La fleur

      Стремление к совершенству в каждом его проявлении может собой напоминать обыкновение для одного человека, для другого же — непосильную ношу, но оба они являются лишь принадлежностью к окончательному результату. Скульптор способен отдать многое ради красоты и искусства, ни на секунду не усомнившись. Шёлк мягким перламутром касается кожи Юнги, что тонкой белоснежной лентой обвязывает собранную в букет лаванду. Он потратил свои последние монеты, прогуливаясь по Гавру и наткнувшись на крохотную лавку, в коей торгуют разного рода тканями. Мин не смог пройти мимо, сейчас же он бережно наматывает тесьму на стебли внизу, чувственными пальцами касаясь хрупких бархатных лепестков. Мужчина старается над этим ровно столько же, как делал бы со своими скульптурами. Каждый виток — словно удар молотком по долото во время создания очередного шедевра, Юнги живёт прекрасным повсеместно и беспрестанно. К цветам же он испытывает особый, непередаваемый трепет. Его юноша — вот, кто привил скульптору любовь к сиим дарам природы. Юнги ощущает дрожь от волнения, ему никогда раньше не приходилось продавать цветов и на сердце у него неспокойно. Будто собственническая натура его рвётся наружу, не позволяя другим видеть то, что принадлежит лишь им двоим. В памяти скульптора, его муза навсегда и неразрывно связана с бескрайними полями, однако есть и для него кое-что совершенно особенное. Белоснежная роза с пышным бутоном, совсем не имеющая шипов, олицетворяет натурщика наиболее подходяще. И пусть в руках Мина сейчас совсем другой сорт, ему чересчур сложно представить себя отдающим цветы другим людям. Словно он отрывает неотъемлемую часть от себя самого, от своей самой сокровенной тайны. Однако, Юнги вовсе не присваивает все цветы мира себе, скульптор осознаёт, что те были посланы Богом на землю, предназначенные радовать каждого. И всё же тоска, а может — неспособность принять их разлуку душат его, отнимая весь воздух. Хочется спрятать лаванду, что он с таким трудом собирал с поля всё утро, от чужих глаз. Поддавшись желанию навсегда остаться в тех днях, где не существовало ничего, кроме его, Чимина и пастельных тонов бутонов, что вдыхали жизнь в его мастерскую, Юнги прикрывает глаза с болью самой невыносимой. Руки мужчины ослабевают от горести и лента, что он наматывал с таким трудом, опадает, мягко и беззвучно приземляясь на каменную плитку. — Мсье, — слышится поблизости. Мин медленно поднимает взгляд, наблюдая юную мадемуазель напротив себя. У той на голове хорошенькая шляпка льняного оттенка, а в руках плетёная корзинка. — Какой красивый у Вас букет. Моя grand-mère стала на целый год старше и я ищу, чем её порадовать. Юнги сжимает стебли чуть крепче, а после присаживается над землёй, поднимая шёлк. — Где Вы приобрели этот лавандовый букет? — спрашивает дама. — Je n'ai pas du tout acheté ce bouquet, — выдыхает мужчина, — я продаю эти цветы. Мадемуазель медленно растягивает губы, а после предлагает: — Я дам Вам за него десять франков. Только будьте добры, перевяжите его этой чудной лентой. Она настолько прекрасна, будто бы является неотъемлемой частью букета. Мужчина молча кивает, выполняя всё то же действие, что и минутами ранее. Он протягивает цветы юной даме, а та подносит ему обещанное вознаграждение. — Merci beaucoup, — кланяется незнакомка. — Au revoir! — Au revoir... — вновь выдыхает Юнги. Он оборачивается и переводит взгляд на лежащие на ограждении стебли с лиловыми лепестками сзади него, а после вновь собирает их в букет, по одному. Ему стоит свыкнуться с мыслью о том, что продавать цветы — до этого времени — единственный шанс встретиться с любовью всей его жизни вновь. Юнги подушечкой большого пальца нежно проводит по крохотным бутонам, опускаясь вниз и задерживая дыхание, словно лаванда — последний дар Чимина ему, мужчине, что был столь близок потерять всякую надежду. Оттого в душе Мина расцветает ещё больший трепет чем когда-либо, он бесконечно благодарен своей музе за это. Скульптор выкладывает букеты, перевязанные белой струящейся шёлковой лентой позади себя, на небольшое ограждение. Юнги спокойно смотрит перед собой: скоро появится лишь больше горожан, некоторые станут продавать диковинные вещи, сладости, здесь вновь окажется мальчишка, играющий на шарманке. Вчера Мину удалось его наблюдать, когда приходилось пройти мимо этого места в поисках занятия, что способно было бы обеспечить его существование. Мужчина задержался на четверть часа, будучи восхищённым прекрасным звучанием того духового инструмента. Ему показалась столь чарующей атмосфера и Гавр начал открываться совершенно с другой стороны. Раннее утро постепенно сменяется полуднем. За прошедшее время никто так и не подошёл и где-то в глубине души Мину боязно, что его букеты встретят свою кончину с заходом солнца, так никому и не понадобившиеся. Прохожие разных возрастов мелькают перед глазами, однако скульптор не смотрит на их лица. В его голове одно единственное прекрасное лицо, кое занимает все его мысли. Мужчина останется здесь до позднего вечера, идти ему некуда, а возвращаться домой он не собирается, ведь в Париже у него больше нет ничего. Здесь же его окружают другие торговцы, а потому одиночество слегка отступает. Рядом с Юнги расположился мсье, продающий табак. Мин переводит свой взгляд на футляры с сигарами, те безмолвно разглядывая. Крупные палочки цвета дубового дерева с ароматом пряностей одна к одной лежат в чёрной открытой шкатулке, на коей золотыми буквами написано нечто, что понять скульптор не в силах. То есть не французский почерк, но выполнено это, безусловно, в наивысшем качестве. И вовсе неудивительно: Гавр является торговым портом, сюда завозят товары со всего мира. — Мсье, не желаете приобрести что-нибудь? — спрашивают Юнги вдруг. Мин поднимает свой взгляд на незнакомого мужчину. — Боюсь, я не могу себе этого позволить, — тихо выдыхает скульптор. — Вы курите сигары? — Курил. Больше нет, — скульптор склоняет голову. На улице, совсем отдалённо, слышен шум прибоя. Голос Юнги словно сливается с ним воедино. — А почему же бросили, позвольте узнать? — Я привык, что сигара следует за бокалом красного вина, а вино неизменно сопутствовало вдохновению. Мне нравилась его сладость. — Сладость вина? — Нет, моего Вдохновения... — Юнги опускает глаза, поглядывая на плитку под своими ногами. Он тихо вздыхает, а после продолжает: — Сигары не были зависимостью, намного больше — удовольствием, что я любил растягивать. Сейчас, я полагаю, они мне ни к чему, ведь удовольствие из моей жизни бесследно исчезло. — Вы философ? — спрашивает незнакомец. — Ваши мысли кажутся слишком иными, не такими как у простолюдинов. Словно Вам часто приходится размышлять о многом. — Пробыть с неживыми скульптурами полжизни, будучи неспособным поговорить ни с кем, кроме самого себя... Если я и философ, то стал им лишь вынужденно. Раньше мне не суждено было понять, насколько важно наличие кого-то рядом. — Сейчас, я полагаю, всё иначе? Мин не знает, как ему удавалось существовать без Чимина, как он просыпался и вновь засыпал, не видя своего юношу, не дыша с тем одним воздухом или не держа его за руку. Скульптор, лишь по-настоящему полюбив, осознал, насколько это чувство всепоглощающе, ведь без него совершенно нет никакого смысла. Юнги снова поднимает взгляд на мужчину, отвечая: — Пришла пора менять устоявшиеся традиции. Отныне, я ощущаю где-то внутри, мне необходима зависимость, чтобы слегка отвлечься. Могу я попросить у Вас одну сигару? Десять франков — всё, что у меня есть. — А знаете что, — торговец улыбается, — берите футляр целиком задаром. Мне ещё никогда не удавалось встретить столь глубоко человека. — Я не могу. — Мужчина отрицательно мотает головой, проговаривая хрипло: — я ничего не сделал, чтобы взять это, совсем не отплатив. Пользоваться Вашей добротой для меня слишком низко. — Возьмите-возьмите, мне совершенно не жалко. Напротив, я буду весьма признателен, если в минуты особой необходимости Вы выкурите одну сигару, что я привёз из Нового света, — мсье, что продаёт курительные палочки, протягивает совершенно новый, нетронутый футляр. — Угощайтесь, они хорошие, доставлены из Америки. — Merci beaucoup... — выдыхает скульптор, принимая столь щедрый подарок. Юнги в одно мгновение вставляет тёмного цвета свёрток себе в рот и зажимает тот губами. Незнакомец делится с ним тёплым пламенем и Мин неторопливо вбирает в себя аромат табака, слыша треск тлеющей бумаги. Он молчит, вдыхая густой дым в свои лёгкие, держит тот внутри некоторое время, медленно выдыхая. Однако, с каждой минутой его лицо приобретает всё большую осознанность. Мужчина хмурится, оставив сигару во рту, после чего скрещивает пальцы на своих руках, соединив ладони вместе. Скульптор опускает взгляд на них, стараясь успокоить рассудок, что в один миг был объят сплошным потоком разных мыслей. Он стоит так, совсем не шевелясь. Ничто не может вернуть его обратно в то самое место, ведь мысли Юнги о другом. — И как там, в Новом свете? Как Вам дальняя страна Америка? — спрашивает он на выдохе спустя несколько долгих минут, отводя руку с сигарой подальше от собственного лица, после чего вновь смотрит на господина неподалёку. — Весьма многообещающе. Я слышал, туда вновь отправилось целое множество людей из Франции... Туда отправился Чимин, скромный и застенчивый юноша. Его муза, его натурщик, его Вдохновение, о котором Мин не может перестать беспокоиться. Скульптор осознаёт, что вернуть его сюда он отнюдь не в силах, но если уж судьба распорядилась их жизнями столь коварным образом, быть может, та смогла бы снизойти и сберечь юное сокровище, что не достойно боли и страха даже в самом малом их проявлении. — Скажите, там безопасно? Как в той стране обращаются с эмигрантами? Не причиняют ли им боль? — бесконечные волны вопросов. Юнги не мог поверить, что станет спрашивать их, едва успевая вдыхать между словами — настолько он был взволнован. Возможно, незнакомец напуган его излишней любознательностью, однако та здесь совсем не при чём. То есть не простой интерес к новой стране, но желание убедиться, что его любовь по прибытию в Новый свет будет проживать спокойную жизнь. Ему не надобно ничего, кроме счастья для Чимина. Юнги не смеет мечтать о большем. — Будьте спокойны, я наслышан разных историй, однако мы сами вольны вершить свою судьбу. Эмиграция — вещь отнюдь не простая, но та может стать новым началом, в этом её самое большое преимущество. — Вы собираетесь отправиться в Америку снова? — в широко раскрытых, но уже уставших глазах Юнги столько надежды. Быть может, их с торговцем встреча сама по себе судьбоносна и этот человек смог бы осчастливить его одной лишь поездкой. — Увы, — незнакомец мотает головой, а скульптор вновь теряет надежду, точнее сказать — её крохотные росточки, что только-только начали расцветать в юнгиевой душе. — Мной хорошо изведаны те края, однако наш следующий маршрут вынужден не состояться. Я собираюсь продать корабль, мне крайне тяжело его содержать и поддерживать в строю. — Мне искренне жаль... — выдыхает Мин. Его окутывают сразу два чувства: боль от осознания, что он мог бы быть так близко к Чимину, окажись всё совсем иначе. С другой стороны — видеть опустившего руки человека напоминает о тягостных временах во Франции. — C'est comme ça la vie... — отвечает незнакомец с печальной улыбкой. — За сегодня снова ничего не удалось продать. Ныне в стране больше никто не курит. Мужчина собирает разложенные на табурете футляры один за другим, складывая те в свой кожаный sacvoyage. Он грустно оглядывает место, где пробыл столь долгое время, а после прощается с Юнги, уходя насовсем. Мин же вовсе не смотрит ему вслед, опустив глаза вниз. Печаль ощущается в каждом слове того мужчины, но обречённость — не то, к чему следует стремиться. Скульптор верит: однажды светлые времена настанут. Он остаётся здесь до самого вечера и, по счастливому истечению обстоятельств, ему удаётся продать все цветы, до последнего. У Юнги в руках семь десятков франков, на лице усталая улыбка. Мужчина терпеливо простоял там до самого вечера, пока на небе не загорелись первые звёзды. Скульптор неверяще прикрывает глаза, его длинные чёрные ресницы ложатся ему на щёки. Ноги едва удерживают, однако Мин не останавливается. Юнги смотрит перед собой: из окон небольшого дома таверны горит свет. Там он сможет остаться на ночь, наконец поспав за эти несколько дней. Мин отворяет большие деревянные двери, внутри тишина, должно быть, все гости уже спят по своим комнатам. Нельзя сравнить парижские таверны с этими, ведь в столице и днём и ночью слышно беспокойство, гулянки и танцы. Юнги, глубоко вдохнувший и сказочно обрадованный тишине, негромко здоровается: — Bonjour! Je veux passer la nuit ici. К нему выходит пожилой мсье с серебряными волосами. Он подзывает Мина к небольшому столу, приглашая присесть на табурет. Скульптор прикрывает глаза, наконец перенеся всю свою тяжесть с ног. — Как Ваше имя? — спрашивают у него. — Мин Юнги, — выдыхает мужчина. Хозяин сего заведения записывает это на пергамент, обмокнув перо в чернильницу. — Как долго желаете здесь пробыть? — Я не знаю, — Юнги мотает головой, смотря на своё имя, выведенное мсье. — Мне необходимо подыскать пристанище, где можно провести ночь, однако позволить его себе я не в силах. Поживу здесь всё то время, пока не окажусь в состоянии покинуть сие место. — Сейчас у нас нет постояльцев, те появляются лишь днём и к вечеру уходят. Можете быть спокойны — здесь очень тихо, никто Вас не побеспокоит. Вы из Парижа? — Да. Откуда Вы знаете? — Я ясно слышу Ваш неповторимый parler parisien. К тому же, заметна в этом тоне и образованность. — Я закончил Сорбонну, факультет искусств, — отвечает мужчина. — Я скульптор по призванию и по зову сердца. Пожилой мсье растягивает губы, а после произносит: — Моей самой большой мечтой было поступить туда, однако я так и не смог этого сделать. Я был юн, когда не стало моего отца, в наследство мне досталось сие заведение. Невозможным представлялось оставить его без присмотра. — Очень жаль, — склоняет голову Юнги в согласии. — Быть может, моя помощь пригодилась бы Вам? Пару дней назад я заходил сюда, но дверь не отворили. — Я решил распустить прислугу, дать вдохнуть им свежего воздуха, — мсье рассматривает Мина. — Вы голодны? — От вина бы не отказался... — Я скоро вернусь, — хозяин таверны встаёт из-за стола, уходя и исчезая в проходе. Юнги устало прислоняет голову к холодной стене, виском ощущая её шероховатую поверхность. К нему возвращаются с подносом в руках: в стеклянном бокале плещется красное вино, а в плоской белоснежной тарелке виднеется мясо. Мин столь давно не пробовал его на вкус. Пожилой мсье расставляет угощения на стол, подавая завёрнутые в тканевую салфетку приборы. — Оно ещё совсем тёплое, — произносит хозяин сего заведения. — Нежная телятина. Отведайте, такой как в Гавре Вам не удастся попробовать её больше нигде. — Merci beaucoup, cher monsieur! Скульптор блаженно прикрывает глаза, смакуя сочное мясо. К нему словно возвращаются жизненные силы, Юнги бесконечно благодарен за столь искреннюю доброту. Он привык отдавать большое количество франков в Париже, однако душевность крохотного портового городка поражает его всё сильнее с каждым прожитым здесь днём. Поздний ужин и проживание обошлись ему почти задаром, всего в сорок франков. Скульптор разместился в комнате наверху. Здесь лишь одна большая кровать, шифоньер у стены, письменный стол и окна, выходящие на главную, рыночную площадь. Из них видно и набережную, Юнги смотрит на ту, придерживая бокал вина двумя пальцами. Его взгляд устремлён в самую даль морской глади, там совсем не разглядеть берега. Мужчина не отходит, пока ночь окончательно не закрывает собой небосвод. Он допивает остатки пьянящего напитка, ставя опустевшее уже стеклянное изделие на древесную поверхность. Оставшись наедине с собой, Юнги снова думает о Чимине и тоска по нему накрывает его с новой силой. Мужчина усаживается за стол, замечая ящик внутри. Из него Мин достаёт чернильницу, перо и пергамент. Луна, поднявшаяся высоко на небе, ярко светит в окно, а потому Юнги видит всё вокруг столь же прекрасно словно днём. Он снова устремляет свой взгляд в самую дальнюю точку моря, а после макает кончик пера в чернила, выводя на бумаге: «Ma muse éternelle» . Скульптор плавно ведёт рукой по пергаменту, выводя каждую букву с особым усердием. Его слова идут столь легко, льются из самого сердца.       «Мой прекрасный и нежно любимый Чимин!       Это письмо я пишу к Вам в надежде на то, что однажды этой бумаги коснутся Ваши утончённые руки и Вы сможете прочитать каждую строчку, что я вывел чёрными чернилами под светом Луны. Я никак не привыкну к пустоте и чуждости моего нового дома, но я живу с мыслями о Ваших прекрасных глазах, руках и губах, столь сильно мечтая о нашей встрече. Каждое утро я спрашиваю, нет ли кораблей, идущих в Нью-Йорк, а когда получаю ответ, мне становится столь горестно. Моё сердце тоскует без Вас. Как Вы? Должно быть, до прибытия ещё целая вечность, однако я пишу к Вам, не зная ни адреса, ни того, когда представиться возможным получить моё к Вам письмо. Отныне мне есть, где провести ночь, скитания на этом, я верю, закончены. Увы, моя душа до сих пор не нашла себе места. Я не могу без Вас, Чимини, мне так сильно хочется увидеть, как Вы улыбаетесь, ощутить Ваше тепло хотя бы на одно крохотное мгновение. Я верю, что Вы всегда рядом со мной, помогаете преодолевать тяжёлые тяготы моего бессмысленного без Вас существования. Теперь моё временное призвание — продавать цветы, они напоминают мне о тех светлых днях, что мы были вместе. И если бы только можно было вернуть время вспять, я бы с ещё большим трепетом относился к нашим встречам. Но я помню каждый подаренный Вами цветок, те навсегда останутся нашей тайной. Надеюсь, что Вы не сердитесь на меня за то, что я вынужден их продавать. Поверьте, мне бы не пришлось этого делать, будь у меня другой выход, ведь это — то, что я хранил больше всего на свете, зная, что их нарвали Вы и никто другой. Но знайте, каждый проданный мной цветок приближает нашу встречу. Я бы отдал всё, что у меня есть, чтобы увидеть Вас ещё хоть раз. И я сделаю всё, чтобы это произошло. С любовью, Ваш вечный скульптор. »