Ультрамарин

1988 год

Руди: 49 лет

Олли: 50 лет

— Продано! — удар молотка аукциониста. Кровать Людовики Баварской отправляется в Исландию. — Дамы и господа, с большим удовольствием представляю вашему вниманию лот сто сорок восемь. Буфет орехового дерева, Франция, 16-й век, украшен картушами в форме цапель. Начнём торги с одного миллиона евро. Мужчина в правом ряду поднимает карточку с номером десять. — Миллион сто тысяч, — аукционист за трибуной повышает цену — «шаг аукциона». Новое предложение по телефону. — Миллион двести тысяч, — женщина желает приобрести буфет. Аукционист продолжает торги, указывая на участников: — Миллион триста. Миллион четыреста из пятого ряда. Миллион пятьсот из глубины зала. Миллион шестьсот предо мной. Миллион семьсот по телефону. Миллион восемьсот по другому телефону. Миллион девятьсот. Два миллиона с краю. Два миллиона сто, — борьба не на жизнь, а на смерть. Люди борются за чужой буфет. — Два миллиона триста, — тишина. — Ещё ставки? — аукционист оглядывает зал. — Мы закончили? Два миллиона триста. Продано! — молотком по поверхности. — Поздравляю, сэр. Буфет уносят из зала, после оплаты он полетит в Шотландию. Аукционист перелистывает страницу каталога. — Продолжаем. Лот сто сорок девять. Картина… Вносят картину в бронзовой раме. Не интересует. Меня ничего не интересует, кроме мужчины на соседнем стуле справа. Хвойного цвета костюм-тройка, белая сорочка, вишнёвый галстук, коричневые оксфорды. Карточка с номером сорок два на колене, кисти сжаты в кулаки, рёбрами лежат на бёдрах. Он стесняется своих рук, но предпочитает хранить память о трудном детстве. Старый маразматик. Голос аукциониста кружит вихрем — торги продолжаются. Я чувствую тепло и запах изысканного ликёра. С шестидесятых он предпочитает Диор и по сей день не изменяет. Вокруг него толпы мужчин, но единственный неизменный — Кристиан Диор на полке в гардеробной. — Три миллиона семьсот, — объявляет аукционист. — Продано! Лот сто пятьдесят. Фарфоровый чайный сервиз в китайском стиле на восемь персон, Фрайберг, ГДР. Начальная цена тысяча евро. Шестипалая рука поднимает карточку с номером сорок два. Две толстые царапины под большим пальцем — дурная привычка заигрывать со шнауцерами. — Две тысячи, — аукционист отвлекается на девушку с телефоном, — три… Поднимаю указательный палец, не пользуюсь карточками — моя карточка торчит из кармана пиджака. — Четыре тысячи от господина с бородой. Кошусь на соседа, повышающего ставку до десяти тысяч. Десять тысяч евро за сервиз! Он с ума сошёл! Лучше бы сделал комплимент моей бороде — она в этот раз немного другая — а не сжимал плоские губы. — Пятнадцать тысяч! — сосед оглушает меня громким голосом. Он умеет орать, я не умею. Закрываю ушной проход тремя пальцами, отворачиваю в сторону лицо. Я же просил не кричать при мне. Лёгкий удар коленом по колену. Он подставляет левую ногу к моей правой, на нём хвойного цвета брюки, на мне — сине-чёрные. — Двадцать тысяч! — голова аукциониста вертится в разные стороны. — Двадцать две тысячи. Двадцать пять — моя ставка. Кулак разжимается, обхватывает колено четырьмя пальцами. Аукционер рядом нервничает — боится потерять желанный сервиз. Трусь рантом чёрного оксфорда по коричневому оксфорду, незаметно скольжу блестящей тканью по шерстяной. Карточка с номером сорок два возвышается над головами, умоляя задержаться на цене в двадцать семь тысяч. Лишний палец прячется под мизинцем и безымянным, когда он держит карточку за ручку. А я говорил, отрезать его. Дотрагиваюсь до усов, повышаю стоимость до тридцати. — Тридцать одна тысяча, — аукционист принимает цену моего соседа. — Тридцать две по телефону. Тридцать три в первом ряду. Тридцать четыре от господина с квадратным подбородком. Это аукционист о моём соседе. Не надо цепляться за его внешность, не отнимайте у меня работу. — Сорок тысяч? Продано! Поздравляю, сэр. Двигаю глазами по головам впередисидящих аукционеров, в сторону, в сторону. Натыкаюсь на зелёные под прямыми бровями. Не улыбаюсь, губы сжаты. У меня маленький рот и глубокие возможности. У него плоские губы и безудержные поцелуи. По окончанию аукциона мы отдаём карточки с номерами. Он поправляет кресло, на котором сидел, и выходит из зала. Поджатая нижняя губа и сведённые к переносице брови означали: «Иди за мной». В коридоре между нами расстояние три шага. Высокому росту подавай длинные ноги и большой размер стопы. — Компот, зачем тебе сервиз? — возникаю шёпотом за широкой спиной. — Нужно, — он отводит подбородок к плечу. — На компот. — Ты его не пьёшь, — щурюсь. Знаю, он чувствует затылком прищур. — Запил. Ускоряюсь. Хватаю за шестипалую руку и тащу за собой в «гнездо». Каменные Купидон и Психея закрывают нас одеждами и крыльями в тёмном углублении. Боги любви не занимаются любовью. Мы не занимаемся любовью. — Олли, зачем тебе чайный сервиз? — жестикулирую левой кистью на каждое произносимое слово. — Там восемь чашек, восемь блюдец, восемь ложек, заварник и сам чайничек. — Чай пить, — он поправляет галстук. Прикидывается невозмутимым. Снаружи суровый, внутри уязвимый. — У тебя один рот, а не восемь. — Ко мне приходят гости! — чуть повышает шёпот. — Будем пить чай из чашек и есть пирожные из блюдец! — Я из этой хрени есть и пить не буду. Сорок кусков. Олли, сорок кусков за посуду, которой ты не будешь пользоваться! — Зачем ты купил мой сервиз? — Олли смотрит на меня сверху вниз. — Если бы ты не полез в торги, я бы купил его за тридцать тысяч. Не мог купить кровать Баварской? — Зачем мне кровать какой-то Баварской, когда у меня есть мягкая кровать Компота? Олли ставит голову прямо на шее и расслабляет жёсткое лицо. В два шага оказываюсь перед ним вплотную. Набрасываюсь, как на пирожное, которым он угостит меня из нового блюдца. Присасываюсь губами к шее, слизываю парфюм, смешавшийся с потом. Спереди подлезаю под пиджак, по пуговицам жилетки глажу живот, огибаю рёбра и останавливаюсь на пояснице. — Руди, не здесь, — Олли припечатан к холодной стене. Крупный мужчина не устоит перед ласками и напором. — Это плохое место. Не могу сдерживать себя, когда вижу его в окружении людей или наедине. Ни о какой принадлежности не может быть и речи, я не мечу территорию, не татуирую собой. Поднимаюсь языком на челюстную кость, дышу рывками в ухо. Олли жарко от бороды, тесно в паху от натирающего бедра. Оттягиваю средним пальцем нижнюю губу и пролезаю другой рукой под резинку брюк сзади. — Открой рот, — задыхаюсь от нетерпимости. — Не убирай руку, — Олли накрывает кисть на пояснице. Не поцелую его первым, никогда не целую его первым. Довожу до изнеможения словами, поведением, обаянием, высокомерием. Олли горячий внизу. Я горячий внизу. Зацеловываю подбородок, щёки. Идеально выбритый. Безупречная кожа для моих поцелуев. Пальцы смазываются слюной во рту — не проталкиваю в глотку, не перехожу дальше премоляров. Громко чавкаю губами вдоль челюсти. Олли берёт меня под затылок, чем заставляет вытащить пальцы изо рта, и прижимает, обнимая за талию. Он смотрит на мои губы, обрамлённые седой бородой и усами, я смотрю на его жаждущие губы. Олли целует меня первым. Долгий поцелуй без языка полон напряжения и сдержанности. Я отхожу на шаг назад, вытаскивая кисть из брюк, напоследок провожу указательным пальцем под квадратным подбородком. — Где Бен? Почему не приехал на аукцион? Он же собирался, — поправляю галстук с пиджаком. — Возникли дела, — Олли вытирает губы. — У него отношения, Руди. Бен пошёл на свидание. Между аукционом и романтикой я бы тоже выбрал второе. — Романтикой, значит, — отвожу плечо назад, ударяюсь о Купидона или Психею. — Ладно, Компот, я пойду. Организаторы ждут оплаты твоего сервиза. Не люблю затягивать с деньгами. — Руди, мы ещё сегодня встретимся? — Олли останавливает меня в коридоре, выглядывая из-за статуй. Неуверенно поясняет: — Пока ты в Великобритании. — Вечером. Вечером передам твой сервиз. В зале нахожу организатора, общающегося с женщиной-аукционером из Японии. — Простите, — обращаюсь к нему, — я бы хотел оплатить и забрать лот. — Назовите, пожалуйста, номер лота и Вашу фамилию. — Номер лота не помню, фарфоровый сервиз из ГДР. Рудольф Эрлих. В ресторане меня ожидает мужчина за столиком у окна. Костюм-тройку сменил на чёрную двойку, на бордовом галстуке белые крапинки. Пальцы стучат по ободку стакана-тамблер. Сколько выпито виски? Когда он ждёт, зелёные глаза становятся турмалином. — Олли, ты в ресторан позвал пожрать? — не снимаю песочный плащ пардессю, присаживаюсь за столик. — Тебе не стоило бы, хороший живот нажрал на английских завтраках. — Ужин в ресторане, — он исследует белую кожу под шеей. На чёрной сорочке расстёгнуты две верхние пуговицы. — Друзья не могут поужинать в ресторане? — Могут, — отвлекаюсь на прохожих за окном. В десять часов вечера принято влюбляться. — Я поел в отеле, — облокачиваюсь на поверхность, возвращаюсь телом и душой к Олли. — Твой сервиз ожидает в машине. Олли, у меня поезд рано утром, прошу, не будем терять время. Я бы хотел успеть отведать английский чай из твоего нового фарфора. — На самолёте же быстрее, — он продолжает успокаивать нервы на ободке стакана. — Олли, что за причёска? — презрительно морщу нос. — Ещё короче слабо стричься? Сколько дюймов? Почему нельзя носить волосы чуть длиннее? Четыре дюйма — идеальный вариант. Мне нравилась предыдущая причёска, нравилось, когда ты укладывал волосы назад. Он брутальный, резкий и нежный в постели. Обожаю его сильные руки и мужественные кисти. Ненавижу, когда он пристаёт по утрам, и жалею, что не могу остаться с ним навсегда. — А мне нравится эта причёска, — Олли забавно шепелявит. Классическое английское произношение, классическое ирландское произношение. Язык прижат к молярам, кончик упирается в передние зубы. — Почему нам обязательно соответствовать требованиям друг друга? Мне на себе нравятся короткие волосы, тебе на себе нравится борода. — Тебе она тоже нравится, — ухмыляюсь губами, злорадствую бровями. — Ладно, давай так, — отставляю от него стакан, — перейдём сразу к главному блюду. Что всегда подают горячим? — прижимаюсь животом к столику. — Мясо? — Олли вскидывает брови, глубокие морщины режут лоб. Наивный, стеснительный. Я перегибаюсь через стол, подлавливаю момент, чтобы за окном не было наблюдателей неожиданной интимной сцены между мужчинами. — Секс, — шепчу на ухо и облизываю кончиком языка за хрящиком. Возвращаюсь на место. — Я приехал в Великобританию не на аукцион, а к тебе. — Купить мне сервиз, — Олли виновато отводит взгляд от лица и нарочно отвлекается на чёрную пуговицу плаща. — Я же сказал, — бережно накрываю шесть пальцев, — что приехал к тебе. Он скромен, галантен и в позе сзади тактилен. Ночью в особняке Олли мы занимаемся бесконечной любовью на ковре из провинции Кэрман, до кровати не доходим. Купленный на аукционе сервиз в китайском стиле ожидает упакованным на журнальном столике. Секс со мной не стоит сорок тысяч евро. Оливер Кóмпот — мой любовник на протяжении тридцати лет. Мы обещали друг другу быть вместе — и мы вместе. Я спасаю его из темноты, он успокаивает меня полушёпотом.