого сердце замирает на мгновение. Одно на двоих тепло, обжигающее и пальцы, и глаза, освещает их лица друг для друга лучше закатного солнца или ночника в комнате Хайтама. Чужое ровное дыхание почти над ухом убаюкивает, как колыбельная, отгоняя очередные сомнения, что посещают голову вне очереди. Оба затягиваются, чтобы распалить табак. Хайтам замечает, что от Сайно пахнет попкорном. Не тем, который покупаешь в кинотеатре за пять минут до сеанса, не картонным вне зависимости от вкуса. А тем, который находишь на дальней полке в круглосуточном магазине в час ночи. Тем, который тащишь домой в одном пакете с гречкой, туалеткой, батарейками для бабушкиной лентяйки, газировкой и салатом типа-цезарь. Тем, который греешь в микроволновке, слушая, как он лопается, а потом достаёшь, ойкая или мыча маты, потому что горячо. От него пахнет именно этим домашним попкорном, и поэтому Хайтаму сразу хочется поцеловать. Без задней мысли, требующей, пускай, секунды, чтобы оценить целесообразность и обстановку — сейчас, пока последняя в коробке спичка, одна на две сигареты, ещё не потухла. Убирает огонёк слишком резко — благо, сигарета Сайно уже тлеет, причём у Хайтама в руках, потому что он своровал её, чтобы впиться в губы вкуса вишни после портвейна. В губы, что изрезаны царапинами, губы, которые, в силу привычки, хочется целовать каждый раз при встрече даже в самом людном торговом центре города, губы, что вставляют лучше никотина, лучше наркотиков, губы, что вызывают зависимость. Они привыкли целоваться жадно и страстно, как в последний раз, потому что научились так друг у друга. И если Сайно достаточно стоять на носочках в крепких объятиях, то Хайтаму хочется заломить чужие запястья наверх, прижать загорелую спину к стене, заставить дрожать и подкашиваться эти ноги, исцелованные и измятые им же вдоль и поперёк. — Хайтам, увидят! Хайтам! — сопротивляется Сайно в поцелуй, всё равно отвечая, потому что оторваться нет ни сил, ни желания, даже если лд-сотка тлеет без их участия, даже если хочется не просто касаться мышц под футболкой, а, как минимум, дрочить в салфетку, чтобы остыть — запал не пропадёт по щелчку пальцев, ни в этом случае. — Я переборщил, — сам себя упрекает Хайтам, отстраняясь. Отдаёт три четверти от сигареты обратно Сайно, пока его собственная даже не зажглась с самого начала. Смотрит на чёрный край так, словно это интереснее топорщащейся ткани в районе чужого паха. — Исправляй, — шикает Сайно действительно мерзким шепотом и складывает руки на груди. Они всё ещё заперты, всё ещё на балконе. Одни в глухом районе в ночной час, когда даже лунатики не бродят по карнизам, потому что скорая освободится от вывоза бомжей из центрального парка только минут через сорок. — Нет, — тянет Хайтам, ведь уже знает, чего от него хотят. — Да, — кивает Сайно, отравляя никотином лёгкие. Успевает даже подумать о вреде курения, пока всё же облокачивается на холодную кирпичную стену. Хайтам прячет сигарету за ухо и встаёт на колени, прижимаясь щекой к ткани на чужих бёдрах. Пробегается пальцами по напряжённым голеням, не сдерживая самодовольной улыбки. Его разрывает на части азарт, от которого холодным потом покрывается спина, от которого рассудок теряется в пространстве, заменяя здравый смысл приятной истомой, потому что вне комнаты они такого ещё ни разу не делали. Адреналин заменяет тромбоциты, потому что в любой момент кто-то из их компании может посчитать своим долгом открыть балконную дверь и пригласить занудных корешей обратно по доброте душевной. Сердце заходится в бешеном темпе, потому что менты могут нагрянуть, ведь клубная музыка точно мешает соседям спать. — Если успею кончить до того, как скурю сигарету, позволю тебе подкурить, — зараза без совести смотрит свысока, хотя ростом не вышел, и не давится постыдными словами, возводя степень абсурдности ситуации до небес. Самому же ссыкотно аж до онемевших кончиков пальцев, до тахикардии. Но ждёт с трепетом, хочет этого адреналина, как наркоман — домашних постельных игр ему уже не хватает — Кончишь быстрее, чем выкуришь сигарету, с тебя дрочка ступнями, — ставит свои условия Хайтам и оттягивает резинку чужих шорт вместе с боксерами. Холодок по нежной коже на мгновение затыкает Сайно рот, а затем обжигающее тепло чужого языка не даёт язвить и пререкаться вовсе. Он сдавленно мычит в предрассветную темень и запрокидывает голову назад, вдыхая запах утреннего тумана вместо сигаретного дыма. Тут же свободной рукой по привычке хватает Хайтама за волосы слегка оттягивая назад, потому что за раз такой напор не выдерживает и может сдаться слишком просто — закрывает глаза и вместо того, чтобы курить, как сам того хотел, утыкается ртом и носом во внутренний сгиб локтя, чтобы стоны сдержать. Хайтаму ничего не стоит сидеть на коленях и смотреть снизу вверх вот так, под тяжёлые вздохи, смешивающиеся со сдавленным мычанием, которые не глушит даже бит техно-рейва из квартиры, где про них ещё не вспоминают вслух, но уже думают про себя. Он наловчился брать с нежностью, но в то же время властно — так, что Сайно отказывается сопротивляться, отказывается и думать о чём-то другом, ведь всё его естество тут же сосредотачивается на том, что происходит внизу, на том, как же хорош этот чёрт, вымахавший за одно лето аж на полголовы. — Блять, — ругается Сайно, потому что его лд-сотка ещё тлеет, а Хайтам уже глотает, слизывая остатки с уголков губ. — Пять-три в мою пользу, — довольствуется своей победой и тут же поднимается с колен, пряча чужое достоинство обратно в боксеры. Упирается одной рукой в стену, чтобы Сайно никуда не делся. — С тебя огонёк, — в эти моменты Хайтам становится сексуальнее и настырнее обычного, ведь гормоны стучат сразу по вискам, да такой кувалдой отбойной, что алеют и горят не только бледные щёки, но и смуглые, а скулы немеют от улыбки. Сайно, вместо того, чтобы нормально отдышаться, позволяет Хайтаму прикурить и немного теряет голову — смотрит в серо-зелёные глаза напротив, в которых черти беснуются, празднуя победу костром из историй об Иване-купала. — Чем тебе так мои ноги нравятся? — вдруг спрашивает, припомнив условия своего проигрыша. Выкидывает недокуренный бычок вниз с балкона, потому что откажется от сигарет в следующий раз, пока Хайтам скорее медитирует на дым, используя лд-сотку, как аромапалочку, а не по назначению. — Они даже грубее твоей прямолинейности, — отвечает и слегка пожимает плечами. Резко переводит взгляд на друга, разворачивает свою сигарету в пальцах и подносит фильтр к губам Сайно, словно хочет, чтобы тот тоже взял что-нибудь в рот. — Возбуждают.