Черный бархат, алый шелк

      От зачарования ничего не осталось.       Подумав, Галл снял амулет и кинул его на грубо сколоченный прикроватный столик, рядом с чадящим рогом. Золото равнодушно блеснуло.       Он растянулся на кровати. Мерсер, перепив меда на вечеринке в честь его, Галла, возвращения, уснул, не утрудившись снять ботинки; немного подумав, имперец подошел и стянул их сам.       Босые ноги тут же оказались втянуты под одеяло.       Имперец улыбнулся. С точно такой же картины семь лет назад началось их с       Мерсером знакомство. Высоколобые умники из Хай Рока придумали для подобных вещей хитрое слово «дежа вю».       Затем он расшнуровал свои сапоги, повесил на спинку стула меховой плащ и лег, не раздеваясь, в кровать.       Чтобы уснуть, ему даже не пришлось считать овец ― достаточно оказалось вспомнить уроки магической теории Толфдира.       Проснулся он от того, что его знобило.       Сено, торчавшее из матраса, впивалось в кожу. Было темно; на соседней кровати сопел Мерсер.       Галл прислушался.       Солнце, похоже, еще не встало. За дверью не было слышно ни голосов, ни скрежета точильного камня — только негромко шуршала вода.       Он плотнее завернулся в одеяло. В груди, под ребрами, что-то неприятно пульсировало. Эта первая боль — пред-боль, соленая и шершавая, как моллюск — была ему хорошо знакома.       Осторожно, чтобы не разбудить соседа, Галл набросил на плечи плащ, сунул ноги в сапоги и, не зашнуровывая их, выскользнул из каморки.       «Буйной фляга» была пуста. В Гильдии воров не существовало единого распорядка дня: тот, кто работал по ночам, днем отсыпался в дальних клетушках, отходивших от главного зала, будто щупальца дреуга. А те, кто выходил на дело при свете солнца, ночевали в Цистерне. О том, что наступило утро, можно было узнать разве что по железному лязгу кузницы: Марта принималась за работу на заре.       Сейчас же стояла ночь. На тросах, что тянулись от купола к помосту, покачивались фонари; свечи в них почти догорели, и их бледный, неровный свет отпрыгивал от влажных стен и скользил, покачиваясь, на воде.       Галл подошел к очагу. Взяв с полки глиняный кувшин, он набросал туда трав, залил водой и сунул в тлеющие угли.       Через несколько минут нечто, отдаленно напоминающее чай, начало дымиться. Имперец поднес кувшин к губам, отпил.       Тепло лениво разлилось в груди. Жжение растаяло.       Галл откинулся на стул, безмысленно скользя взглядом по пустой зале. Детали иголками кололи память: игральные карты, устилающие столешницы, как осенние листья, блеск бутылочного стекла и золота монет, коробки, бочки, мостки, тросы, — и тут же сыпались прочь, точно песок из рук.       Сквозь пелену скрипов, плесков и шелестов прорывался ровный гул ветра.       Галл взглянул наверх. Его вдруг охватило необъяснимое, но от того не менее мучительное желание выйти на поверхность, пройтись по городу, наполнить, пока еще можно, сырым воздухом легкие.       Он вернул кувшин на место, завернулся покрепче в меха и пошел прочь из «Фляги».       Коридоры Крысиной норы стали еще темнее, еще теснее; с низких заплесневелых потолков капала вода, с факелов тек запах горелого масла. Галл почти не глядя пробрался сквозь тугой узел туннелей и лестниц, и вскоре впереди замаячила решетка, а за ней — еле различимый синий свет.       Город.       Ночь близилась к концу. Над каналами висел туман; в нем, как капли меда в молоке, растекались огни фонарей. Они тянулись вверх, растворялись среди островерхих крыш и неоперившихся берез, а небо, — небо над Рифтеном было не черным, а густо-синим, со свинцовым отливом, и его восточный край наливался серебром.       У причала покачивалась лодка. На взъерошенных канатах блестели капельки влаги. Галл перелез через борт — суденышко скрипнуло, закачалось туда-сюда — и опустился на банку.       Погода портилась. Вода шипела и урчала, волны беспокойно бились о мостки. Ветер, будто пастух, хлестал бежавшие по небу тучи, свистел в ушах, забирался под плотно скрещенные руки. Галл втянул носом воздух, пытаясь уловить запахи воды, но в груди стояла непреодолимая преграда, и он закашлялся.       Лодка закачалась сильнее.       Хриплое дыхание отдавалось в ушах, озноб снова побежал по коже, и все же так силен, так печально-сладок был этот холодный ночной запах, что Галл попытался вдохнуть его еще раз.       С тем же результатом.       Когда кашель отступил, а сам он, обессиленный, схватился рукой за борт, ветер окреп. Он трепал лохматый канат и Галловы спутанные кудри, и свет, разлитый в тумане наверху, дергался и дрожал.       По носу ударила холодная капля.       Галл вылез из лодки, но прежде чем снова скрыться в подземелье, привычно впечатал в память детали: белый туман, огни, крыши, чернеющие вдали зубья гор.       Взгляд замер на одном из фонарей. Огонь в нем слабел с каждой секундой — видно, догорала свеча; но вдруг пламя запылало, зарделось ярче других — и погасло, расползаясь по стеклу струйкой дыма.       Галл перекинул плащ через плечо и нырнул обратно в Нору. По мосткам ударили капли дождя.       Когда юноша добрался до своей комнатки, Мерсер по-прежнему спал.       Имперец сбросил с себя плащ и укрылся им как вторым одеялом. Мимо двери прошаркали, послышались голоса.       Галл зажмурился, притворяясь спящим.       Он полежал так пару минут, а потом темнота и тихий плеск воды взяли свое, и он в самом деле заснул.       А когда проснулся, — было это, наверное, часа четыре спустя, когда везде уже полыхали свечи и визжал точильный камень, — то понял, что чувствует себя плохо.       По телу волнами бил озноб. Щеки вдруг стали горячими, а пальцы, наоборот, будто окунули в ледяную воду.       — Мерсер, — прохрипел он.       Бретон, возившийся на своей кровати с отмычками, вздрогнул и отложил их в сторону.       — Здорово, брат, — он подобрался поближе, но, вглядевшись, испуганно выдохнул: — Ой-вэй.       Дезидений попытался улыбнуться. От этого простого движения заболела голова.       Фрей, который знал его лучше любого существа в Нирне (за исключением, быть может, леди Индорил), понял все без слов. Он коснулся ладонью его лба, но тут же отдернул руку.       — Дрянь дело, — промямлил он. — Лежи. Сейчас Марту позову.       Галл снова улыбнулся. Боль усилилась.       — Спасибо.       Мерсер подпрыгнул было к выходу из комнаты, но у самой двери повернулся, жуя губы — будто бы намереваясь что-то сказать.       Имперец поймал его взгляд. С усилием приподнял бровь — она была тяжелой, как гиря.       В ответ Мерсер стушевался, пробормотал что-то нечленораздельное и исчез.       Галл остался один.       Его мутило. Он откинулся на подушку и вжался в кровать; коричневый кирпичный потолок, на котором он помнил каждую трещину, показался незнакомым и уродливым.       Через несколько минут пришла Марта. Она села на корточки возле кровати; сухая, пахнущая металлом рука скользнула по лбу, затем по щеке, по шее.       — Странно, — сказала мастерица.       Снова потрогала лоб, добавила:       — Нехорошо.       Галл повернул голову и уставился на нее. В черных глазах угадывалось беспокойство; между бровей залегли складки.       — Грудь болит?       «Всегда», чуть было не сказал Дезидений, однако в последний момент решил ограничиться сдержанным кивком.       — Тошнит?       — Немного.       Марта поднялась на ноги.       — Не разговаривай. Попробую сварить тебе кое-чего.       Галл хотел было поблагодарить ее, но вместо слов из горла вырвался булькающий кашель. Мерсер, топтавшийся в дверях, прижался к проему.       Марта, покачав головой, вышла.       Бретон тут же кинулся к другу.       — Эй. Ты что?       — Ничего, — просвистел Галл в ответ. Язык еле ворочался, голова гудела, будто колокол.       — Это… из-за того, что я столкнул тебя, да?       Дезидений прикрыл глаза. Пламя свеч показалось вдруг невыносимо ярким.       Помолчав, выдохнул:        — Не из-за этого.       — Твою ж мать, — прошелестел Мерсер сквозь зубы. — Брат… если что нужно… сам понимаешь. Только скажи.       Галл попытался усмехнуться. Фырканье превратилось в очередной приступ кашля.       Пришла Марта, неся с собой кружку с чем-то травяным и пахучим. Имперец сел в постели, выпил, ничего не спрашивая, потом сполз обратно.       Лежать было неудобно. Ломило кости, от озноба вставали дыбом волосы, и прикосновение ткани к телу обжигало не хуже ледяного металла.       Он прикрыл глаза и задремал. Звуки и запахи утонули в серой пелене; сознание жаждало покоя. Внутренний голос, когда-то трещавший без умолку, затих.       Однако спал он недолго.       Пробуждение несло боль. Одежда жгла и колола кожу. Было ужасно холодно и невыносимо жарко, горячее дыхание иссушило полуоткрытые губы, и хотелось назад, в тяжелый прохладный сон.       Он огляделся. В комнате никого не было; откуда-то то сверху, из-за толщи земли, доносился далекий, глухой, давно забытый звук.       Звук первой весенней грозы.       Галл облизнул губы. Лихорадка пожирала тело, а душу мучили стыд и усталость: почти месяц он был прикован к кровати, и стоило ему немного оправиться, как все началось с начала. Тогда, в начале весны, болезнь поймала его на пути из Винтерхолда. Когда они были в Виндхельме, леди Индорил украла у какого-то богача рубиновый амулет и зачаровала его, чтобы жизнь, которая, кажется, всерьез собралась оборваться, горела у Галла на груди.       Но зачарование не вечно.       А собственных сил у восемнадцатилетнего Галла уже не было.       Спустя несколько длинных минут вернулись Марта с Мерсером. Старой знахарке хватило одного взгляда, чтобы понять: снадобье бесполезно.       Галл ощутил касание руки у себя на лбу и понял, что его кожа влажная от пота.       — Жар растет, — пробормотала Марта себе под нос. — Ненормально быстро.       — Он что, совсем плох? — выпалил Фрей.       Вместо ответа Марта коротко вздохнула и попросила Мерсера убрать все с пола.       — Но там только сапоги.       — Сунь их под кровать.       Бретон пожал плечами и подчинился. Пришел Дар’Йензо.       Увидев гильдмастера, Галл попытался приподняться, но знахарка сердито шикнула, и он обессиленно рухнул обратно.       Каджит нервно размахивал хвостом, кольца в увенчанных черными кисточками ушах еле слышно позвякивали. Несколько минут он стоял, скрестив руки, над постелью больного, а потом спросил:       — Как ты, мальчик?       Имперец вымученно улыбнулся и показал большой палец вверх.       — Пошлите за Дралси, — приказал Дар’Йензо. — Немедленно.       — Не выйдет, — хрипло возразил Галл.       Находящиеся в комнате уставились на него с таким лицом, будто заговорил не он, а кровать. Он порывисто вздохнул (не столько из недовольства, сколько из-за того, что дышать было горячо и трудно) и объяснил, еле шевеля губами:       — Она не дома. Она помогала мне сбежать. Ее дочь в Камне Шора. Она поехала туда.       Марта повернулась к гильдмастеру.       — До деревни час езды. Успеем.       Они вышли. Мерсер увязался за ними; пару минут спустя он вернулся с глиняной чашкой в руках.       — Марта сказала тебе выпить это.       Галл сел в кровати. У него болела и кружилась голова. Он взял чашку и хмыкнул: это оказалась обычная вода.       Он осушил ее и остался сидеть, опустив голову. Кудри, как шторы, закрывали лицо.       Внутри поднималось ощущение, которое Галл ненавидел еще больше, чем соленую боль в легких.       Диссонанс начинался в глубине живота, затем перетекал в солнечное сплетение. Там он разветвлялся на мелкие потоки и тек вверх, раздувал желудок и сжимал грудь.       — Ну уж нет, — сказал Дезидений сам себе.       Но диссонанс не слушал его и рос, заглушая все остальное.       Когда он дорос до горла, Галл перегнулся через край кровати и закашлялся. Его вырвало.       Мерсер вжал голову в плечи.       — Иу.       Он сорвался с места и привел Марту.       Та взглянула на мутную воду полу, потом на Галла. Жестом велела ему лечь.       — Ох.       Забрала пустую чашку, присела на край кровати.       — Вот теперь все действительно очень плохо.       Бедняга Фрей переминался с ноги на ногу. Его щеки пылали румянцем, заметным даже в полутьме.       — Галл, — сказала Марта негромко. — Постарайся заснуть. Не думай ни о чем. Я не могу ослабить жар, но скоро приедет госпожа Индорил. — Она легко улыбнулась, и имперец постарался улыбнуться ей в ответ. — Мерсер. Присмотри за ним, если не сложно.       Бретон сглотнул.       — Да, да. Конечно.       Как только мастерица ушла, он кинулся на ее место.       — Ты ведь не умрешь, нет?       Галл попробовал усмехнуться, но тут же оказался погребен под очередным приступом кашля.       — Я тебя умоляю. Сколько раз такое было?       Фрей не ответил. Он сидел, сгорбившись, на краю постели, и нервно похрустывал пальцами.       В комнатке стало тихо. Сквозь хрип собственного дыхания Галл расслышал глухие раскаты далекой грозы.       — Тебе жарко, — с неопределенной интонацией произнес Мерсер.       Он пододвинулся ближе, слегка наклонился и нерешительно коснулся шнурка, что связывал края туники больного. Рука его чуть дрогнула; он потянул за шнурок, и ключицы Галла обдало прохладным воздухом.       Имперец поднял глаза (это движение отдалось заметной болью в черепе) и уставился на друга.       — Ты странно заботлив.       Мерсер грыз нижнюю губу так сильно, что на ней выступила кровь.       — Ну… я…       — Сколько тебе лет? — перебил его Галл.       Бретон захлопал рыжеватыми ресницами:       — У тебя память, что ли, отшибло? Пятнадцать.       — Я так и думал, — выдохнул несостоявшийся маг. — Не виси надо мной. Заразишься.       Оба знали, что заразиться невозможно.       Мерсер покачал головой. Потом опять заерзал на месте — будто его самого сжигала лихорадка.       — Тебе… что-нибудь нужно? Могу воды принести. Или там… я не знаю. Что-нибудь. Все что угодно.        Галл отвернул голову к стене. Жар окутывал его коконом, на дно глазниц будто налили горячего масла.       — Расскажи, что тут было. Пока я торчал в Коллегии.       Ему хотелось слушать знакомый голос, вслушиваться в речь, а не в шум собственного дыхания.       Мерсер перепрыгнул, как блоха, на свою кровать, уселся, сложив по-восточному ноги, и бордо завел:       — Короче! Началось все с того, что торговцам повысили налоги…       Юноша внимал ему в полусне, прикрыв воспаленные веки.       Мысли непривычно путались, лежать на одном месте было мучительно. Когда озноб усилился, Галл прервал Мерсера (который увлеченно щебетал о том, как он увел кошелек у одного приезжего щегла из Синода) и спросил, не будет ли тот возражать, если он снимет с себя тунику.       Даэдрова сиродильская вежливость.       Избавившись от жгучего прикосновения льна, Галл, однако, почувствовал страшный холод. Он попытался завернуться в шкуру, но мех щипал и щекотал, а дубленая кожа, казалось, готова расцарапать его собственную.       К вечеру стало еще хуже. От постоянного кашля гудела голова и ныли мышцы живота; лихорадка стала сильнее, по лицу и шее стекал липкий пот, губы потрескались. Мерсер бегал туда-сюда, таскал какие-то зелья, но после отвергнутой организмом воды Галл наотрез отказывался пить что-либо.       Пару раз приходила Марта; она уговаривала имперца выпить хоть капельку, но тот упрямо мотал головой.       Наконец появилась Дралси. Эльфийка влетела, подметая плащом пол, и тут же опустилась на колени возле Галла. Она коснулась его лба, шеи, потрогала за ушами и под челюстью, зажала жилку на шее и сосчитала пульс.       — Как долго это длится? — обратилась она к Марте.       — С утра, — проговорила та.       — Температура?       — Растет.       Данмерка вскочила на ноги и призраком закружила по комнате. Галл наблюдал за ней сквозь полусомкнутые ресницы.       — Три дня, — тихо сказала она. — Или меньше.       Мерсер испугался:       — Чего?!       Дралси резко повернулась к нему:       — Освободи комнату. Ты теперь ночуешь в другом месте. Я должна остаться здесь.       Бретон замахал руками:       — Но я! Мы же… Он…       — Тише, Мерсер, — шикнула Марта. — Делай как велено.       Воровка села на кровать, взмахом ладони приказала всем уйти, и они с Галлом остались одни.       Он открыл глаза. Она наклонилась ближе; в темно-красных зрачках отражались свечи.       — Три дня?       Дралси оставила вопрос без ответа. Помолчав, спросила сама:       — Говорят, ты отказываешься от воды. Зачем?       Имперец чуть пожал плечами.       — Она… не идет.       — Но тебе нужно пытаться, иначе будет намного хуже.       «Мне уже намного хуже», — подумал Дезидений.       — Не хочу, — пробормотал он вслух. — Стыдно. Некрасиво.       Леди Индорил сняла плащ и повесила его на спинку кровати.       — Не время для аристокрастства.       Юноша приподнялся, чтобы возразить, но закашлялся.       Он упал и выгнулся, будто подставляя грудь под меч. Он кашлял сухо, сильно и бессмысленно; в клетке ребер что-то гулко клокотало. Когда он затих и без сил уставился в потолок, Дралси помогла ему сесть. Из поясной сумки она достала красную склянку.       — По одному глотку. Все будет в порядке.       Дезидений послушно взял у нее бутылку. Она была совсем маленькой, длиной в ладонь, но он пил ее долго, очень долго — целый час, а может, даже больше. Он делал глоток — жидкость была густой и безвкусной — и останавливался, держа флакон у груди, а Дралси неподвижно сидела подле него. За дверью нитью тянулся шепот. Огоньки в лампах из козьих рогов чадили с едва уловимым шипением.       Наконец он отдал эльфийке пустую склянку. Во рту было вязко.       — Скоро ты уснешь, — сказала Дралси. — Утром тебе станет лучше.       — А потом?       Хриплый голос эхом откатился от стен.       Дралси затушила свечу. Комната погрузилась во мрак.       — А потом ты узнаешь, что такое ад.       Она не обманула.       На следующий день (насколько, конечно, может случиться день в подземелье) Галл открыл глаза, и ему почудилось, будто лихорадка отступила. Он сказал об этом Дралси, — та все еще сидела на кровати Мерсера, и было неясно, спала ли она вообще, — но она, потрогав его лоб, только покачала головой.       К полудню стало понятно, что это кратковременное облегчение. Галл кашлял чаще и мучительнее, во рту после этого долго стоял привкус крови, а лихорадка вспыхнула с новой силой. Ни есть, ни пить он не мог; губы, иссушенные жарким дыханием просили воды, но стоило Галлу выпить больше глотка, как желудок тут же выталкивал ее наружу.       То и дело в каморку забегал Фрей. Он садился на край кровати и мучительно пытался что-то из себя выдавить, но слова не клеились. В итоге Дралси, устав отгонять бретона от постели товарища, послала того за водой и полотенцами. Несколько раз заглядывали Марта и Дар’Йензо; всем остальным входить было запрещено.       Галл не говорил, только смотрел в коричневый кирпичный потолок. Его душила усталость — огромная, нечеловеческая, заслоняющая собою всё. Он был сломлен непрекращающейся лихорадкой и безумно хотел пить. Под веками плавали красные и оранжевые пятна. Вода капала с ужасающей громкостью.       Но его не заботили ни жар, ни жажда, ни молотящий тело кашель; по-настоящему пугала только тишина внутри, безмолвный сгусток мыслей, плотное, будто саван, молчание когда-то блестящего разума.       А в сердце, точно в скорлупе, зрело смутное предчувствие смерти.       Собственное дыхание гулом отдавалось в ушах. Кто-то привел целительницу; безликая женщина в робе Мары поводила над ним руками, пожевала губы, и долго толковала с Дралси за дверью.       Галлу было все равно. Он покорно сносил дополнительные мучения (вроде растирания сивухой, от запаха которой заложило ноздри) и замирал в темноте, надеясь снова уснуть.       Он провел так несколько часов, то глядя в потолок, то закрывая глаза, и к вечеру у него получилось.       Ему снился Анвил: лазурное небо, обнявшее терракторовые крыши, соленое дыхание моря, крики чаек. Причудливые дома хвастливо выставляют взору круглые балкончики и витражные окна; но оттого смешнее их бахвальство, что побелка сходит со стен, обнажая сероватый кирпич.       Высокие дубы шелестят ветвями. Вот стоит часовня; зубастая башня убегает в облака. Чтобы ее осмотреть, нужно запрокинуть голову до хруста в ушах, ведь она выше графского замка и городских стен, за которыми раскинулись поросшие кипарисами холмы.       Но не так прекрасен Анвил, как его порт.       Только ступишь за городские ворота, как сразу услышишь деревянный скрип и шум бьющихся о пирсы волн. Вода в заливе темная, теплая. Художница пишет маяк, разложив кисти и краски на холщовом мешке под ногами; ее штрихи точны, но не могут передать ни запаха моря, ни звона колоколов. По пирсам, вдоль складов, ходят, поблескивая кольчугами, стражники.       А у причала пришвартованы суда.       Они вернулись из дальних земель, в их трюмах шелка и корица. Обветренные, потемневшие от бурь, они проседают под тяжестью своих грузов, и там, у воды, серое дерево становится зеленым от мха. Свернутые паруса качаются на ветру.       И лишь дойдя до конца залива, миновав склады и корабли, можно увидеть Абесинское море.       Ребенком Галл любил ходить сюда. Он вырывался из няниных рук и бежал к последнему пирсу, за которым простиралась водная гладь; его манил морской простор, но еще больше — тонкая полоса между небом и морем, разлитая вдалеке розовая акварель, цвет которой был так чист и прозрачен, что от взгляда на горизонт замирало сердце.       И вот он снова очутился здесь, и завороженно всматривался в океанскую даль, а южный ветер разбрасывал по лицу каштановые кудри, надувал рукава, гнал по небу сотни текучих теней. И когда Галл поднял голову, чтобы рассмотреть их, он увидел драконов.       Они летели как осенние листья, как развевающиеся флаги, как воздушные змеи. Гибкие тела сверкали в закатных лучах, переливались перламутром и серебром; гривы реяли, точно языки пламени, и в крыльях ревели ветра со всех сторон света.       Один из них начал спускаться. Он сделал круг над водой, сверкнув золотой, как солнце, чешуей, ударил хвостом по волнам, и чайки с испуганными криками разлетелись прочь.       Но Галл не испугался.       Дракон приземлился прямо перед ним. Его глаза были цвета смарагда, а чешуя сияла огнем. Он повел длинной шеей, приглашая человека вскарабкаться на нее, и, когда тот завороженно подчинился, взвился в воздух.       Анвил сжался до размеров шкатулки. Море — расшитое серебряными нитями покрывало — сияло и колыхалось внизу, в ушах свистел ветер, а над головой простирало крылья сиреневое небо.       Горизонт скруглился и затерялся в прозрачной дымке. В груди теснили друг друга восхищение и страх; Галл держался за рога дракона и смотрел вниз, на ковры лесов и зеркала озер, серебристые ленты рек и покрытые цветами холмы. Сияя в лучах заката, воды Румаре кольцом окружали Имперский город, а далеко впереди, на границе земли и неба, сизые облака гнездились на склонах гор, за которыми лежал Скайрим.       Но дракон поднимался все выше, выше; Сиродил превратился в пятно на гобелене, и взору открылись джунгли Валенвуда и поблескивающие узоры болот. Галл оглянулся: на юге землю венчала золотая песчаная диадема. Взглянул прямо — и увидел вдали крошечный, неуютно свернувшийся в заливе остров Вварденфелл.       Смотри он вниз и дальше, он бы наверняка рассмотрел смутный эскиз Йокуды или Атморы.       Но дракон скользнул вверх, в облака, и воздух вдруг стал белее снега, холоднее льда. Галл сжал рога, вдохнул льдистое небо, и оно колоколом отозвалось в груди.       И когда он вынырнул, его окружала ночь.       Слепящий синий перетекал в глубокий черный. На бескрайнем полотне небес искрами мерцали звезды.       Человек на драконе поднял руки и обнаружил, что не может упасть; он выпрямился во весь рост, вытянул вверх руки, надеясь хоть кончиками пальцев коснуться черного бархата, уронить звезду и спрятать ее в ладони, унести с собой, носить на цепочке на груди, чтобы хоть что-то освещало путь во тьме его отчаяния.       И — о чудо! — нечто маленькое и острое оцарапало кожу.       Галл в восторге уставился на ладонь: в неплотной хватке костлявых пальцев сверкал, подрагивая, живой алмаз.       Он сжал звезду как птицу, не давая той улететь, но и страшась нечаянно уничтожить ее. Пронзенные светом, кончики пальцев стали ярко-алыми.       Но когда он нес ее к груди, она выскользнула из руки и упала вниз, в облака.       Галл вскрикнул. Больше всего на свете ему хотелось оставить звезду себе.       И тогда он сорвался с шеи дракона и кинулся за ней.       Он раскинул руки, разорвал клубы ледяных туч, встретился взглядом с землей — и понял вдруг, что тоже падает. И в этот раз магия левитации не сможет его спасти.       А звезда летела и летела, оставляя позади себя сверкающий след, и, как бы Галл ни рвался к ней, руки хватали лишь свистящий воздух.       И он вдруг увидел, как эти руки покрываются огнем. Он падал, прорезая небо, и сам становился звездой: тело превращалось в искры, сгорала кожа, и невыносимо яркий свет заслонял стремительно приближающийся Тамриэль.       Он попытался закрыть рукой глаза.       Но когда и глаза, и рука обернулись пламенем, опалили глазницы, подожгли ноздри, Галл рвано вдохнул — и проснулся.       По кирпичному потолку тянулись трещины. Капала вода. Пахло плесенью и горелым маслом.       Небо и Тамриэль исчезли.       А огонь остался.       Жар с хрустом сжимал кости, не давал дышать; воздух с трудом добирался до легких, сердце с шелестом стучало в висках. Дралси Индорил сидела у ног Галла. Увидев, что тот очнулся ото сна, она тут потянулась и пощупала его лоб тыльной стороной ладони.       Ладонь была холодной и мокрой. Это было приятнее всего на свете.       Пришел Мерсер и принес воду в жестяной кружке.       Эльфийка помогла больному подняться, и он смог отпить немного. Фрей был явно не в себе: мялся с ноги на ногу, хрустел пальцами, кусал губы, и блестящие глаза бегали туда-сюда.       — Слушай, прости, — наконец выпалил он.       Галл закашлялся, прикрыв рот рукой. Чтобы дышать, ему приходилось по-драконьи раздувать ноздри.       — За что?       Мерсер оглянулся. Дралси вежливо смотрела в сторону.       — Это я виноват. Я сбросил тебя с моста. Клянусь, я тебя больше пальцем не трону, ты только умри в другой раз, не сейчас, потом, ладно?       — Что? — данмерка резко повернулась. — Сбросил с моста?       Мальчишка вжал голову в плечи.       Леди Индорил не двигалась.       — Мерсер, у тебя что, в черепе пусто?       Галл зашевелился. Ему не хотелось, чтобы Фрею досталось, а остатки логики подсказывали, что новость отнюдь не привела Дралси в восторг.       — Вода была теплая, — хрипло возразил имперец. — Мерс. Затниксь.       Последнее было дружеским советом, и бретон это прекрасно понял. Он неразборчиво пробубнил что-то и смылся, а эльфийская леди долго разглядывала Галла, будто бы пытаясь понять, кто из двоих друзей солгал.       Хотя понимала все прекрасно.       Силы покидали его. Жар и жажда лишили несостоявшегося вора (мага?) возможности долго и связно размышлять, и он часами глядел на трещины в потолке, окруженный мутной густой тишиной. В груди все рвалось на части. О том, что наступила ночь, он узнал только от зашедшей проведать его Марты.       Ночью ему чудилось, что стены шевелятся и шепчут, и он метался по постели, пока Дралси не погрузила его в непроницаемый магический сон.       На следующее утро он почти не ощущал себя. Исхудавшее тело съежилось, а слабость, наоборот, разрослась, стерла все мысли, чувства и видения.       Он погрузился в апатию. Его не мучили больше ни стыд, ни пламя, даже жажда, не отступавшая ни на миг, уже не тревожила. Силуэты сливались в сплошное чернильное пятно, он тратил последние силы на то, чтобы дышать, но от нехватки воздуха все равно темнело в глазах. И, казалось, все, чем располагало это тощее тонкое тело, оно отдало сердцу, которое теперь билось как бешеное, не переставая.       Время замедлилось. Потом остановилось.       Потом перестало существовать.       Иногда разум Галла пробуждался. Тогда он смотрел на четкие, бесконечно яркие картинки, подсунутые когда-то совершенной памятью: море, мачты, городские стены, лед на побережье, вьющийся виноград. А когда они исчезали, дрожа, будто от раскаленного воздуха, ум хватался за желание жить, и раздувал его, как угли в погасшем костре.       Я не хочу умирать.       Тело не отзывалось. Только сердце вместо крови начинало гнать по венам страх.       Несколько раз прибегал Мерсер. Он падал на колени рядом с кроватью, прямо на грязный пол, и бормотал что-то, за чем Галлу уже не хотелось следить. Бретон заглядывал другу в глаза, и по его грязным щекам тянулись вниз сомнительные разводы, но Дралси отгоняла его прежде, чем Галл успевал хотя бы задуматься, откуда они взялись.       Потом ему стало совсем худо.       Но он не мог спать, не мог сомкнуть глаз, не мог даже пошевелиться, хотя позвоночник болел так, как будто на него положили могильную плиту. Все, на что хватало сил — это вдыхать горячий и сухой воздух, пить его, как воду в пустыне, и ждать.       Так прошел еще день.       Дралси не оставляла его. Она стояла сидела на соседней кровати, темная фигура в мятущемся пламени, и тоже ждала. Это длилось бесконечно. Пламя сжирало все вокруг.       И все внутри.       Оно хватало его голые плечи, драло когтями грудь, лизало лицо. Воздух пропитался горьким дымом.       И когда ночью Дралси присела рядом, чтобы в тысячный раз потрогать клейкий от пота лоб, слезы вдруг сами собой покатились по щекам.       Прохладная рука касалась горящей кожи, перебирала кудри. Леди Индорил села на пол и зашептала что-то ласковое. Она гладила Галла по голове, по лицу, и от того, как убийственно нежны были эти тысячелетние руки, он всхлипывал и глотал слезы. И она склонялась над ним, как, должно быть, много-много лет назад это делала его собственная мать, лица которой память предпочитала ему не демонстрировать.       Ему было стыдно, и ему было горячо, но он уже ничего не мог с собой поделать.       — Галл, — прошептала Дралси, убирая кудри с мокрого лба. — Я знаю, как спасти тебя.       Кричащая тишина отступила.       Дезидений распахнул воспаленные глаза, уставился на эльфийку, а она продолжала, не прекращая гладить его волосы:       — Я не ответила тогда. — Негромкий голос сам заставлял себя слушать. — Соловьи Ноктюрнал существуют. И я одна из них.       В мозгу что-то слабо вспыхнуло.       Ноктюрнал. Ночь. Соловьи. Книга. Коллегия.       — Мой брат по Триаде был убит, — шептала Дралси. — Принцесса даэдра ищет замену. Поклянись посвятить ей жизнь, и она вернет ее тебе.       Ноктюрнал.       Лорд даэдра.       Глубокий черный, прохлада, нити звезд.       Я не хочу умирать. Прошу, пожалуйста, если есть хоть один шанс, дай мне его.       Но Галл с детства был не только смертельно болен, но и смертельно рассудителен.       — А что я отдам за это? — спросил он, едва шевеля губами.       Даже испепеленный лихорадкой, он помнил, что даэдра ничего и никогда не дают просто так. Но разве у него, почти истаявшего, было что брать взаимен?       Дралси Индорил скользнула рукой вниз, по заострившимся скулам, по шее, коснулась пальцами ключиц и остановилась — там, где билось сердце.       — Ты отдашь ей свою душу, — сказала она.       Галл запрокинул голову и с шумом выдохнул.       Всего-то.       Пришел Дар’Йензо. Прохладные ладони исчезли, и умирающий снова провалился в огонь.       Дралси заговорила с каджитом. Пока они спорили, тело свело судорогой. Данмерка вытащила гильдмастера за дверь, и что-то подсказало Галлу, что между ними происходит нечто важное.       Он напряг слух и смог разобрать:       — ….станет Соловьем века. Я знаю, Йен, я знаю!       — …да, ну, а что, если нет?       — Что — нет? Йен, он не доживет до утра. Какая теперь разница?       Зато честно.       — Индорил, ты…       Имперец вдруг закашлялся — гулко и громко, и Дралси тут же сунулась обратно в каморку.       Он кое-как улыбнулся. Все в порядке. Все хорошо.       Когда она снова заговорила с Дар’Йензо, голоса звучали дальше:       — …тайну. Он не должен узнать… в Соловьиный зал…       Наконец они замолчали, прийдя, видимо, к соглашению, и вошли, плотно закрыв за собой дверь.       Каджит склонился над постелью. Шипящий голос был почти неотличим от скрипа чадящих свеч.       — Друг. Приготовься. Тебе предстоит путешествие.       Галл не ответил. Он дышал глубоко и неровно, хрип эхом откатывался от стенок черепа. Воздух стал твердым.       И черным.       Поднялась какая-то суета: прибежала Марта, следом Мерсер, потом кто-то еще. По стенам потоками стекал шепот. Это длилось еще вечность.       А потом кто-то подошел, подхватил Галла на руки, больно сдавив предплечье, и перед глазами поплыли низкий коридор, купол Фляги с кусочком черно-серого неба, Крысиная нора.       В ушах звенели обрывки чьих-то криков — кажется, Мерсера; голова закружилась, и Галл потерял сознание.       Не до конца, правда, потому что в накрывшей его темноте он различал, как шумит дождь и как бьют по лицу холодные капли.       Очнулся он в неизвестном месте, на полу. Он лежал на спине, укрытый черным плащом, и камень холодил лопатки. Каждый вдох приносил боль, сердце колотилось как сумасшедшее.       Повернув голову, он увидел, что рядом с ним на коленях сидит Дралси. А за ней тенью тянулась к потолку фигура гильдмастера.       Выворачивать шею было неприятно, и Галл уставился наверх.       Там, прямо над ним, сияло небо. Он смотрел на него сквозь дыру в потолке, и оно было уже не черным, а синим как сапфир, и оттуда, мигая, смотрела в ответ звезда.       И было еще что-то: что-то потустороннее, не светлое и не темное, ощущение чьего-то полуневидимого присутствия. Как будто ночь не укрывала мир сверху, а, наоборот, текла в него отсюда.       Как будто здесь лежал ее источник, и он был живым.       — Призываю Тебя, госпожа Ноктюрнал, королева тьмы и императрица тени, — нараспев проговорила данмерка. — Услышь мой зов!       И ночь... ответила.       Ее голос был мягким, как бархат, и струящимся, как шелк.       Она сказала:       — Ты вернулась, Дралси Индорил. И я вижу, ты вернулась с тем, что я хотела.       Дальше заговорил Дар’Йензо:       — Госпожа. С нами тот, кто желает принести Тебе клятву верности. Жизнь этого дитя подошла к концу, и он готов прожить для Тебя еще одну... если только Ты даруешь ему ее.       По телу волна за волной катилась дрожь. Казалось, будто чей-то пристальный взгляд режет имперца на тонкие полоски.       — Я знаю тебя, Галл Дезидений, — вельветовым шепотом сказала ночь. — Я знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было.       Он не мог вдохнуть. Слова доносились будто из мешка.       — Хочешь заключить договор, который не может быть расторгнут? Согласен ли стать моим подданным, моим защитником и моим часовым, в этой жизни и следующей?       Конец фразы поглотила матовая глухота. Потом все исчезло.       Его последним выдохом было:       — ...Да.