Буран

      Кремлёвские башни заносило снегом в этот вечер. Столичный город сиял своими привычными огнями, что жителям они уже привычны. Расширяющаяся столица уже издавна кормит своих детей яркими огнями и развитой инфраструктурой. Однако все в любом случае будут рады родному городу и его дарам. Правда не всегда всем есть дело до них. Как ни странно, в этом списке глава государства.       Россия лежала на кровати, тяжело дыша. В комнате не горел свет, и только уличные фонари да луна пропускали свои лучи в спальню девушки. Голова была тяжела, а в ней не было ничего, кроме боли и непонятно откуда взявшейся печали. Тяжело было и тело. В груди ощущалось бремя, которое не чувствовал никто. Страдание застыло на прекрасном лице русской. Веки тяжелели, и в итоге сомкнулись.       Девушка оклемалась несколько позже. Комната всё так же была темна и пуста, но ощущение чьего-то присутствия внезапно закралось в разум русской. Она посмотрела на часы: половина второго. Тут же вспомнился тот глупый факт, суть которого заключается в том, что если человек просыпается в период с двух до трёх часов ночи, то на него кто-то смотрит. И, кажется, сейчас это правда. Среди тёмных очертаний комнатного интерьера был различим силуэт мужчины ростом примерно метр семьдесят, который сидел в углу. Конечно, следовало всё списать на стул, на который Россия беспорядочно бросила свою одежду, если бы он не стал двигаться. — Кто это?.. — дрожащими губами молвила русская. — А ты не поняла? — заговорил силуэт до того знакомым голосом, что Россия успокоилась. — Стойте… — Тогда, в изгибе, — продолжил силуэт, встав со стула. И тут же телосложение и голова его напомнили России о том самом человеке. — Вы пришли ко мне, чтобы опять помочь? — Мгм. Если ты не заметила, то я всегда прихожу, когда самой тебе приходится тяжко. Может, нам стоит выпить чаю и поговорить? — Было бы славно, — спустя ожидание сказала Россия и встала с кровати. — Я в одной короткой сорочке; смущаюсь сама и вдобавок вас… — Меня ни в коем случае. Я, считай, присутствовал при твоём рождении. — Но для себя мне необходимо прикрыться. — Как скажешь. Я пойду приготовлю нам чай.       Человек вышел и зажёг в кухне приглушённый свет, расслабляющий глаза. Обширная кухня, смежная с гостевой, даже в неё переходящая была усеена предметами интерьера: от стола и стульев до плазмы на стене и декораций, добавляющих уюта помещению. Человек навёл чай, достал сладости из шкафчиков и пошёл в гостиную. Россия, окутав плечи первой попавшейся кофтой, уже сидела на диване, поджав ноги к груди и обняв их руками. — Вновь мы видимся. Не знаю, радоваться мне или нет, но я готов сделать для тебя всё, что могу, — сказал человек и, повернувшись к свету, сел. На нём был всё тот же деловой тёмно-синий костюм с красным галстуком, однако лицо по-прежнему было тёмным и неразличимым. — Спасибо, что вы есть, — изнурённо сказала Россия, приняв чашку чая. — Ты видела кошмар, который застал тебя не в самый подходящий момент. — И я не могу дать логическое объяснение ни одному из них… И этот запах… Ужасен этот запах до того, что его можно даже видеть. Словно кресты жирные, липкие лоснящиеся, что земля жирная, а воздух густой и сытный, падалью пахнет. К самому запаху, впрочем, привыкнешь очень быстро, но уже лучше не присматриваться и не думать. Самое главное не думать, а то быстро можно узнать, что значит тошнота. Но, оставив это, я бы хотела знать всё, как есть, а не оставаться в сладком неведении, которое постепенно поджигает фитиль динамита, на котором я сижу. — Они все признают геноцид евреев, армян, африканцев… Но геноцид русских, случавшийся постоянно, не признал никто. Вообрази, сколько людей погибло и не родилось вследствие смертей… И теперь ты вынуждена глядеть на эти ужасы. На смерти своих людей. — То есть тот старик, которого я видела, был превращён в… — Именно так. Но перед страшными событиями, которые и олицетворял тот эпизод со стариком, случились война между твоим дедом и Японией, Первая мировая и… Гражданская. А потом коллективизация, раскулачивание, репрессии Ежова… Ну и как апофеоз ВОВ. Представь себе, сколько горя хлебнул русский человек, родившийся в в 1900 году. Не век, а буря. В сорок пятом так же произошло масштабное событие: пересмотр мироустройства СССР, США и Великобританией. Появилась ООН и закрепление миротворческих идеалов за геополитикой. Вроде бы наступил мир? А нет. В 1946 году началась холодная война, потому что твой отец отказался от власти доллара. И именно благодаря твоему отцу и учёным она не перетекла в горячую. По сей день ядерное оружие держит безопасность нашей страны на себе. И лишь в период с пятидесятых по девяностые наш народ жил мирно и не бедствовал. Но, как известно, тяжёлые времена создают сильных людей. Сильные люди создают хорошие времена. Хорошие времена создают слабых людей. Слабые люди создают тяжёлые времена. Именно эти сорок лет прекрасных времён разморили тебя и твоего отца, отчего всё, что было дорого и держало жизнь народа, накрылось медным тазом. То мироустройство, которео создали в Ялте в 1945 году, было втоптано в грязь. И начался сущий кошмар. После приватизации Чубайса был ликвидирован средний класс. Далее расстрел Белого дома, помнишь? Как ты вводила танки в Москву? А потом Чеченские войны и дефолт. Далее двадцать лет мирной жизни, но и они прерываются, ибо [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ]. — Честно, это всё меня пугает и заставляет страдать… Я долго размышляла над сутью этих видений и не видела ничего, но, как я уже сказала, я бы предпочла знать горькую правду, чем оставаться в сладкой иллюзии. Хотя мои соотечественники отстраивали всё заново и после Гражданской войны, и после Великой Отечественной, но ужас продолжается. И люди умирают. — И тут дело даже не в жестокости и беспощадности войн, а в девяностых. — Опять эти проклятые девяностые… И наконец этот смрад, который душит меня каждый раз, когда я попадаю в тот мир… — Думаю, ты поняла, кто и что душит тебя. — Мгм. Но… — Но, чтобы вновь дать тебе понять, в чём заключается катастрофа распада Союза, о которой ты многократно говорила, позволь мне кое-что сделать…       Тут человек щёлкнул пальцами и переместился с Россией в совершенно другое место. Они очутились на тропе, которая вела через сжатые берёзовые и еловые рощи к скопление развалин и заброшенных домов. Небо было затянуто свинцовыми тучами. Царила тишина, ужас, нагоняемый которой, сковывал движения. — Где это мы? — спросила русская. — Мы в русской деревне где-то в Петербуржской области. Вернее, в том, что от неё осталось. Она забыта навсегда.       Россия и человек прошли дальше. Вокруг ни души. Место пустое и холодное. Становится зябко. Дороги отсутствуют, как и жизнь в целом. Барсуки уже и норы оборудовали в некоторых домах. Сами дома сохранились, но пустуют, а некоторые всё же разрушены. Среди серых, голых берёз и тополей меркли ветшавшие крыши, готовые вот-вот обвалиться и погрести под собой останки местного деревенского духа. Путь проходил только через густые заросли полыни, крапивы и репейника, вследствие чего России и человеку приходилось прорываться сквозь эти терни. — Зайдём в один из домов, — предложил человек и направился к ближайшей развалине. Девушка последовала за ним. — Боюсь представить, что нас там ожидает. — Да брось ты. Ты никогда разве не гуляла по заброшенным домам? С братьями, уверен, все промзоны оглядели. — И то верно.       Крыльцо было разбито, и от него остался только каркас, по которому и пришлось идти, как эквилибристы, внутрь дома. Пол был усеян предметами быта, кухонной утварью и обломками мебели. Куда-то ступать нужно было неимоверно осторожно. Россия нашла календарь на стене. На нём был изображён персидский кот. Однако половина календаря была вырвана. — Глядите, какая прелесть!       Человек приблизился. Снизу виднелось число, наполовину пропавшее вместе с обрывком календаря. — Девяносто второй… Понятно, сущий кошмар уже начался к тому времени, — тут же человек толкнул ногой что-то стеклянное. Это была зелёная бутылка с этикеткой «Royal». — А вот и он. Спирт «Royal» из девяностых. Тьфу! — Смотрите, что с печкой! — Россия показала на беспорядок в углу.       Печь была наполовину разобрана, а обгоревшие кирпичи оказались разбросаны по всей комнате. И что же этим хотели сказать те, кто сделал подобное с печкой? А дальше больше: полоток в следующей комнате буквально обвалился. Деревянные полусгнившие брусья опустились под острым углом и пробили пол в нескольких местах. — Ну и ну… — А вот тут поглядим-ка, что есть, — человек пригнулся к комоду, отодвинул ящик и достал оттуда фотографию. На ней была женщина в сарафане в горошек, держащая в руках ребёнка. Снизу надпись аккуратным, каллиграфическим почерком: «Володе три месяца». — Хм, как интересно… Где-то я это уже видел.       Россия и человек вышли из развалины и пошли исследовать деревню дальше. Ветхие дома, казалось, готовы были рассыпаться в пепел при слабом дуновении ветра. Недалеко от деревни виднелся колхоз, неплохо сохранившийся по сравнению с другими строениями этого населённого пункта. Где-то всё ещё стояли бежевые пятиэтажные кирпичные дома с оранжевыми полосами возле окон, стёкла которых были выбиты. Вот школа, а вот клиника. И от них остались только слова и десятилетиями пустующие руины.       Так они преодолели деревню и вышли к небольшому утёсу, у подножия которого текла речка. Высокая трава шумела, а свинцовые тучи не расходились. Словно эти тучи закрывали небо, на душу наваливалась гора. Они наконец прохудились, и небо заплакало горькими слезами. Это не было похоже на успокаивающий и расслабляющий дождь, а напоминало, скорее, хлестающий и разбивающий даже камни ливень. Он беспощадно бил по голове и нагонял чувство вины. Россия оглянулась и окинула взглядом деревню в последний раз. — Раньше жизнь кипела здесь. Била ключом, — сказала русская. — И ни Гражданская война, ни Революции, ни Великая Отечественная война не поставили крест на этой деревне. А вот 1991 год стёр её с лица земли. И продолжает стирать. Именно так и умирают русские люди. И здесь мы ничего не сможем сделать, — тут человек встал на земельный выступ и скрестил на груди руки. Его взгляд устремился вдаль, в поля, луга и реки необъятного, обширного края. И взгляд этот был полон уныния и безысходности. — В моей голове всё смешалось. Все эти события, эта деревня, вы в конце концов… — Но ты делаешь всё, чтобы сгладить ситуацию. И делаешь явные успехи. А ещё я заметил, что ты сближаешься с тем, кто тоже начал национально-освободительную борьбу.       Внезапно небеса помилели и заходящее солнце разбавило оранжевым цветом свинцовую пасмурь, точно яичный желток разлился по жареному белку. С неба всё ещё скатывались капельки дождя, но не били по голове. Небо стало ванильным и мягким на вид. И словно гора свалилась с души. Человек взмахнул руками и повернулся к России. — У тебя в последнее время наблюдаются тесные сношения с товарищем Китайской народной республикой. И, видимо, они перерастают из дружеских в нечто большее… — Сердце чует, что пора бы. — Уверен, и его сердце пылает. Вы имеете слишком много общего, чтобы не быть вместе, не так ли? — Ведь и он страдал, и его люди умирали миллионами… — Так отомстите же вместе англосаксонскому игу, соединив горящие сердца свои! Судьба самобытного мира в ваших руках и в ваших же руках возможность не допустить падению уже восставшего биполярного мира! Движимые любовью, вы сумеете всё перенести и открыть глаза миру рабов и безбожников! Несите свет — Люблю! Люблю! Люблю! — радостно воскликнула Россия и упала в траву. Человек присел рядом с ней. — Моя девочка… — мягко сказал он и погладил её по голове. Темнота вместо лица не говорила о его эмоциях: это делала его речь.

***

      На этих словах всё закончилось. Ванильное небо, плачущее то ли от радости, то ли от грусти, сменилось мутным, тёмным потолком, а в углу показались зелёные огоньки часов. Половина шестого. Пора вставать. Россия попробовала приподняться, но упала на пол, ощутив резкую боль в голове. Вероятно, видения хорошо не сказались на состоянии русской. Однако сегодня собрание Генассамблеи, а не прийти на такое важное событие члену Совбеза ООН — непростительно. Голова раскалывается, а руки тяжелы и не слушаются Россию. Что же, в первый раз?