Пока окурки в банке ещё тлеют

Сайно рос, не зная ни одного из своих так называемых папаш, даже если те здоровались, учтиво представлялись и дарили шоколадки, игрушечные автоматы, машинки и солдатиков прежде, чем запереться в комнате его недалёкой матери. Звуки, появляющиеся после и преследующие иногда в кошмарах, не вдохновляли ни на что, кроме побега. Вылезти на свежий воздух из деревянного двойного окна без сетки на первом этаже — раз плюнуть. Сайно умудрялся проворачивать подобное без вреда для здоровья, даже в пять, семь лет, а в десять вообще за милую душу. И бежать, к счастью, было куда. Бабуля Хайтама никогда не запирала входную дверь, до сих пор не запирает. Женщина сильной воли. Такая с лёгкостью надаёт подзатыльников, если зажевал шоколадную конфету раньше, чем её фирменный суп, который она наливает в неглубокую тарелку специально, чтоб все подопечные точно всё доели до последней капли. В четыре года ложка с наваристой жидкостью летела в рот самолётиком, а сейчас она заталкивается в глотку с помощью одного лишь взгляда с немым укором. Бабуля Хайтама росла в деревне, где все друг друга знали, уважали, холили и лелеяли, а потому с воровством не сталкивалась, как и с нападениями. Разбойники были не в почёте, точнее о таком никто не думал — проще было вежливо попросить, вот никто же не откажет. Но в городе всё совсем иначе. Может соседи по подъезду и относятся друг к другу, как к дальним родственникам, но всё же в деревянном бараке из двух этажей этой пожилой женщине, влюбленной в кресло-качалку, не стоит вот так забывать о сохранности своего имущества. Тем не менее привыкнуть она так и не успела, ведь внучок приноровился запираться раньше, чем произнёс своё первое сложноподчиненное предложение, и превратил это в некий ритуал, который он совершает перед тем, как ложиться спать и после того, как прочтёт страниц дцать очередной заумной книжки, которую обязательно во всех подробностях расскажет Сайно вместо того, чтобы махаться с ним палками, изображая древнеегипетские войны. Помнится, была волкошапка из секонд-хенда, которая превращала полуголого загорелого под летним солнцем мальчишку в настоящего анубиса, но сейчас этой вещице, пожраной молью, уделяются лишь ностальгические вздохи. Впервые, когда Сайно запер дверь вместо Хайтама, тот завис на несколько минут, как старый пузатый компьютер, нагруженный пиксельными играми донельзя. Возможно это был мини-срыв, ведь мальчик так и не смог сомкнуть глаз в ту ночь, словно незакрытый гештальт всю душу наизнанку вывернул. Но сейчас такие сюрпризы не бьют по нервам. Одному шкету уже одиннадцать, он думает про университеты и философию Ницше. Второму только десять, и он узнал, что такое компьютерные автогонки. На девчонок даже не смотрят, хотя в школе полно отбитых, кто любит заучек-хулиганов, что в своём репертуаре не думают ни о чём, кроме книг, друг друга и гребучих кириешек в одиннадцать часов вечера. Облазили всю кухню, чтобы оттопырить запрещёнку, которую бабуля Хайтама точно не выбросила, но с боем отобрала, чтобы желудки себе раньше времени не испортили — с этим справятся энергетики, когда на работу ходить придётся. Они шепчутся на повышенных тонах, потому что не могут определиться, кто будет снизу, а кто сверху, то есть, кто кому на шею залезет, чтобы проверить, есть ли заначка на холодильнике, потому что табуреток в доме всего три, одна из которых в этот вечер занята фикусом полутораметровым, вторая — ногами бабушки, а у третьей ножка шатается — сидеть с адовым напряжением ещё можно, но вставать сверху уже страшно. — Да забирайся уже, — шипит Хайтам, закатив глаза, и садится на одно колено. Сайно победно ухмыляется, складывает руки на груди всего на несколько секунд, а потом карабкается на Хайтама сверху, причём неправильно: вместо того, чтобы лезть со спины и свесить ноги вперёд, он корячится по-другому и, в итоге, почти перекрывает другу своим впалым животом не только способность видеть, но и возможность дышать, то ли от того, что он ему пахом упирается в щёку, то ли от смущения. — Су-у-у-ука… — тянет Хайтам ругательное слово, услышанное однажды в дешёвой телепередаче, которую его бабушка тут же выключила. Он не уверен в точном значении, потому что взрослые используют его даже если рядом нет собаки женского пола, но сейчас оно почему-то всплывает в памяти и кажется более чем уместным. — Ща, ща, — подбадривает Сайно, шурша пакетами на холодильнике. Проверяет каждый по нескольку раз, но ничего не находит, тяжело так вздыхает и чешет репу и убирает назад волосы, которые уже прикрывают шею, ведь парикмахеры не внушают доверия, да и ножницы тоже. — Слазь! — вскрикивает шёпотом Хайтам, теряя равновесие. Шкет же — метр с кепкой в прыжке с табуретки — ловко освобождает лицо друга из своего захвата и приземляется на ноги, словно кошак облезлый. Наученный горьким опытом регулярного падения с гаражей, Сайно знает, что лететь с тех, которые выше, — намного проще и не так больно, как с маленьких. — Там ничего нет, — шипит разочарованно, словно обвиняет в этом друга. — Как будто я не понял, — злится на мгновение Хайтам, но тут же ловит озарение и многозначительно сглатывает. — Значит, остался только шкаф с фарфором… Они одновременно загадочно смотрят в сторону комнаты, где всё ещё работает телевизор, но могучий храп заглушает диалоги и даже музыку. — Ты уверен? — шипит Сайно, потому что будить именно эту бабулю всё равно, что плотину срывать — она потом не угомонится до утра, а припоминать будет ещё лет пять сверху. — Может ну их? — вкидывает здравую мысль Хайтам, которого все люди старше пятидесяти ласково зовут Алик, особенно бабушка, если звереет на глазах и хватается за ремень. Нет, она ни разу за всю сознательную жизнь не ударила по жопе, не дала леща, лишь подзатыльники, и то за дело, но пугать умела знатно. Любая женщина страшна в гневе, а та, кто не по своей воле выращивает двух недомерков, и дьявола в бутылку затолкает, потому что её знание примет, да заговоров поражает даже гадалок за пятьдесят рублей на бульварах, которые ночью стоят там же, но предлагают уже другие услуги и по другой цене. — Пошли проверим, — не унимается Сайно, потому что руки чешутся от мысли, что в этом доме такая еда хотя бы есть. Он никогда не откажется от бабушкиного борща, тем более от рассольника, а котлеты с сыром выше всяких похвал, даже если горячее печки, а корочка у них шершавее мочалки. Но кириешки, чипсики и газировка из автомата на набережной это то, что не позволит уснуть спокойно, даже если рядом будет лежать Хайтам. Сайно идёт первым, минует шторку из бус между кухней и коридором без эксцессов, потому что тощенький. Затем крадётся на цыпочках по стеночке мимо платяного шкафа, у которого дверца держится на малярном скотче. Пробирается в комнату, увешанную старинными картинами, которые каждый год присылает бабушкин ухажер в качестве извинений за то, что бросил её когда-то. Та не против, искусство не виновато в том, что человек дерьмовый оказался, но письма его она сжигает прям демонстративно — там целый обряд с участием определенной свечи, зажигалки и настроения. В такие моменты она ещё курит дорогущие, жутко вонючие сигареты, а Хайтама выгоняет гулять. Сайно крадётся мимо кресла-качалки не дыша, чтобы посмотреть, спит ли бабушка наверняка, ведь храп не показатель. Задокументировав взглядом её закрытые глаза, выдыхает и жестом зовёт Хайтама, ведь не знает, в каком из шкафчиков может прятаться клад ценой аж в двадцать пять рублей. Внучок не торопится — боится тревожить сон дорогого сердцу человека. Сайно-то по башне не получит, в отличие от него, потому что чужой ребёнок, даже если вырастила, как своего, да и с недалёкой мамашкой ссорится не станет — и так жизнь у неё тяжёлая. Маму Сайно бросили с годовалым ребенком на руках, причём не только мужик, пообещавший ради неё горы свернуть и моря высушить, но и собственные родители. Выкинули в однушку деревянную от пола до потолков в одном из вымирающих районов города, высылают пять тысяч на коммуналку, всё ещё почтой. А конверты либо теряются, либо приходят слишком поздно, да и на еду не хватает, поэтому девчушка пашет на трёх работах, а заботиться о ребёнке, как не успевала, так и до сих пор не успевает, только сейчас у неё ещё и личная жизнь в цвету. В итоге по стечению обстоятельств, по звёздному календарю Майя, параду планет и всей другой чухне, которую затирают астрологи на РЕН-ТВ — те, что ещё в инопланетян верят — Сайно и Хайтам росли под одной крышей, в одной люльке, ванной, коляске. Тесно? Конечно, но зато привыкли друг к другу, несмотря на темпераменты. Если верить бабулиным россказням, когда были мелкие, так мило обнимались зимой на прогулках, потому что их заворачивали в один и тот же плед поближе друг к другу — выбора не было. — Что за хрень? — удивляется Сайно, наткнувшись взглядом на телевизор. Хайтам от испуга смотрит туда же, потому что не рассчитывал, что к какофонии привычной присоединится ещё и низкий голос. Причём смотрит такими глазами, словно на экране не парочка обнимается, а как минимум монстр по лесу за кем-то гонится. Стоп. А что происходит-то? Ещё даже не подростки смотрят на то, как взрослые люди в передаче с пометкой восемнадцать плюс в левом верхнем углу, жмутся друг к другу губами, признаются в любви и снова жмутся. Потеряв дар речи, затаив дыхание и забыв о кириешках начисто, пялятся так долго, как только щёки позволяют, потому что когда они начинают гореть хуже утюга, что панталоны бабулины прожигает насквозь в два счёта, те мигом выпинываются из комнаты сами собой и, как в мультике, друг за дружкой залетают к Хайтаму, где даже люстра покачивается от напряжения. Стеллаж с книгами по тригонометрии и классикой русской литературы возвращает в реальность — вот она, родная заумная дичь, а не вот это всё. В этих талмудиках из эпохи чьей-то молодости нет пошлости и развязности, только проститутки, верящие в бога, убийцы за триста семнадцать рублей, шестьдесят копеек, барышни с усиками, дубы всякие, и Базаров, который точно базарит, что ни Сайно, ни Хайтам не должны были видеть то, что увидели. Они стоят раскинув руки в разные стороны, держатся за стены и дышат так, словно марафон пробежали, а как только пересекаются взглядами, на полном серьёзе думают об одном и том же — тогда жить становится сложнее раза в два. — Зачем те люди это делали, причём, так? — первым голос подаёт Сайно, даже не стесняясь громкости, из-за чего Хайтам шикает на него. — Может они родственники? Бабушка иногда целует меня в лоб или в щёку, — мыслит конечно логично, но чёт нихрена. — Мать меня тоже целует в щёки, но не в губы, и не так долго! — кряхтит Сайно, потому что думает о том, что хочет попробовать. — В губы она своих этих целует, которые к ней приходят, но тоже не долго! — и сглатывает, аж ёкает. — Может, это что-то значит? — Хайтам пытается мыслить, хочет придумать оправдание такому поведению, которое ни один, ни второй ни разу за всю свою сознательную жизнь толком не подмечали. Шкеты ещё зелёные совсем, не привыкли к тому, что кто-то может миловаться у них на глазах. Даже если мама Сайно водит к себе всяких мужчин, во-первых, она не позволяет себе проявление нежности при посторонних, а во-вторых, они меняются, как перчатки, а сынок у неё один, но почему-то его так не целуют. Может не любят на самом деле — от этих рассуждений хочется взрыднуть немного, ну так, для драмы, показать, что не всё равно. — Говорили ещё тип, люблю, люблю, я люблю тебя, — пародирует Сайно кривляясь немного, отчего своими клыками больно прикусывает нижнюю губу и ойкает. — Но если так выглядит любовь, почему ни бабушка, ни мама нас так не целуют? — Там были взрослые мужчина и женщина, может только детей так не целуют, — делает вывод Хайтам, слегка расслабляясь. Покачиваясь от усталости, он доходит до кровати и падает лицом в подушку, затем поворачивает голову к стене и разглядывает узоры на ковре красного такого, затертого временем цвета. — Дискриминация по возрасту, — шикает Сайно, проводит языком по губе, слизывая металлический привкус. Тоже немного путается в скованных движениях, но всё же садится рядом с Хайтамом, поставив пятки на кровать, и перебирает пальцы на ногах в воздухе, уткнувшись лицом в коленку со шрамом. Одежда летом мешает дышать полной грудью, поэтому он гоняет без футболки так долго, как может. Алик, наоборот, нуждается в том, чтобы выглядеть опрятно, но на чёрном пятен не видно, поэтому бабушка с её плохим зрением не догадается, что он в грязь упал, а потом лопухом обтирался, поэтому даже если солнце припекает, Хайтам уже сделал выбор в пользу тёмного гардероба раз и навсегда. Он как раз поднимается на кулаках и усаживается в позу лотоса спиной к стене с ковром, вытягивает руки перед собой. Сайно на автомате подрывается с края и плюхается на подушку перпендикулярно ему, вытягивает вперед ноги, опираясь на изголовье кровати. Тогда одна из загорелых стоп оказывается в плену цепких бледных пальцев, что мнут её вдоль и поперёк, дабы разбить напряжение. — Давай ради эксперимента? — озвучивает чужие мысли Сайно, хотя сам не верит в то, что это пойдёт им на пользу. Может и сидят как обычно перед сном, особо даже не рассматривая друг друга, но что-то явно не так. — По телевизору были парень и девушка, — парирует Хайтам, сомневаясь в правильности и праведности затеи, тем не менее у него дух познания ушёл в развитии намного дальше, чем у Сайно, поэтому если уж этот предложил, то точно, без сомнений, нужно пробовать. — И чё? — аргументация лютая, спорить незачем. Он выбрал язык фактов. Хайтам продолжает массажировать чужие стопы, на что Сайно старается никак не реагировать, смотрит на его искусанные, припухшие губы и начинает сомневаться в гигиеничности этой затеи. Тот, наоборот, залипает только в глаза за серой чёлкой, потому что находит их намного красивее и приятнее своих по цвету. — Просто губами надо прижаться? Или как? — пытается описать процесс будущего действия Хайтам, переключается на вторую ногу и слегка щекочет большой палец лёгкими прикосновениями. Это помогает думать, но он всё равно не понимает, что делать, хоть убейте на месте. Была бы возможность, скорее всего Хайтам отложил бы эксперимент на потом и изучил матчасть для начала. Вот только Сайно уже тянется к нему, сгибая одну ногу в колене плашмя, руку кладёт на чужое плечо, крепко так сжимает, поэтому деваться особо некуда. Иногда спонтанность порождает нечто, чего до сего момента никто не знал. В звенящей тишине самой комнаты, но под бабулин храп из соседней, под стук собственных сердец, они сначала целуют друг друга в губы так, как это делает мама, одновременно, глаза даже не закрывают, смотрят в упор, не понимая, и чего дальше делать, как теперь жить. Им почему-то кажется, что после этого неловкого прикосновения на их ещё не окрепшие плечи тяжким грузом ложится ответственность за тайну, ведь об этом никому нельзя знать. — Ты что-нибудь понял? — уточняет Сайно, потому что сейчас готов смириться с мыслью, что Хайтам поумнее его будет. — Ни-че-го, — по слогам произносит Хайтам и сглатывает. — Они ещё обнимались по телевизору, может мы что-то неправильно делаем? — и тянется так, что становится неудобно, но кладёт руки на голую кожу Сайно в области талии, отчего тот весь раздражается мурашками и глаза пучит. — Ручища холодные, ты чё творишь! — главное, ногами он того не чувствовал. Сам же подбирается ближе и уже обеими руками вцепляется в плечи Хайтама, жмёт их сквозь ткань футболки, но такая поза жутко неудобная и больше похожа на упражнение в курсе растяжки. — Давай, ты же умник! Делай, чё надо, — злится в нервотрёпке непривычной, в нетерпении, потому что понять, зачем всё это, хочется, а не можется. — Да блин, иди сюда, — шипит Хайтам и тянет чужое тело на себя. Сайно по наитию обвивает чужую шею запястьями и пальцами цепляет затылок. Это ему знакомо, ведь он с матерью также обнимается, но Алик на неё не похож вообще ничем, и оттого неловко перекидывать через него конечности, когда тот выпрямляет ноги, неловко садиться ему на колени и смотреть в глаза, даже если сверху вниз. — Вот, а теперь вытяни губы. Сайно что-то бурчит себе под нос, нахмурившись, но всё-таки выполняет сказанное, да ещё и глаза закрывает, ведь те парень с девушкой на экране так делали. У Хайтама же глаз слегка дёргается, он тоже вытягивает губы и закрывает глаза, а потом тянется вверх, слегка мажет, попадая в угол чужого рта, а не по центру, да ещё и носы мешаются. Всё это нелепо и вгоняет в краску, вызывает нервные смешки и отталкивает, но они сидят вот так, прижавшись друг к другу губами, потому что не знают, как целуются взрослые, не знают, что это приятно. Сидят истуканами две, три минуты, ждут эффекта, но с каждый секундой всё больше сомневаются в том, что делают хотя бы что-то правильно. Первым из этого непонятного состояния нестояния вываливается Сайно, потому что у него губы устают. Сдаётся и расслабляется, но вместо того, чтобы отпрянуть назад, утыкается лбом в плечо Хайтама и кашляет — оказывается, ещё и дыхание несколько раз задерживал зачем-то. — Фигня какая-то, — думает за двоих Алик и трётся затылком о ковёр, продолжая обнимать тощий живот Сайно, водит пальцами по шершавой коже, что слегка облазит от загара. Сидят в тишине, обнимаются непонятно для каких целей — сами не видят смысла в этом, а взгляды бегают где-то не здесь, а скорее по закоулкам сознания. Хайтам же рассматривает трещины на потолке, не замечает, что вдыхает запах чужого шампуня, и оттого сердце выравнивает ритм, а глаза слипаются, и румянец спадает. — Надо ложиться уже, сколько времени? — шепчет. Сайно ему не отвечает, потому что уже сопит — умаялся за день, а тут ещё такое напряжение. Поза неудобная, смущающая, странная, но вырубился словно так и должно быть. — Тогда спокойной ночи, — желает Хайтам, зевая, и аккуратно скидывает с себя спящее тело, укладывает на спину, выпрямляя тому ноги и накрывает пледом, ведь по ночам всегда слегка остываешь, замерзаешь, так и заболеть можно. На цыпочках он добирается до входной двери, запирает её на все возможные обороты, пялится на глазок какое-то время — свет в подъезде кажись мигает, нужно будет лампочку поменять. Вокруг пахнет старостью, половицы скрипят, а облезлые обои с жёлтыми цветочкам отклеиваются по углам, где паутинки летают. Хайтам дышит очень тихо, смотрит по сторонам, ведь глаза привыкли к темноте. Крадётся обратно в комнату, тушит настольную лампу и закрывает межкомнатную дверь почти минуту, ведь, если резко дёрнуть, она может заскрипеть. Надоедливый комар ещё долго жужжит у него над ухом, но как только Сайно закидывает на него ноги и руку во сне, насекомое вдруг замолкает. Хайтам не рассчитывает, что это как-то взаимосвязано, но всё равно проталкивает запястье под голову друга и прижимает того к своей груди, ведь он выше, больше и надёжнее. Да и от бабули защитит, если вдруг та узнает, чем они перед сном занимались.