В старшей школе...

Быстрым шагом, Накахара направляется в столовую. Гоголь бежит за ним, хотя его никто не звал. Но ведь…Там же Федя! Войдя в столовую, Чуя первым же делом направился к столику за которым сидели Дазай с Достоевским. Эту до невозможности наглую ухмылку он заметил сразу же, как только переступил порог столовой. Николай же нерешительно, но всё же подошёл к злосчастному столику вслед за рыжеволосым парнем. — Что здесь происходит? Дазай, какого Чёрта?! — с ходу начинает осыпать предъявами своего парня Чуя. Он подходит ближе, встаёт практически вплотную к сидящему шатену и…Видит его ладонь, спокойно покоящуюся на чужом колене. На колене Фёдора Достоевского. Как только он её скидывает, Дазай выжидает несколько секунд и кладёт её обратно. При этом шатен совершенно спокойно ведёт диалог с Чуей, да ещё и улыбается своей самой наглой улыбкой! — Что-то случилось, милый? — вся эта фраза полностью пропитана издевательством и высокомерием Осаму, когда Достоевский вновь скидывает чужую ладонь с своего колена, а она вновь возвращается на это же место… — Тебя ничего не смущает?! Моё присутствие, например? — уже не скрывая и не сдерживая агрессии произносит, а вернее, выкрикивает Накахра. Внутри всё горит ярко-алым пламенем от осознания безысходности ситуации, и хочется убить Дазая прямо здесь и сейчас, максимально болезненно, чтобы он пожалел, что вообще решил устраивать этот цирк снова, но… Разве она безысходна? Эта ситуация. Разве Чуя ничего не может предпринять? О-о-о… Ещё как может. — Пошли отсюда. Нам здесь больше делать нечего. — сдержанно произнёс Достоевский, хватая блондина за рукав и уводя из столовой в класс, на урок… … После всего, что произошло в столовой Коля окончательно путается во всём. В отношениях Дазая и Накахары, Дазая и Феди, и…В своих отношениях с Федей тоже. Раньше он не так уж и часто задавался этим вопросом: «Кто мы друг другу?», но сейчас… Ужасно скучный и монотонный урок. Николай в открытую лежит на парте, загородив голову руками в широких рукавах мягкого свитера и отчаянно пытается заснуть, как вдруг… Лёгкое прикосновение к плечу и пододвинутая к локтю парня, сложенная вчетверо бумажка. Записка. Записка от Феди. Стоп, записка от Феди?! Он действительно первый что-то написал? Не долго думая Коля выпрямляется на своём стуле и раскрывает аккуратно сложенный листок в клеточку, читая идеально выведенные буквы, что складываются в три простых словах: «Ты в порядке?»… Уроки давно закончились, а пара состоящая из блондина и брюнета вместе с вещами только сейчас вышли на улицу. Гоголь отвратительно себя чувствовал и это было очевидно любому, кто хотя бы на секунду задержал свой взгляд или обратил бы внимание на выражение его лица. Фёдору же обычно хватало секунды.. В устремлённых вниз глазах стояли слезы, которые парень сдерживал по как мог, ноги еле-еле передвигались, на автомате, а руки рвали какую-то бумажку, которая завалялась в кармане. Без каких-либо вопросов и уточнений Достоевский берет парня за руку и направляется к его дому. Следовало отвести парня домой и проследить за тем, чтобы он поел и успокоился. Наверное прямо сейчас Фёдор мыслил как чья-то мама, но тем не менее делал всё, что входило в его план под названием: «Поднять Коле настроение.». …Проходит несколько минут и вот они уже стоят у обшарпанного подъезда, блондин прикладывает покрытый мелкими царапинками, синий ключ к домофону и выходная дверь в хрущевку отворяется. В светловолосой голове Николая все мысли слиплись в один ком, порождая всё больше и больше вопросов, ответы на которые их обладатель сам дать не мог. Со временем появлялись лишь более новые вопросы, что путали лишь сильнее и отчаяние. И именно из-за перевозбуждения и огромного количества пережитых и противоречивых эмоций Николай начинал испытывать физическое недомогание. Ноги ныли, будто он бегал весь день, руки тряслись, голова болела… Это все потому что он меня не любит? А что тогда было несколько дней назад? Он хочет, чтобы я просто взял и забыл об этом, как и о дружбе, которая была все это время? А дружба ли? Может он и меня всё это время обводил вокруг пальца и я ничего совсем ничего не значу для него??? Ровным счетом как и все остальные в нашем классе, в нашей школе…? Может я для него такой же, как и всё остальные? Обычная массовка. Ни чем не отличающиеся друг от друга лица, без личных жизней, мыслей…А Дазай? Может как раз он значит что-то для Феди? Да нет, не может быть! Чуя же говорил: «Осаму просто нагло липнет к нему. Федя не тот, кто на такое поведется…». Правда же?… …Зайдя в светло-зелёный подъезд, брюнет, по-прежнему держа друга за руку, прошел до двери в квартиру Гоголя и подпустил того к ней. Николай покорно подошёл к знакомому месту. У того, видимо, руки начали трястись сильнее, из-за чего ключ не вставлялся в дверь. — Давай помогу, — спокойно сказал Достоевский и осторожно перенял ключи из длинных, тонких, слегка подрагивающих пальцев. Николай думал, что Фёдор его просто проводит до дома и уйдёт, но когда он зашел в квартиру, то понял, что брюнет заходит за ним, кладет ключи на тумбочку, что с характерным звуком стукаются друг об друга и закрывает входную дверь изнутри. В этот момент внутри блондина смешались два довольно противоречивых чувства: счастье и недоумение. Скорее всего Фёдор не будет просто молча сидеть и смотреть на слезы Коли. Возможно, будет какой-то разговор…Федя может как и успокоить словами: «Всё хорошо, я действительно тебя люблю», потом привести какое-то доказательство, против которого Николай не сможет возразить… Но так же, он может и сказать такую простую, но ужасную фразу «Ты мне не нужен. Это конец». Полностью погружённый в этим уничижительные мысли блондин даже не заметил, как снял с себя верхнюю одежду и вымыл руки…Всё это время он находился под пристальным взгляда Достоевского, а теперь они находятся на кухне; одного из них ещё слегка трясёт, непонятно то ли от холода, то ли от паники, а второй уже заваривает Колин любимый, Доширак с грибами, что через несколько минут уже будет готов… — Ты…Так и не ответил на мой вопрос. — А, ч-что? К-какой вопрос…? — Как ты себя чувствуешь, Коль? — Вполне… Николай и сам не знал какими словами охарактеризовать своё состояние, поэтому выдавил из себя одно жалкое: «Вполне…». На самом деле, подошло бы что угодно. Но на это нужны были силы, которые кончились ещё в тот самый момент в столовой. А для того, чтобы покопаться в себе и разобраться: каких эмоций больше, а каких меньше, потребовалось бы ещё больше сил… Но тут Николай ощутил объятия. Уткнувшись в чужую грудь, блондин, старался сдержать слезы, но это было бесполезно. Одна за другой начали течь из глаз, солёные слёзы, впитываясь в белую рубашку Достоевского. Коля снова потерял контроль над своими эмоциями. И Фёдор в очередной раз спасал его. …Холодная рука брюнета осторожно зарылась в чужие волосы, немного поглаживая, в попытках успокоить парня. Коля очень чувствительный и эмоциональный. Его друг прекрасно это знал. — Твоя еда…Готова, — спустя минута тихо, чтобы не спугнуть Колю, проговорил Федор. Забавно, но сейчас он был спокоен, как никогда. Достоевский старался придать своему голосу оттенок нежности, что получалось не очень хорошо, но ведь он старался…И хотя он не знал: можно ли считать Доширак едой, но тем не менее не стал оскорблять вкусы Николая. Аккуратно отпустив блондина, Достоевский взял первый ближайший стул за спинку и пододвинул его ближе к стулу парня. Сразу же сев на него, он внимательно посмотрел на блондина. На своего блондина. По правде говоря…Коля не был блондином. Нет, он был альбиносом. Его волосы были цвета самого первого выпавшего снега, а тонкие ресницы и брови чуть ли не прозрачными. Так что сейчас, сидя с красными и влажными от слёз глазами, Гоголь казался по-особенному волшебным. Нечеловечным. И пока Фёдор любовался всеми контрастами лица Коли, тот безучастно наматывал лапшу на вилку и проглатывал. Она была идеальной на вкус и от этого хотелось плакать ещё сильнее, но он держался. И всё же…Слишком много вещей могли заставить его плакать. — Тебе лучше? — спросил Достоевский, внимательно наблюдая за парнем, что сейчас лишь пожал плечами в ответ и единственное, как это можно было трактовать, так это как: «Я не знаю.». Через пару минут, когда еда была съедена, Фёдор бесшумно встал со своего места. Коля уже успел подумать, что брюнет уходит, подумав, что ради него стараться не стоит, но увидев перед собой чужую руку, замер. Она будто звала Николая, а парень напротив не произносил ни слова. Приняв это приглашение, Гоголь встал со стула, и даже постарался нарисовать на лице что-то вроде улыбки, дабы его друг не думал, что парень вновь разрыдается. Честно говоря, это выходило отвратительно. Всё падало из рук, в том числе и кисть, которой рисовал Николай. Но брюнет держал руку крепко. Будто это последнее, что он держит в своей жизни. Он знал, что аккуратная ладонь останется в его, не смотря на весь хаос вокруг. Убедившись что Гоголь готов идти, Фёдор повёл его в комнату, аккуратно сжимая чужую ладонь в своей, боясь лишний раз надавить. Достоевский спокойно открыл дверь и зашел внутрь, маня Николая за собой. Он же, в свою очередь, послушно шёл за другом, в надежде что всё наконец-то прояснится. И оно прояснилось. Федор резко развернулся и встал перед Николаем, аккуратно подхватывая его вторую руку. — Я люблю тебя, — на одном дыхании произнёс брюнет —Я правда люблю тебя. Больше всего на свете. И ради тебя я готов пойти на Преступление и потерпеть Наказание. …Николай не мог поверить своим ушам, глазам, чувствам и тактильным ощущениям. Столько органов чувств не могут ошибаться одновременно. И сейчас, к смеси из эмоций и чувств добавилась ещё цветущая любовь, которая затмевала всех остальных. — П…П-правда…? — выдержав паузу спросил Николай. Неужели это действительно так? Достоевский действительно говорит ему, что чувствует или, может, это неудачная попытка сказать: "Пока, ты мне больше никто". Нет, вряд ли. Если бы он хотел так сказать, то давно бы сказал и ушёл, ни о чём не жалея. — Истина. Лишь с тобой я испытываю все те чувства, которые просветляют мою голову. Я не желаю отказываться от этого, угождая чему-либо, — Достоевский был тем человеком, который пришёл к Религии сам, без родительской инициативы, да ещё в таком юном возрасте. Многие дети вырастали и перестали верить в "Сказки взрослых", но Фёдору их никто не рассказывал. Он сам их нашёл, сам прочитал, сам рассказал и сам поверил… — …Я тоже люблю тебя… Со слезами на глазах и сдерживая бурю эмоций говорил Николай. Он бы с удовольствием ответил на признание как-нибудь красиво и в своей манере, но сейчас мозг не мог сгенерировать ничего кроме элементарного: «Я тоже…», но ведь это и стало самым честным и естественным ответом? — Можно? Это было так не похоже на Фёдора. Он спрашивал разрешение на какие-то действия…? Либо это действительно признание в любви, либо очень продуманная схема обмана. И, возможно, это было одно и то же… Однако Николай даже не стал уточнять. Он лишь кивнул в ответ и тут же ощутил чужие губы на своих. В этот миг он позабыл обо всех тревогах и обо всех проблемах. Хотелось остаться в этом моменте. Ни шагу назад, ни шагу вперед, только здесь. Но вскоре всё прекратилось и вот, лицо Достоевского снова напротив. — Можно с тобой поговорить…? — Да, конечно. Что ты хочешь узнать? — Что между тобой и Дазаем…? — Ничего, — без капли сомнения в голосе ответил Фёдор, будто это самая последняя фамилия которую он хотел бы сейчас слышать, — Правда ничего, о чём тебе стоит волноваться. Это партия, как в шахматах. И сегодня он просто сделал свой ход. Но партия будет за мной. Но…Сейчас мне нужен только ты. От этих слов стало так легко…Словно Фёдор только что снял с шеи Коли петлю, что душила его всё это время, но так и не перекрывала кислород до конца. Хоть что-то прояснилось. Выходит, Накахара был прав. И Фёдор с Осаму лишь делают что-то… Но точно не то, о чём думал Гоголь. Всё произошло за мгновение. Николай впервые за вечер, а может и за весь учебный год искренне улыбнулся и накинулся на шею возлюбленного с объятиями, не желая больше никогда его отпускать…