Самопожиратели

Добрый день… Меня зовут Доктор Веритас Рацио, и я сексоголик. У меня не было беспорядочных связей уже два месяца, да и в принципе связей не было, но я перешёл на сигареты, поэтому это сложно назвать победой. За эти два месяца в вашей компании я многое понял. Скажем, до меня наконец дошло, чего я хочу и ради чего я вообще здесь, кхм. В общем… На самом деле, ну, вы все уже знаете, э-эм… Нет, не все, смотрите, на самом деле меня сюда отправило начальство, совет директоров, мне не разрешат продолжить интернатуру, если я не получу заключение психиатра о том, что могу контролировать свои желания, а это… это очень сложно, потому что секс, он… Секс позволяет мне не думать. Мой мозг каждую секунду обрабатывает тонны информации, разбирает на составляющие явления, события, возможные варианты, находит решения. Звучит здорово, я знаю, очень полезно для хирурга, даже слишком, каждая операция, которую я видел, я могу проанализировать её целиком, объяснить и рассказать, я лучший, все это знают, но… Я не могу столько думать, даже спать нормально не могу, не получается, мой мозг продолжает работать. А когда я занимаюсь сексом, я не думаю: в голове пусто и тихо, всё моё внутреннее сосредотачивается на физическом, на партнёре, на удовольствии, и это просто… Думаю, это вы можете понять. Алкоголь заставляет думать ещё больше, сигареты только расслабляют плечи, а наркотики, хоть и замедляют, но не останавливают. Мысли эти… Нет, я не пробовал что-то страшное, это слишком, я не собираюсь, нет. Но я понял, что беспорядочные связи – это бегство от ответственности за отношения. Я убеждал себя, что у меня просто нет времени, но, знаете, когда в больнице больше не осталось ни одной не поднятой юбки… Я утрирую, конечно, но… Э-э-эм… Смотрите, если кратко, а то у меня ж осталось только минуты две от силы, чтобы вас тут не задерживать… хочу полюбить. Хочу полюбить так сильно, чтоб я дышать без этого человека не мог. Может, это не совсем правильное желание, а если отталкиваться от концепции здоровых отношений, то совсем нездоровое, но я постараюсь объяснить. Хочу заботиться о человеке, быть рядом, когда нужен, а может, и когда не нужен. Хочу ухаживать, защищать, засыпать в обнимку, целовать губы и щёки, признаваться в любви и испытывать эту любовь внутри себя так ярко, что аж до дрожи. Хочу, чтобы мысли о сексе как о спасении, не занимали мою голову, чтобы моя болезненная похоть не забирала у меня нежное чувство, не заглушала его. Я устал от этой жажды выплеснуться каждый раз, когда мне плохо или хорошо, когда страшно или когда так радостно, что весь мир идёт в пешее эротическое, ведь я радуюсь. Хочу разделять такие моменты в объятиях любимого человека, а не зажиматься с каким-то рандомным чудовищем, которому можно вставить, подолбиться минут двадцать и кончить. Звучит ужасно, я знаю… думаю, вы все в курсе, что это за чувство, особенно потом, когда эйфория отступает и мысли возвращаются, а вместе с ними накатывает чувство стыда, неумолимой вины за то, что сделал. И ты сбегаешь… сбегаешь из дежурки, кладовки, из мотеля или, что хуже, чужой квартиры, из парка, в котором тебя накрыло и ты буквально вынудил всё ещё незнакомца сесть тебе на член, ведь иначе задохнешься или задушишь его. Прошло уже два месяца, но я всё ещё помню то чувство. Но я так рад, что больше его не испытываю, что могу себя контролировать. Не скажу, что я научился глушить бесконечный поток мыслей другим способом, но у меня появилось хобби, ведь теперь у меня куча свободного времени и его не занимает учёба, работа… Я пишу от руки. Это помогает! Когда в штанах начинает зудеть, когда мысли только о том, чтобы кого-нить трахнуть, я беру ручку и начинаю писать, ну или отжиматься. Это помогает, вытаскивает из беспросветного замкнутого круга. Не смотрю порно, журналы не покупаю, держусь как могу, даже пошлые сцены в книгах пропускаю, фильмы только четырнадцать плюс, а лучше мультики без сексуализирования. Это кажется сложным… но я правда справляюсь, могу себя похвалить, хочу, чтобы вы меня похвалили. Спасибо за внимание, понимание, поддержку, что там ещё… В общем, пора заканчивать. Рацио закрывает глаза на мгновение, собирает силы обратно в себя и садится на свой стул, откидывается на спинку, прячет за запястьями лицо и шумно вдыхает через нос. Сердце на место возвращаться не хочет, долбится о ребра, как наркоман без дозы в дверь наркодилера. Он жмурится и кусает губы — это не страх публичных выступлений, нет, это ощущение тупости от собственных слов. Он вынужден трещать об этом, чтобы получить заветную справку, вынужден смотреть в глаза психотерапевта, что ведёт группу, и убеждать всех в том, что он справляется, что у него есть хобби: пишет от руки, вот это достижение! Рацио переписывает учебники по анатомии и биомолекулярной химии, походу, уже наизусть. Он рвётся обратно в больницу в надежде закончить интернатуру, тренирует швы и стежки на бананах, авокадо и плюшевых игрушках, проходит тесты на постановку диагноза, но все его знания, в том числе две докторские, которые он уже защитил — это всё туфта. Они ничего не значат, никак не пригодятся ему, если эта женщина, которая слушает его речи с умным видом и делает пометки в блокнотике, не напишет справку о том, что он здоров. Всё это ни к чему не приводит, кроме как к поганому чувству тошноты. Но Рацио готовился к этому дню слишком долго, репетировал, сидя на жопе ровно перед зеркалом и отдыхая в ванной. Он репетировал, чтобы не облажаться. Читал по бумажке, переписывал какие-то части, чтобы казаться убедительнее, чтобы раскрыть полноту картины и уложиться в отведённое ему время — с таймером репетировал — но всё равно пару раз заикнулся — трус и плут. Где искренность потерял, где спрятал слезливую речь от сердца, раскаяние и тревогу о своём будущем? Успокаивают лишь недолгие аплодисменты и голос следующего сексоголика, который решился после трёх недель молчания поведать группе свою печальную историю. Для него это та-а-ак важно, ведь он на стену лезет от желания и тем не менее справляется, а потому забирает всё внимание слушателей, оставляя Рацио в покое. Мир гудит, виски терпят на себе удары воображаемой кувалды, пуля в голове рикошетит, разгоняя полудохлых тараканов со своими безумными идеями — дыхательные упражнения не помогают. Хочется сигарету в зубы, а лучше чей-нибудь член во рту и громкие стоны в ухо, а потом отодрать так, чтобы ноги сводило судорогой. Но можно только сигарету. Под конец терапии группа хором благодарит высказавшихся за откровение, за смелость и всякое такое в том же духе. Рацио дарят значок со смайликом за то, что он отлично старается, психотерапевт касается его плеча, смотрит проникновенно и долго, зачитывает вдохновенную речь, которую слышит каждый первый, что нельзя падать духом, раскисать, что нужно стремиться к излечению своих пороков. Вся эта залупа находится при церкви, а потому тут так много священнослужителей, что в длинном коридоре толкают в руки Библию и всякие богословия, от которых у Рацио глаз дёргается. Он знает, что подобное заставляет Дарвина в гробу вертеться, потому что тот сто процентов наблюдает за юным гением, но всё равно принимает брошюру с приглашением на воскресные молитвы, благодарит сестёр за оказанную честь и, закатив глаза, выпадает-таки в объятия летней духоты, в которой не то что курить – дышать невозможно. Вот только руки автоматически тянутся за сигаретой в портсигар — Рацио эстет, требует чёткости, правильности, последовательности и аккуратности. На нём не рваные джинсы, а выглаженные брюки со стрелками, не футболка с заляпанным воротом, а брендовая рубашка с накрахмаленными манжетами и запонками. Он не похож на того, кто затащит в туалет, где до этого кто-то блевал, и вставит на сухую; не похож на того, кто готов отсосать или отлизать, просто чтобы в голове тихо было; не похож на того, кто орудует зажигалкой, как первоклассный киллер пистолетом, и наслаждается первой затяжкой. Тогда все тревоги понемногу отступают назад, но не освобождают голову для звенящей тишины внутри и чужого шёпота снаружи. Мысли роятся жужжащими мухами, для которых даже электрическая лопатка кажется смехом, а глаза носятся по тротуару, цепляют трещины в бордюрах и сравнивают их со сплетением капилляров в человеческом носу. — Молодец, вы прекрасно справились, я вами горжусь, — его по спине гладит та самая психотерапевт, которая должна ему справку. Её зовут Жуань Мэй, она признанный доктор наук, приверженец не такой уж и традиционной медицины — убеждена, что большая часть человеческих болезней вытекает из непроработанных психологических травм. Она вырастает за спиной так неожиданно, что Рацио не сдерживает мат и отходит в сторону. — Всё в порядке? — искреннее беспокойство в её глазах не кажется чем-то уместным, ведь если придерживаться концепции их сеансов, то нельзя вести беседы за пределами кабинета. — Я уже ответил на все ваши вопросы, — огрызается Рацио своим угрюмо-раздражённым тоном, к которому привыкли в больнице, с которым смирились врачи-ординаторы, первоклассные хирурги и медсестры, преподаватели и однокурсники. Он тянет шею повыше, держит тлеющую сигарету на уровне ключиц и смотрит в сторону, анализируя концы света, исходя из местоположения закатного солнца. Выдыхает небольшое серое колечко и задувает его облаком вонючего дыма — сигареты настолько дорогие, что нельзя было даже представить, что противный привкус будет оставаться даже на губах ещё часа два. В случае Рацио он с ним живёт двадцать четыре часа в сутки, потому что, вставая в три часа ночи попить воды, он обязательно дымит на балконе, на автомате. Оглядывается, по привычке кусая внутреннюю сторону щеки от голода, смотрит на пятнышко возле пуговицы на рубашке и перебирает в мыслях всевозможные пятновыводители, точно зная их цену, оценки пользователей, местонахождение и действенность, пока Жуань Мэй рядом заказывает такси через приложение. — Вы слишком зациклены на карьере и успехе, так вам не избавиться от зависимости, — выговаривается она в пустоту, вытягивает лебединую шею, оценивая проезжающую мимо машину. Рацио закатывает глаза, жадно вглядывается в сумерки и вдруг цепляет взглядом паренька возле дороги, который одет в нечто настолько цветастое, что глазам больно. Он мнётся на пешеходном переходе и разъярённо тычет пальцами в экран телефона. Светлые волосы прикрывают шею — чёлка заколота назад клубничкой. На нём куча колечек с камушками-стекляшками, подвески из магазина для девочек-восьмиклассниц — хэллоу-китти, знак Зелёного фонаря и лунный камешек в проволоке. Глаза спрятаны за очками с розовыми линзами в форме сердечек, но синяки под ними просто огромные. Одет по-летнему прекрасно: в шорты на завязках с пальмами и экзотическими цветами, в длинную футболку с принтом павлиньего оперения. Облокачивается на столб светофора и тяжело дышит, мнётся и злится, хотя выражение лица такое грустное, что зареветь хочется всей человеческой цивилизацией, где его такого откопали? — Не смотрите на него так, — командует вдруг Жуань Мэй, хотя её голос для этого не создан. Но вдруг ведёт себя так четко и разгневанно, что Рацио на инстинкте самосохранения не смеет сопротивляться этому тону, переводит взгляд на её обеспокоенное лицо и внимает, но продолжения не следует. — Не понимаю вас, — всё же просит уточнения, хмурится на волне адреналиновой уверенности, что медленно перетекает в возбуждение, пока взгляд то и дело косит в сторону. — Это будет звучать грубо, но прошу вас: лучше наденьте пояс верности или отрежьте себе гениталии, но не смотрите даже на этого человека, не портите себе жизнь таким образом, — она сглатывает. — Оставьте себя в покое – и справка вам обеспечена. Вот вам мой дружеский совет, — переходит границы. — Я даже не думал… — Не нужно мне врать, — на одном дыхании парирует Жуань Мэй. — У вас на лице всё написано. Понравился, зацепил… Но только не вздумайте прицепиться! Он из группы алкоголиков, хотя я бы записала его ещё в группу для азартозависимых. Вторая неделя. Приходит и третирует всех вокруг, но никак не признаётся в своей зависимости. Вы сами врач, вы знаете, что такие люди разрушают общество, а потому требуют к себе внимания специалистов, — сглатывает и тянет лямку сумки повыше, — но он слишком юный для алкоголика, слишком побитый для конструктивного общения. Не портите чужой и свой прогресс, это плохо кончится, — причитает она. — Вы всё ещё в меня не верите, а ещё нарушаете мои личные границы, не видать мне справки, — не отвечает Веритас ни на одно заявление и прячет свои драгоценные руки в карманы. — Идите домой, доктор Рацио, напишите что-нибудь от руки, я буду рада прочитать ваши произведения, — просит Жуань Мэй и прощается коротким кивком, когда садится в подъехавший тёмно-синий приус с красивыми буквами на номерном знаке. Вселенная кидается намёками, как мразь последняя. Рацио надувает щёки и выдыхает шумно, выкидывает бычок в сторону мусорки — попадает ровно в цель — и пинает воображаемые камушки под ногами, рассчитывая высоту полёта при определённом угле попадания. Ему всё ещё душно, а потому он расстёгивает верхнюю тугую пуговицу рубашки, поправляет часы на запястье, где мелкие шрамы напоминают ему о том, что может произойти, если он снова сорвётся, если мыслей наберётся настолько много, что голова перестанет выдерживать. Грязь заполняет сознание так же быстро, как пьяный водитель сбивает пешехода — без предупреждения, внезапно, словно в замедленной съёмке. Не нужно смотреть в ту сторону, не стоит поднимать взгляд, нужно заткнуть это ужасающее желание подойти и познакомиться — оно того не стоит, будет больно, грязно, ужасно противно. Не лезь в это дерьмо, оно тебя сожрёт. Но Рацио отрывается от самопожирания и украдкой глядит на парня, который всё ещё мнётся возле светофора, что уже раза четыре загорался зелёным. Тот убирает на голову свои очки, раскрывая миру тайну своих глаз, что, словно неоном, горят из-за синего экрана телефона. Незнакомец закусывает пухлую нижнюю губу и оттягивает ворот футболки, обнажая выпирающие ключицы, проветривает вспотевшую грудь, смотрит в мобильник и хитро ухмыляется, наверное, пришедшему сообщению, а после сжимает правую руку в кулак и победно вытягивает его вперёд. — Да! Двадцать тысяч, да! — хихикает сам себе, боксирует с воздухом и подпрыгивает, пружинит на своей реплике Джорданов и даже пританцовывает. Рацио не может развернуться и уйти, он подрывается как ошпаренный и идёт к незнакомому быстрым шагом, сглатывает здравый смысл и прячет руки в карманы брюк, останавливается лишь в метре от довольного лица и ждёт, пока на него обратят внимание. — Вам что-то нужно? — подаёт голос незнакомец, у которого даже ямочки на щеках весёлые из-за приподнятого настроения. Он улыбается несколько одержимо, даже глупо. Мягкий румянец выдаёт задор, тем не менее он инстинктивно вжимается в фонарный столб, потому что Рацио выше, холоднее и надменнее обычного человека. Парень не кажется хилым, но он настолько тонкий, что видно, как кадык на хрупкой шее двигается вниз-вверх. Рацио краснеет ушами. — Добрый вечер, — здоровается он, смотрит сверху вниз, сжимает челюсти. — Как вас зовут? — в штанах становится невъебически тесно от одного лишь взгляда этих необычных глаз — оценивающий, примиряющийся взгляд, от которого зудит под кожей самое тайное желание. — Авантюрин, — на выдохе отвечает тот, хлопает длинными ресницам, выгибает бровь и в целом вытягивается в лице. Он слегка наклоняет голову вправо, ведёт губами. Рацио не может дышать, нутро сжимается от желания. — Меня зовут Доктор Веритас Рацио, я тоже занимаюсь… хожу в группу поддержки, — и прикусывает язык, потому что, если признается, могут начаться проблемы. Вдруг этот Авантюрин действительно не так прост и реально сорвёт нахер весь прогресс — почему здравые мысли осеняют дурную голову, забитую под завязку, так поздно? — На какую? — Авантюрин естественно интересуется, прячет телефон в карман шорт и заправляет выбившуюся прядь чёлки обратно в общую массу светлых волос настолько сексуально, что Рацио готов наброситься в эту же секунду, сжать выпирающие кости таза и впиться в губы, не спрашивая разрешения. — Я сексоголик, — шепчет он даже как-то виновато, хотя сам от себя такого тона не ожидает. А после ненавидит эту часть себя за изменение выражения на чужом лице. Секунда за секундой он наблюдает, как собеседника окутывает интерес, от которого кровь стынет в жилах. Нельзя, нельзя, нельзя, нужно ставить границы. — Уже два месяца в завязке, и нарушать не собираюсь, — спешит поправить неправильное впечатление, но это не спасает ситуацию. — Это… — Авантюрин облизывает губы, вот зачем он так делает? — Просто мне нужно подружиться с кем-нибудь, иначе мне не выпишут справку о том, что я могу продолжать интернатуру, я будущий хирург, доктор наук дважды, для меня это всё необходимый этап выздоровления, — оправдывается Рацио, придумывая отмазки на ходу, отрицая собственные желания, которые разрывают и голову, и то, что ниже кубиков пресса. — Мой психотерапевт считает, что, если я смогу общаться с кем-то без каких-либо намёков, смогу привыкнуть к тому, что люди вокруг меня… — сложно продолжить без оскорблений. — Она считает, что это пойдёт мне на пользу и позволит избавиться от зависимости, — в его мире это звучит жалко и неправдоподобно, прям до боли в скулах. Рацио давно не чувствовал себя настолько жалким — даже хуже, чем ощущение, накатывающее после случайного секса. Он трёт переносицу пальцами и закрывает глаза. — Прошу прощения, я решил, что справлюсь… Выдыхает шумно и отворачивается, нервно закуривает второй раз, а руки дрожат, и мысли не просто полнят голову, а безбожно путаются в паутине стыда и нелепости. Он ненавидит чужую глупость — она это раздражает — а своя кажется ему непростительной. — Мне тоже стоит завести друзей, — Авантюрин возникает перед лицом хитрым лисом, у которого капли пота стекают в ярёмную впадину и не выбираются оттуда. — Друзей, а не собутыльников, — прокашливает он в кулак и смотрит на дверь, из которой они оба вышли. — Я из алкоголиков. Когда Рацио позволяет себе снова посмотреть на нового знакомого, то замечает, что тот не боится его, не дрожит и не сочувствует. Взгляд исподлобья этих необычных глаз, которые снова прячутся под розовыми стёклами, выглядит подавленно-озлобленным. Авантюрин проглатывает его душу целиком, пожирает внутренности, в том числе и похотливые мысли. И от того Рацио вдруг глохнет, не в силах сопротивляться напору. Алкоголики так не выглядят — они трясутся всегда, у них бегают глаза, язык заплетается, жар чувствуется даже на расстоянии. А Авантюрин сейчас выглядит, как хищник, что поймал вольную птицу на лету и перегрыз ей лапки, оторвал крылья, но оставил в живых, чтобы наслаждаться возможностью держать ту в подчинении этим взглядом. Вдох. Выдох. Рацио кажется… Рацио думает… Веритас не думает, а смотрит в глаза напротив, смотрит сверху вниз, знает, что стояк видно в этих брюках, и заворожённо пропадает внутри необычных радужек, а вместо гениального сознания звонкая тишина не даёт бесконечному потоку мыслей прорваться сквозь плотину. Авантюрин связывает его этими глазами, садит на колени и гладит по голове. — Я не хотел вас задеть или расстроить, правда, просто… познакомиться, — оправдывается, как ребёнок в теле доктора наук, уповает на понимание, глотает непрошеную тревогу вместе с похотью. Он уверен, что его пульс уже ускакал в поднебесную и нуждается в фенобарбитале, но старается убедить Авантюрина в том, во что сам не верит ни капли. — Да я в норме, — наконец выдыхает тот и отпускает вожжи гнетущей тишины. Кривляется как-то неестественно, провожая реверансом сестёр, что направляются в магазин за хлебушком и молочком. А затем смотрит вдаль, куда-то к солнцу, позволяя ветру растрепать чёлку окончательно. — Я в завязке всего несколько дней, меня жутко колбасит, — признаётся Авантюрин, — не уверен, что смогу дружить в таком состоянии с кем-то, кроме бутылки. Рацио ему не верит — он знает, как выглядят алкоголики, которых жутко колбасит, но почему-то не может обличить обманщика вслух. — Мы с вами можем попробовать, в качестве эксперимента, — Рацио делает шаг навстречу. — Возможно, мы сможем помочь друг-другу, — выкидывает недокуренную сигарету в слив. Снова и снова глотает пустоту и ловит чужой взгляд, а Авантюрин вдруг отвечает взаимностью и кивает, как болванчик на солнечных батарейках. Рацио подходит медленно, чтобы не спугнуть, не знает как подступиться, чтобы ненароком не спровоцировать себя, но это чувство чистоты в голове дурманит, заставляет пропустить на губы нелепую улыбку, всего на доли секунды, а та заставляет Авантюрина ответить слишком лучезарно и задорно. — Не, ну в целом, я за, можешь считать меня другом, если тебе так хочется, — он пожимает плечами и рывком обнимает Рацио так, словно они уже давно знакомы, а тот теряет способность дышать, потому что плотину вдруг срывает и мозг просто взрывается от обилия образов, фраз, вариантов и расчётов, направленных только на возможность трахнуть Авантюрина во всех возможных позах. Он отталкивает его, держит за плечи на расстоянии вытянутых рук, стискивает челюсти и поднимает возбуждённые глаза. — Не так резко, прошу вас! Авантюрин прыскает, обнимает себя обеими руками, садится на корточки и ржёт. — Прости, прости, — сквозь слёзы неумолимого смеха просит он, переходя границы официоза. — Кажется, я только-только понял, — он вроде извиняется так искренне, но в то же время наигранно, словно его поймали за клептоманией — хотя Рацио даже на такую искренность в данном случае не способен: его похотливые порывы сильнее желания от них избавиться. — Я рад, что вы поняли, — всё ещё пытается в личные границы. — И вы меня простите за несдержанность, — важно и нужно говорить — это уже на подкорке отпечаталось, потому что пока не признаешься хоть кому-нибудь, легче не станет, проблема не вопьётся в ребра болезненным уколом, не появится мотивация стать лучше. — Ты ведь хирург? — внезапно сквозь слёзы смеха улыбается Авантюрин, поднимаясь с корточек. — Ты очень тёплый для хирурга, — Рацио закатывает глаза, но скорее для перезагрузки, а не из-за раздражения. — Мне бы хотелось, — ловит себя на этой ужасающей мысли прежде, чем успевает её озвучить. Только не снова, только не сейчас, придумай что-нибудь другое, не лезь в эту хуйню опять. — Что? — Авантюрин похож на оперившегося птенца, которого ветер потрепал и взъерошил. Он поджимает губы, облизывает иссохшие ранки, клонит голову к плечу и не знает, куда деть руки, а потому сцепляет их в замок за спиной, и перекатывается с пятки на носок. Телефон в кармане его шорт начинает вибрировать, а тот залипает куда-то на чужую шею, отчего Рацио уже жалеет, что вообще подошёл. — Мне бы хотелось узнать, кем я могу стать для вас, расставить точки, — Рацио в шоке от самого себя, при этом посылает к чертям собачьим все последствия и ослабляет хватку, в которой держит свои принципы, устои, моральные ценности и всё, что делает его человеком. — Э-э-эм?.. — Авантюрин прикидывает вариантики, совсем потерявшись в своих домыслах. Солнце пропадает за горизонтом, а машины мимо больше не ездят. Вечер кажется сном, в котором можно делать что угодно, как угодно и когда угодно. Он пожимает плечами. — Да в целом, кем угодно! — кивает, выпячивая нижнюю губу, и зарывается пальцами в волосы, чешет затылок. — А если я захочу подчинить вас? — вдруг меняется Рацио, но со стороны выглядит как мужчина, что делает предложение руки и сердца, исходя из грубого расчёта выгоды. Он держит немеющие пальцы в карманах, стоит ровно и не поддаётся пониманию. Авантюрин вздёргивает брови и совсем вытягивается в лице, даже челюсть теряет — она вообще косит в сторону. Снова тянет вниз ворот футболки, надувает щёки и встаёт в полоборота, шумно выдыхает. — Меня? — вдруг взрывается он слишком громко, так, что голуби с карниза взмывают в небо. Краснеет пуще помидорок, что продают бабки-торгашки на рынке. — Меня?.. Ну… э-э-эм… окей, так будет даже интереснее, вдруг у тебя получится, — пожимает плечами, продолжая лыбиться всё так же хищно и тупить ровно в чужие глаза, — попробуй! — Я имел в виду… — Рацио не знает, что он имел в виду, потому что впервые за всю жизнь он ни секунды не мыслил адекватно. Эти глаза выжгли внутри него способность к рациональности, заменили нейронные связи его умного мозга на пыль, от которой чихаешь всякими азартными глупостями.