Ультрамарин

2006 год

Руди: 67 лет

Олли: 68 лет

Бентли чувствует, что я разговариваю по телефону с её любимчиком, а любимчик на том конце слышит скулёж любимицы. — Обижает тебя Компот, да? — разговор на громкой связи. — Не даёт вкусненькое мяско, не разрешает копать норки и спать на подушке. — Она копает норки между подушками и прячет туда кусочки мяса, полученные от Эбби. Кто кого обижает? — Маленькая собачка не обидит толстого жида. Руди в Германии, в кабинете, на часах девять вечера. Мы с Бентли в Ирландии, в спальне, на белом диване в стиле рококо — орех, кожа, Италия, 1940-й — на часах десять вечера. — Когда ты поедешь в Великобританию? — Через две недели у Мелинды обследование. Мне кажется, я должен присутствовать. Или лучше не надо? Мелинда Даф работает в картинной галерее, именно там мы познакомились, когда нам было чуть больше двадцати. Позавчера во время экскурсии у Мелинды закружилась голова. «Переутомилась, Оливер». Мелинда никогда не переутомлялась. — Я бы присутствовал. Что ты теряешь? А девочке будет приятно. — Девочке, — я смеюсь и щиплю Бентли за усы. — Чем не девочка в шестьдесят четыре года? В шестьдесят четыре приятно быть девочкой в глазах давнего возлюбленного. — Как думаешь, у нас бы получилось? — откидываю голову на спинку. — У тебя и Мелинды? — Ха… Почему ты уточняешь? — Потому что и так понятно. Когда я упаду с лошади, он приедет меня поднимать. Когда я ослепну, он выведет меня из темноты. — Ладно, я не буду донимать тебя разговорами. Спокойной ночи, Олли. — Да я… не засну, не засыпаю в десять. Посижу часик за компьютером и пойду спать. — А я два часа, — голос Руди улыбается. — До завтра, Компот. Скину утром дурацкую картинку, пожелаю хорошего дня. — Я удалю её, как и все предыдущие. — Эх ты. А я стараюсь, ищу разные. — Ладно, не удалю. Я не ухожу в кабинет, остаюсь в спальне с Бентли. Барсучья гончая перебирается в кресло облизывать малиновую декоративную подушку. «Картинки с пожеланием хорошего дня» — это особый вид изврата. Зайчики, цветочки, бабочки, девочка с собачкой — нет, это совсем изврат. Пожилой мужчина отправляет другому пожилому мужчине девочку и собачку с пожеланием «Желаю чудесного дня! Доброго настроения!». Меня вычислят по айпи и к обеду перевернут замок в поисках детской и зоопорнографии. Ягоды клубники в глубокой тарелке выглядят куда безобиднее. Надеюсь, Руди не отыщет в картинке намёк на «клубничку». Шаги по коридору. Иэн спит уже как час, Эбби закончила рабочий день и отправилась в спальню. У Иэна крепкий сон, возможно, Эбби что-то забыла на кухне. — Эбби, не топочи так! — без злости кричу с дивана. — Вечером в замке прекрасная слышимость! Шум за стеной прекращается. Стук каблуков. Эбби снимает туфли после рабочего дня, женские Мэри Джейн прилагаются к форме горничной. Эбби незачем надевать под ночнушку дабл монки. — А у тебя проблемы со слухом. Я не узнал его шаги, но по стуку каблуков верно определил чёрные монки с двумя пряжками и двумя ремешками. Полуночного цвета костюм-двойка с сорочкой из смесового хлопка. Руди идёт тёмный цвет, без галстука он выглядит свободомыслящим. Бентли спрыгивает с кресла и, виляя хвостиком, встречает любимого Руди. — Что ты тут делаешь? — в растерянности поднимаюсь с дивана, откладываю очки и телефон на консоль. — Ты же только был в Германии. — Одна нога там, — Руди показывает большими пальцами налево, — другая тут, — показывает на письменный стол. — Невозможно за десять минут приехать из Германии в Ирландию. Руди идёт ко мне с распростёртыми объятиями, серебряная пряжка на ремне темнеет под тусклым освещением итальянской люстры, канделябра и настольной лампы. Бентли следует за Руди. — В какой из комнат ты прятался? — У Эбби. — А когда приехал? — Полтора часа назад. Ты принимал ванну. — Специально подгадал, чтобы я был чистым? — не падаю в его объятия, убираю кисти в карманы джинс. Бентли запрыгивает на диван. Руди опускает руки, стучит пальцами по бедру: — Нет, — улыбается, поджав губы. — Не обращаю внимания на такие мелочи. — Может, чай или… виски? — Не откажусь от виски в фарфоровых чашках из сервиза в китайском стиле. Мне одну чашку, Олли, — Руди поднимает кисти, — ты вправе пить из оставшихся семи. Ирландский Бушмилс советуют закусывать тёмным шоколадом. Сначала глоток напитка, потом кусочек шоколада. Идеальный баланс вкусов. Бентли не мешает нам на диване, смотрит сны в кресле. Руди заводит за голову правую руку, невзначай переплетает наши пальцы у меня на бедре. — Когда я приезжаю туда, вижу маленького мальчика. Он одет в дырявую робу и старые ботинки без шнурков. Он обрит налысо и по ночам плачет. У него воняют руки, воняет одежда, воняет тело. Кожа под робой чешется, насекомые в бараке кусают. Он не разговаривает со мной, когда я приезжаю туда. Ему очень холодно, от холода болит живот, невозможно писать, а когда возможно, больно писать. Руди протягивает руку к лицу, гладит по щекам, по подбородку: — Каким лосьоном после бриться ты пользуешься? — Рейбел Барбер, английский. Тебе зачем? Ты же не бреешься. — Вкусный запах. Бергамот и лемонграсс. Ты мягкий и вкусно пахнешь. Прикуплю на досуге, чтобы ощущать твой аромат. Я прокручиваю пусет в левом ухе, проверяю застёжку. Розовый бриллиант не темнеет под моими пальцами. — Не болит? — Нет, — Руди вытирает губы друг о друга. — Не надоел? — Нет. — Мне тоже не надоел. Сначала глоток виски, потом кусочек шоколада. Идеальный баланс вкусов. По мере таяния шоколада во рту делаю ещё глоток, но, чтобы ощутить новые грани ароматического букета, целую Руди. — Я устал с дороги, — он уходит с дивана. — Тяжело было притворяться, что я далеко от тебя. — Ты, — поднимаюсь, — уходишь в свою спальню? — Да, — Руди не оборачивается, медленно подходит к двери. — Эбби разобрала кровать. Приму ванну и лягу спать. — Тебе действительно это нужно? — вопрос останавливает Руди за шаг до выхода. Ему нравится, когда его упрашивают, предлагают выгодные варианты. Суть величества в превосходстве, Руди редко меняет решение. — Что из двух? По интонации легко определить выражение лица у человека. Нарциссизм Руди не имеет границ. Чрезмерная самоуверенность застыла в надежде услышать высокую стоимость. — Отдельная спальня — это прикрытие. Утром ты уйдёшь из моей кровати, но ночь проведёшь со мной. Руди поворачивается ко мне лицом, осматривает с ног до головы. Неугомонный миттельшнауцер дорос до степенного ризеншнауцера с седой бородой и бровями. Когда он любит, серо-голубые глаза становятся ультрамарином. Как и я, Руди отказывается от объятий. — У тебя потные ладошки, Компот, — он водит пальцами по линиям. — Распереживался? — глубокий цвет радужки говорит о бескорыстии. — Не уходи, — сжимаю его руки. — Никуда. Маленький мальчик в третьем бараке восьмого блока потерял друга. Никто не кашляет, никто не хрустит суставами, никто не трясётся от страха. Нет коек, нет людей, нет песка под ногами. Темнота стёрла надпись «Rudy und Ollie». — Руди… Руди! Он тянет меня за руку и вытаскивает на свет. Мне холодно под слоем пота. Приглушённые люстра, канделябр и настольная лампа не дают Руди спать. — Не теряй меня в темноте, — Руди обнимает за плечи, прижимается грудью и шепчет на ухо: — Иначе нам не выбежать из неё. Когда у Руди отрастают волосы, сзади они слегка заворачиваются кверху. Это отвлекает, помогает рассеяться в теле Руди. Перебираешь белые кончики, выравниваешь дыхание, успокаиваешься. Я оставил часть себя в Освенциме, и Руди, как может, заполняет пустоту собой на протяжении больше полувека. Он — лучшее предложение на аукционе чувств. Я обладаю им вечность.