La fleur

      Юнги капает воском — конверт запечатан. Письмо с его душой и любовью закрыто и спрятано от чужих глаз. Внутри всё о нём, Мин позволит узнать лишь одному Чимину, как он жил и какие мысли его посещали. Скульптор кладёт небольшой пергамент на пару таких же. Его слова, что невозможно отправить, лежат маленькой стопкой, однако количество их возрастает. Мужчина пишет и искренне верит, что однажды отдаст те своему Вдохновению, чтобы каждый удар его сердца, сделанный во имя его, Чимин смог прочесть и пустить в свою душу. Изо дня в день Юнги пишет ему и о нём, в надежде скоротать свои бессонные ночи. Он скучает всё больше, а письма создают некую иллюзию, будто его юноша рядом и скульптор может с ним говорить. Мин находится в Гавре чуть меньше недели, однако неизвестно, когда ему суждено будет отправиться в столь далёкий Нью-Йорк. Вновь и вновь ему вынуждены поведать о том, что туда не плывут корабли, однако Юнги готов ждать столько, сколько того потребует время. Он волен остаться здесь даже на месяцы: ради заветной встречи с Чимином мужчина готов на всё. Скульптор отложил уже сотню франков, продавать лавандовые букеты — занятие весьма непростое. С каждым днём их, непроданных, всё больше, и дело вовсе не в том, что люди не любят цветы. Юнги задувает свечу, дым серыми овалами, похожими на узоры, поднимается кверху, пока вовсе не растворяется в воздухе навсегда, безвозвратно. Мужчина смотрит в окно, находясь в безмолвии. Море сегодня на удивление спокойно, быть может, и на корабле, на коем сейчас Чимин, столь же тихо и всюду царит умиротворение. Он спит в сей миг или же взгляд его так же направлен на берег, и глазами своими юноша выискивает Юнги средь крохотных песчинок? Возможно, прекрасный натурщик смотрит на море, что давно спрятало за своими необъятными просторами сушу, и мечтает о скором прибытии, будучи уставшим от нескончаемого пути. А может, сие юное создание любуется ночной лазурью и мягким свечением небесных огней, что красотой своей затмевают свет маяков, служащих единственным ориентиром в безпрепятственных волнах. Мин выдыхает, а после прикрывает глаза. Он столь сильно мечтает быть рядом с Чимином, взять его за руку и пообещать тому, что разлучить их больше не способно ничто на свете. И спустя время, мужчина не может забыть, как его юноша плакал и насколько глубоко его боль погружала в себя всё вокруг, доходя до самого скульптора, сколь нежна душа юноши и как же хочется ту сберечь от единого скола, коему подвержено сие хрупкое творение. Юнги до сей поры видит перед собой, как хрустальные слёзы скатываются с глаз невероятной красоты и как дрожат длинные чёрные ресницы после каждого всхлипа. Он всегда хотел забрать всё плохое себе, чтобы ничто не очернило чистоту его прекрасной музы, чтобы боль не смела касаться его столь дивного и особенного средь других естества. Мужчина не ощущает усталости, однако обманчиво сие состояние, ведь завтра ему будет непросто собирать цветы по утренней росе, а после стоять целый день рядом с торговцами, надеясь получить хоть немного прибыли. Мин расположился на ложе, кое своим окрестить никак нельзя, накрылся одеялами, прося своё тело смириться с пришествием ночи и отдохнуть хоть немного. Однако, даже будучи в постели, мысли о скромном натурщике не оставляют мужчину. Тоска душит его собой, уже подбираясь к самому горлу и сдавливая то совершенно безжалостно, не позволяя спокойно дышать и отдаться долгожданному сну. Те его боле не навещают, заменяясь одиноким холодом открытого настежь окна и неспособностью сомкнуть глаз до утра. И в эту ночь Юнги снова не может заснуть, ворочаясь и думая о любимом сердцем Чимине. Перед скульптором столь ясный образ юноши, словно тот находится здесь, в этой комнате: его глаза цвета переплёта самой красивой книги среди всех, кои читал Мин за свою жизнь; длинные густые ресницы, что Юнги хотел бы с трепептом в груди поцеловать, ведь на них собиралось столько невыносимых для мужчины слёз; прекрасные пухлые губы и плавные, мягкие, слегка закруглённые скулы — необходимо проделать большую работу, заставив мрамор выглядеть так же прекрасно; его донельзя утончённые руки с изящными пальцами — скульптору всегда казалось, словно те с самого рождения натурщика оберегались от тяжкого труда, и потому его муза походила на сон всё больше: нельзя было быть столь совершенным. Но Чимин был намного больше, нежели совершенство. Юнги не способен выразить сию красоту словами и даже скульптурами, а невозможность лицезреть его музу — то же, что будучи незрячим представить себе цветы. Высокий и сладкий голос эхом раздаётся в сознании, по всему телу лишь от одного воспоминания о нём бегут мурашки. Мин вновь тяжело вздыхает, пальцами проводя по своей руке столь неспешно, нежно и осторожно, представляя, словно эти прикосновения оставляет ему его Чимин. Тоска способна убить собой, заставляя считать дни до встречи, словно безумцу. Увы, об их следующем взгляде или касании известно не много: совсем ничего. И Юнги судорожно выдыхает, шепча одними губами: — Моя любовь, мы встретимся снова, я обещаю. Рассвет окрашивает небо в светлые оттенки — любовью скульптора к своей музе. Мужчина снова не спал всю ночь, а на сердце возник новый шрам — ещё один день без Чимина. Вода мягкой пеной разбивается о босые ноги, мужчина гуляет по берегу и он одинок в это утро. Сегодня — ровно два месяца с тех пор, как Юнги признался Чимину в любви и целомудренно поцеловал его. Ровно два месяца, как мужчина уехал в Гавр и начал продавать цветы. Только это же и означает, что столько времени прошло после того, как мастерская скульптора опустела. Увы, попасть туда сейчас Мин не в силах, хоть и скучает по этому месту. Оно есть его душа и отдушина, но без музы своей возвращаться Юнги не намерен. Белоснежные чайки кружат над прозрачной водой — эта картина столь необыкновенна, скульптор дышит размеренно, подняв голову к небу и любуясь безупречной его чистотой. На нём нет ни облачка — море должно быть спокойно. Чимин вот-вот окажется в порту незнакомой и чужой страны, и мужчина ощущает некое умиротворение: когда ему представится такая возможность, Юнги сразу же отправится за ним. Летняя пора не была чересчур жаркой, а в меру тёплой. Собой та не сжигала до тла, а бережно лелеяла, даря солнечный свет сей части Франции. Июльский ветер и вправду напоминал собой нежный зефир, ласково шепча и внушая душевное спокойствие. Скульптор стал приходить сюда, к морю, ведь так ему казалось, будто он ближе к Чимину. И пусть их разделял огромный океан, Юнги готов был поклясться, что с мягким штилем он ощущал дыхание своего прекрасного юноши. И всё это время мужчина не переставал писать своему натурщику. Он рассказывал о себе и о жизни в Гавре, но больше всего — о том, сколь сильно скучает. Юнги в каждом письме говорил о любви, не стыдясь повторять те заветные пару слов вновь и вновь. Его сердце жаждало лишь одного человека, Мин не мог без него дышать. Скульптор до дрожи в ногах мечтал взять юношу за руку и чувствовать бархат его ладоней собственной кожей. И пока он жив, будет ждать, даже если это займёт целую вечность. Его чувства донельзя настоящи, за них стоит бороться и по своей натуре Юнги есть борец, а потому ничто не остановит любящее сердце, стремящееся навстречу к точно такому же, не менее любящему. Сидя на берегу, Юнги просит Бога лишь об одном: увидеть Чимина. Хотя бы ещё один раз, чтобы раствориться в том без остатка. Закрыв глаза, скульптор шепчет свою личную выдуманную молитву и мольба та отчасти похожа на отчаянный вздор, однако таковым не является. Он просит... Просит за них обоих, ведь их чувства взаимны, пусть и неправильны с самого начала. Мужчина осознаёт: прошло так непозволительно мало времени, но ожидание для него всё тягостнее по прошествии нового дня. Сколько ему потребуется, прежде чем он окончательно потеряет рассудок? Дождавшись открытия, Юнги заходит в павильон, в коем продают билеты на корабли, для него же — столь необходимый шанс увидеть своего натурщика. Скульптор здесь частый гость, ведь приходит сюда каждый день, без исключения. Он узнаёт, нет ли судна, даже самого небольшого, что смогло бы переправить его в Америку. Не важен сам порт и город, ведь Мин смог бы добраться до нужного места, мужчина уверен. Увы, каждый раз ему приходится слышать отказ. Ощущая волнение в груди, Юнги подходит к мужчине, что сидит здесь с самого утра и до позднего вечера. Тот уже знает его, а потому вовсе не удивляется, увидев здесь вновь. — Bonjour, monsieur Boisselier, — произносит Юнги, — я пришёл снова по одной и той же причине: известно ли Вам что-нибудь новое? Не появилось ли часом судно, что переправило бы меня через океан, на дальний берег? — А Вы и впрямь отчаянный человек, мсье, — произносит уже ставший знакомым мужчина. — В этом весь я, ничего не поделаешь... — Юнги раскидывает руки, слегка улыбаясь. — Увы, должен Вам сообщить, ничего так и не изменилось. Новых сведений не появляется, никакие судна не плывут в Новый свет. Мне искренне жаль, Ваше стремление оказаться там меня и впрямь поражает, к несчастью, помочь я не в силах. Не обессудьте, мсье. Юнги вздыхает, поджимая губы, улыбка спадает с лица, однако грустить он не намерен, хоть и слышал это больше пятидесяти раз. Он придёт завтра снова. — Благодарю Вас, впереди новый день, быть может, он станет для меня судьбоносным. Скульптор направляется к выходу, опустив голову и смотря себе под ноги. Он устал, но Чимину, Юнги уверен, тяжелее в разы. Приезд к нему есть малая часть из того, что Мин мог бы для него сделать. — Постойте, — произносит мужчина вдруг. Скульптор оборачивается на его голос. — Помнится мне, Вас интересовал корабль, последний, что отправился в Америку пару месяцев назад. — Разумеется, так и было, мсье, — кивает Мин, ощущая, как быстро забилось сердце в груди. Вот оно — то, чего он столь долго ждал. Юнги предвкушает то, что вот-вот услышит, ему делается так спокойно и радостно, будто он сам отправляется в Нью-Йорк. Стало быть, Чимин уже на месте и с ним всё в порядке, именно это ему спешат сообщить. Знать о том, что юноша в безопасности для скульптора — дороже всего на свете. — Мы получили неутешительные вести. Корабль, что отправился в Нью-Йорк, потерпел крушение, — мужчина опускает глаза, — страшная произошла трагедия. Говорят, на судне не уцелело ни единого человека. До прибытия, должно быть, оставались считанные дни… Увы, эти люди так и не смогли добраться до цели. Юнги оглушает. Его словно погрузили на самое дно глубочайшего из океанов, лишив способности дышать. В груди столь сильная боль, скульптор судорожно выдыхает и звук сей похож на едва слышный крик. Он едва стоит на ногах, рукой хватаясь за стену и прикрывая глаза. Ему дурно, впервые в жизни чувство такое, будто из-под ног уплывает поверхность, сам же мужчина падает с обрыва вниз, вдребезги разбиваясь. Голова идёт кругом, а пульс сердца слышится где-то в висках. Нет, это не может быть правдой. Должно быть, Мин спит, однако проснуться всё не выходит. — Мсье, — слышится словно через толщу воды, — ответьте, мсье... Однако Юнги не отзывается, погружаясь в себя и будучи не способным найти ни единого выхода. Боль накрывает его с головой, подобно волнам, что, должно быть, так же накрыли его Вдохновение; что забрали то навсегда, вместе с его красотой, утончённой фигурой и голосом; что очернили его, лишили прекрасной улыбки, безжалостно стерев ту с лица. Нельзя, чтобы это случилось с ним, ведь прекрасный юноша не заслужил такого конца, будучи ангелом в человеческой плоти. На ватных ногах Юнги добирается до таверны, поднимаясь в свои временные покои. Большая пачка запечатанных в конверты писем лежит на деревянном столе, рядом с футляром из-под сигар. Мин же, наблюдая сию картину, болезненно зажмуривается. О нём напоминает всё вокруг, ведь скульптор жил им, им же и дышал, не представляя, как могло быть иначе. Отныне он потерян в этих душащих и убивающих чувствах и выхода отсюда нет. Мужчина спускается по стене вниз, стеклянными глазами смотря на то, что старательно выводил прописными ровными буквами каждый божий вечер. Боль с новой силой накрывает его, скульптор поджимает колени к груди, обнимая свои ноги руками. Безутешные мысли заняли всю голову и у мужчины возникает ощущение, будто те словно в омут затягивают и радость, и счастье, оставляя одну лишь печаль повсюду, куда ни взглянешь. Мин ощущает зияющую пустоту внутри себя, однако раньше это пространство было заполнено прекрасным юношей и нежной любовью к нему. Юнги окончательно потерял нечто важное, без чего невозможно продолжать жить, и кажется, будто он не сможет творить как раньше. Оставаться здесь нет больше смысла, сие место убивает его, напоминая о страшной трагедии и о том, что он больше никогда не увидит своё Вдохновение. Не напишет картины, не создаст скульптуры, ведь вместе с Чимином у него забрали и его сердце. Скульптор не помнит, как добрался обратно в Париж, покинув портовый Гавр, как потратил все деньги — отныне те ему без надобности. Он, словно безликая тень, не проронил ни слова и не единой слезы. Все чувства разом исчезли из его души, оставив одну лишь боль и тоску, что собой просто невыносима. Сердце трещало по швам, разрываясь, разбиваясь и умирая. Все мечты, вся любовь, обещание, данное самому себе — Юнги столь сильно хотелось завыть, словно раненному зверю, но он держался и молчал всё то время с момента страшных вестей и до самого дома. Ему было нечем дышать, он хватался за грудь, умоляя ту начать делать это, однако внутри ощущалось, будто все до последнего рёбра сломаны. Мужчина уже и сам в это верил. Огромных сил стоит взяться за ручку и отворить двери. И всё же Юнги делает это, медленным шагом входя в мастерскую. Должно быть, та запылилась от долгого отсутствия скульптора, однако мужчине в этот миг совсем не до того. Мин не знает, по какой причине вернулся, не осознаёт в полной мере, где он, ведь всё это кажется одним дурным сном, что никак не закончится. Юнги больно дышать, голова столь тяжела, а мысли в ней страшнее любого из старых сказаний. Первое, что Мин видит в родных стенах, — Намджун. Он выглядит столь усталым, быть может, волосы его покрылись тонкими серебряными нитями. Художник постарел за сие недолгое время, осунулся, глаза потемнели, ставшие похожими на омуты без единого проблеска света. Друг Юнги сидит на табурете, взгляд его устремлён внутрь — на скульптуры и картины. И только одно творение до сей поры скрыто тканью, словно укутано мантией, как и некогда его Чимин. Чимин. Лишь от одного имени во рту скульптора становится невыносимо горько. Он сглатывает, не позволяя слезам собраться в уголках глаз. Только не сейчас, ведь эта боль личная, она лишь его и показать её страшно, ведь то будет значить: это и вправду случилось. Юнги верить не хочет, увы, всё же осознаёт... Мужчина дышит ровно, но тихо, словно доживая свои последние секунды. И так живёт все эти дни, всё никак не отойдя в мир иной, за своим ангелом. Быть может, там они смогли бы стать счастливыми, и сии мысли не дают Мину покоя. — Юнги… — шепчет Намджун, взволнованно дыша и поднимаясь на ноги. Он в один миг оказывается рядом со скульптором, хватая того за плечи и смотря прямо в очи. Мин столь сильно страдал без своего Вдохновения, что в спешке отправился за ним, забыв сказать об этом другу. Должно быть, художник не ведал, где его искать, и исходил из самого страшного. — Юнги, где ты был всё это время? Глаза старшего неизбежно наполняются слёзной пеленой. На всю мастерскую раздаётся болезненный всхлип и художник, не думая ни секунды, заключает милого друга в объятия. Мин молча плачет, дрожа всем телом, закусывает нижнюю губу и судорожно хватает воздух носом. Вся боль, что сидела внутри, понемногу выходит наружу. Он бьётся в рыданиях, прикрывая глаза, а на длинных ресницах его собираются прозрачные слёзы страшной потери. Скульптор словно дитя не может перестать и сжимает зубы от невыносимой тоски, что вклочья разрывает сердце. Юнги рыдает столь горько, дышит едва ли и всё держит ладонь на груди, там, где сердце. Мужчина тихо скулит, ведь больше не будет сил вставать по утрам и творить, до последней секунды он верил, что их любовь продлится вечно и что его муза снова окажется рядом. За что судьба так жестока? Почему не уберегла его прекрасного юношу, когда Мин так сильно просил? Скульптор смотрит сквозь слёзы на прикрытую тканью скульптуру из-за спины Намджуна, дышит прерывисто, сдвигая брови вместе и смаргивает хрусталики, от коих глаза слезятся лишь сильнее. Мин не отводит взгляда от своего творения, будучи неспособным от него оторваться как и двумя месяцами ранее, однако теперь его существование навсегда лишилось своего смысла. Чимин больше никогда не появится в его мастерской.