Настанет полярный день

Застыл в гримасе образ в преломленье света.

В сухом остатке — неудобные ответы.

Насколько важен результат моей работы?..

Теперь на это мне плевать с высокой ноты

Сладковатая эйфория от новой должности разбилась вдребезги, едва за спиной хлопнула дверь начальственного кабинета. Зорич успела лишь собрать небольшую матрёшку: копию договора в бумажник, бумажник в нагрудный карман куртки, а застегнуть карман ей уже не дали. Исаева вдруг схватила её за руку, впилась жёсткими пальцами в тёплое запястье и подтащила к противоположной стене. Нагнулась и с высоты своего роста процедила — дыхнула сквозняком — в лицо: — Добровольцем?! — А что не так?! — прошипела в ответ Зорич. Их вряд ли мог слышать хоть кто-то на всей станции, поскольку губы, обветренные у одной и густо налитые кровью у другой, едва шевельнулись. Промолчав в ответ и лишь нахмурив брови, Исаева опустила руки в карманы кардигана. Волнение собирало её строгие черты в гипертрофированную гримасу. Проступили морщины на лбу, вытянулись струной губы, затемнели мешки под недовольными глазами. Чуть помешкав, она нервно кивнула: — Пойдёмте уже, не стойте, — и сама вихрем пронеслась к лифту. Зорич последовала за ней, потирая запястье. Давно исчезнувшее с горячей кожи ощущение цепких пальцев осталось отпечатком глубоко внутри. Она не понимала перемен в своей спутнице, но отлично видела невесть откуда взявшиеся ссутуленность и отстранённость. Лифт скрыл их от чужих взглядов, оставив полностью наедине. Исаева потянулась к пусковой панели: — Я отвезу вас на третий этаж. Там передам врачу ваш файл, а он проведёт первый осмотр. Дальнейшие инструкции получите уже от врачей. Пальцы скользнули мимо кнопки третьего этажа. Зорич изогнула бровь. Пальцы, всё заметнее и явственнее подрагивая, подбирались к мерцающей единице. Не выдержав, Зорич приблизилась к ней: — Вам плохо? Что с вами происходит? Почему вас трясёт, какого чёрта вдруг началось? Нахер сейчас осмотр, давайте вернёмся на первый этаж, пока не стало хуже… — Договор подписан! — Исаева оттолкнула её ладонь и резко нажала третий этаж, — простите… Вы уже подписали договор, поэтому вам нельзя подниматься наверх, хорошо? Вы запомнили? До конца испытаний вам следует быть под присмотром специалистов, так что… кивните, если поняли. Хорошо… Будем следовать регламенту. — И всё же вы не в порядке, — вздохнула Зорич. Она откинулась спиной на стенку кабины, сложила руки на груди. Лифт рывками, на сей раз более плавными, подымал их. Исаева совсем не была похожа на себя прежнюю, словно состояние её ухудшалось, а она пыталась всячески удержаться на ногах. Должно быть, у сотрудников лабораторий график невыносимый, если тихое дружелюбие при первых минутах встречи — это максимум, на что у неё хватило сил. Выходя из лифта на третьем этаже, Зорич подумала — а может ли там, внизу, быть нехватка воздуха? Тогда становилось неясно, как начальник проводит рабочие часы в кабинете, не страдая от кислородного голодания, но… Что-то в таком духе могло объяснить поведение Исаевой. Тем временем она выдала Зорич бахилы, и когда те были натянуты на лётные сапоги, повела её за собой вперед. Они оказались в новых катакомбах — но теперь ярко освещённых слепящими лампами. Те широкими белыми полосами украшали стены и не оставляли ни единого теневого угла, сами катакомбы дышали стерильностью и чистящей химией. Всюду главенствовал нежный мятный цвет взамен привычной ядрёной зелени со стен поликлиник. Зорич шла без спешки. Исаева семенила мелкой походкой, и пускай разница в росте у них была с целую голову, широкий неторопливый шаг Зорич позволял не отставать. Она разглядывала, должно быть, каждый выступ штукатурки на потолке. Там чёрными змеями тянулись провода, то тут, то там встречались серые закрытые щитки, но коридор ощущался вычищенным до скрипа. С левой стороны шли палаты, по табличкам Зорич прикинула, что большая часть палат отводилась непосредственно для участников исследований. И лишь несколько помещений использовались для лечения самих сотрудников. Таблички темнели прямоугольниками с красиво выведенными золочёными подписями. Из Исаевой она уже не пыталась вытягивать ни единого слова, но краем глаза посматривала — если той сделается совсем невмоготу, придётся брать под руки и тащить в ближайший кабинет. Но после небольшого поворота они добрались до цели своего короткого странствия. Смотровая палата. Исаева рукой попросила подождать у входа и зашла внутрь. Зорич вновь откинулась на стену, опустила руки в карманы штанов и прикрыла глаза. Внутри всё подрагивало от предвкушения и чувство это хотелось растянуть подольше. Проекты — какие они могут здесь быть? Прежде чем отпустить их, начальник сказал, что первый осмотр покажет, какие именно эксперименты в проекте ей подойдут. Но так или иначе, все они совместимы с ее здоровьем, поскольку иначе ей не предложили бы участие. Шумела вентиляция. Зорич приоткрыла один глаз. Сколько людей соглашается на подобные предложения? Сколько отказывается? Ей нравилось считать, что принадлежит к меньшинству идейных храбрецов — но бояться ей в любом случае нечего. А вот на этаж Исаевой попасть не хотелось бы, если работа учёных так морально истощает — до тремора в руках и перепадов настроения. Оглядев коридор одним глазом, Зорич резко ободрилась. Из-за поворота вышли двое. Седой врач, совсем уже старик, и смуглая женщина — именно она приковала пристальное внимание Зорич. Коренастая, с венцом густых волос на голове, в тёмно-синей униформе — и с чёрным протезом вместо левой руки. Тот отражал свет ламп и поблескивал белыми искрами, металл казался неестественно ввинченным в мускулистое предплечье. Внутри нехорошо ухнуло — уж не это ли результат здешних экспериментов? Они пересеклись взглядами — лицо женщины источало электрические разряды. Глаза метали сердитые раздражённые молнии. Старик, не сразу заметивший кого-то помимо них в коридоре, при виде Зорич нервно скомкал в пальцах ворот халата: — Что вы здесь делаете? — тихо затараторил он, — кто вас допустил на этаж? Зорич полезла за бумажником, чтобы достать документ, но из кабинета, наконец, выглянула Исаева: — Договор подписан, он уже в архиве. — Тьфу, — недовольно замахал руками старик, — надо же предупреждать! А то вдруг тут ходят всякие, откуда мне знать-то? Зорич успела шагом обойти учёных и встать рядом с женщиной. Едва слышно спросила: — Вы тоже участник? Та опустила на неё взгляд, даже приоткрыла рот для ответа, но их оборвал резкий громкий звук. — Ыыыыыыы! — Пустите меня уже к ней! — женщина оттолкнула Зорич протезом, пихнула старика правым плечом и вошла в палату. Старик бросился следом за ней. Исаева, словно очнувшись от прострации, схватила Зорич за руку и потянула за собой. Внутри грудной клетки затрепыхалось недоброе чувство. Звук этот что-то переворачивал наизнанку, он совершенно точно был человеческим и нёс в себе сплошную жуть. Смотровая палата оглушила повторным стоном. За тонкой ширмой в другом углу комнаты стояли люди. Старик и женщина с протезом были там же — Зорич различила сгорбленную тень, а лохматая голова женщины подымалась над ширмой. За ширмой происходила возня, стон повторялся, становясь то громче, то тише. От наблюдения Зорич отвлёк голос Исаевой: — Вот, Трофим Семенович, привела вам добровольца. — Доброволец? — низенький полный мужчина весело сверкнул линзой очков, — хе-хе, ясно, ясно… Садись, доброволец, сейчас твой файл посмотрим. А Антонина Константиновна пока сходит, договорится про опись ваших вещей, ладненько? Исаева едва слышно исчезла. — Так, разберёмся, — он прищурил маленькие глазки, изучая документ, — каким ветром вас к нам занесло-то? — Средство от холода для полярников, — Зорич села, откинулась на стуле, — буду испытателем. Его насмешливый расслабленный тон ободрил. Но неразбериха в том углу не оставляла мысли в покое. Внезапный грохот — будто уронили тяжелую вещь — в следующее же мгновение превратился в отчётливые звуки. Бам! Бам! Бам! Словно тарабанили ногами или руками по деревянной тумбе. Зорич вытянула шею, хотя всё равно ничего не сумела бы увидеть. — Давление измерим, — чуть выше локтя руку обвил шнур, — хватит их разглядывать, все показатели сейчас нервами своими собьёте… Нечего туда смотреть. От ваших переживаний одни проблемы. — Что там происходит? — решилась спросить Зорич. Ей показалось, что этот врач ответит охотливее Исаевой. Тот сначала промолчал, внимательно следя за аппаратом давления, пока прибор глухо рычал. После записал результаты, удовлетворенно покивал головой и лишь потом ответил: — Там происходит, товарищ испытатель, то, что является прямым последствием недостаточного первичного осмотра, я бы сказал. Человек был на сто процентов уверен, что готов к любым исследованиям, обследовал его в тот день не я, и… сами слышите. Психика не справляется. — Ыыыыы! — раздалось с таким отчаянием, что Зорич подпрыгнула на стуле. Послышался голос женщины — приглушённый до хриплого шепота: — Тише, тише, прекрати дёргаться. Нет, не смей кусать врача, иначе тебе рот придётся заклеивать, слышишь? Не хочешь? И я не хочу, так что… Дай им поставить электроды, ты их сама ставила сотню раз, не знаешь, что ли, как они работают? Вот, вот так… ничего он тебе больше не сделает, успокойся. Зорич сглотнула. — Знаю, что ты его не любишь, и что теперь? Тут не санаторий, чтоб под каждого врача подбирать… Хватит! Вот, вот…так. Всё. Слышишь? А крику-то было… Последний замер остался. Зорич отвела взгляд от ширмы: — Тут человек может…рехнуться? — Ну, не рехнуться, — отмахнулся врач, — вы пока раздевайтесь, продолжаем осмотр. Так вот, человек не рассчитал свои возможности и нервишки сдавать стали… М-да, у всех свои пороги, так скажем, вы же слыхали, что полярники и в обычном режиме работы немного того становятся? — Как не слыхать, — Зорич балансировала на одной ноге, стаскивая сапог, — а майку тоже? — Да, чего я там не видел. Приходят взрослые люди, а тут ломаются как дети… Короче, вернут её на материк со следующим вертолётом, а сейчас расхлебывают кашу, которую сами наварили. Вы сами не боитесь тронуться, случаем? Не испугались ещё? А, доброволец? — Начальник говорил, что мои показатели подходят, — Зорич помялась, прежде чем снять трусы, но всё же решилась, — значит, не тронусь, наверное… Вы ж врач, чего вам меня спрашивать? — Да так, ваш инстинкт самосохранения проверяю, — улыбнулся доктор, — вставайте на весы… Хм, пятьдесят три, отлично. И на замер роста… Сто шестьдесят пять, замечательно, индекс массы и-де-аль-ный, — прочеканил он по слогам, — берите комплект формы, вон там, вторая полка. Одевайтесь, я пока запишу. Сыпи нигде нет, аллергий, судя по документам, не обнаружено… Прекрасно, вас хоть на холод направляй, хоть на… Униформа приятной мягкостью охватила чуть озябшее тело. Зорич одернула рукава. Насыщенный синий цвет. Практически как её лётная одежда и ровно такая же как у смуглой женщины с протезом — значит, та действительно участник. Шумов из-за ширмы больше не слышалось, а совсем тихие разговоры заглушала работающая вентиляция. — Итак, у вас будет под опись изъят телефон, поскольку лишняя активность и нагрузка на голову вам запрещена, — доктор повернулся к ней на стуле, — ещё обычно забирают бумажник, поскольку там денежные средства, всё такое… Вернут после испытаний. Паспорт себе оставляете, если что-то нужно в карманах есть — достаньте. — Да нет, вроде бы, — пожала плечами Зорич. Вернулась Исаева с очередным новым сотрудником. Тот заполнил список, дал Зорич расписаться за вещи, протянул ей ключ и унес всё, кроме паспорта, включая лётную одежду и обувь. — Вечером готовьтесь к внутренним тестам, — сказал доктор, протянув заполненный файл Исаевой, — это в основное хранилище, пятый шкаф, седьмая полка. Пока выспитесь, отдохнёте, а потом продолжим обследование и вам скажем, на какие конкретно испытания отправим. — Мне реально проект с морозом нравится, — улыбнулась Зорич. — Да, с морозом… Много у нас на этом направлении добровольцев, — доктор, будто уже забыв об их существовании, принялся проверять бумаги на столе и смущённо пробормотал, — было. — Чего? — на выходе из палаты обернулась Зорич. — Говорю, за Антониной Константиновной — и по коридору к вашей палате. Они столкнулись со старыми незнакомыми. Мимо них напролом, отодвинув снова широким плечом, в коридор вышла женщина. Железная хватка протеза поддерживала — едва ли не несла над полом — белоснежное исхудавшее существо. Неопределённых лет девушка, чьи волосы наэлектризованной паутиной подымались во все стороны, тонкими пальцами хваталась за гладкий чёрный протез. Её вытянутое лицо быстро отвернулось от Зорич, но той удалось заметить совершенно пустой остекленевший взгляд. Правой руки у смуглой женщины не было — синяя куртка униформы болталась в руках старика доктора, а белая майка открывала вид на крепко зашитый обрубок плоти. Две тени проскользили вперёд за поворот, доктор ушёл за ними, а Зорич ещё некоторое время недвижно стояла у палаты, раздумывая. Она не могла решить для себя — верит ли она объяснениям веселого доктора и… Хочет ли идти за Исаевой. Вздохнув и сказав себе, что на половине дороги дела не бросаются, пошла за проводницей. Та словно превратилась и вовсе в призрак, уже не говоря никаких пояснений. Проводила до палаты, дверь которой пронзал вытянутый иллюминатор — плотно застеклённое оконце, связывавшее пациента с внешним миром. Впустила Зорич внутрь, оставаясь снаружи. Переступив порожек, Зорич огляделась — палата была весьма аскетично обставлена. Койка, столик, стул, мойка в углу да какой-то красочный плакат на стене. Даже зеркала не полагалось. «Интересно, — прозвучало цельной мыслью в голове, — куда ушли те две участницы? Мне вон палату отдельно выделили, а они?.. Остальные участники, выходит, живут не здесь, но…где? Наверх нельзя, значит, где-то на четвёртом…» От рассуждений отвлёк отчётливый неприятный звук. Прозвенели ключи. Зорич резко обернулась и через иллюминатор впечаталась глазами в непроницаемые неживые глаза Исаевой. Одним шагом вплотную подошла к двери и с испуганным непониманием прикрикнула: — Ээээ! Ты это чего?! Запереть меня решила? Звяк. Ключ вошёл в скважину — но не повернулся. Исаева продолжала смотреть на неё плывущим отстранённым взглядом. Зорич сглотнула, после ещё раз и ещё, по шее загуляли желваки. Почему? Почему её должны закрывать? Какой в этом смысл? Может, эта Исаева совсем от неврастении перестала отдавать отчёт действиям? Её губы шевельнулись беззвучно, но Зорич считала посыл. Регламент. — Какой ещё рег… — Что у вас тут творится?! — к ним подошёл взъерошенный рослый мужчина, — вот, как надо запирать, мясо. Ключ проскрежетал трижды — и мужчина тотчас пошёл дальше. Зорич прилипла лицом к стеклу окна, пытаясь дозваться до разом поникшей вконец Исаевой: — Какого чёрта он тебя назвал…мясом? Или мне послышалось?! Антонина, блять, как тебя там! Какого черта происходит, объясни… Эй! Куда ты?.. Агрх, чёрт, почему ты уходишь от сраных ответов?! Блять, блять, — посыпалось с прогоркшего языка, — ушла. Зорич отступила от двери и принялась наматывать круги по комнате. Взгляд зацепился за яркий плакат. В раздражённом и закипающем состоянии он виделся ей абстрактной мазнёй с общим силуэтом хирургического ножа на фоне полярной пустыни. «На острие науки». Именно это гласил размашистый слоган. — Чего только не встретишь на острие науки, — проворчала Зорич, — может, оно иначе и не бывает?.. Сходящие с ума от нагрузок учёные, озлобленные от усталости врачи, участники, которые не справились… В конце концов, не могу же я уйти отсюда, не посмотрев на суть экспериментов… Хоть краем глаза, чёрт, хоть немного. Верхний ряд зубов сам собой начал терзать нижнюю губу. Тревога и волнение внутри клубились, током кололись в пальцах и коленях. Ждать до вечера, когда положение её должно было более-менее проясниться, Зорич вдруг показалось невыносимым. Она подошла к выключателю, погасила свет — но через минуту включила. Ей не удастся уснуть сейчас. Не в состоянии, когда кровь бурлит кипятком в каждой вене. — Мне никто не мешает в случае чего подняться наверх, — проговорила она вполголоса, — срать на контракт, если всё пойдет кувырком. Поднимусь, возьму первое попавшееся обмундирование и просто взлечу. Паспорт у меня с собой, на месте разберусь… Ох, это первый день, а я всерьёз думаю, как отсюда свалить… Настоящий пилот никогда не сбегает с места службы. Новый оборот по комнатке. Взгляд зацепился за раковину. — С другой стороны, как говорил наш мужик из пятнадцатой… Настоящий пилот никогда не даётся врагу живым. Из меня, конечно, вряд ли будут выпытывать данные по новейшим разработкам, — она подтащила к раковине стул и взобралась на него, — да и что нового я знаю, если торчу на полюсе? Но… Зорич чуть откинулась всем телом назад и примерилась. — Но если окажется, что неспроста та белая вся дергается и кричит, а у второй протез тоже…непросто… Если будет крайний случай… То я вполне смогу отсюда разбить себе голову. Тут же слезла и опустилась на колени перед умывальником, мозолистые пальцы потрогали вентиля. — А если случай совсем не крайний, но тоже нехороший, то я просто откручу трубу и тогда попробуй кто подойди. Лучшая защита — нападение или как там? С этим решением Зорич села на пол, позволив себе немного расслабиться. Какие бы глупости ни приходили в голову на фоне стресса и всего увиденного, к худшему она приготовилась. Возле поворота, не доходя до двери отдельной палаты, стояли двое. Врач смотровой и хирург — один низенький и полный в очках, второй рослый и взъерошенный. Звукоизоляция на станции практически отсутствовала. Каждый звук и вполголоса обронённое слово долетало до них мгновенно. — Гиперактивная, — проговорил взъерошенный, — с шилом в жопе. Пять минут сидит, а уже головой об раковину примеряется. Какие показатели он там нашёл? Она ж ебанутая напрочь. — До вечера тянуть нельзя, надо сейчас, пока делов не наделала, — низенький усмехнулся, — а она и сама пойдет, доброволец же. — Тогда готовим операционную, — дёргано кивнул взъерошенный хирург, — давай всех за работу. — Какую готовить-то? — тихо окликнул его низенький. — Малую. Не доросла ещё до большой. В тот момент Зорич, устав от собственного безделья, перебралась на койку. Та оказалась на удивление мягкой, постельное белье пахло приятной отдушкой, и несмотря на все волнения, некрепкий сон смог охватить перетруженный мозг.

***

Течения времени она не ощутила. Из мутной пустоты её выдернул скрежет ключей. Она вздрогнула, по вымуштрованной академией привычке тотчас села на койке, протерла глаза. В дверях стоял очередной незнакомый врач — да сколько их тут? — заканчивался он где-то под сводом и держал голову склонённой набок. Узкий, вытянутый, с квадратной большой головой и будто орлиным острым клювом вместо носа. — Внутренние тесты, — тихо огласил он. — Уже? — удивилась Зорич, поднявшись с койки, — я спала около часа ведь. А говорили, что только вечером… — Помещение раньше освободилось, — ответил тот, пожав плечами, — ничего с собой брать не нужно. Просто идите спокойно за мной, по ходу мы вам всё объясним. — А где Исаева? — стрельнув быстрым взглядом по пустующему коридору, спросила Зорич. Её новый проводник выглядел нескладным, слишком широкие ладони и массивный лоб, проплешины в коротких русых волосах, странное выражение лица. Он отчего-то отворачивал голову прочь от Зорич, похрустывал пальцами и мялся с ответом. Она шла, напряжённо ждала и думала. Врач показался ей похожим на чудище Франкенштейна, встав в один ряд со всеми подозрительными учёными, которых ей уже довелось встретить. Пока ни один из них не вызвал у неё полного доверия. Быть может, в таких местах и не бывает обычных людей. — Исаева, она отдыхает, — ответил он вдруг, словно случайно вспомнив, — у них там ненормированный график. Плотнее нашего. Вот. Постоянное перенапряжение, как в розетке. — Да уж, ей отдых нужен, — кивнула Зорич, радостно хватаясь за нить разговора, — не знаю, замечали ли вы, но она слишком нервная. Не жалуюсь, не думайте, просто такие перепады настроения… Даже как-то… волнуюсь, что ли? — Понял, — дёрнул головой Франкенштейн, попытавшись кивнуть, — я уже слышал, что у нас тут сегодня был… Аврал. Внештатного много. У меня смена была с участниками, проводил осмотры, а здесь творилось всякое. Не испугались? — Нет, — уверенно выдохнула Зорич, поняв, что страх её действительно отпустил, — у одной из участниц, светлой такой, нервное расстройство? — Да, скорее всего, — торопливо ответил он, — пока наблюдаем. Смотрим. Раньше не приходилось с подобным встречаться, так что окончательный вердикт… Потом. Вас попросят там раздеться, в палате. Не переживайте, это только на время тестов. — А что за женщина с протезом? — вырвался самый глубоко припрятанный, но самый волнующий вопрос. — С про… Хм, да, наш механик. Сотрудник. Несчастный случай. Она не из участников, понимаете? Пока на реабилитации, трудовые способности ещё не восстановлены. Протезировали, да, вы и сами видели. — Нам сюда? — Именно. Проходите. Маленькая дверца. И такое же маленькое помещение за ней — совсем узкая палата, где практически всё пространство занимал длинный стол. Кругом стояли врачи, при виде которых Зорич невольно нахмурилась — их было…слишком. Слишком много для каких-то внутренних тестов. Как будто у неё нашли неизвестную науке болезнь и теперь собрали целый консилиум для решения. Она вошла внутрь, свет здесь был приглушен по углам, но ярким снопом горел прямо над столом. Из-за тёмных теней провода на потолке ещё сильнее уподоблялись переплетению змей. — Раздевайтесь, — сказала ей веснушчатая медсестра, — одежду вот сюда, на табурет, потом ложитесь на стол. — Сплошные раздевания, — смешливо хмыкнула Зорич, стягивая уютную рубаху, — а что за тесты, товарищи? Может, расскажете хоть немножко, пока не начали? Мне и спокойнее будет, ну и… Интересно всё же. Что сегодня тестируем? Спиной она услышала прошептанное «хм, что-то новенькое». Вдоль позвонков прошелся морозец. — Активность вашего мозга посмотрим, — улыбнулась медсестра, — это сейчас главное, что мы должны проверить. Так, сняли? Хорошо, ложитесь на стол и ни о чём не беспокойтесь. Мы вас погрузим в наркоз, так что дискомфорта вы в любом случае не почувству… — Эй-ей-ей! — вскинула руки Зорич, совершенно нагая, отступив от стола, — а об этом уговору не было! Что за тесты, для которых наркоз требуется? Впервые слышу, любые энцефалограммы без снотворного снимают вообще-то. Я не хер с горы, я бывала в поликлини… Не-не-не, не согласна. — Договор нужно читать вдумчиво, — сверкнули знакомо очки на маленьких глазках, — участник обязан слушать требования врачей, чтобы процессы проходили безопасно. Товарищ Зорич, что вы начинаете? Лётчик, а пугаетесь на первом же этапе, зачем тогда подписывали? Ложитесь уже и не валяйте дурака. — Мне не нравится, — она вплотную подошла к стене, попятившись в сторону. Волна людей в халатах двинулась за ней — Зорич протирала голыми лопатками стену, обходя стол. Она пыталась задавить тревогу внутри, но не могла ответить себе на единственный вопрос — зачем им требуется сейчас её раздетое тело без сознания? Она не на удаление аппендицита бумаги подписывала. Чужие взгляды были полны спокойствия, но они продолжали давить на неё странной общей уверенностью, будто ей не о чем было волноваться. — Да не буду я сей… — её оборвали. Спина встретилась с теплотой чужого тела. Сильные руки заломили ей локти, а знакомый голос прозвенел над головой: — Да какого дьявола вы церемонитесь! Маску! — маска легла на лицо Зорич, дохнув химическим паром, — вот как нужно усыплять, идиоты! «Тот, взъерошенный» — успела подумать напряжённая до последнего мышечного волокна Зорич, пока её попытки вырваться из железных рук не прервал поступивший в легкие наркоз. «Убью гада» — мелькнуло в голове перед полной темнотой.

***

Мутная пелена перед глазами растекалась, переливалась белёсыми проблесками и вытягивала смуглое лицо в бесформенную массу. Веки налились свинцом, с гулом ресницы опускались и подымались. Толща воды в ушах вздрогнула, пошла рябью, взволновалась — и вдруг прорезалась насквозь: — Вы меня слышите? Щелкнули два кривых отростка. Моргнув снова, она наконец поняла, что это были пальцы. Подёрнула подбородком, подтверждая, что слышит — но голова была ещё слишком тяжела для понимания. Химия растекалась внутри мозга, мысли возвращались, как возвращались и ощущения кожи. Она почувствовала пелёнку на груди, почувствовала поверхность стола и запах наркоза, пропитавший воздух кругом. Осознала мяту, ещё стекающую со стен, которые плыли перед пьяными глазами. И решила — приоткрыв рот и искривив губы — что смотрит на начальника станции. На начальника в белом халате и гладких перчатках. — Чш-ш-што… — протянулось с вялого языка вместе с гутой нитью слюны. Слюна стекала куда-то вниз, под щекой уже было достаточно мокро. Она плакала или всё это время пускает слюну как пациент психбольницы? Правый глаз, вернувшийся немного к движению, сам собой попытался рассмотреть тени справа. Врачи ещё окружали со всех сторон, но уже не склонялись и не давили бетонной стеной. Наблюдали поодаль. Среди них должен быть и тот сволочной, который насильно нацепил на неё маску, но руки не слушались и не хотели сжиматься в кулаки. Начальник потрогал её где-то возле скулы, но касания она не ощутила: — Всё в порядке. Тесты проведены успешно. Прошу прощения, что коллеги привели вас до моего прихода, у меня не было возможности сразу ответить на ваши вопросы. Сейчас результаты тестов распечатают и принесут сразу в палату. Медбратья отвезут вас на каталке, наркоз ещё не сошел. Вам запрещено подниматься, пока не поймёте, что мышцы подчиняются полностью, ясно? Веки опустились в не требующем объяснений «да». — А вы зря боялись, — шепнула конопатая медсестра, — пришлось некрасиво вас хватать и усыплять, пока вы палату не разгромили… Что ж вы так, товарищ Зорич. В следующий раз уже будете знать наперёд и вести себя стабильно, верно? Она не успела изогнуть шею для кивка, как её переложили на каталку и повезли наружу. Стеклянный взгляд огромных синих глаз напоследок охватил комнатку — и вдруг расширился, из онемевшего горла выплеснулась забурлившая хрипота: — Чшшш….чшто там?! Ей не ответили — каталку вытолкнули в коридор. Зорич, медленно трезвеющая и приходящая в себя Зорич, беспомощно моргала и набиралась сил для нового хрипа. В ванночке в углу комнаты, куда обычно врачи сбрасывают инструментарий, среди разных проводков и трубок она видела скальпель. С алой, явно совсем свежей, кровью. Он лежал там, капли растворялись в синеватой жидкости, а её увозили в палату. Язык начал ворочаться легче, когда её с каталки опустили на койку. Медбратья, чьих лиц она уже не пыталась рассмотреть, бесшумно вышли, вновь заперев дверь. Зорич лежала, то и дело напрягая мышцы, выжидая исчезновения наркоза. Её знобило, пережитое волнение и странное напряжение во всём теле сотрясали крупной частой дрожью. Горло было сухим, и издаваемые звуки ненароком резали нёбо. Наркоз. Был наркоз. Хотя она дала им понять, что не хочет. И начальник станции, получается, главный врач. Ожила рука. Оттаяли пальцы. Она тотчас подняла руку ко лбу, ощупав кожу под чёлкой — никаких следов порезов. В мозг ей ничего не имплантировали, ничего оттуда не вырезали. Потрогала шею, где так же не нашлось ни единого следа — куда и зачем могли крепиться трубки из ванночки? Скоро принесут результаты, тогда она сможет прочесть, узнать, разобраться… И сбежать отсюда к чертям, если понадобится. Понемногу отпустило спину. Зорич встряхнула руками, оперлась на них и медленно села. Спустя несколько секунд боль вспышкой охватила низ живота. Вздрогнув, она сбросила с себя простыню, склонила голову вниз… Стиснутая простыня громко затрещала в мозолистых тёплых пальцах. — Ублюдки! — громкий крик смог прорваться наружу, — сукины дети! Перестрелять бы вас нахуй! Она забыла о сковавшем ноги наркозе — вскочила с кровати, бухнула с глухим стуком на колени, доползла до двери, не замечая холодного прорезиненного покрытия. Подтянулась на ручке, дернула на себя, от себя — заперто. Вскинула руку и изо всех сил ударила по иллюминатору, тотчас осознав — стекло непробиваемое. Хоть табуреткой кинь, останется целым. Замотала головой, не веря, не желая верить и пугаясь впервые настолько сильно в жизни — ни одна буря при вылете не сеяла внутри столь сильного страха. Заколотила кулаками по двери, выплевывая гневную желчь, заливая ей пол и грудь вместе со слюной: — Отвечайте! Что вы со мной сделали?! Откуда швы?! Откуда?! Вы меня вскрыли под наркозом, выблядки! Боль гуляла по животу — там, где загорелую кожу расчертил свежий шов. Его не было. До того самого часа. Быстрые шаги приблизились, заскрежетали ключи — и Зорич отпихнули к койке вместе с распахнутой дверью. Это был взъерошенный рослый хирург, человек, к которому она вдруг ощутила самую кипучую ненависть за всю жизнь. Он надел ей маску. Он сейчас держал в руке файл — и он же бросил его на пол. — Прочти и закрой рот, — прозвенел обескровленный голос. Зорич принялась листать документы, бегло просматривая бессмысленные показатели. Ответ не заставил себя ждать — и лезвием топора перерубил что-то в сердце, въевшись в бумагу чёрной краской. — Зачем? — нетвердо спросила она, — я не…зачем? Зачем?! Зачем вы удалили мне мат… — Прекрати орать, — сплюнул тот, острой скалой возвышаясь над ней, — если не вырезать матку, ты умрёшь на втором этапе эксперимента. И нам придется начинать всё сначала…опять. Что, никто не спрашивал, да? А ты согласилась бы? Нет, потому что все вы предпочитаете, выходит, откинуться в середине процесса вместо того, чтобы… Он отвёл лицо в сторону. И сказал уже сам себе, словно прекратив видеть кого-то кроме себя в комнате: — Какие там показатели… Что в этой можно было найти… — и он вышел, не сказав больше ни слова и лишь механически заперев палату. Зорич вскарабкалась на койку, завернулась в одеяло, чтобы перестало знобить. Пощупала шов. Ей удалили матку, и то было едва ли не самым началом того, что подразумевало под собой участие в проекте. Она моргнула, с отголоском облегчения поняв, что наркоз отпустил окончательно. Пока наверх она подняться не сможет, на этаже, видимо, больше десятка врачей. Ей физически не удастся отбиться от каждого, даже отвинтив несчастную трубу. Но так или иначе, её должны скоро отвести к остальным участникам. Может быть, везти будут на лифте. Зорич легла на спину, заложила руки за голову, взгляд уже спокойнее принялся изучать потолок. Если повезут на лифте, появится возможность оказаться на первом. Там ей уже ничего не страшно — в голове набатом стучала эта мысль — там будет отсек с униформой и самолёт. Она сумеет взлететь на любом, даже если её машину передали другому летчику. А если… Внутри всё сжалось. А если будет общий вылет и ни одного самолёта не останется на полосе?.. Мир сузился до маленькой палаты с раковиной, койкой, столом, стулом и плакатом на стене. Зорич нервно вздохнула, вновь принимаясь рассуждать. Шов болел, на задворках мозга лишь зрело осознание того, что именно сегодня с ней сделали и где именно она оказалась. На острие науки может случаться всякое. Зорич не хотела оставаться на острие.

***

Погода выдалась на удивление мягкой. Звёзды ярко светили на чёрном полотне неба. Лёшка сгребал в ведро снег, что сделалось уже привычным ритуалом каждого вечера. Он ещё обдумывал услышанное, переваривал новый обрывок прошлого, который ему путано пересказывали последние полчаса. Они — он не мог больше звать человека рядом с собой иначе — сидели на ступени лестницы и болтали ногами. Он потихоньку приучал их выходить на улицу, пускай не отдаляться от блока ни на шаг, но быть снаружи. Сидеть вот так с ним, привыкая к миру за пределами грязной тёмной котельной. — Они удалили вам матку, — пробормотал Лёшка, не уживаясь с этой мыслью, — просто взяли и… Безумие. Помолчав, он негромко спросил: — А вы… ты… хотела детей? — Какая разница, — огрызнулась Ветер, — вспороли живот, как кролику, и вырезали орган, словно обычное дело. Как думаешь, Алексей, если человеку против его воли режут тело — это можно назвать изнасилованием? Ну, не в прямом смысле, а так… — Наверное, можно, — Лёшка пытался отвлечься мыслями о сгребании снега. — Тогда меня насиловали минимум трижды, — хмыкнула Ветер, а когда он понял голову, показала три пальца, — не думаю, что мы соглашались на чёртовы спячки и полуслепые глаза. Наверное, тоже обкололи или вот так задушили наркозом, чик! — и всё. Её лицо изменилось, поджатые губы изогнулись в усмешке, и заговорила Стеша: — Знаешь, а есть во всем этом один весомый плюс. — Чего? — не понял Лёшка. — Представь, каково было бы пять лет торчать под землёй с месячными, а? Просыпаться после спячек в крови… Или что-то вроде того, кошмар, мерзко, потом всё болело бы… Так что небольшая польза от той операции была, сейчас меня это совсем не мучает. Удобно, согласен? — Прекрати паясничать, — Лёшка встал на ноги с полным ведром снега, — мы оба понимаем, насколько страшную вещь они сделали, не пытайся передергивать на смех. Но мне правда жаль, мне чертовски жаль, что тебе пришлось пройти это всё. — И ещё многое другое, — подняла палец Ветер, — о чём, возможно, я и знать не хочу. Раньше нам этот сон, кстати, не снился, а теперь так красочно вспомнилось. Как кино, понимаешь, как фильм, сам за собой можешь наблюдать. — Пойдём обратно? — Погоди, — Стеша вскинула голову, вытянув шею, — я ещё немного на самолёт посмотрю, его снег немного обвевает, слегка видно. Всё же приятно вот так глядеть и вспоминать свою бытность лётчиком, хоть что-то хорошее на ум приходит. — Эх, — проворчала Ветер, — что в тебе осталось от лётчика-то? — Шлем, — Стеша с широкой улыбкой постучала себя по лбу. — Вот именно, что один шлем. Лёшка открыл люк и стоял над ним, глядя на них. На ближайшие дни у него зрели новые планы, потому как спускаться вниз пока рисковать не хотелось — чуйка подсказывала, что на сегодня им воспоминаний достаточно.

Но если верить не по понятиям,

Кусок металла — моё распятие,

Ночные звёзды — мои медали.

Я — сбитый летчик.